Лесной Кот. Глава 5

Она снова проснулась. В охотничьей лачужке всё ещё было темно, ни единый лучик света не просачивался, дабы сообщить о рассвете. И было пусто, совсем пусто. Куда запропастился Кот, ясно было одному лесу или Когтю, второго тоже не было замечено на протяжении всей ночи.

Девушка зябла от холода, сильнее заворачивалась в одеяло, но при этом было очень жарко, липкий пот скатывался каплями по спине, а тело беспощадно колотило в ознобе, что даже зуб на зуб не попадал. Голова болела и кружилась, и от этого кружения всё ещё тошнило, хотя, казалось бы, уже нечем. И сердце обеспокоено и быстро билось, с каждым ударом заставляя вздрагивать плоть, отдаваясь оглушающим эхом в голове, мешая полно вздохнуть.

Потому и заснуть было совершенно невозможно, оставалось только прямо смотреть на дверь хибарки, еле различимую в темноте.

Девке казалось, что она умирала, да и она уж смерилась с этим, она не желала больше пользоваться помощью Кота, не желала быть ему обузой, но с другой стороны было как-то обидно, что он ушёл, что оставил её одну. Соколица всё и смотрела на дверь, надеясь, что разнесется вскоре высокий пронзительный скрип, морозным дыханием ворвётся в лачужку студёный ветер, и неслышно войдёт в дом знакомая фигура в сопровождении дикого лесного кота.

Но она всё сделала правильно, всё сказала, как хотела, и пусть он не заходит сюда, пока она ещё жива. Девушка накрылась плащом, служившим ей одеялом, с головой и в который раз попыталась заснуть. Как долго тянулось время, покуда лежала она в таком состоянии, быстрей бы всё решилось и лучше бы во сне.

Но не успелось – разнесся пронзительный скрип, послышалась песня завывающего холодного ветра, ворвавшегося в жилище. Хвилый лунный свет бледной полоской пополз от двери по полу лачужки. У ног охотника проскользнул распушившийся от мороза Коготь, держащий в зубах пойманного им дрозда.

Полоска белого лунного света упала на мужчину, Соколица поежилась от его вида, выглядел он странно, непривычно, даже страшно. Голый по пояс, на озябших босых ногах он медленно зашёл в жилище, не до конца прикрыл скрипучую дверь, устало сел на пахнувшую летними полевыми травами солому, устремив свой взгляд в оставшуюся от неплотно закрытой двери щель на тёмный лес. Растрепанные ветром волосы спадали на плечи, на руках чернели запекшейся кровью то ли ссадины, то ли порезы, а глаза, смотревшие вдаль, были пусты, холодны. На мгновение девушка забыла о болезни, она видела до этого его глаза. Вообще глаза человека – великая его суть, они всегда молвят правду, ежели ещё не омертвела в них душа. Страшно бывает смотреть в глаза порождениям рода человеческого – увидишь, что они просто пусты, мертвы…

Исчез яркий живительный огонёк, горевший, сверкающий искрами в глубокой толще переливчатого изумруда, они стали почти серыми, мутными. Он опустил голову, и девушка оторвала взор от его глаз, и взгляд скользнул по лицу охотника… Соколица вдруг каким-то своим существом осознала, что выглядеть он стал старше, и почему она до этого не задумывалась, сколько ему лет? Просто часть её сущности противилась тому, что он тоже принадлежит к роду человеческому, это как-то особенно удивило девушку, и, возможно, она признала сейчас, что в чём-то ошиблась…

* * *

Бежали последние тёплые дни, и всё чаще забредал в лесную чащобу студёный ветер, принесенный с далёкого холодного моря. Осыпалась разноцветным пламенем вся пожелтевшая листва, только растопыривали колючие лапы ели, походившие на лесных зверьков, распушившихся от мороза; да молвили с ветром высоченные сосны, угрюмо покачивая рыжими ветвями в вышине. И одним утром уже схватился тоненьким, сиявшим на солнце ледком благодатный ключ, текущий около лачужки охотника.

Соколица же быстро оправлялась от своей болезни, всё благодаря Коту, что лечил её, теперь она не противилась тому, она боялась. Нет, конечно, не того, что он мог ей навредить, скорее наоборот: она теперь сильно боялась навредить ему, боялась, потому что и так много пустила ему крови, встревожив старую, но ещё не зажившую рану.

Как-то одним вечером промолвил он:

– Не страшны такие болезни, ни порезы, что может, конечно, и сил отбирают, и саднят постоянно, но жизни прямо не угрожают. Намного страшней другие раны, нутренные, коих не залечить.

Тогда девушка после долгой заминки набралась смелости сказать:

– Любовь лечит такие раны.

– Меня то не вылечит,– только и прошипел он, странно усмехнувшись.

А потом и вовсе перестали они говорить. И не удобно то было и причиняло грусть обоим, но никто не решался нарушить повисшую в охотничьей лачужке тишину.

* * *

Лесной Кот подошёл к ручью и, проломив тонкую поверхность сияющего на солнце ледка, набрал в ведерко студёной воды. На секунду охотник замер. На него с воды смотрел он, сильно уставший и даже немного постаревший, на него смотрели его глаза почти безжизненные, почти пустые. Охотник провёл рукой по воде, как бы стирая отражение. И как бы было легко стереть всю эту усталость, была бы она подобной этому отражению на водной поверхности, но она была слишком глубоко, слишком далеко пустила свои пронизывающие корни, опутав, сжав его истерзанную душу. Подобно цепкому вьюну, что сжимал, вдаваясь в плоть молодого растеньица, которое так стремилось к солнцу, пыталось вырасти большим и сильным деревом. И внутри что-то стонало – печально урчал маленький зверёк, дрожал от холода, туго свернувшись в комок, во всей этой пустоте и черноте.

Свежий утренний морозец резво пробирался под рубаху, заставляя оживиться горячую кровь, быстрее заструиться по жилам. Соколица поежилась под одеялом и всё же заставила себя встать, разгоняя тёплый ночной сон. Вот зашёл в хибарку Кот, принеся ледяной воды из ручья, и неожиданно вымолвил:

– Пойдём завтра в городище, про которое тебе сказывал, шкурки куньи да лисьи продадим, что-то надобное купим, да если удастся, нам на счастье, тебя к делу приставим.

Соколица, опустив глаза, тихим, но твердым голосом произнесла:

– На торг я с тобой пойду, но в городище не останусь.

– Я же тебе добра желаю, – устало промолвил охотник.

– Что, в тягость я тебе, да? – зашипела девушка, буравя глазами фигуру мужчины, но он лишь ухмыльнулся в ответ:

– Ты мне – нет, это я тебе в тягость скорее.

Соколица забралась обратно под одеяло, сжавшись в комок, желая так и сидеть весь день, съёжившись от обиды.

И лишь Коготь поглядывал то на девку, то на Лесного Кота, виновато опуская свои янтарные глаза в пол лачужки, стыдясь за такое зазорное поведение своих людей под этим солнечным небом, на этой благодатной земле.

* * *

Яркий, масляно-жёлтый край великого солнца показался из-за линии горизонта, выгоняя светлыми лучами черноту ночи с тёмного полотнища Небосвода. Ели вдали покачивали своими пушистыми лапами, чернели на фоне небесного светила, лишь снег блестел ярким холодным огнём, укрыв землю вековой лесной чащи. Ещё было совсем темно, ещё казалось, что это вовсе не утро, а просто таинственное сияние, появившиеся среди ночи из-за полосы горизонта. Но Кот настороженно смотрел вдаль, тёмные волосы развивались за его спиной, а в глазах отражался юный, только что родившийся свет солнца.

Коготь сидел на вещах своих людей, заблаговременно сложенных у порога, распушил свою тёплую золотую шерсть, стал почти круглым, мягким шаром на вид. Его раскосые глаза тоже следили за чащобой, подобно охотнику. Девушка, сидя на пороге, плотнее заворачивалась в тёплый плащ, почти дремала, поглядывая на Кота.

Ветер гонял по нехоженым лесным дорожкам мелкую снежную пыль, тревожил деревья, заснувшие на зиму.

Лесной Кот кивнул и подошёл к вещам. Соколица сразу же встала и взяла небольшие узлы. Путники готовили широкие лыжи, щедро намазанные жирным салом, Коготь возбужденно носился по чаще леса, то убегая, то снова возвращаясь к людям.

Трое путников шли быстро в раннюю пору зимнего утра, шли прямо на золотой край только что показавшегося солнца, а в лесу царило незаметное, но таинственное движение. Оно медленно и невидимо оживало.