19. Вокруг отпуска Армия - школа жизни

В батальонах для потехи
существуют зампотехи

Солдат подходит к командиру:
- Мне в отпуск надо - жена родить должна...
Командир отпускает его; через неделю солдат возвращается.
- Ну, Петров, кто родился - мальчик или девочка?
- Через девять месяцев узнаем.
23 февраля. Мы сидели в клубе, слушали доклад замполита. После всех подведений итогов начались награждения. У нас высшей наградой был отпуск, но мы знали, что для нас отпуск вроде зимнего монгольского солнышка. Только солнышко светит - но не греет, а отпуск греет – но, к сожалению, не светит… Артиллеристы полка за множество прегрешений на ближайшее полугодие отпусков лишены. Так распорядился негласное командира полка. А слово командира крепче железа.
И вдруг совсем неожиданно объявляют, что за отличные успехи в боевой и политической подготовке младший сержант Рогожин награждается отпуском домой на 21 сутки, включая дорогу.
Это был сюрприз! Да еще какой!
Я ухожу в отпуск, дорогие друзья, завидовать и желать удачи не нужно. Мне и без этого будет очень хорошо!
Дали два дня на сборы. Какие сборы у солдата срочной службы. Солдату собраться – только подпоясаться. И вот мы уже стоим на плацу, начальник штаба лично проверяет наш внешний вид, после чего грузимся в автомобиль и (!) родная воинская часть, дорогая служба! А не пора ли вам от меня отдохнуть?
Кузов трясется, но нам эта тряска только в радость. Свершилось, на целых двадцать суток, пардон, на двадцать одни сутки я забуду все прелести воинской службы, а безопасность родной страны будут обеспечивать другие! И отсчет пойдет только с завтрашнего дня! Мелочь, а приятно.
Нас едет человек десять. Может есть ребята из каких-то других частей, но мы их не знаем. Завтра подсядут отпускники из Чойра, потом в Улан-Баторе. Примерно так же, как было, когда мы ехали сюда. Только все повторяется в обратном порядке. Вечером ужинаем со спиртным. У каждого сидор с сухим пайком. Отцы-командиры не поскупились. Выделили по нескольку банок здоровущих мясной тушенки, штук по пять рыбных консервов, хлеб, галеты в пачках и еще всякая мелочевка типа заварки. Даже тащить такой сидор было тяжеловато. Ну, кто в деревню еде, тем оно не помешает, тем более, что деревенские жили ближе всего. А мне…
Я представил, как я на Киевском вокзале расположусь среди толпы ожидающего народа, разложу консервы, нарежу хлеб… То-то зрелище будет.
В общем, часть пайка мы обменяли у проводников на водку, часть продали, немного раздали каким-то старикам. Почти все едем до Иркутска. Около суток добираемся до Наушек.
Теперь еще шестнадцать часов до Иркутска. В России пьянствуем, но уже гораздо осторожней. Кому хочется нарваться на патрулей, а в Забайкалье они бывает и по железнодорожным составам проходят, и вместо отпуска отправиться в какую-нибудь задрипанную провинциальную комендатуру, отсидеть несколько суток в полутемной сырой и холодной камере, чтобы прямо оттуда вернуться обратно в часть за дальнейшими неприятностями.
А ведь несколько раз подобные неприятности случались. Где-то на полпути со мной произошла очередная история. В коридорчике вагона, когда возвращался уже из тамбура, покурив, я сцепился с каким-то бичом. У меня была офицерская шапка. Кокарда солдатская, а сама шапка офицерская. Я перед самым отъездом у взводного взял новую, еще ни разу не использовавшуюся шапку. Пофорсить захотелось. И этот бич, видимо, заметил такую подмену, а раз так, то решил, что я цветной, на их жаргоне, то есть переодетый милиционер.
Мне бы не обращать на него внимания, вернуться в вагон и сесть рядом со своими, как поступил бы любой благоразумный человек, и никто бы не сунулся. А я раздухарился, потащился за ним в тамбур. Оказалось, что он не один. Их трое. Тоже изрядно выпившие, да еще и с ножами. И лежать бы мне где-нибудь под забайкальской железнодорожной насыпью и ели бы меня потихоньку лисы да вороны, но кто-то из ребят заметил, что я один потащился из вагона. А перед этим бичи уже показали себя в вагоне, задирая всех подряд и изображая из себя таежных королей.
Несколько человек выскочили следом за нами, и троица немедленно отступила. Я отделался испугом, да порезанной сзади слева воинской рубашкой. Еще, правда, небольшой шрам под левой лопаткой до сих пор украшает мою спину.
Дальше я уже не отрывался от коллектива до самого Иркутска.
В городе на Ангаре мы распрощались друг с другом и кто - куда!
Я и еще пятеро ребят отправились в аэропорт. Мне везло и через два часа я сидел в салоне авиалайнера, набирающего высоту.
Еще через четыре часа я мчался в такси из Домодедово в столицу нашей Родины. По подмосковным полям то здесь, то там были разбросаны заснеженные и нездоровые березки. Оказывается, я скучал по этим неказистым деревцам, по таким, как оказалось, близким и родным. Сколько я их не видел? Да всего-то меньше года, а мерещилось, что целое тысячелетие.
На самолет в Винницу я не успевал. Поеду на поезде. Что я и сделал. Билеты были бесплатные. Предъявил воинское требование, получил квиток и поехал. Немного смущал солдатский вещмешок с пайком. Вес его оставался достаточно существенным, но бросить или отдать кому-либо было жалко. Жаба давила. Как-никак, а моя законная пайка.
Поезд шел девятнадцать с половиной часов. Но после армейской беготни поваляться лишние пяток часов было совсем неплохо.
Что было интересным – это отношение местного населения к служивым людям. Я имею в виду к солдатам. Сначала я думал, что это просто случайные совпадения. Я по природе своей, хотя и доверчив до безобразия, но совсем не склонен свои первые впечатления ставить на уровень законов. Наоборот, как говорится сто раз отмерь и только потом отрезай. Но на обратной дороге я укрепился в выводах, а более поздний опыт подтвердил. Что именно? В восточных регионах нашей страны к солдату относятся более бесчувственно, более строго, без излишнего сюсюканья.
Связано это, вероятно, с еще не зажившими ранами в народном сознании, в ощущении того, что солдат – это защитник, который за людей и жизни не пожалеет. А на востоке страны такого подспудного чувства нет. И даже наоборот. Более тяжелые условия жизни, более трудные способы добычи пропитания рождают и некоторую скупость, и черствость в отношениях.
Ни в одном поезде на востоке, хоть на Украине, я беру семидесятые годы прошлого столетия, хоть в Белоруссии, хоть в любой российской области, не найдется ни одного купе, где бы ехал солдат и, садясь за стол, его соседи силком не заставили этого солдатика принять участие в трапезе. А то еще и с собой что-нибудь в карман засунут. На востоке такого нет. Могут из вежливости предложить, но силой ничего заставлять не будут. А могут и не предлагать.
Я думаю так отражается или проявляется память о войне. Хотя может это просто такой менталитет разных социальных групп.
В Виннице, куда я сейчас ехал, я никогда раньше не был. Пока я стоял на страже безопасности родной страны, мой родитель наоборот почувствовал, что годы постепенно берут верх. В армии он уже прослужил, вместе с фронтовой выслугой, более тридцати лет. И решив, что для воинской карьеры этого вполне достаточно, отец подал в отставку. И коллектив, где он служил, и командиры, подошли вполне понимающе. Перед увольнением его назначили на новую, более денежную должность, дали еще одну звездочку на погоны, то есть он ушел полковником. Министерство обороны предложило три города, для дальнейшей безбедной жизни пенсионера. Это были Луганск, тогда еще Ворошиловград, Винница и еще какой-то город. Отец съездил, посмотрел, и остановил свой выбор на Виннице, где они и обосновались.
Вокзал в городе был старой постройки, точнее даже старинной, дореволюционной.  Что-то похожее я видел в кино. Мы, дети пятидесятых, жившие в военных городках выросли на военных фильмах, бегая десятки раз на Котовского, Александра Пархоменко, Чапаева и Щорса. Вот подобные постройки то и дело и показывают в последнем фильме. Так и что еще там показывать, зачем декорации городить, если все и происходило в этих же местах: Винница, Фастов, Казатин – вот эти места, где одерживал победы Николай Щорс.
И второе, что просто поразило меня – это местечковый или, как еще называют его, одесский говор.
- Ви так думаете?
На бумаге не передашь эту игру интонаций, это грассирование, этот звуковой коктейль и десятки, сотни, если не тысячи самых различных языков, собранных со всех мировых улиц и площадей.
И так я приехал домой и отпуск начался.
Первый отпуск как первый секс... Ждешь с нетерпением, а что делать не знаешь! Ну что можно делать в городе, где никого и ничего не знаешь?
Братишка – школьник, шестой класс, хозяйства у родителей нет, в смысле такого хозяйства где бы требовалась, как говорится грубая мужская сила. Да отец тогда еще был в достаточной форме, он бы просто не допустил, чтобы его домашнюю работу выполнял кто-то другой.
Дня три я отсыпался, читал книги. Телевизор, если кто-нибудь помнит наше телевидение начала семидесятых, они подтвердят, что по телевизору можно было смотреть одну-две передачи, да и то не каждый день и, как правило, вечером.
Погулял я по центру города. Город старый, красивый. Сходил в кино, в музей. Краеведческий музей сообщил кое-что новенькое о городе.
Поездил по городу на автобусе, на трамвае. Исторический центр я в основном уже пешком обошел. Конец февраля, начало марта – погода не каждый день располагала к длительным прогулкам.
Уже заканчивалась неделя моего отпуска, когда в разговоре родители вспомнили, что в городе где-то живет мой одноклассник. Точнее не одноклассник, а приятель из параллельного класса. У него отец тоже был военный, они жили в Виннице год или два, а потом отца перевели в наш город. Вполне естественно, что когда мальчишкой попадаешь из зачуханного райцентра в несколько тысяч жителей в областной город вроде Винницы, то воображение поражено. Маленький человек, только вступающий в жизнь, влюбляется в такой город, он кажется мальчику необыкновенным мегаполисом и прочая, и прочая. Когда мы учились, кажется в девятом, отцу Володьки удалось перевестись обратно, и они вернулись в город князя Ольгерда.
Я приехал в Винницу уже покрутившись год в столице, пройдя многие соблазны и побывав на некоторых столичных тусовках, поэтому город меня особо не поразил и не захватил. Мой же однокашник, звали его Володька, навсегда остался патриотом Винницы. Так получилось, что позже он женился на отличной девушке из Тулы. Но сколько она его не упрашивала, сколько не умоляла, переехать в город самоваров, хотя жизнь и сулила там лучшие условия, Володька не согласился.
Так и по сей день живут они в этом городе на Южном Буге.
На следующий же день я выяснил телефон Володьки и, созвонившись, отправился к нему в гости.
Он был рад до чрезвычайности, поскольку никого из нашей школы после переезда он так и не видел.
Я зачастил к нему в гости. Ездил к обеду. Он работал в рабочем общежитии воспитателем. Но говорил, что это временно, ждал, пока освободится где-то в городской администрации подходящая должность.
Что интересно. В это же время и моя мама устроилась работать в рабочее общежитие воспитателем. Володька на своей работе ничего не делал. Появлялся с утра, узнавал не произошло ли каких ЧП и не было ли сверху важных директив и указаний, а потом исчезал на целый день. Мы катались по городу, слушали музыку, ходили к кому-то в гости.
Моя мать проводила какие-то вечера, устраивала дежурства, работала по профилактике пьянства и нарушений порядка, поддерживала связь с участковым, организовывала самодеятельность, короче, дневала и ночевала в этом общежитии.
И при всем при этом в зарплату матери платили на двадцать рублей меньше, чем Володьке. А секрет сей несправедливости был очень прост. У матери не было высшего образования, хотя и был богатый жизненный опыт и желание работать как можно лучше, а Володька с грехом пополам закончил Винницкий Пединститут и кроме диплома ничего больше не имел.
Такие дела. Такова наша жизнь.
В какой-то день Володьке потребовалось куда-то идти, и я побыв у него с пол часика отправился домой. Как обычно сел на автобус, но на полпути возле городского Дома Офицеров увидел превеликое множество солдат. Все они были в парадной форме и толпились без всякого строя. Я сошел на остановке и слился с солдатской толпой. Медленно, но уверенно солдаты заходили внутрь Дома Офицеров. Времени у меня было с избытком, делать было нечего, и я двинулся внутрь здания вместе со всеми. Глядя на остальных, я разделся в гардеробе и прошел в зрительный зал. Никаких билетов никто не проверял. Я устроился на достаточно удобном месте и стал ждать, что же будет дальше.
А дальше последовало роскошное выступление группы «Поющие гитары». В двух отделениях с антрактом. Три с лишним часа раздавалось:
«Говорят, что не красиво, не красиво, не красиво Отбивать девчонок у друзей своих», «Синий синий иней лег на провода В небе темно-синем синяя звезда у-у Только в небе в небе темно-синем», «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся. Мне не везет в этом так, что просто беда» И еще «Для меня нет тебя прекрасней», «Не несут сюда цветов, Здесь не слышен стон набатный». И еще, еще и еще. Для меня это был такой подарок!
Даже в предармейские времена, когда на первом месте у меня стояли именно развлечения, мне удалось попасть на два или три выступления музыкальных групп. Помнится, ходили на «Blue Jeans», на Джордже Марьяновича и, кажется, на «Червоны Гитары» или «Скальды», короче, на каких-то поляков. И это при том, что театр посещался довольно регулярно. Билеты я и сам приобретал, и в институте распространяли, и анины тетки приносили. Две тетки у Ани работали в Москве зубными техниками и достать на работе могли что угодно.
Когда Володька на следующий день узнал, что мне удалось побывать на «Поющих гитарах», он чуть ли на ушах не стоял. Но что поделать? Так распорядился Его Величество Случай.
Но, как всегда в нашей жизни, всё хорошее рано или поздно заканчивается - мораль сей фразы такова, что отпуску пришла хана. Если быть точным, до конца отпуска оставалась еще уйма времени. По моим расчетам, да так и советовали в полку уже ездившие в отпуск солдаты, в назначенный срок следовало прибыть не в подразделение, а на пересылку в Наушки. Все равно там придется сидеть от трех суток до двух-трех недель. Но родители, особенно мать, очень переживали, что я могу опоздать с возвращением. Некогда в послевоенные годы какой-то их друг опоздал из отпуска на службу и загремел в штрафбат.
Я пытался им объяснить систему возвращения в воинскую часть, расположенную в МНР, но все было бесполезно. И чтобы зря не волновать пожилых людей, решил ехать.
Я купил билеты на самолет, точнее на самолеты. В Москве предстояла пересадка. Я прилетал во Внуково. В течение трех дней я должен был прибыть в Домодедово и зарегистрироваться на рейс до Иркутска.
Распрощался с Володькой, сказал: «Прости», - родителям. И отбыл в знойные Монгольские степи.
В запасе, по моим расчетам, было дня четыре. Только идиот приедет в свою часть на четыре дня раньше установленного срока. Я к идиотам себя никогда не относил, поэтому сразу же в аэропорту я перенес отлет на четыре дня позже. И лишь потом отправился к старому другу по Стали и Сплавов Николаю.
Сейчас это заслуженный изобретатель России, руководитель, пусть небольшой, но процветающей фирмы, а тогда он был мальчишка, паренек, поступивший в Институт Стали и Сплавов, потом бросивший его. Однако, проработав год в геологии и отслужив, сколько положено в рядах СА, он вернулся под крыло альма-матер. К тому моменту, когда я ехал из отпуска, Николай вместе с приятелем Виктором снимал комнату в коммуналке, в центре столицы на Малой Бронной. Никто тогда и подумать не мог, что с этим микрорайоном я буду связан самым тесным образом на протяжении более десяти лет. И ведь из подобных совпадений сложена вся жизнь!
Оставив вещи у Николая, я, фигурально выражаясь, прямо нырнул в общагу, а Дом Коммуны просто словно ждал меня. Все закрутилось, завертелось, дни, ночи, опять дни, Ирка, моя давняя подруга, так никогда после этих четырех бурных дней мы с тобой больше не встретились. Где ты, как ты? Как сложилась твоя дальнейшая судьба не знает даже всезнающий Интернет.
На четвёртый день я, заскочив за вещами на Малую Бронную, хотел уже отбывать в Домодедово, но не тут то было! Перед самым моим выходом в дверь позвонили, а затем постучали. Заявилась четвёрка парней с цветмета, которым кровь из носу нужно, нет необходимо было меня проводить в дальние страны. Мы выпили на скорую руку «На посошок» здесь в квартире, а потом дружной шумной оравой отправились в Домодедово.
По дороге милиция косилась на нас, но останавливать никто не стал. В аэропорту в укромном уголке мы выпили еще пару раз и меня уже никакого погрузили в самолет. Хорошо хоть обошлось без ошибок, и в самолет был загружен именно я.
По дороге до Иркутска самолет делал целых две посадки: в Челябинске и Новосибирске. В Челябинске все прошло благополучно. Я побродил по аэропорту, стараясь не терять из виду двери, ведущие к самолету. Состояние у меня еще было не вполне подходящее для дальнего путешествия, но я старался держать себя в руках, вспоминая как вели себя наши знаменитые разведчики на допросах у врагов. Поэтому и сел обратно в самолет я своевременно и вполне благополучно.
A вот в Новосибирске произошел небольшой казус. Аэропорт оказался наводнен воинскими патрулями. То ли какая операция проводилась, то ли убежал кто, не знаю, но патрулей было видимо-невидимо. Поэтому я выбирал закоулки потемней и дождаться не мог, когда же можно будет загрузиться в салон летающей машины.
И, как назло, сработал один из основных законов жизни: закон подлости. То, чего ты больше всего не хочешь, обязательно случится! Я скрывался от одного патруля и нос к носу столкнулся с другим. Потребовали документы. Я начал про то, что на самолет могу опоздать, что ехать далеко, без самолета не успею. Но старлей, или капитан точно уже и не помню, старший в команде, был спокоен, как говорится, вроде айсберга. Может каждый, кого они останавливали, начинал ныть про опоздание, может он просто хорошо знал расписание, но все мои причитания не были услышаны.
Я боялся, что унюхают послеводочное амбре, так-то я был почти трезв, времени прошло достаточно. Но, как говорят наши гобийские прапорщики, собака порылась в другом месте.
Изучив мой военный билет, отпускное и билет на самолет, старлей вдруг неожиданно спрашивает:
- Почему нарушаем форму одежды?
Я даже не сообразил, что он имеет в виду и начал оправдываться, что в самолете тесно, шинель убрана далеко и ведь какой-то там номер формы предусматривает возможность ходить в головном уборе и парадной форме…
- Я не об этом. – строго и вполне официально заявил старлей. – Почему на шапке ненадлежащий знак приколот.
Тут я с ужасом вспоминаю, что у солдат на шапке должна быть обыкновенная звездочка. А у меня, из-за глупейшего выпендрежа, приколота солдатская кокарда с солдатской же фуражки – та же самая звездочка, но в обрамлении бронзовых листочков.
- Я сейчас сниму.
- Без звездочки не положено. Я буду вынужден задержать вас!
- Ну так что же мне делать?
Я уже начал догадываться, что задерживать ему меня не хочется и задерживать он не будет. Кто потом будет кормить задержанного, этапировать по месту службы невесть в какие края и прочая, и прочая…
Но сказав А, следует обязательно говорить Б.
- Отламывайте эти листики, чтобы была голая звезда!
И вот я в Новосибирском зале ожидания на протяжении пятнадцати минут, оставшихся до посадки, лихорадочно кручу в разные стороны листики на кокарде, отламывая их и сдирая в кровь кожу на пальцах.
Мне удается успешно сломать все листки-лепестки, после чего я был благополучно отпущен патрулем. А тут и посадку на самолет объявили.
Самое смешное, что полгода спустя эти кокарды были узаконены и стали непременным атрибутом зимней парадной формы одежды солдата.
Дальше до Иркутска я добрался без приключений. На вокзале в зале ожидания совершенно неожиданно встретил кладовщика со второго продсклада нашего полка Юрку Макарова. Он был на полгода моложе меня, но то, что встреча произошла вдалеке от воинской части, это стирало все различия.
Я его неплохо знал по службе в полку, приходилось иногда обращаться за кое-какими продуктами (там тушенка, сгущенка, изюм и прочее), а в самом начале службы я, используя положение комсорга, выручил его от каких-то мелких неприятностей.
Он тоже возвращался в часть из отпуска. Только отпуск ему дали десять суток без дороги, а у меня 21 сутки с дорогой. Но так как считали дорогу на поезде, а я летел на самолете, то у меня отпуск увеличивался более, чем в полтора раза.
Дальше нам предстояло ехать вместе. Поезд до Наушек шел только вечером. Мы побродили по городу, сходили в кино на какую-то серию Неуловимых, на обед купили пирожков и пару бутылок вина. На вино ушли последние копейки. В поезде предстояло ехать без билетов в общем вагоне.
И, конечно же, в составе появился патруль. А раз патруль, то нам следовало где-то прятаться. И тут в очередной раз сказалось отношение местного населения. Если бы такое происшествие произошло бы где-то на западе страны, местное население было бы на нашей стороне, просило бы нас отпустить и, вполне вероятно, нашелся бы какой-то спонсор, купивший бы нам билеты. Здесь же все происходило с точностью до наоборот. Бабушки подсказывали патрулю, где нас искать, науськивали их на нас и делали все возможное, чтобы нас быстрей задержали.
И нас, конечно же, задержали. Дальше мы поехали в специальном купе для задержанных. Настроение упало ниже плинтуса, по крайней мере у меня. Макару, может быть и ничего и не будет, а меня ожидало море различных проработок и выговоров. Да и остальным артиллеристам, ждущим побывку домой, теперь отпуск не светил. Ведь приказ не предоставлять нам отпуск уже был, пусть и негласный, а как только кто-то (сиречь я) съездил, так опять происшествие.
Но перед Наушками у патруля намерения изменились. Обдумав все тщательно, они решили, что ни к чему им заниматься сообщением в воинскую часть о нарушении билетного режима. Тем более, что нарушение не столь уж велико, но теперь им несколько дней, не конкретно им, но комендатуре, заботиться о пропитании для задержанных, об организации ночлега, о выставлении дополнительного поста возле камеры и еще некоторых обязанностях, возникающих в связи с задержанием. Гораздо проще проявить великодушие и после соответствующих наставлений отпустить провинившихся на все четыре стороны, тем более, что документы у ребят в полном порядке. В общем отпустить провинившихся лучше и спокойней для всех, что в конце концов и было сделано.
Мы стали на учет на пересыльном пункте, я объяснил Макару что к чему. Он еще не ожидал ни разу на пересылке. Их прошлый раз везли эшелоном, а эшелон проходит пересылку без всяких задержек. Мою науку он усвоил сразу же, в чем очень помогли навыки кладовщика и природные способности сачка.
Через четыре дня прибыл старший из части. Он посадил нас в поезд, а сам остался в Наушках по своим делам.
Через 6 часов после Наушек первая остановка. Это Сухэ-Батор. Монгольская таможня. Я впервые самостоятельно пересекал границу и очень боялся, что с пограничниками будут какие-то конфликты. Я вез с собой какие-то детские распашонки, ползунки, пеленки, пакет с фотобумагой и фотопленками и немного русских рублей и переживал, что что-нибудь из багажа будет приравнено к контрабанде. Но никому не было дела до моих махинаций и границу миновали спокойно. А дальше уже пошла монгольская территория. Дальше отпуск заканчивался и начиналась служба, к которой нас и тащил старый ржавый, пропахший потом, полуживой вагончик.
Как говорится: кто был студентом – видел юность, кто был солдатом – видел жизнь. И еще самая тяжелая дорога в жизни - это дорога, пройденная в сапогах.