4. Алла

     Лёшка разыскал Наташу с Аллой. Они стояли в толпе, машинально подёргиваясь в такт музыке. Он смотрел на них исподтишка, оставаясь в тени. Сама танцплощадка была простой асфальтовой дорожкой, проложенной от улицы к клубу и обсаженной тополями. Мощный фонарь светил с крыши. Свет косо падал на лица танцоров. Сверкали глаза, в улыбке блестели зубы.
Наташа с Аллой не танцевали. Они ждали чего-то, время от времени переглядывались и, обменявшись парой слов, прыскали со смеху. Наташа, с высоким начёсом на голове, была в белом платье в чёрный горошек. Соединив локти за спиной, она покачивалась с носка на пятку, и поминутно встряхивала длинной чёлкой, падавшей на глаза. Алла — в красной блузке и в чёрной юбке — дрыгала коленками и, как маятник, раскачивала головой. Тяжёлый хвост её волос рубил воздух. Понемногу она распалялась, движения её были всё размашистей. Казалось, сейчас она пустится в пляс, но вдруг она резко остывала и, лениво потягиваясь, разводила руками. Лёшка нервно кусал губы. Он давно хотел пригласить Наташу на танец, но не смел даже прикоснуться к ней. Как можно трогать идеал руками? Зазвучала новая песня. Юноши приглашали девушек. Публика поредела, и Лёшку заметили! Прятаться было глупо. Он направился к Наташе с Аллой, которые встречали его улыбками. Ноги у него подгибались. Не дойдя двух шагов до Наташи, он вдруг свернул к Алле и проговорил осевшим голосом:
— Можно вас пригласить?
Девочки, готовые рассмеяться, переглянулись.
— Вас, это как? — сказала Алла, сдерживая смех. — Обоих, что ли?
Лёшка покраснел.
— Нет. Тебя. Одну.
Улыбка сползла с Наташиного лица. Алла и Лёшка начали танцевать. В одну руку он взял её пальцы, другую положил ей на талию. Они шаркали ногами взад и вперёд, медленно поворачиваясь на своём пятачке. Это считалось танцем.
— Вы ведь с Наташей подруги? — вкрадчиво спросил Лёшка.
— И что? — развязно ответила Алла.
— Не знаешь, нравится ли ей кто-нибудь.
— А тебе зачем?
— Да так, один человек попросил узнать.
— Один человек? Ну, если один человек, то узнаю.
Они замолчали. Алла задевала Лёшку то бёдрами, то грудью. Эти прикосновения волновали его; Лёшка напрягался, стараясь не смотреть в глаза. Алла Соболева, рослая, широкая в кости, с высокой грудью выглядела старше своих лет. Была она единственным ребёнком у матери, которая работала уборщицей в трёх местах, чтобы дочка ни в чём себе не отказывала. Отца-уголовника Алла ни разу не видела: отбыв один срок, он получал новый. Алла рано научилась курить, пить вино и говорить матом. Мальчишки ходили за ней стаями, мужчины оборачивались ей вослед, женщины называли её дурным словом.
— Ты на Чапаева живёшь? — спросил Лёшка, отодвинувшись так, чтобы она не прикасалась к нему.
— В доме 4.
— О! И мы там жили. Весёлые были соседи.
— Ида Кляйн и Владас?
— Ага! Ида, небось, до сих пор печеньками угощает?
— Нет. Ей некогда. От Владаса бегает.
— А он вопит: «Убью!»
— Вопит. Боюсь его.
— Ерунда. Десять лет грозится убить, а догнать никак не может.
Они рассмеялись. Музыка смолкла. Лёшка подвёл Аллу к Наташе, а сам перешёл к ребятам, обступившим Гусевича и Бякина, которые рассказывали наперебой, как забрались в крольчатник.
— Ну, мы клетки-то открыли, а кролы, это, не выходят, — сказал Гусевич и продолжил, запальчиво тыча пальцем в грудь Широкову: — Прикинь! Не выходят! Не хотят на волю! — Гусевич подтёр свой крючковатый нос. — Я, это, самого главного за ухи вытянул, а он, гад, как стал молотить задними лапами! Рубаху порвал, вот посмотрите.
Он показал отодранный лоскуток на рубашке. Бякин решился продолжить его рассказ:
— И тут местные налетели…
— Хоп за шкирку! — прервал его Гусевич. — «Кто такие? Откуда?» — «Из Салехарда». «Приезжие?» — «Приезжие!» Отпустили.
— Так просто отпустили? — с сомнением спросил Широков.
— Почему «просто»? — обиделся Гусевич. — За бутылку!
— Проставиться обещали, — простодушно сказал Бякин.
Слушатели снисходительно посмеялись. Лёшка вернулся к девочкам, посмотрел на Наташу. Она отвела взгляд. Лёшка покосился на Аллу, та была бесстрастна. И тогда Лёшка опять пригласил Аллу.
— Спросила? — сказал он, едва они соединились в танце.
— Кого? О чём?
— Издеваешься?! Я же говорил тебе. Ну, вспоминай. Нравится ли ей кто?
— А-а, ты вон о чём. Забыла. Честное пионерское, забыла.
Лёшка рассердился и был готов тут же бросить Аллу, но она держала его крепко. И пропал Лёшка! Она вела его в танце, тесно прижимаясь бёдрами и грудью. Поворот, ещё поворот…Голова у него пошла кругом.
— Умеешь целоваться? — спросила Алла.
— Умею, — солгал Лёшка.
— А по-французски?
— Как это?
— С языком.
Выпучив глаза, Лёшка отчаянно замотал головой. Они сбились, и чтобы попасть в ритм, обнялись ещё теснее. Грудь, бёдра. Грудь, бёдра. Поворот, новый поворот… Лёшка тонул в омуте чувственности, погружаясь в него глубже и глубже. C ужасом предвкушал он, что ждёт его там, на самом дне…  К счастью, песня кончилась. Кивнув Алле головой, он пулей выскочил с танцплощадки. Обогнув клуб, нашёл водопроводную колонку. Нажимая на рычаг, хватал воду ртом, а потом сунул голову под холодную струю. Когда выпрямился и пригладил рукой сырые волосы, то почувствовал, что от головы идёт пар. «Скотина! — приговаривал он, скрежеща зубами. — Говорящее животное». О, как ненавидел он теперь Аллу, Наташу. А больше всего ненавидел себя.