Лесной Кот. Глава 4

 Девушка застыла: впереди пухлый серо-рыжий рябчик неторопливо разгрызал коротеньким клювиком чёрного жука. Соколица чуть подтянулась на руках, подползая ближе по земле, усыпанной мягкой рыжей хвоей. Птица пока ничего не заподозрила: охотницу скрывало поваленное дерево, около которого раскинулись розетки уже пожелтевших от приближающихся холодов папоротников. Девка почти не дышала. Облизнув кончиком языка сухие губы, она чуть привстала на колене. Ноги нещадно свело тупой ледяной болью. Дрожащими руками девушка достала и оперла об ствол поваленного дерева гибкий ясеневый лук. Её руки предательски тряслись. Подушечки пальцев нащупали мягкое оперение стрел, она медленно вытянула из заплечного колчана сразу три. Взвела одну из них на тетиву. От волнения ладони будто онемели, древко стрелы натянуло прочную жилу, и девушка разжала пальцы. Стрела со свистом прорезала воздух, но рябчик вспорхнул в то же мгновение, видимо, приметив шум – опасность ему и не грозила. Соколица сразу взвела вторую, уже поднявшись в полный рост, но всугонь* не пустила. А нечего стрелы вскую* тратить, а если даже и попадешь, дух, наверняка не выбьешь, а ранишь вдруг. Извадиться* так и не далеко, лесной дух-то обиду затаит, что зверька его в муках умирать заставили.

И далече уже отлетел рябчик, затихло вдали торопливое хлопанье крыльев.

Девка проводила птицу недовольным взглядом, раздосадовано сплюнула на землю, закинула лук за спину и кинулась домой. Днесь хватит! С самой денницы она ползала, как юркая блестящая змейка по лесу, прячась в кустах и деревьях, боясь лишний раз шумно вздохнуть или не так наступить и поломать сухую упавшую ветку, оповестив тем окрестную добычу об опасности. Всё тело ныло. А только толку-то! «Тебе бы в избёнке сидеть, печку к холодной ночи стопить да Кота ждать, пока что-нибудь словит. Так нет, у нас все же с головой неладно!», – про себя злорадствовала девка.

Соколица, спотыкаясь, продиралась сквозь подлесок, еле успевая бегло перескакивать через опавшие ветви. Гибкие прутики хлестали по лицу и бокам, но это значение уже не имело. Обо что-то она всё же споткнулась, ободрав щиколотку до крови, упала на землю. Прошипев пару совершенно не благих слов, девушка поднялась и пошла дальше более умеренно.

«Внимает ли Кот, что она ему обуза? Самая что ни на есть настоящая. Зело* зазорно*, но делать-то что?» Зла на себя не хватало, но и сил, чтобы пытаться что-то изменить, тоже.

Так Соколица медленно добрела до избенки, уже совершенно понурившись и повесив голову; сняла лук в налучи*, тул* со стрелами, положила около себя и сползла на крылечко, выпрямив ноющие ноги. Она тяжело вздохнула, сбросила с лица прилипшую к разодранной щеке короткую прядь тёмных волос, измазанными в земле руками попыталась стереть грязь, но только хуже испачкалась. Насупившись и подтянув к себе колени, девка поежилась от прибывающей прохлады, и взгляд её растворился среди неровного строя деревьев.

Уже наступала на землю осень, понемножку, незаметно, но уже ссыхались сочные зелёные листики; ржавели розетки резных папоротников; желтела колючая хвоя лиственниц. И только начиналась золотая пора листопада. Только выползали из тёмных мёрзлых нор ещё слабые и неощущаемые от жара молодого летнего солнца, но уже вступающие в свои права Перуновы Калинники.

Пока ещё легко веяли с севера студёные Стрибожьи внуки*, а Сварог уже все меньше времени освещался лучезарным Хорсом. Но до вьялиц* ещё далече, ещё нескоро задышит своим леденящим дыханием Мара-Марена над цветущей благодатной Землей, не скоро затянет свою визгливую песню Вий, кружа в потоке летящих белых и холодных хлопьев снега. Но говор пока не о том.

Многое изменилось. Не только природа сменялась своими порами жизни. Лес тоже жил. Его невидимая кровь струилась потоками в толще чащи, пронизывала тонкой, незримой, но излучающей тепло жизни паутиной каждое дерево, каждый лист, каждую крупицу земли. Эта кровь связывала Кота с Лесом, эта кровь связывала всех: и зверье, и деревья, и родники, стремительно бегущие, и коряги, упавшие. И эта кровь не пускала его назад…

А её отпустит…

Потому что, несмотря ни на что, она не могла с лесом породнится. Отчего так – было не ясно. «Может, ещё пройдет? Может, забудет людей? А может, и не забудет. Не тебе судить, зверь лесной, человеческого-то уже не осталось…»

Охотник шёл, неся за плечами сеть с рыбой, расставленную нынче в ближайшей речушке. Доброе место, рыбой, коли не надоест, можно всю жизнь там кормиться. От чащи, в коей домик охотничий, только плохо далековато.

Коготь размеренно переставлял потяжелевшие лапы, Кот, молча, ухмылялся, поглядывая на побратима. Наелся свежей рыбки, краснопёрых полосатых окуньков, округлилось брюшко золотистое, вот и идёт вразвалочку, покачиваясь из сторону в сторону.

Прохладный северный Посвист мягко гладил, расчесывал студеными струйками воздуха длинные волосы человека, светлую шерсть Когтя, сновал в еловых лапах чащи, в ясеневых да дубовых узловатых ветвях, сдувая огненным вихрем золотые листья.

Горел костёр светлого листопада.

Яркий Хорс клонился к западному горизонту, отдавал время царствовать Чернобогу, уже и темнел Небосвод, запятнавшись серым полотном первых сумерек.

Зелёные глаза охотника отразили бусое, унылое небо. Всё как-то неладно, не спокойно было на его душе, и теперь он не мог уж отмахиваться, надо было что-то менять, что-то делать…

Была у Кота дума вящая*, не дававшая ему покоя. И такова оная: кое он бытье представил Соколице? Как поправить то возьмётся?

А вдруг лес её избудет так же, как и многих людей других, что неспроста потом бережились* в чащобу хаживать… Нельзя все одной мерой мереть, нельзя на благое надеяться. Среча неужели так и не научила? Было благо: одно решение. Зимой в Нурден-Венд всё равно идти, так, может, подольше там побыть? Может, к какому делу удастся девку приставить, хотя бы охотится пусть около городища и живёт в нём же. Лучше точно, чем в непроходимой чаще, с которой ей никак примириться не получается. Вышло так бы – было бы замечательно. Для неё…

А он привык, что уж врать! Но ведь совесть гложет, только для себя нельзя девчонку держать, чтобы скрасила она его некому ненужное бытие. Соколица, наверное, ему повинуется, каждому его слову за помощь ей оказанную, останется тут вместе с ним, только Коту такое деяние не к чему. И пытаться не захочет!

Он подходил к дому. Раздвинув хлесткие ветви ив, укрывавшие их убежище, охотник увидал Соколицу, стрелявшую из лука в большой серый валун, покоившейся около родникового озерца. Стрелы соскальзывали с гладкой поверхности, если они вообще долетали туда, но это не беда, что не всегда ясно куда попадешь, не деревья же портить, ранить древних защитников.

Девушка дернулась от близкого шороха, развернула лук, опуская нацеленную стрелу на мнимого неприятеля, но содранные в кровь пальцы тугой жилой лука дрогнули, и стрела, виляя серым оперением, приземлилась, воткнувшись в землю у ног охотника.

– Хорошо встречаешь, хозяюшка, – усмехнулся Кот.

– Я нечаянно… рука дернулась, – хрипло прошептала девушка, вставая с земли и приближаясь к охотнику.

– Ладно уж, – отмахнулся он и тут же, быстро оглядев девку, спросил: – Что опять невесела? – и передал ей сеть с рыбой.

– Всё хорошо, – притворно улыбнулась Соколица, но мужчина только покачал головой, понимал он всё, почему она не в порядке. Девушка к этому привыкла и знала: прятать нечего, все равно узнается, но прямо молвить не могла… Стала распутывать она сеть, вытаскивая больших полосатых окуней, ополаскивая рыбу в рукотворном озерце.

– Ну, да, хорошо, ежели вся исцарапанная ходишь, – попытался скрыть он некоторую обиду за недоверие, но в голосе все равно прозвучала отчетливая нотка. Соколица только пожала плечами и, сделав вид, что сильно увлечена добычей, виновато спрятала глаза.

Девушка и в правду вся расцарапалась, пока охотилась, пока бежала из лесу, пока с луком возилась, стреляя. По щеке побежала струйка свежей крови из длинного пореза, пролегавшего от виска. Она быстро смущенно смахнула мокрой ладонью текшую кровь.

* * *

Серый тяжелый туман окутал лесную чащобу молочным влажным маревом-полотнищем. Белесые разводы разорванными невесомыми клочьями обнимали узловатые стволы деревьев, плотно скрывали травы подлеска и землю, поднимались языками бусого пламени к почти лишившимся своей листвы из-за холодов кронам величественных дубов и нанизали бусами сверкающих капелек иголочки пушистых елей. Небо по-утреннему светлело. Нежно-розовая заря пробивалась сверкающими лучами из-под линии горизонта, а затем плавно растворялась в тумане, меняя холодный оттенок полотнища на пепельно-розовое свечение. Вершина Небосвода же еще оставалась верна ночи – была окрашена в сиреневую полутьму. И было тихо… Совершенно тихо…

Не пребывало ни единого дуновения студёного осеннего ветерка, ни просто духа прохладного воздуха, доносимого с реки, все замерло, застыло, как по слову Велесовому. Даже одинокий рыжий листик неестественно медленно и беззвучно упал сквозь пелену тумана на бурую землю, смерзшуюся первым ночным инеем.

Только в этой непроглядной тишине слышались совсем тихие, глухие шаги.

Дыхание вырывалось облачками пара изо рта. Ещё спящая Соколица, спеша, следовала за Котом.

Был новый день, ещё один день, в который нужно охотиться.

Ноги спотыкались, взор различал всё только на половину вытянутой руки, а тело нещадно тряслось от утреннего морозца. Тяжёлая пелена влаги тоже залучала* неудачу: одежда мгновенно пропиталась холодной и противной сыростью. Но охотник размеренно и спокойно шёл через непроглядную толщу тумана, не дрожал, съёжившись в комок, как его спутница. Рядом почти так же уверенно бежал кот за своим человеком. Почти так же, потому что всё же он выказывал своё недовольство из-за сырой погоды: всё время отряхивался от мельчайших капелек воды, осевших на золотой полосатой шерстке, жмурил медовые раскосые глаза и изредка раздосадовано фыркал.

Шли они в гору. Холмик, плотно заросший лесом с юга, с севера же был покрыт только колючим лиловым вереском. В такой пустоши легко было заприметить славную добычу, тем более наблюдая с вершины холма, на котором впитывали всеми иголочками яркое солнце величественные сосны. Вот туда охотники и направлялись.

Вскоре путь начал пролегать более полого, но сквозь рыжие стволы сосен проглядывала всё та же пелена розового тумана, но уже ярче.

Кот запрыгнул на ствол одной вывороченной ветром сосны, Соколица, шатаясь, последовала за ним, и ноги едва не скользнули с холодной и мокрой коры. Еле удержавшись, она окинула уставшим взором открывшеюся ей картину.

Там, у подножья холма, простирался плавно уходящий вниз лиловый верещатник*, покрытый слоем почти таково же по цвету тумана. В низине, после спуска с холмика, начинался молодой пролесок, а затем снова непроходимый лес. Но двух последних уже было не различить из-за всё той же непроглядной завесы влажного марева.

– Может, воротимся? Туман. Всё равно ничего не видно, – тихо прошептала девка.

Но Кот лишь отрицательно покачал головой и побрёл по вершине холма, выискивая какое-нибудь укромное и уютное место, где бы сосны росли погуще.

* * *

Соколица дрожала и настойчиво вглядывалась, щуря жёлто-карие глаза, вдаль. Оба лука лежали наготове. Охотники устроились у кучки молодых сосен и большего лилового куста вереска. Туман постепенно редел. Девушка, прижавшись к холодной влажной коре дерева, насторожено дремала, изредка вздрагивая и поглядывая на пустошь. Коготь свернулся тёплым клубком у её бока.

И тут сквозь легкую дрёму девушка ощутила почти незаметное прикосновение Кота к её плечу – в пустоши была добыча…

Коготь скоро поднялся на лапы, а Кот, потянувшись к луку, кивнул девушке на её оружие. Она схватила лук и, пригнувшись, распустила завязки налуча*, потом уже привычно в пальцах оказались три оперённые тонкие стрелы.

Но в верещатнике* было всё спокойно. Но, видя, как ёрзает на месте Коготь, поднимает золотистую шерстку на загривке, как сосредоточенно смотрит вперёд Кот, нервно облизывая потрескавшиеся губы, сомнений не оставалось, что что-то всё же было внизу.

И вот чуть дрогнули ветви вереска, почти неслышным всплеском глухой хруст разнесся эхом по лиловой пустоши.

Соколица растерянно взглянула на Кота.

– Стреляй! – только еле слышно прошипел он.

Девка торопливо натянула тетиву, и мелькнуло, легко виляя, серое оперение стрелы, разразило пелену влаги и сразу утонуло в толще тумана. Колыхнулись лёгкие былинки. Но это было слишком близко – стрела не долетела до цели. И тут серо-палевым пятном, покрывая расстояние в одну версту двумя прыжками, из тумана вырвался заяц-русак. Кот что-то неразборчиво прорычал и, быстро прицелившись, пустил две стрелы, одну за другой так, что даже засвистел воздух, и запела от натяжения тетива лука. Взвелись языки розового тумана, и движение в пустоши остановилось.

Коготь сразу же побежал вниз, деловито виляя пушистым хвостом, прыгая и продираясь сквозь лиловый вереск.

Девушка склонила голову, чувствуя вину перед охотником за собственную неумелость и неуклюжесть. Он же встал с места и побрёл за своим побратимом. Вскоре они поднялись вместе с добычей – некрупным зайцем, у которого только что начала линять серая шерстка.

* * *

Путь обратно, до лачужки охотника, дался Соколице ещё труднее: тошнота то и дело подкатывала к горлу; теперь не было холодно, и тело больше не тряслось, но голова стала тяжелой. Несмотря на свежую прохладу, рубашка прилипла к спине. А ведь возвращались они уже под гору, не спеша.

Лесной Кот шёл впереди и не замечал странного состояния его спутницы.

Когда показалось уже родное для Соколицы озерцо, она закашлялась, живот скрутило горячей тугой болью, словно разворачивала свои кольца раскаленная змея, находящееся в её чреве. И девушка почувствовала, как отвратительное его содержимое поднималось по горлу. Голова закружилась, колени подломились от резкой боли, и девка покачнулась.

Охотник тут же бросил добычу на землю и придержал Соколицу за плечи, потом подвёл до прозрачной глади озерца и умыл ей лицо. Холодная вода приятно остудила кожу, но неведомо откуда взявшаяся тяжесть не отступала. Затем, придерживая Соколицу за руки, которые будто горели и дрожали от напряжения, Кот помог ей дойти до лачужки. А Коготь только, важно распушившись, сел около добытого зайца – охранять еду своего человека.

* * *

За весь день туман так и не думал рассеваться, и солнце так и не думало согреть своим теплом землю, оно просто освещало мутно-серое небо, что радости совершенно не прибавляло.

Кот сидел около лежанки Соколицы, обтирая её лоб ледяной водой. Девку лихорадило, и совсем не так, как обычно бывает, ежели простудишься в первые холодные ночи, а намного сильнее. Кота оное зело* тревожило, ведь из-за него то случилось, а решение, как можно скорее пойти в Нурден-Венд, ещё крепче утвердилось в его мыслях.

Коготь, мурлыча, поглядывал на огонь, горящий в печи, на кривой потёртый котелок с похлебкой из зайца, вкусно дымящийся запахом нежного мяса, но больше всего его чуткий нюх привлекала заржавевшая кружка, из коей улавливался кисловатый аромат ягод и горечь древесной коры, и ещё что-то, что напоминало зверю его детство. Но так и не получилось вспомнить, и он просто улёгся около тёплой печной стены.

Скоро содержимое кружки отчетливо забулькало, и Кот достал её из печи.

Девушка в полузабытьи сопротивлялась горячему горькому вареву, но охотник пытался как можно мягче настаивать. И когда в помутневших глазах появилась искорка понимания происходящего, она всё же выпила питьё, а затем охрипшим шепотом спросила:

– Я умру, да? – потом девушка сглотнула ещё один приступ рвоты и снова прошептала: – Отправлюсь скоро домой…

– Куда собралась? – чуть ворчливо пробурчал охотник, – вотще* я что ли тебя вытащил.

– Может, и вотще, – закрывая помутневшие глаза, молвила она. – Да и верно, так то и есть.

– А может, не стоит так молвить? – слегка рассержено спросил мужчина, нахмурив тёмные брови.

Девушка только как-то странно улыбнулась в ответ.

Побратим охотника забрался к Соколице, лечить пришёл вместе с его человеком. Чуткий кошачий нос различал едко-кислый запах болезни, зверь улёгся под боком и успокаивающее заурчал. Лесной Кот, закрыв глаза, сложил руки перед собой и стал что-то шептать, даже не шептать, а шипеть или тихо рычать, что-то совсем неясное и непонятное, но от такого шепота вставали волосы дыбом, и ползли мурашки по коже. И затем положил руки на грудь девки. И неведанное тепло пошло из его рук, Соколица не видела, что он делал, а тем паче не внимала тому. Просто чаялось ей: что-то тёплое обволакивало её сверху, а нутро грело то горькое питьё, но не тем болезненным горячим жаром лихорадки, с едким вкусом болезни на губах, а чем-то светлым. Чем-то таким, что было сложно описать.

– Хочешь умереть, да? – спросил вдруг мужчина. – А кто-то не хотел, да так, заставили… Низко самое дорогое ценишь. Что думаешь, всё, что у тебя это было, то самое ценное? Самое ценное всей твоей жизни?

Она приоткрыла глаза и почти твердым голосом, но тихо возразила:

– А что тогда ценное, коли не оное?

– То, что мы имеем сейчас, - с некоторой запинкой ответил он.

– Так у меня и нет ничего, – хмыкнув, прошептала девка, снова странно улыбнувшись, – что тогда ценить?

Сначала охотник думал промолчать или молвить, что-то похожее: «думай сама, как знаешь», но часть его души вдруг воспротивилось этому – внутреннее существо, сидевшее где-то глубоко внутри, заклокотало от бешенства и недовольства, и он обиженно, хотя попытался то скрыть, просто как ребёнок, а не взрослый человек, воскликнул:

– А я?

Соколица неожиданно рассмеялась, настолько искренне, как то было возможно в её болезненном состоянии:

– А что ты? Я тебя спасать меня не просила и сейчас не прошу… И кажется мне, что ты тем сделал только хужее для меня… Лучше бы ты вообще тогда не появлялся, – и голос её окончательно сник.

Руки мужчины едва ощутимо дрогнули, но он не убрал их, а она прикрыла глаза и вскоре забылась в лихорадочной жаркой дрёме.

* * *

Когда солнце уже скатилось за горизонт, Лесной Кот прикоснулся ко лбу Соколицы: жар спадал, и она, вроде, смогла заснуть уже здоровым сном.

Он склонил голову, взглянув в добрые медовые глаза Когтя, свернувшегося у него на коленях. Длинные тёмные волосы плавно спали на его золотую шерсть, и охотник заставил себя болезненно улыбнуться. Твердый ком застрял в горле, и привычно начинал душить его… Ледяные когти, что так обыкновенно раздирали в клочья, разрывали живую плоть, снова привычно вцепились в его нутро.

Он мнил*, что никогда подобное с ним не произойдет, уповал на то, когда уходил… уходил в лес, чтобы породниться с ним и навсегда с ним остаться, забыть о мире людей, которые его предали.

Он мнил*, что пережил слишком много плохого, чтоб снова попасться так ещё раз; что потом просто никому не сможет верить, дабы оградить себя от этого зла.

Кот встал с колен и быстро, тихо направился из дому.

Сияла бледная луна на чёрном беззвездном небе, своим мёртвенным блеском покрывала лес серебряной пеленой, как будто замораживала, иссушала тёплую жизнь из каждого посеребренного листика. Тёмные тени деревьев длинными изломанными полосами ползли по блестящей от лунного света земле. И гулял холодный ветер, он выл, он плакал вместе с ним, вместе со своим преданным защитником. Звенела оставшаяся на деревьях зелень, скрипели от порывов дыхания зимы узловатые ветви. И шумела как-то совсем обеспокоено вода родника, она не пела, она голосила, кричала, стараясь заглушить плачевную и мрачную песнь.

Он бежал, прорываясь сквозь ледяные порывы ветра, он не знал, куда, и не знал, зачем. Холодный воздух рвал, жёг изнутри грудь, босые ноги царапала хвоя и упавшие мелкие хворостинки. Потом резко остановился, покачнувшись на месте, и горло тут же сжало царапающие удушье, когда резко становишься после бега. И быстро, почти упал, опустился на землю.

«Почти у всех, кто умирал, проживал последние мгновения своей жизни, что-то было, за что стоило страдать, бороться, захлебываться собственной кровью, вставать, когда чается, уже не встанешь, идти вперёд, когда остаётся только ползти, смешивая свою кровь с землей и грязью; что-то, что нужно было защищать… И у тех, кто так умер достойно, были те, кто помнил о них, были те, кого они защитили, те, кто ими гордились, трепетали от уважения, когда их имена были у кого-то на устах; и на тех, на кого бы могли они смотреть со звёздного Небосвода.

И пока память о тех мертвых жива, они живы, они среди нас…

А я мертв!», – собственный внутренний голос криком раздался внутри головы, глушил своим низким нарастающим эхом, сдавливая виски.

«Я мертв! Потому что мне некого защищать, мне не за что бороться, и никому не нужно того, чтоб я боролся. Никому того не нужно!

И, если я умру, обо мне никогда не вспомнят, всем и всему будет безразлично.

Я уже умер…»

Он сжал кисти в кулаки, то внутреннее существо протяжно завыло, полосуя изнутри когтями живую, обнажившуюся плоть.

«Зачем, Небо, я здесь, если я не нужен? Если нет ни единой капли смысла в моём существовании; нет тех, кто потом вспомнят моё имя? Да и имени у меня нет, так прозвище! В моей жизни нет ничего осмысленного…»

Он согнулся, сжимаясь в комок, вцепился в свои же руки, раздирая их ногтями до крови. Он ни имел право быть слабым, ни имел права опуститься на колени, ни просто заплакать – как дурно то, жалко, низко для мужчины. Того права он не давал сам себе, но сейчас это стало ненужным, невещественным, и горячие солёные дорожки поползи по щекам. Ведь просто некому видеть его эти жалкие слёзы, его эту постыдную слабость, его чувства и его жизнь.

Может, и даже богам…

Сомневаться в том, во что ты веришь, в том, что ты любишь – наверное, это и есть высочайший предел отчаянья. Когда сомневаешься в том, что видишь, к чему прикасаешься, что чувствуешь, в том, жив ли ты или мертв! А главное в самом себе… Это утаскивают тебя холодные склизкие когти оного отчаянья, протягивает оно свои чёрные гниющие лапы, выдыхает, вынимает, выжигает из тебя всё хорошее, доброе и всё живое, саму жизнь… Это хуже смерти, когда твоя жизнь не имеет никакого, даже самого малейшего смысла, когда жить просто не для чего и не для кого…

И из чёрного холодного неба посыпались блестящие мелкие крупицы первого снега, они сверкали в лучах полной луны, и, казалось, даже звенели, падая на землю. Лесной Кот посмотрел вверх: звёзды всё же пробились сквозь полнейшую бархатную черноту, белесым молочным следом очертили Небо; и снежинки казались теми белыми звёздами, таинственно осыпавшимися на лес. И всё наполнилось тихим и печальным их звоном.

А может, боги все же слышали его, слышал Лес, и слышало Небо? Может, звёзды тоже плакали вместе с ним?

И завывал звонко ветер, играя с первым снегом, светился светом звёзд и дышал морозным их холодом.

Кот отвёл глаза от Небосвода, зашуршали скованные заморозком папоротники, и мягким золотистым янтарём засверкали раскосые знакомые глаза. Коготь радостно заурчал, что нашёл своего человека, подбежал к нему, гордо подняв вверх пушистую метелку полосатого хвоста, сел у его бока и шершавым тёплым языком начал зализывать царапины на руках охотника. И человек устало улыбнулся.

«Может ты, брат, и вспомнишь моё имя!»

Примечания:

Всугонь – в догонку.
Вскую – попусту, напрасно.
Извадиться – приучиться к дурным привычкам.
Зазорно – стыдно.
Налучи – футляр для лука.
Тул – колчан.
Стрибожьи внуки – ветры
Вьялица – метель, вьюга
Вящий – большой, главный, важный.
Бережиться – беречься.
Залучать – зазывать, заманивать.
Верещатник – заросли вереска.
Зело – очень.
Вотще – напрасно.
Мнить – думать.