Анатолий Анри Шварц

Агасфер


     Он играл так, что даже войны прекращались сами по себе и противоборствующие стороны, толкая друг друга, пытались проникнуть на его представления в переполненном театре. И если им это удавалось, так как мест свободных не было никогда, то они мирились  на долгие времена, беспрекословно повинуясь силе его божественного таланта. Мир показывал язык войне, как маленький непоседа своему воспитателю, который не мог взять в толк, куда подевался сорванец и как его заставить, наконец, прислушиваться к наставлениям взрослых.
     Вся Эллада гордилась и восхищалась игрой  артиста на сцене и он, как бы в благодарность за это, каждый раз удивлял чем-то новым, находя неповторимые оттенки и краски в пьесах, которые без его участия не имели особого успеха у избалованных афинских зрителей.
     Под солнцем есть место только двум гениям, уверяли они, - полководцу Александру и ему, служителю театра Филимону. И артист  прощал им то, что они рядом с его именем ставили еще чье-то,снисходительно разрешая завоевателю мира погреться в лучах его театральной славы. Пусть, думал он, ему не жалко, не виноват же, в конце-концов, Александр Македонский, что родился с ним в один век. Время все равно расставит все по своим местам, об Александре забудут, как и другом удачливом покорителе мира фараоне Сесторисе, а в памяти будущих поколений, останется он, Филимон, великий артист, и век, в котором он живет, будет называться его именем.
***
     Назавтра в Афинах была назначена премьера пьесы начинающего драматурга, получившего лавровую ветвь победы на последних Пифийских играх. Главную роль в пьесе должен был сыграть непревзойденный Филимон и весь цвет афинской знати только и судачил, что о предстоящем зрелище.
     Накануне премьеры, как обычно, артист отправился на берег Эгейского моря, чтобы поупражнять на просторе голосовые связки. Даря волнам свой удивительный тембр голоса, он заставлял даже безудержный ветер смирять свои порывы и тот ластился к ногам артиста, покоряясь силе его таланта.
     Чуть поотдаль от Филимона, как обычно находился его раб, Тихон, по прозвищу Счастливчик, который служил своему хозяину долго и преданно, как старые, удобные, хоть и стоптанные годами, сандалии. Тихон был молчалив и угрюм, но в списках дураков не значился.
     - Тихон, - позвал Филимон своего раба, закончив обязательные речевые упражнения,  - подай-ка мне амфору.
     В амфоре находилось знаменитое хиосское вино, которое артист предпочитал любому другому. Филимон разбавлял его чистой родниковой водой в пропорции, известной только ему одному, получая божественный нектар, вселяющий в тело и душу то, что многим не хватало от рождения, а именно: ощущение полета и ясность ума.
     Филимон жадно прильнул к амфоре. Он взял в привычку пить прямо из нее, а не наливая в чашу. Ему нравилось бодрящее бульканье,издаваемое стремительным соприкосновением животворящей влаги со стенками кувшина. Он наслаждался пьянящей гармонией, рождаемой соком солнечной грозди, заключенной в объятиях хорошо обожженной глины.
     - Клянусь Аполлоном, завтра я снова ослеплю Афины блеском своей игры! - хвастливо произнес он, возвращая Тихону наполовину опустевшую амфору.  - Впрочем, мне это уже порядком надоело - блистать и светиться, как солнечная корона.
     - Надень траурную одежду, господин, - невозмутимо предложил раб. - Или перенеси представление на глубокую ночь, тогда никто не заметит твоего сияния.
     - Может, еще посоветуешь заткнуть уши зрителям, чтобы они не слышали моих вдохновенных монологов?
     - Тоже неплохо, - согласился Тихон, но, подумав, покачал головой. - На все уши затычек, пожалуй, не хватит. Но если ты, господин, устал от бремени собственной славы, то займись чревоугодием и заткни себе рот жирным куском свинины.
     - Дурак ты, Тихон, - засмеявшись, проговорил Филимон. - Я с детства, когда нужда вынудила идти в подпаски, возненавидел этих беспокойных тварей.
     - Я рад за них, - усмехнулся Тихон.
     - За кого? - поднял брови артист. - За зрителей или за свиней?
     - За ваших почитателей, - уклончиво проговорил раб.
    Филимон не обиделся на двусмысленное замечание Тихона. Хозяин,когда не хочет, не слышит своего раба, тем и отличается от него.
     Тихон привычными движениями своих натруженных рук обмыл артисту ноги, тщательно вытер их и завязал сандалии.
    - Ты знаешь, - снова заговорил Филимон, - иногда мне кажется, что ни похвалы, ни почести больше меня не волнуют. Я достиг всех мыслимых и немыслимых высот и разочаровался в них, как в прошедшем дне. Они пресны, одинаковы и лишены волнующей новизны.
     - Если тебе не нравится, то перестань паясничать на сцене, попробуй это делать в жизни. Там больше возможностей для импровизации.
    - Для того, чтобы паясничать в жизни, нужны другие способности, которыми я не владею, - вздохнув, произнес артист. Он нахмурился и заговорил сам с собой. - В последнее время на подмостках я как будто теряю ориентиры. Иногда даже не чувствую кульминационного момента, мне все время кажется, что я его проскочил, как конь во время ристалищ поворотную мету. Представляешь, - снова обратился артист к рабу, - я фальшивлю, а глупым зрителям нравится.
     - Они привыкли к тому, - ответил Тихон хозяину, - что ты им всегда нравишься, независимо от того, как ты играешь. Они, как пчелы на мед, слетаются на одно твое имя, так что маску артиста ты снимешь не раньше, чем доберешься до берегов реки мертвых Стикс. А что касается кульминационного момента, то тут ты, господин, напрасно тревожишься.Любая афинская гетера даст тебе полезные наставления в этом немаловажном вопросе.
     - Молчи, скотина, - беззлобно произнес артист, шутливо оттолкнув раба. - Моей игрой восхищается весь эллинский мир. Одни только небожители хранят обидное молчание.  Правда, может, у них просто нет времени или возможности, чтобы попасть на мое представление?
     - Ей-ей, не гневи богов, -Тихон суеверно плюнул себе за пазуху.
     - А что, это было бы даже интересно, - задумчиво произнес артист.
     - Ну, если не боишься, то не медли. Пригласи богов на свою премьеру, - подстрекая хозяина, предложил раб.
    - А почему бы и нет, - неожиданно принял игру артист. Поднявшись  на прибрежную скалу он воздел руки к небесам. Вознеся богам полагающиеся славословия, он торжественно произнес:
     - Владыки Олимпа! Я приглашаю вас завтра на мое представление, чтобы вы могли оценить волшебную силу искусства. Оно вечно и потому даже вы не можете его отменить. Потому что смерть в искусстве наступает только тогда, когда чувствуешь, что больше ничего нового дать ему  не можешь. Но путь к совершенству бесконечен и я готов пройти его до конца, чтобы мое собственное удовлетворение от сыгранной роли совпало с гармонией слов, произнесенными моими связками.
     - Во, куда его занесла нелегкая, - неодобрительно пробурчал Тихон. - Обычно смертные что-нибудь просят у богов, а он их поучать вздумал.
    - Брось трястись, раб, за свою шкуру, - взглянув на Тихона гордо сказал артист. - Я помню не хуже тебя печальную участь сатира Марсия, вздумавшего вызвать на соревнование Аполлона и лишившегося в результате своей дерзости жизни. Я знаю свое место,  но если боги предопределили мне судьбу артиста, то я с удовольствием отчитаюсь перед ними о проделанной работе. К тому же, - добавил он, - ты правильно заметил, что они могут меня и не услышать, так как привыкли склонять свой благословенный слух только к моленьям смертных.
     - Так попросил бы и ты у них чего-нибудь, - мрачно посоветовал Тихон, - не сокровищницу, полную золота, так пусть хоть завалящую Трою.
    - Трою пусть просит Одиссей, если ему не надоело еще странствовать по свету. Я же прошу богов о сущей безделице - прийти завтра на мой спектакль.
     - Может ты и прав, - согласился Тихон с артистом. - Пусть Троя достается Одиссею, а нам - очередное представление.
***
     - Нет, дорогая Вера Петровна, снова все не так! - режиссер явно был недоволен. - В вашем исполнении Раневская груба, как солдафон и высокомерна, как генерал. - Он молитвенно сложил руки, обращаясь к артистке. - Пожалуйста, голубушка, помягче, не надо путать "Вишневый сад" с "Бородино". Не забывайте, что вашу героиню зовут Раневская и она не родственница генерала Раевского, героя войны с Наполеоном.
     Артистка обиженно закусила губу, прикрыв веками яростный блеск глаз.
     - Вот видите, как замечательно, - режиссер вытер носовым платком выступившие капельки пота на лбу. - Теперь вы, Вера Петровна, очень похожи на женщину. Обиженную женщину, какой и должна чувствовать себя стареющая Раневская.
***
     Завтра премьера. Все билеты, как обычно проданы и аншлаг обещает быть полным. Впрочем, как и всегда. Ведь ходят даже не на спектакли, а на имя режиссера, который ставит их. Нет тех премий, которые, как дождь, не сыпались бы на знаменитого Филимонова, как нет и тех восторженных откликов, которыми бы, как цветами, не засыпали его испытанное медными трубами самолюбие.
    - Тихон! - подозвал Филимонов к себе работника сцены, закончив репетицию. - Слушай меня внимательно, - сказал он, - завтра не натвори безобразий. Ничего не перепутай, когда будешь ставить декорации. Не подведи, чтобы не получилось, как в прошлый раз, когда реквизит со второго действия ты умудрился нагромоздить уже в первом акте. - Филимонов сурово взглянул на Тихона, - Между прочим, ты можешь мне объяснить, зачем ты сейчас вынес корыто на сцену?
     - Как зачем? - развязно ухмыльнулся работник сцены, выдыхая на режиссера пары алкоголя. - Раневская же по роли должна быть в растроенных чувствах. Вот пусть корыто и символизирует те слезы, которые у нее должны пролиться.
     - Не знал, голубчик, что ты, оказывается, символист, - глядя на него неодобрительно, заметил Филимонов. - Когда  ты уже успокоишься? До каких пор будешь испытывать мое терпение? Имей в виду, оно у меня не резиновое. Выгоню тебя из театра к чертовой матери.
     - Не выгоните, не грозите, - хмыкнулТихон. -Кого вы возьмете на мое место за такую зарплату? К тому же вам без моих советов туго придется, сразу потеряете свою знаменитую самобытность.
     - Напрасно надеешься, - отрезал режиссер. - Выгоню в три шеи, а что касается твоих советов, то за долгое время нашей совместной службы Мельпомене, я ими уже наелся до отвала.
    - Не хотите, не надо, - махнул рукой Тихон. - А я, дурак, еще собирался вам дать дельный совет перед премьерой. - Обиженно взглянув на Филимонова, он повторил. - Не хотите, не надо, могу и помолчать.
     - Помолчать?! - режиссер не мог долго злиться на Тихона, улыбка помимо его воли появилась на его лице. - Когда такое было? Лучше уж говори, чтобы я знал, чего от тебя еще ждать?
     - Вот видите, грош цена вам без меня, - победно заявил рабочий сцены. - и милостиво произнес. - Выкидывать в этот раз я ничего не собираюсь. А вот предложить - пожалуйста. Пусть Раневская прикроет свой рот веером, а то ее кривые, как турецкие ятаганы, зубы испоганят нашу премьеру.
     - Это все? - скептически поинтересовался Филимонов.
     - Все, - согласно кивнул Тихон.
     - Слава богу, - режиссер дружески похлопал Тихона по плечу. - Во времена Чехова наше многострадальное дворянство имело постоянную проблему с зубами, но ширмами щербатые рты не прикрывало. Так что пусть скалит зубы, будет достоверно, как в жизни. - Филимонов отошел в сторону и задумчиво пробормотал. - Мне кажется, в этот раз все должно получиться. Может, после спектакля я, наконец, почувствую, что моя концепция обретет гармонию, соединившись с талантливой игрой артистов. Может, тогда я, наконец, смогу сказать, что миссия моя на земле окончена.
     - Пора, - грубо вмешался Тихон в монолог знаменитого режиссера. - А то уже сколько раз обещали. Нельзя же в конце-концов кормить обещаниями вечно.
     - Искусство - вечно, - механически ответил режиссер.
     - Может, - согласился Тихон, - но от всего вечного быстро устают. - Он пафосно ударил себя в грудь. - Я  вот уже устал.
     - Раб, рожденный от рабыни, даже если купит себе свободу, внутри все равно останется рабом.
     - Снова обижаете, - поморщился Тихон.
     - Нет, речь не о тебе, - возразил Филимонов и с горечью добавил. - Я имею в виду себя. Потому что я, как и был тогда в Афинах рабом искусства, не сознавая этого, так и сейчас, став хозяином одного из лучших театров Москвы, все равно остаюсь рабом.
     - Дерзить богам не надо было, - наставительно заметил Тихон. - Тогда бы и не нацепили на себя кандалы.
     - Что ты имеешь в виду? - удивленно поднял брови режиссер.
     - Я имею в виду берег Эгейского моря, - мстительно ответил тот.- Лучше попросили бы что-нибудь. Ведь просьбы небожители слышат лучше, чем нравоучения. - Он подмигнул Филимонову. - Не изволите ли  новую премию или, на худой конец, Трою?
     - Пусть Трою просит Одиссей, если ему не надоели странствия, - по привычке сказал режиссер. - А я попрошу их завтра быть на моем представлении.
     - Ничего не поделаешь, - согласно кивнул Тихон. - Все, как всегда:Трою - Одиссею, нам - представление.
***
    - В конце-концов, - раздался из-за кулис громовой голос Раневской, недовольной своим гримером.  - Когда же вы в конце-концов научитесь правильно подбирать цвета? Вы же все-таки стилист, а не бомбардир на батарее. - И она еще долго возмущалась и не могла успокоиться.
Ведь завтра - премьера!