Полиглот

      - У Вас нет иного выбора, - вердикт второго кардиохирурга дословно повторил заключение его коллеги.
      Для меня это прозвучало как окончательный приговор без права на обжалование. Дружелюбной улыбки на лице вестника дурной новости оказалось не достаточно для смягчения разочарования, захлестнувшего меня.
      План рухнул. Поездка с другом в экзотическую Индию для прохождения медицинской диагностики и стентирования коронарных сосудов принципиально изменила свою суть. Вместо малоинвазивной процедуры, скрашенной прелестями путешествия, пришлось дать согласие на полноценное хирургическое вмешательство. Не было времени ни на сбор информации, ни на психологическую подготовку. Не хватало времени даже на последующий период наблюдения, обычный в подобных случаях. Проще было сказать “да” и не отягощать себя бесконечными сомнениями.
      Проклятье! Значит, всё-таки операция, твою мать!

      Уже на следующий день моя обритая тушка катилась в коляске в направлении отделения хирургии. Взгляд скользил по стенам коридора и ловил проплывающие мимо случайные лица. Я всё ещё наивно полагал, что происходившее находилось под моим контролем. В суматохе не удалось заметить, когда и кем в вены были влиты препараты для наркоза. Окружавший меня мир неожиданно растворился без остатка.

      Очнулся я во тьме. Да и был ли это я? Необычное, странное состояние. Несомненно, я по-прежнему был в состоянии идентифицировать себя. Присутствовала память. Мысли были точно мои. Пожалуй, каждому свойственен свой неповторимый образ мышления. Это как уникальные отпечатки пальцев. Не спутаешь. Никогда ранее не отягощал себя подобными соображениями, но в тот момент это стало удивительным открытием. Что же изменилось?
      Всю прежнюю жизнь моя бренная оболочка доминировала над душой. Органы чувств неустанно заваливали меня впечатлениями. Как ребёнок я был заворожён разнообразием развлечений, которыми щедро одаривало собственное тело. Теперь же – пустота. Присутствовали только мысли, словно эфирное облачко. Слабое дуновение, и оно рассеется. На этом всё и закончится?

      Послышались людские голоса. Язык был совершенно незнаком, но я чрезвычайно обрадовался. Слышу. Это значит, не оборвалась связь между душой и плотью! Жив! Ещё жив…
      Было несложно определить место расположения источников звуков. Это восстанавливало привычное ощущение пространства и спасало от жути однородной тьмы, в которую я был погружён. Попытка шевельнуть какой-либо частью тела не увенчалась успехом. Потерян контроль над мышцами, но приторможенный мозг сохранил способность к анализу.
      - Вероятнее всего это действие наркоза, – соображал я, - но почему мне не удосужились сообщить, что сознание не покинет меня?

      Тем временем женщины, голоса которых были слышны, неустанно сновали поблизости. Я ощутил слабое прикосновение. Бог ты мой! Чувствую! Не потерял чувствительность! Это нормально?
      А что буду испытывать, когда начнётся самое страшное? Шок от запредельной боли? Всплыло воспоминание о триллере, просмотренном недавно. В нём утверждалось, что один из тысячи людей, обездвиженных общей анестезией, не спит и осознаёт происходящее. Явление известно как интранаркозное пробуждение. Это мой вариант? Неужели в лотерее жизни мне наконец-то  несказанно “повезло” вытянуть “счастливый” билетик!

      Необходимо срочно подать знак, что я нахожусь в полном сознании, и с наркозом не всё ладно. В панике вновь принялся искать подвластные мне мышцы.
      Отлично! Мизинец на правой ноге и правое веко проявили признаки покорности. Теперь нужно подкараулить кого-нибудь и, дав приблизиться, просигналить – SOS!
      Скорее всего, мне удалось добиться цели и обратить на себя внимание. С молчаливым равнодушием врачи добавили в кровь своего колдовского зелья. Либо просто иссякли силы. В любом случае результат был един - временное отключение.

      Как часто мы спорим, не соглашаемся с чужими доводами, идём наперекор, отстаиваем своё мнение, которое порой и неверное вовсе? Узнаёте себя? Единство и борьба противоположностей – вечная движущая сила мира.
      Вопреки усилиям медиков я вновь вынырнул из небытия и выкарабкался на берег жизни, отчаянно сопротивляясь чужому насилию. Опять стали слышны женские голоса. Интересно, операция-то была или ещё нет?

      Начали одолевать сомнения. Мой хирург - мужчина, а мужских голосов не было. Небогатый опыт общения с индийцами говорил, что они часто разбавляют свой хинди английской речью. Я же не услышал ни единого английского слова, а только сплошную непонятную тарабарщину.
      Ядовитой змеёй проскользнула мысль: ”А не много ли странностей и нестыковок? Может ли быть так, что реальность не имеет ничего общего с ожиданиями? Быть может я уже не в Индии, а где-нибудь в другой стране юго-востока Азии? И все что меня ожидает - это продажа моих внутренних органов в розницу”.

      Как же определить, что происходит в действительности? Подождать начала вскрытия! Будут распиливать грудную клетку – всё идёт по плану. Вторгнутся  в другом месте – пора вспомнить о бренности существования. Вот она безжалостная интрига реальности!
      Ожидание - незавидная участь. Жаль, что мне не дано понять языка, на котором общались люди вокруг меня.
      “Бог мой, сверши чудо, – взмолился я.- Одари меня способностью понимания!”

      Если рассуждать здраво, то не стоило просить этого. Ведь ни к каким принципиальным изменениям наличие лингвистической одарённости не привело бы. Даже поняв услышанное, сказать хоть слово было невмоготу. Не был в состоянии и звука издать. Даже вдохнуть невозможно. Аппарат искусственной вентиляции легких держал меня на голодном пайке. Кислород поступал лишь в правое лёгкое и его катастрофически не хватало. Я задыхался. Какое счастье, оказывается, может доставлять свободное дыхание, когда чувствуешь, как послушно наполняется воздухом грудь.
      Гипотетический шанс просигналить, подрагивая веком, также был  недоступен. Даже намерение попытаться произвести движение мгновенно исчерпывало последние ресурсы сил. Но я упорно искал возможность установить связь с эскулапами. По большому счёту всё, что мне требовалось на тот момент, это спокойствие и уверенность в надёжной защите от боли.

      Скажи мне в то время кто-либо: “Эй, парень, не переживай. Всё идет нормально,” - тревога отпустила бы меня. Либо выполни анестезиолог свою работу так, как следовало, лежал бы я на столе смирно подобно овощу, готовому к любому салату.
      Оставалось только ждать. К тому времени, когда почувствовал чьи-то манёвры возле моей головы, я уже был изрядно измотан, что стал относиться ко всему словно равнодушный сторонний наблюдатель.
      Ну, допустим, вскроют мне черепную коробку. Какое разочарование постигнет “взломщиков”, когда они не обнаружат там ничего ценного, а лишь глупые мысли и бессмысленное беспокойство? Трудно спорить с грустным правилом реалистов – “если не можешь на что-либо повлиять, то прими это таким, как оно есть”. Пусть будет, как будет!

      Зажужжала хирургическая пила. Она вгрызлась в мою грудинную кость. Чуть поднатуживаясь, стальное полотно перемалывало её в месте соприкосновения. Мелкая дрожь поднималась всё выше по торсу, пока не было окончательно сломлено сопротивление. Кость сдалась.
      С тихим хрустом были распахнуты створки грудной клетки. Ты свободна, лети душа! У меня более нет ни сил, ни желания удерживать тебя, словно птицу в неволе. Хищная пустота расщепила меня на атомы и растащила их по пространству. Я перестал быть…
                * * *
      Моё возрождение случилось немного позже. Памятуя традиционные религии Индии можно было предположить, что реинкарнация прошла успешно. Ощущение прошедшего времени отсутствовало, но была уверенность, что на это не потребовалось обычного срока в девять месяцев.
      Если же откинуть иронию, то по едва уловимым признакам пришло понимание, что всё уже позади и действие наркоза прекратилось. К сожалению, ничего не мог сказать о том, насколько обновились мои телеса, ведь глаза по-прежнему ничего не видели. Но была уверенность, что в этом виновен пластырь, наложенный на веки.

      Я понимал, что рядом кипят чужие страсти, и слышал, как невдалеке раздавались аплодисменты. Один друг, которому посчастливилось год назад быть в этой клинике, рассказывал, что означают подобные аплодисменты. Согласно этим воспоминаниям, после операции пациенту снимали липкую ленту с век, и когда едва отошедший от наркоза счастливец вновь обретал мир, первое, что он лицезрел, был медицинский персонал, приветствовавший бурными овациями.
      Я терпеливо ждал своей очереди. Да сколько можно! Так часто слышались аплодисменты, адресованные другим, что можно было подозревать, будто кое-кто неоднократно выходил на бис. Я же продолжал пребывать во тьме, как живой труп в склепе, лишённый всяческого личного восторга.

      В конце концов, чьи-то тренированные руки приступили к манипуляциям и с моей послушной плотью. Радость от первого полноценного вдоха затмила недолгие скверные ощущения от расставания с трубками, покинувшими мои трахеи.
      Он ударил в глаза. Наконец-то долгожданный белый свет проник в мою темницу. Размытые пятна, в которых я видел окружение, не позволили разглядеть лиц своих освободителей, пока мне не промыли глаза. Аплодисментов не было.
      В глупости верится легко. Как выяснилось позже, никакой традиции приветствовать овациями в клинике той не было и в помине. А звуки, которые принимались за аплодисменты, были интенсивные похлопывания по спинам. У прооперированных скапливалась мокрота в легких. Нужно было от неё как-то избавляться. Скучная проза медицинской обыденности.

      Я оказался в отдельной VIP палате. Большой голодный спрут из трубок и проводов жадно присосался ко мне щупальцами и крепко удерживал в кровати. Хорошо, что моя блудная душа вернулась в тело, а не наблюдала за ним сверху. При жалком зрелище, которое я мог в то время предложить, она вряд ли смогла бы удержаться от слёз.
      Реанимационный монитор, находившийся где-то у изголовья, неприятно попискивал, прислушиваясь к многочисленным датчикам. Казалось, он как дирижёр задавал теперь жизненные ритмы. Когда же поведение больного  не совпадало с мнением прибора, он переходил на истеричный визг, призывая на помощь персонал.
      К венам были прикреплены катетеры. И гигантские пластиковые пиявки лениво потягивали мою кровь, как коктейль через соломинку. Даже моча, которую мы привыкли сливать за ненадобностью, тайно приворовывалась крепко вцепившейся в меня дренажной трубкой.

      За пациентами ухаживали миниатюрные медицинские сёстры, работавшие в три смены. Худенькие, ростом не более полутора метра, они постоянно мельтешили перед глазами. Создавалось впечатление, что они на половину состояли из взведённых пружин, энергия, которых позволяла находиться в непрерывном движении. “Люди-термиты” – прозвал я их за огромное трудолюбие и маленький размер.
      Они разительно отличались внешним видом от врачей, которые изредка  появлялись в палате. Доктора были значительно крупнее размером и светлее кожей. В их неторопливой походке и немногословности проявлялась солидность и осознание собственной значимости. Нужно было быть слепцом, чтобы не видеть какая непреодолимая пропасть существовала между ними и клиентами клиники, а тем более младшим медицинским персоналом.
      “Бедняжки, – с сочувствием думал я о медсёстрах. - Кастой не уродились”.

      После успешной операции меня охватила эйфория. Будто удалось запрыгнуть в последний вагон набиравшего ход поезда, а не остаться в вечном одиночестве в стороне от железнодорожного полотна. Как нередко бывает при путешествии, откуда-то возникла необъяснимая потребность в общении со случайными попутчиками. Сердобольные сёстры, пожалуй, были единственными собеседницами, на которых я мог рассчитывать.
      Откровенно говоря, для комфортного существования вполне хватало и десяти английских слов. Много ли нам нужно? Обратить на себя внимание. Придать удобную форму кровати-трансформеру. Перекинуться парой слов при приеме пищи. Столько же – при процессе альтернативном питанию. С моим скромным словарным запасом английского я вполне мог претендовать на звание первого балабола среди иностранных пациентов.

      - Меня зовут Мони,- представилась первая медсестра, с которой я заговорил. Моника, было её полное имя. Видимо она решила облегчить мне общение, укоротив и без того простое имя. То, что она не из робкого десятка, мне стало ясно практически сразу.
      С вниманием, лишённым всяческого приличия, я подслушал разговор Моники с её более опытной коллегой. Из этой беседы было очевидно, что девушки ищут фиктивного спонсора для оформления каких-то документов. Первая мысль, которая меня посетила – лучше держаться подальше от этих юных аферисток, Это уже гораздо позже, я безуспешно пытался припомнить, на каком языке разговаривали девушки, и отчего я их так хорошо понял. Слабо верилось, что это был английский.

      Чтобы дело не расходилось с мыслью, я решил удалиться от этой полукриминальной компании. Единственный доступный способ для меня был – провалиться в сон. Что было успешно сделано. Впрочем, сон был недолог. Я почувствовал осторожное копошение чьих-то рук в той области моего тела, которая не привыкла к чужим вторжениям, отличным от интимных.
      - Это Моника,- догадался я, хоть и не разомкнул век. Вполне достаточно было и пары её любопытствующих глаз, внимательно изучавших место крепления моего уретрального катетера. Нелепая ситуация. Дёрнуться и дать понять, что она поймана с поличным? А дальше? Хоть стыда вовсе не было, пришлось притвориться, что продолжаю спать, пока её любопытство не переросло в пресыщение и апатию.

      - Ты из Ирана?- встретила она вопросом, когда мне надоело играть роль спящего больного.
      - Так вот оно в чём дело, - всплыло вспоминание о проведённой девушкой недавней инспекции. - У неё свой  способ идентификации национальной и языковой принадлежности”.
      - Мне бы так,– я скрыл  ехидную усмешку. Вновь ведь не подумал, прежде чем сформулировать своё желание! Однозначно, это не доставило бы мне удовольствие.
      Дело в том, что в нескольких комнатах реанимационного отделения нашли себе временное пристанище мужчины степенных годов. Была парочка женщин возраста, явно отстоявшего на приличной дистанции от тех лет, когда они считались привлекательными. И для внесения разнообразия в популяцию пассажиров нашего “Ноева ковчега” были размещены несколько крохотных детишек, погружённых в принудительный сон.

      Прикованный к постели, я принялся развлекать себя наблюдением за окружающими людьми. Кто бы это ни был: врачи, медсёстры, уборщики, пациенты и их гости. Никто не мог скрыться от моих глаз и оттопыренных ушей. Я с увлечением пытался определить страну происхождения и язык общения объектов наблюдения.
      Удивительное дело, чем дольше я этим занимался, тем успешнее были результаты.  Но вряд ли стоит сим восхищаться. Любители кроссвордов легко поймут меня. Без затруднений разгадывая однотипные загадки, становишься жертвой заблуждения. Начинаешь неоправданно верить в свои исключительные интеллектуальные способности.
      Я начал понимать, о чём идут разговоры по обрывкам чужих речей, доносившихся до меня. Звуки, витавшие вокруг, из шума превратились в информационные потоки, наполненные смыслом.

      Вот кто-то прошёл мимо палаты, и я услышал фрагмент любимой песни крокодила Гены о дне рождения. Песня звучала на русском. Удивительно. Кто бы это мог петь? Кто-то из русскоговорящих гастарбайтеров устроился работать уборщиком в престижную индийскую клинику?
      - Моника,- пришлось призвать на помощь медсестру,- у вас кто-нибудь разговаривает на русском?
      Ответ был отрицательным, что сильно смутило. Может у меня появляются слуховые галлюцинации? Нужно быть предельно внимательным ко всему и научиться отличать вымысел от фактов.
      Тем временем Моника откровенничала с подружкой. О том, как она совершила оплошность, в которой вынуждена была признаться старшей медсестре. Ничего особенного в этой исповеди не было. Но тут я вновь услышал русскую речь. Говорила Моника!
      - Не переживай, я прикрою тебя,- повторила она слова своей старшей.

      Она солгала мне! Утверждала, что никто не знает русского языка, а сама неплохо изъясняется на нём.
      Улучив момент, я вызвал девушку на откровенность.
      - Ты разговариваешь по-русски?
      - Нет.
      - Как же так, Мони? Я ведь сам слышал, как ты десять минут назад сказала следующее, - и дословно повторил её фразу.
     - Кто это сказал? – продолжил я допрос.
      - Я.
      - А что это означает?
      - Не знаю…

      Вот так быстро оборвалась цепь логики из скованных звеньев вопросов и адекватных ответов. Что же получается. Вокруг меня полно людей, которые сплошь и рядом используют фразы на английском и русском языках, но при этом абсолютно не понимают их смысл?
      Вспомнились птицы-пересмешники, передразнивающие чужой голос. Неужели за мной ухаживают людские аналоги таких птиц? Легко запоминают длинные фразы, услышанные где-то, и употребляют их к месту. Этот “птичий язык” состоит из множества заимствованных фраз из разных языков мира. Как иначе объяснить, тот факт, что мне понятна их речь? Или дело вовсе не в них, а во мне? Всему должно быть объяснение.

      К вечеру палаты постепенно наполнялись тишиной. Все звуки, которые были слышны в это время можно было отнести к разряду экстремальных. До меня донесся слабый стон и последующий торопливый топот. Тревога и предчувствие беды, не спросив разрешения, разместились в моём мозгу, будто нашли в нём бесплатный ночной приют. Лишь только утром у меня появилась возможность утолить своё любопытство у очередной медсестры.
      - Я слышал, как вчера стонал какой-то мужчина. Он умер?
      - Не думай об этом, - уклончиво ответила она.
      Надежды и сомнения, которыми хотелось себя успокоить, пропали.

      Следующая ночь была разорвана истошным женским криком о помощи “Вай дод!”. И что-то ещё не вполне разборчивое.
      Мне уже не нужно было ждать утра для подтверждения своих догадок. Я знал, к рассвету одной пациенткой станет меньше. Спокойствие, с которым пришла эта уверенность, даже не удивило меня. Как будто несвершившаяся смерть несчастной для меня уже стала фактом. Мне чудится или приобретённое понимание происходящего превращается в предвидение ближайшего будущего? Если так, что мне с этой способностью делать?
      - Два из пятнадцати. Пока счёт в нашу пользу,- с непривычным цинизмом подвёл я итоги мысленного подсчёта количества пациентов в палатах реанимации.

      Круг моих наблюдений расширился после переезда из отдельной палаты в общую. Находясь в ней, я мог не только слышать, но и видеть других пациентов. С каждым из них я связывал историю то ли вполне реальную, то ли выдуманную мной. За каждым тянулся тонкий шлейф судьбы, который стал теперь видимым для меня.

      Сухощавый старичок лет восьмидесяти тихо лежал слева от меня. Большую часть времени он пребывал во сне. Из состояния, похожего на анабиоз, он выходил, лишь когда его навешал молодой человек, которого я принял за великовозрастного внука. Внук интенсивно тормошил деда, возвращая его из мира застывших грёз назад в суетливое окружение опостылевших земных забот.
      Чрезмерное беспокойство, которое проявлял молодой человек, настораживало. Он подкармливал старика из ложечки и убалтывал непрерывным потоком речи. На слова старика о том, что наступило время покинуть этот свет, разубеждал его: “Вы нам всегда будете нужны. С Вашей помощью мы делаем деньги”.
      Жаль его. Бедный уставший дед, видимо когда-то вёл успешный бизнес в Йемене. Теперь ему не дадут спокойно умереть до тех пор, пока не передаст дела и оформит завещание.

      Другой дедуля, помоложе лет на десять, был из Афганистана. За ним ухаживал сын, который всегда приходил одетый в национальную одежду тёмно-серых тонов и выглядел воплощением скромности. Тюбетейка “кандагари” с вырезом в лобной части, подсказывала, что её хозяин родом из южных пуштунов, для которых почтенное отношение к родителям было не пустым звуком. Поглаживая ноги старому отцу, сын о чём-то тихо спрашивал.
      Я прислушался: ”Ты хочешь кого-нибудь отблагодарить, папа?”
      Лучше бы я этого не слышал. Деньги, опять деньги! Дискомфорт, который я стал испытывать, проникая в чужие семейные тайны, превратился в частого непрошенного гостя. Оказалось, что не все отгадки я хотел бы знать, вопреки прирождённому любопытству.

      Несколько дней как я пытался адаптироваться к обновившемуся мироощущению. Уже не удивляло, что я понимал окружающих людей вне зависимости их национальности. Языковые барьеры почти стёрлись для меня. Я реже стал задумываться на каком языке идёт речь, достаточно было того, что она мне понятна.
      Как будто в мозгу поселился синхронист, который без устали переводил всё, что слышал, на понятные английский и русский языки. Помимо того этот загадочный суперлингвист обладал уникальным талантом имитатора. Перевод всегда звучал голосом того, кто говорил и даже c акцентом.

      Я стал подозревать, что во мне оголилась некая базовая языковая матрица, внедрённая на генном уровне. Возможно, это наследие древней цивилизации, ушедшей в глубины прошлого, было скрыто языковыми налётами, которые принесли последние поколения моих предков. А теперь чьей-то дланью были сметены верхние слои, словно песок, припорошивший надписи на заброшенной могильной плите.
      С простым рациональным объяснением случившегося я согласиться не хотел. Это означало бы признание факта собственного помешательства. В лучшем случае - временного, вызванного действием медикаментов.
      Альтернативная версия – вмешательство сверхъестественных сил. Помнилось, как я имел неосторожность просить их, когда лежал на операционном столе. Теперь мне было даровано всё, что тогда пожелал. Я же, к стыду своему, не знал, как этим воспользоваться.

      Была уверенность, что такие подарки не делаются просто так. Должно соблюдаться справедливое правило – “кому много дано, с того много и спросится”. Я, увы, не только не мог найти достойного применения своим приобретённым талантам, но и не осознал степень неизбежной ответственности.
      Лучший выход из ситуации, когда не знаешь где искать ответа на мучающие вопросы, это отвлечься и не зацикливаться на поиске. Нужно было развеяться. Это было не сложно, если учесть, что находился я почти в эпицентре женского внимания. Разумеется, я имею в виду добросовестное исполнение профессиональных обязанностей медсёстрами.
      За прошедшие дни я приобрёл имидж “странного” человека, который постоянно интересуется, не разговаривает ли кто на русском языке. Придётся менять свой сомнительный образ.

      Чени, так звали тибетскую девушку двадцати восьми лет от роду. Она была заметно крупнее крохотных индианок. Немного коренастая, но по сравнению с другими своими землячками, могла слыть эталоном стройности. Монголоидные черты проявлялись не сильно и лишь приукрашивали её лицо. Ни единой морщинки не смог отыскать на её идеальном, будто фарфоровом, лике.
      На мой взгляд, она была очень красива, о чём я не преминул поставить её в известность. Единственное, что портило впечатление, был запачканный кармашек её одежды. Но я был готов закрыть глаза на эту мелочь. Хотелось как-нибудь очаровать девушку хотя бы для того, чтобы продлить время, проведённое в столь привлекательном обществе.

      - Я бы мог связать с тобой жизнь, если бы удалось встретиться много лет назад, когда я был свободен, - попытался сформулировать свой корявый комплимент.
       - А теперь это станет возможным только в будущей жизни,-  не прекращал капать елей в её уши.
      Следующим днем я продолжил словесную пытку.
      - Нет, не может быть! Это опять ты! Сколько можно меня мучить? - театрально вскинув руки, я стал подглядывать за Чени сквозь раздвинутые пальцы.- Отлично помню, что наша встреча назначена на более позднее время. В следующей жизни…
      - Я так долго ждать не стану, - холодно отрезала девушка. Учитывая специфику отделения, где я находился, правильнее было сказать “ампутировала”.

      Что-то не сработало. Поразительно. У неё непробиваемая защита. Ни один мускул не дрогнул на её лице. Да и моё шутовство, похоже, не было понятно ей. Если она никогда не смеётся, то становится ясным, отчего она лишена морщинок. Разные, мы слишком разные.
      На тот момент я обладал достаточно скромными сведениями об особенностях жизни тибетцев. Знал, что не едят рыбу, в отличие от меня, Но я и представить не мог, что наши отличия могут быть просто гигантскими. Понятия не имел, что у тибетцев известны случаи полиандрии и полигинии. Я уже не говорю о приводящей в дрожь процедуре “небесных похорон”. Как бы то ни было, очевидно, дичь оказалась не по зубам охотнику.

      Пришлось выследить иную жертву. Сделать это было так же просто как хищнику, притаившемуся у дороги к водопою, в густозаселённой саванне.
      Вот она появилась рядом. Маленькая робкая индианка лет двадцати. Пытаясь доставить приятное, девчушка принесла мне небольшую картонную упаковку яблочного сока.
      - Что это? - вопрос был нелепый, я не оставил иных вариантов ответа, кроме очевидного.
      - Сок - насторожилась она.
      - Он сладкий? - мой взгляд вонзился в оробевшую девушку.
      - Да, - покорно подтвердила она.
      - Но он не настолько сладок, как сладка ты, - слова откровенной лести должны были убить мою беззащитную жертву.
      Девушка издала нечто напоминавшее короткий звук восторга, превратилась в лань и, задев в изящном прыжке копытцем свою ягодицу, умчалась прочь. Видимо, для того чтобы зализать полученную смертельную рану, спрятавшись в укромном месте. Больше я её не видел.
      Чудеса. Вот она, убийственная сила слова!

      Если я и стал страдать от частичного умопомешательства, то это никак не объясняло тот факт, что вера в мои обширные языковые знания дала метастазы и в чужих мозгах. Ситуация порой складывалась казусной.
      Никто не знал, на каком языке высказывал свои желания дед из Афганистана. Его понимал только сын. А терпения у старого моджахеда было не больше чем на одну рупию. И случилось, что он взорвался криком на бедных медсестёр, не сумевших угадать его чаяний по многократным описаниям неумелыми  жестами. В палате воцарилась тишина. Я огляделся. Злой моджахед вытянул  руку и указал на меня пальцем. Все остальные замерли и смотрели на меня в ожидании свершения чуда.
      - Он говорит, что только ты понимаешь его и можешь перевести его речь, - попытался кто-то объяснить мне ситуацию шёпотом.
      На каком же языке разговаривает этот проклятый дед? Почему я его не понимаю? Это явно не фарси, может быть - дари? Я пожал плечами и состроил мину глубочайшего сожаления на своём лице. Это была первая постыдная публичная неудача полиглота.

      Из всех пациентов наиболее шумным оказался двужильный африканец, лежавший неподалёку. Его навещала пара молодых сыновей. Вся семья, не смущаясь, вела громкие разговоры.
      - У нас была сильная армия, - предавался воспоминаниям отец, - как мы могли оказаться в нынешнем состоянии!
      Эти сокрушения не привлекли бы моего внимания, если бы не звучали на русском. “Возможно они родом из Анголы,- предположил я.- Ведь там было немало советских военных специалистов”.
      Свои отличные знания русского языка продемонстрировал и старший сын, когда говорил по телефону.
      - Это были не наши люди, - убеждал он кого-то на другом конце мира.- Никто не убивал животных… Не надо вызывать карателей!

     Любопытство вынудило меня вновь задать мой стандартный вопрос, лишь только младший из братьев имел неосторожность оказаться на расстоянии непосредственного контакта.
      - Ты разговариваешь по-русски?
      - Нет... Совсем немного. Меня зовут Акила, это означает “орёл”. Мы из Конго. Вот мой старший брат знает русский язык. У него есть бизнес на Украине.

      Мне всё стало ясно. Это профессиональные наёмники. А какой обманчивый вид был у старшего брата! Круглые детские глаза и обезоруживающая улыбка никак не вязались с кровавым бизнесом, который оплачивал расходы на лечение отца.
      Я не рискнул завязать дискуссию на тему морали и решил поговорить о чём-нибудь нейтральном.
      - Знаешь, со мной произошло нечто странное в этой клинике. Мне кажется, я стал понимать речь других людей. Но ужасная новость в том, что окружающие скоро будут считать меня сумасшедшим. Я и сам потерял уверенность в здравии своего рассудка.

      Моё откровение не выжало и капли удивления из собеседника.
    - Всё возможно. Вот ты думаешь, что мой отец сейчас лежит в кровати? Нет, он находится вовсе не здесь.
      Молодой человек замолк и принялся тщательно сканировать мою ответную реакцию на интригующую шаманскую тайну, привезённую с африканского континента. Я решил, что лучше будет разочаровать собеседника молчанием и не вестись на примитивную провокацию.

      Каждый лень в минуты наступления мусульманской молитвы я слышал тихий голос пожилого мужчины из Ирака. Имени его я так и не узнал, но в память о казнённом президенте я нарёк его Саддамом.
      Не рискну сказать, на каком языке была молитва. Да так ли это важно для молитвы. В ней было всё. И просьба о прощении за мелкие прегрешения, и боль за судьбу растерзанной страны.
      Вызывало уважение, с какой теплотой относилась к нему жена, навещавшая трижды в день. Именно её я и спросил, знают ли супруги русский язык. Разумеется, я вновь получил отрицательный ответ. Но мы смогли пообщаться и на английском.

      - Мне немного сложно понимать тебя, – призналась она. - Говори, пожалуйста, не на бельгийском английском, а на нормальном азиатском английском.
      Разговор наладился. По крайней мере, теперь буду знать, какая национальность у моего английского языка.
      - Мой муж считает, что это бандиты. Будь осторожен, - шёпотом предупредила она, глядя на африканцев.
      - Спасибо, я так и предположил.

      Пришёл день массовой выписки. Больные должны были покинуть клинику и на неделю поселиться в гостинице. Для меня было сделано исключение, поскольку этой недели у меня не было, и я был намерен улететь через пару дней.
      Должны были уехать и конголезские друзья. Но они заартачились и пошли на откровенный конфликт, открыто угрожая  врачам. Мне даже показалось, что угрозы достигли цели. К вечеру в палате из больных остались лишь я и непокорные чернокожие из Конго. Тут, откуда ни возьмись, появились свежие поселенцы - три огромных крепких индуса в расцвете сил.

      Представление, которое они разыгрывали, не выдерживало даже моей некомпетентной  критики. Один бугай с кроваво-красной полоской между бровей неудачно имитировал больного после операции. Остальные – переживающих родственников. Я уже понял, что это - сотрудники службы безопасности, и они караулят африканцев. Актёрская игра не стоила и гроша, но я не мог ни покинуть этот театр, ни найти себе комфортное место.
      Вот он тот случай, когда способность предвидеть может спасти жизнь. Времени оставалось немного. Я был уверен, вот-вот начнется пальба. Медсёстры, видимо, были предупреждены. Ни одной из них не было в палате.

      Я прокручивал в мозгу варианты предстоящей силовой операции, но всякий раз моё неуклюжее тело было использовано в качестве живого щита. Поэтому место, где я окажусь на момент ожидаемой развязки, имело принципиальное значение.
      “Какого чёрта! - охватившее меня возмущение стремилось вырваться наружу, С трудом я сохранял молчание. - Почему этот захват непременно нужно проводить в моём присутствии? Вышли бы в коридор и там стреляли, пока позволят обоймы”.
      Это было сильно! Бугаи что-то почувствовали, перекинулись взглядами и стали собираться. Минут через десять их уже не было в палате, зато явились медсёстры. Я воспользовался возможность задать наивный вопрос.
      - А куда подевались трое мужчин?
      - Им не понравилась аура в палате.
      - Да, да - понимающе кивал я. Торчат теперь, небось, в коридоре или на лестничной площадке.

      Через полчаса закопошились и африканцы. До меня донеслись слова старшего брата:
      - Двоих я точно смогу завалить…
      Пружинистой походкой Акила подошёл к моей кровати и протянул руку.
      - Косэ, - произнёс парень. Я пожал плечами, дав понять, что мои лингвистические таланты не безграничны.
      - “Косэ” – означает на моём родном языке “прости”.

      За что просит прощения этот чернокожий парень? Быть может за то, что могло произойти, но, к счастью, не случилось?
      - Не за что, - кивнул в ответ я, как будто и впрямь что-то понял.
      Тем поздним вечером, лёжа в одиночестве, я тщательно прислушивался к тиши клиники, но шум борьбы и выстрелов до меня так и не донёсся.

      В последний день пребывания я равнодушно наблюдал, как заполнялась палата новыми постояльцами. Общаться ни с кем не было желания. Пациенты были ещё слабы и малоактивны. Да и у меня пропал прежний нездоровый кураж.

      Я покидал клинику ранним утром, Сомкнул пред собой ладони и склонил голову, прощаясь с пожилой индианкой. Затем помахал рукой испанскому баску. Всё это делалось механически, без единого слова.
      Ясно, что я провалил великую миссию, которая была на меня возложена. Оказался настолько глуп, что не понял её сути и настолько нерешителен, что до последнего сомневался в своих возможностях.
      Было стыдно. Чувствовал себя преступником, обманом сократившим срок заключения и вышедшим на волю с нечистой совестью. Бирку с моего запястья с надписью “Пациент 3227” перед выпиской срезали, но этот личный номер ”осужденного”, похоже, был выжжен клеймом где-то ещё. Никогда я более не буду внутренне свободен как прежде.

      “Молния” аккуратного хирургического шва на моей груди была плотно застёгнута до самого основания шеи. Мнилось, я вновь приобрёл защиту от временами недоступного для понимания внешнего мира. Но возврат к прежней жизни уже невозможен. Только в детстве пред нами открыты все пути. И только в детстве, пока мы знаем ещё достаточно мало, нам позволено быть наивными и беззаботными. Так рассуждал я, и как всегда ошибался…

      Мог ли я предполагать, что в это время в маленькой кроватке одной из палат вернулся в сознание очередной малыш, очнувшийся от наркоза. Темнота и безумный страх неведомого охватили его. Всё, что оставалось крохе это попытаться всплакнуть, или же взмолиться, даже если этому не был обучен.
      Уж Ему-то, Богу, не составит труда понять любые человеческие  просьбы вне зависимости от того, на каком языке они были озвучены. Стоит ли сомневаться, что ясны Ему страхи, желания и мысли, вовсе не оформленные в грубые языковые конструкции.
      А дано ли понять это мне?