Тысяча девятьсот восемьдесят шесть

Люблю я профилактику.
Раньше-то не особо, а нынче с удовольствием.
 И так за эти годы напрофилакторился, что  теперь и  не могу отказаться от сего наслаждениия, тем более и компания подбирается одна и та же.
 Знаем мы давно друг друга  и, не договариваясь загодя, так и встречаемся в назначенное время.

В тот-то раз, когда заснеженный двор усыпало зелеными листьями с сосен, в палате и появились новички: Панкрат и Зюля.
 Как оказалось, попали они к нам впервые и совсем не знали ни порядков, ни хитромудростей общения.
Зюля,  мохнатый черт с наколками по в телу, мрачный тип, но добрейшей души человек  пугал  персонал громогласным матом и видом  разъяренного лешака.
Вскоре все поняли: откуда он свалился по другому никто и не общался,  но через пару дней его  запросто понимали и даже жалели.
Панкрат, эдакий былинный богатырь с косой саженью в плечах,   добродушный простован,  порой  и не замечал, как вдруг  неловким движением переворачивал кровать.
В первый день, утром, он  сел на мою койку, совершенно не приметив меня. А к обеду, снимая носки, прижался задом к стене и придавил одного нашего, вечно стоявшего у этого места.
 Меня после рентгена отпустили, а того  «скорая» так и не вернула.

На шестой день перенесенных процедур, Панкрат уже  обращал внимание на окружающих, а Зюля, вдруг перестал материться и со вниманием прислушивался ко всем, изучая нормальную речь.

За долгие годы общения мы, завсегдатаи, перерассказав всякого неоднократно, теперь  не позволяли себе длинных историй.
В памяти они отметились  порядковыми номерами  и всякий раз, вспоминая  былое,  называлась лишь цифра, и тогда наша компания либо хохотала в унисон, или крепко задумавшись, пускала скупую мужскую слезу.

После обеда, переваривая   жиденький суп с  перловой кашей, я  ухмыльнулся и произнес: «Тыщадевятьсотвосемдесятшесть».
Компания дружно заржала. Зюля хохотнул, будто ворона каркнула,  закашлялся и стряхнул застрявшую в грудной шерсти муху.
Глаза его сперва разбежались в стороны, затем сошлись у переносицы, он ковырнул в носу большим пальцем, не нашел там ничего, и изрёк: «Херня!».
 Мы, конечно удивились, услыхав его первое не матерное.
Панкрат-же, схватился за голову и, раскачиваясь,  шепотом произнес: «Не надо».

   Ну, среди нас и не такое бывало, всяк по своему, как ему предписывал организм, реагировал  и на цифры, и на голос, и даже на заход солнца, или неполную луну.
Как-то, в прошлом годе, завезли новенького, так тот не переставая и не сбиваясь,  досчитал до умопомрачительной цифры, нам и неизвестной вовсе. Закончил он  аккурат к полнолунию, завыл паскудно, и обмочился. Мы его так  до выписки под кровать и заталкивали, чтоб не смердило.


К вечеру, когда все придремали,  Зюля, заржал вдруг по-лошадиному, и громко пустив «злого духа», каркнул: «Тыщадевятьсотвосемьдесятшесть, херня!» и зашелся  диким хохотом. Я тоже хотел было хохотнуть в унисон, но хора не вышло...
С необычайной легкостью, Панкрат  взлетел с кровати,  вмиг оказавшись у Зюлиной, и профессионально въехал кувалдным кулачищем в мохнатое рыло лешего.
 Кровью брызнуло на стену. Что-то хрустнуло неприятно, громко. Кроватные стойки отвалились от панцерной сетки и, теперь,  не разобрать  кто кого месил, размазывал, калечил.


Вздыбленная  Зюленская шерсть превратилась в кровавое месиво. Рваная рана расползалась по Панкратовской спине.
Полукровать влетела в дверь и разнесла её в щепки.
Палатная мебель, мгновенно обратилась в хлам.
А обезумевший клубок  метался в бешеном танце, разбрызгивая кровь.
Внезапно  замерла картина: тела великанов  застыли  на полу, через секунду дернулись в предсмертных судорогах и отвалились друг от друга.
Вспухшая грудная клетка лешего  зашипела и сдулась, а из разодранной шеи Панкрата, последним толчком выплеснулась густая кровь…
На плече   здоровяка мы увидели татуировку раскрытого парашюта с тремя буквами и  цифрами 83-86, а из-под разодранной майки, на груди,  с обеих сторон грубыми рубцами угадывались очертания звезд  и страшный старый рубец, - от паха к ребрам.

Нас  растащили по отдельным палатам, завязали руки длинными рукавами смирительных рубашек, сделали уколы и выключили свет.
Утром, через день,  меня, как совсем не буйного, запустили к совершенно незнакомым постояльцам.
Из окна палаты, на улице, я увидел трех мужиков в полосатых майках, с наколками, как у Панкрата, лицом и телом похожих на него.

- Братья, видать,- подумал я,  и сменил в памяти порядковый номер смешной истории на недавнюю, жуткую...