Лазарет. Кровь и слеза

КРОВЬ И СЛЕЗА



«Ещё не известно, кому из нас легче: живущим здесь НАМ среди ВАС или нашим мёртвым друзьям ТАМ, среди мёртвых» - Фартовый.



Хуже всего чувствуешь себя после прилётов. То, что слышимость достаёт не до мозга костей, а сыплется тебе побелкой на голову – никого не удивляет. Если есть возможность в это время спрятаться, – вперёд. Но вперёд можно только при наличии ног. А если этого наличия нет? А если ты прикован к постели или привязан нитями капельниц? Да и какая разница, достанет ли тебя осколок. Ты уже здесь, в госпитале. А сюда попадают только в особых случаях.
Такой особый случай и был у Ванечки и НеВанечки.
Привезли пацанов с передовой.  Кто-то спросил одного, очень длинного, как гора:
- Ты кто?
- Ванечка.
- А ты? – спросили другого.
- А я не Ванечка.
Это имя зацепилось за него крепкой хваткой.
- НеВанечка, а что это у твоего друга в руках?
- «Магазин» от АК. Попробуйте выдрать у него из рук. У меня не получилось.
Ни у кого не получилось. Так, с «магазином» Ванечка и остался. Он даже спал с ним.  Умел спрятать эту вещь так, что никто и догадаться не мог, где она находится. Контузия. Так он и остался для всех Ванечка-Магазин.

*

Машины одна за другой въезжали во двор госпиталя. Так было всегда после боя. В такие моменты не всегда люди знали правду о количестве убитых и раненых с любой стороны. Какая разница, чья сторона, когда грузовик переполнен обезображенными трупами, или фрагментами тел? Неслабые должны быть нервы у тех, кто разгружает окровавленную машину. Ручейки липкой крови стекают на асфальт и замирают небольшими лужицами. А из другого грузовика осторожно вытаскивают «трёхсотых». Раненых, то есть. Здесь слышен стон, скрежет зубами, вой, крики. Санитары, санитарки, выздоравливающие больные с носилками мотались от машины к приёмному покою. Носилки быстро пропитались кровью, и дорожка бурого цвета тянулась к больнице и вглубь коридора. Совсем рядом, у кустарника, Наташенька, медсестричка, только закончившая медучилище, выворачивалась наизнанку от рвоты. Гортанный звук этого действа смешивался с рыданиями.
- Ну-ну, дорогая, хватит, - крепко взял её за плечо дворник. - Порыгать и я могу за тебя. Беги в больницу. Помогать надо.
Наташа резко повернулась к нему, потом посмотрела себе под ноги. Тротуар был скользким от крови. Стараясь не поскользнуться, Наташа посеменила в больницу.
- Тёть Маш, что вы делаете? Оставьте полы. Вы видите, что у вас в ведре не вода, а одна кровь.
Санитарка подняла на неё заплаканные глаза:
- Иди, детка. Я всё равно буду мыть. Зачем всем видеть, сколько вёдер крови я соберу.
В это время каждый занимался своим делом. Под ногами никто не мешался. Все знали, что важна каждая секунда. Ещё в это время во всех палатах наступала глубокая тишина. И не потому, что больные прятали головы под подушки. В это время все ходячие, каждый, кто как мог, выходили из палат посмотреть, есть ли среди раненых свои. Особенно боялись подходить к машине с «двухсотыми». Только не свои. Только не друзья. Но было всякое.

*

Легкораненым солдатам быстро обрабатывали раны, снимали с них грязную рваную униформу, отправляли в душ, переодевали в чистые вещи. И только по каплям и ручейкам крови в коридоре было видно, что ещё много предстоит работы в операционных.

О хирургах хотелось бы рассказать очень много. Только они знают цену жизни каждого раненого солдата. Позже выяснилось, что только самые стойкие и выносливые остались в Донецке. Именно им пришлось делать операции во время бомбёжек в нечеловеческих условиях.  Когда время идёт на минуты и секунды, тогда не думаешь, есть ли яркое освещение в операционной, есть ли оно вообще. Хватает ли перевязочного материала, антишоковых препаратов, наркоза. Часто не удавалось спасти конечности. Сокрушались, что в мирное время все было бы иначе. А что, собственно, иначе? Разве могло кому в голову прийти это чудовищное испытание? Разве думали, что операционные переберутся в подвальные помещения больницы и встанет вопрос об антисанитарии. Какая к черту антисанитария? С микрохирургией бы разобраться. А ведь разбирались. И то, что практически все «трёхсотые» выздоравливали – факт. Спросите любого, побывавшего в госпитале.
В любое время суток  можно было застать докторов в больнице. Они здесь жили. Уснуть могли прямо в операционной, или за столом при оформлении документации, или на стуле в коридоре. Какая разница? Полчаса отдыха – и снова к работе.
Обстрел Донецка был всегда неожиданным:  только к вечеру всё стихнет, как снова начинается бомбёжка. Снова штукатурка – на головы, снова – звон стёкол, снова маты и крики лежачих.
Поток посетителей был неиссякаем. В госпиталь приходили и приезжали все неравнодушные жители города, все, кто мог привезти вещи, продукты, фрукты и овощи. Никакой суеты и спешки, никакого шума и никаких…
Нет, всё же слёзы были. Много слёз. Тихонько так, чтобы не напугать больных. Видели бы вы лица и глаза раненых солдат. Эти взгляды никто не забудет, увидев хоть раз.
А видели вы лица и глаза матерей этих солдат? Это – одно лицо. Мать и сын – одно лицо. И это каменное выражение останется навсегда.  Матери 38-40 лет, а она седая. Седая и счастливая: сын жив, и она никогда в жизни не отпустит его на войну. А сын в это время думает, вот успокоится мамка, подлечусь, и снова - к своим.

*

Как-то утром, многие услышали крик. Вроде, не бомбят. Вроде, не надо мобилизовывать все свои силы на то, чтобы тащить раненое тело в подвал. Откуда крик?
- Я не поеду домой! – громко выговаривал солдат, сидя в инвалидной коляске. – Как я детям покажусь? Посмотри, что от меня осталось. Что они увидят?
-  Главное, ты живой, Серёж. Остальное всё наладится. Я люблю тебя такого. Ты мой. Ты только мой.
- Ты збрендила! Думай, что говоришь.
- А ты думаешь? Как я приеду домой без тебя? Что я скажу нашим родителям? А детям? Что их сын и отец струсил? А ты хоть понимаешь, что они все считают тебя героем? А ты знаешь, что все они легко разбираются в прилётах и отлётах? Они по звукам определяют калибры снарядов. А ты понимаешь, что у меня в ванной комнате смеситель сломался?
И тут все увидели, как молодая жена, никого не стесняясь, встала перед калекой на колени. И что тут началось! Все, кто это видел, начали аплодировать этой сильной женщине. У одного солдата не было руки, так он ладошкой бил по стене. Хлопали громко и долго. Солдат посмотрел на всех невидящим взглядом и произнёс:
- Поехали домой.

*

Среди этого хаоса бойни и выживания не потерять своё лицо – важнейшее дело всей пережитой истории и будущего, за которое и получают бойцы ранения душ и тел.

Из рассказа Фартового:
- Вы когда-нибудь видели ведро крови?
Увы, я видел. Лучше бы я ослеп. Память не забудет, а сердце болит до сих пор.
А как плакала тихо нянечка, отмывая пол ПВГ от крови… Это страшно было видеть.
Тихо было, не слышал я истерик взахлеб от них. И когда капли их слез падали в ведро с кровью - звук этот я запомню на всю жизнь... Кровь и слеза...

02.11.2015