Глава 26 Покаяние

 Я смотрю на луну. Всю ночь смотрю на луну. Это невыносимо.
 Я люблю Джейн Уизерби. Она помогла мне понять, какая я на самом деле.
 Я ненавижу Джейн Уизерби. Она разрушила мою спокойную жизнь.
 Я мечтаю убить Охотницу. Она заточила меня в клетку и никогда не отпустит.
 Я горю любовью к Мине Мюррей. Она – единственное,  что держит меня на свете.
 Я когда-нибудь убью Александра Грейсона. Он забрал мою любовь.
 Опускаюсь на пол своей железной клетки. Вампиры не умеют плакать, но я плачу. В душе, в сердце, внутри меня кровоточит боль. Мое сердце разбито. Моя душа покалечена. Моя жизнь отнята. Ходить и сидеть в этой клетке – единственное, что мне осталось. Глупые дни. Пустые вечера. Несчастные ночи.
 Луна сегодня особенно притягательна, а мне так сильно хочется питаться. Бывают спокойные дни, когда я нормально переношу голод. Тогда жажда крови во мне притупляется и только иногда урчит в моем животе, но это можно переносить.
 Бывают отвратительные дни, когда я не могу справится с отчаянным желанием вкусить сладкой человеческой крови. Внутри меня тогда будто вулкан извергается, горячее, страстное чувство уничтожает меня изнутри, палит и сжигает. Я плачу. То есть, человек во мне плачет, а чудовище, в которое обратил меня проклятый Грейсон – воет. Я смотрю на луну и пою ей свою грустную песнь. Обычно ее обрывает Охотница. Джейн подходит к моей клетке, швыряет в меня чем-то тяжелым и говорит одно короткое слово: заткнись. Она говорит всем о том, что ее раздражает шум, но это неправда. Я знаю, она просто боится признаться кому-нибудь в том, что ей самой хочется выть так же, как мне. Но разница лишь в том, что мне разрешено это, для нее же это под строжайшем запретом. Хотя, совершенно не понятно, кто из нас большее чудовище.
 Сегодня боль еще более тяжелая. Сегодня особенный день – ровно 20 лет с того момента, как мы познакомились с возлюбленной Миной. Мамочка привела меня в клинику, у меня тогда жутко разболелась голова, и мы ждали нашего семейного врача, мистера Уиллкса. Но нас принял отец Мины. Тогда он только начинал свою карьеру, и был младшим помощником мистера Уиллкса, известного врача, к которому выстраивались очереди богатых пациентов. И подумать не мог о собственной психиатрической клинике.
 Я не помню, что он говорил мне, как прошел прием. Зато я запомнила его дочь – маленькую кучерявую девчушку с чудесными карими глазами. Она сидела подле отца и крутила в руках игрушку – крохотного мишку из плюща. Я помню свои чувства. Не знала, чем была зачарована больше – чудесной девочкой или ее мишкой. Все то время, пока меня осматривали, трогали руки и ноги, заглядывали в рот, я смотрела на маленькую кнопку, как на чудо. А кнопка в ответ смотрела на меня и улыбалась пухленькими розовыми губами. Когда мы с мамочкой вышли из кабинета, девочка побежала за нами, и когда догнала, протянула мне свою пушистую игрушку:
 - Я могу ненадолго дать тебе Томми поиграть.
 Я не знала, что сказать. Я взяла в руки этот чудесный комочек, посмотрела, как завороженная, сначала на него, потом на его хозяйку и улыбнулась тогда еще беззубым ртом:
 - Меня зовут Люси.
 Из кабинета выбежал доктор, совершенно растрепанный и подбежал к моей девочке:
 - Мина, детка, я же просил тебя не выбегать из кабинета.
 И добавил, обращаясь к моей матери:
 - Извините ее, миссис Вестенра.
 - О, нет, ничего! – улыбнулась мамочка, смотря на нас. – Мне кажется, они подружатся.
 Мама была права, мы подружились. Мы стали самым родным в жизни друг у друга. Вместе ждали подарков на Рождество, вместе ходили в церковь, причем Мина всегда меня ругала за то, что я туда идти не хочу. Ей казалось это кощунством. Вместе делали уроки (уже тогда я поняла, что домашнее образование и школьное ничем не отличаются друг от друга). Мина всегда была невероятной умницей, она столько всего знала, а вот мне учеба казалась невыносимо скучным занятием.
 Она так преуспела в биологии, и так радовалась любой возможности побыть у отца в клинике, что решила стать доктором медицины. Мне было не понять ее стремление уйти в науку. Все это было очень далеко от меня самой. Но я поддерживала ее, потому что с младых ногтей знала – все, что делает моя чудесная подруга – правильно. Даже ее решение выйти замуж за Джонатана, хоть он меня немыслимо раздражал с той самой минуты, как восьмилетним мальчишкой ворвался в наш с ней мир, и нарушил его покой.
 Но ведь никто не мог избавить меня от страданий. Наша Вселенная погружалась во мглу с того самого момента, как она приняла его предложение. Я страдала, плакала, кусала до крови губы, не спала ночами. Не могла примириться со столь жестоким вторжением в наш мир, в мои мечты. Вдруг стало ослепительно ясно, что никто и никогда не заменит мне моей дорогой Мины. Стало совершенно понятно, что никто, кроме моего кудрявого коралла, мне больше не нужен.
 Я любила ее.
 Я люблю ее.
 Я буду любить ее вечно, мою дорогую Мину.
 На лестнице слышен топот женских ног. Я сразу поняла – это не Джейн. Нет ее терпкого запаха, да и походка более резкая и напористая, Джейн же ходит, как кошка – мягко и вкрадчиво.
 Это другая Охотница, мисс Эмилия.
 Мне не составило никакого труда учуять запах слез на ее лице. Он бил мне в ноздри, как многим бьет в нос запах дорогого вина, и опьянял. Она шла, высоко подняв голову, неся свою растраченную гордость, как крест. На ее лице не играл ни один мускул, но ведь я знаю – она только что плакала и опять страдала.
 Кольщик заставил страдать женщин этого города. Ни на что большее он не способен.
 Я цепляюсь руками за прутья клетки и прожигаю Охотницу горящим взглядом. Отсюда вижу ее нежную кожу на шее и родинку на правом плече, плохо скрытую за тончайшей тканью домашнего халата. Ее черные волосы в ночи сверкают как два темных алмаза.
 Нужно сказать, Орден умеет отбирать в свои лавы красивейших женщин. В этом головорезы преуспели.
 Чем ближе мисс Эмилия к моей клетке, тем безумнее меня охватывает желание испить до дна ее кровь. Женщина, что излучает такой запах, не может быть не вкусной. Когда она уже проплывает мимо моего вынужденного приюта, бросив на меня злой взгляд, я решаюсь и окликаю ее. Конечно, не смотря на страстное желание, я не собираюсь ее есть. Нет совершенно никакой возможности, да и незачем. Так только потеряю единственного человека, способного меня понять.
  - Леди Макгонаггал! Миледи!
 Она остановилась, как вкопанная и смотрит на меня с таким не прикрытым презрением, что мне только и остается, что себя пожалеть: бедная Люси, ты совсем никому не нужна. Даже к домашнему скоту относятся здесь лучше, чем к тебе.
 - Что тебе?
 Я склоняю голову набок, любуясь своей визави. Глубокая красная нить, навечно залегшая в уголках ее глаз – наилучшее доказательство того, что сон для нее потерян навсегда.
 Я снова осознаю, насколько мне понятна эта дама, и в мольбе протягиваю руки ей навстречу сквозь толстые прутья своего вынужденного пристанища. Она не отходит от клетки, лишь задумчиво смотрит на меня, ожидая, что будет дальше. Когда я отважилась заговорить о деле, мой голос странно дрожит – то немногое, что еще осталось в кровавом вампире от молодой девушки. Маленькое напоминание о том, кем я была в прошлой жизни, еще совсем недавно.
 - Скажите, какая сегодня луна?
 Она открывает рот, удивленная таким вопросом, и, помедлив с ответом, говорит:
 - Луна? Очень яркая. Скоро полнолуние.
 Я грустно вздыхаю. Скоро сорвется даже маска покоя. В прошлое полнолуние я выла так, что Джейн едва не отстрелила мне голову пистолетом, увы, появление ночного гостя в ее усадьбе, ее отвлекло. Ох, не будет мне покоя совсем! Господи, в чем провинилась раба твоя? Неужто это наказание за то, что не любила ходить в церковь?
 Я вдруг чувствую приступ такого горя, что непременно заплакала бы, если бы еще могла плакать.
 Я обреченно отхожу в дальний угол. Это немного отдаляет от меня чудесный запах Охотницы.
 - Значит, скоро у меня будет слишком много боли.
 - Ты – отребье, Люси. Ты не чувствуешь боли – с ледяным спокойствием в голосе говорит леди Эмилия и ее глаза при этом опасно сверкают.
 Я выдавливаю из себя вымученную улыбку:
 - Увы, чувствую. Она сейчас даже сильнее чем тогда, когда я была человеком.
 - Что-то не верится – немного нервно улыбается моя визави, скептически глядя на меня.
 - Я чувствую боль, леди Эмилия, поверьте. И я задыхаюсь от этой боли. Будь у меня сердце, я бы собственноручно вырвала его из своей груди, только бы эти муки закончились.
 Она закусывает губы, но вовремя останавливается. Пожалела бедную Люси, а может, одумалась, поняв, что я не пожалею.
 - Мне знакомо это чувство – наконец, признается она. – Какие у тебя еще бывают?
 Я ощущаю странное ликование внутри себя. Впервые за столько месяцев кто-то заговорил со мной, и посмотрел на меня, как на несчастную девушку, а не на Чудовище. Словно прежняя жизнь вернулась.
 - Страдания. Бессонница. Боль. Горечь. Непонимание.
 Она опускает голову. Тогда я заканчиваю за нее:
 - И эти чувства вам знакомы, мисс Макгонаггал. Не правда ли?
 - Ты только это хотела мне сказать? – вызывающе спрашивает она, хоть в глазах ее и появляется призрак затравленного зверя.
 Я нежно улыбаюсь. Раз уж я решила облегчить душу, значит, сделаю это до конца. Знаю, не поможет, но, возможно, подарит хоть несколько минут выстраданного спокойствия, которое навсегда ускользнуло после помолвки моей любимой.
 - Я хочу исповедоваться, мисс Эмилия.
 Вздрагиваю. Это так непривычно звучит даже для меня прошлой, что уж говорить обо мне нынешней! К моему великому удивлению, моя вынужденная собеседница ведет себя вполне достойно и ничего не говорит, только ее брови-ниточки удивленно взлетают вверх. Но она не уходит, и даже не смеется, а значит, готова слушать. Я втягиваю в грудь побольше воздуха:
 - Я каюсь мисс Эмилия. Я страшно раскаиваюсь. Мне тягостно от того что я стала такой. Меня обратили в вампира за грехи. Я сделала больно человеку, которого люблю и теперь жестоко наказана. Мой день навсегда померк, а ночь настолько тяжела, что нет сил даже дышать. Я не живу, только существую, но не знаю, как прервать и это существование, чтобы оно не мучило меня.
 Жить с чувством вины и сгорать от него так тяжело, что у меня нет совсем никаких сил терпеть это. Я сотню раз просила вашу дорогую подругу убить меня, только бы не терпеть это вечно. Но леди Уизерби непреклонна. Она карает меня за свою боль. За то, что видит свое отражение в моем лице, слышит свои мысли в моей голове, читает свою боль в моих глазах. Не беспокойтесь, я не прошу вас меня убить. Я уже поняла, что не заслужила легкой смерти, ровно как и легкой жизни. Но я прошу вас только выслушать меня, потому что знаю – это в первый и последний раз. И потому что только вы способны меня понять.
 Бывает такая любовь, которая невозможна никогда и ни при каких обстоятельствах.
 И ты все равно любишь, ничего не можешь с собой поделать. Понимаешь, что обожжешь кожу, но упорно бежишь к огню.
 У меня всегда была такая любовь к Мине. Я сейчас понимаю, что, наверное, любила ее вечно, с того момента, как мы впервые встретились еще совсем крохами. Может быть, я родилась только для того, чтобы любить ее. Я люблю ее всю, от макушки до пяток, ее ресницы, глаза, волосы, губы, аромат ее духов, крохотную родинку на ее нежной коже, ее смех и прозрачные слезы.
 Так бывает, когда в жизни женщины появляется другая женщина, и становится для нее всем миром.
 Я посмотрела на свою собеседницу и грустно улыбаюсь: увы, выражение затравленного зверя в ее глазах, мне слишком хорошо знакомо. Охотница опускается на пол, подле моей клетки и слушает меня, опустив голову, как будто от этого я не увижу ее слез.
- Мина так долго была со мной, что казалась вечной. Я никогда не мыслила себя самостоятельной, отдельной от нее личностью, хоть это, наверное, неправильно. Я была ее продолжением, ее тенью, ее чувствами и ее другой реальностью. Если бы мне дали такую возможность, я была бы рада стать родинкой на ее теле, одной из ее ресниц. Вот такая любовь – ненормальная, не правильная, больная и не излечимая. Чем старше мы становились, тем больше росла эта любовь. Потом я уже не представляла своей жизни без нее. Но когда приблизился день ее свадьбы, я вдруг поняла: это конец. Это все. Ничто не будет так, как прежде. НАС не будет.
 Я грешна перед Миной. Я безумно люблю ее, но грешна неимоверно. Я знаю, что предала ее. Я стала Иудой не по своей воле, а потому что так велела мне любовь.
 Я вновь смотрю на Охотницу. На ее ресницах застыла слеза, которую она упорно пытается вкатить обратно. Она не плачет, нет. Будь я человеком, я бы никогда не увидела этой слезы. Но она знает, кто я. И знает, что я вижу.
 - Ты хочешь знать, Охотница каюсь ли я? Да. Сегодня – моя покаянная молитва, если на это имеют право мои соплеменники. Я каюсь, но лишь потому, что открылась слишком поздно, что сделала возлюбленной больно своей любовью. Хотя она никогда не думала, как больно делает мне.
 Мы молчим. Она встала  и приблизилась к клетке. Теперь она смотрит на меня во все глаза, не мигая, и в ее взгляде застыла боль. Она ищет во мне свои черты, боясь их обнаружить. Она опасается, что совсем задохнется от этой боли. В ее взгляде я читаю лишь один вопрос: «Неужели и я такая?»
 Я закрываю глаза и киваю, молча отвечая на ее немой, не заданный вопрос. Когда наши глаза встречаются, я тихо говорю:
 - Любовь убивает, Охотница. Тебе лучше других известно, как она способна убивать. А я каждую ночь слышу, как плачет не по тебе твоя любовь. И когда-нибудь эта женщина, эта любовь, убьет тебя. Как Мина убила меня. Потому что леди Джейн совсем не оправдывает свое имя. Она послана не Богом, а прислана Дьяволом.
 Она приближается к клетке и, протянув руки, с силой сжимает мое лицо. Мне больно и хочется кричать, а она лишь сильнее давит пальцами на мой подбородок, будто хочет меня сломать и потом шипит в мой рот, блестя глазами, полными ненависти и страха:
 - Я не чудовище, маленькая мерзость. Я не посмею сделать больно тому, кто мне дорог. И не позволю моей любви убить меня. Если бы ты боролась со своим неуемным эгоизмом, ничего бы этого не было.
 Леди Макгонаггал так резко отпускает меня, что на секунду мне кажется, будто я отлечу назад. Потом вдруг щурит глаза и на меня сыпется кусок потолка. Я уклоняюсь, но моя рука повреждена, и ноет.
 Но разве этим можно меня напугать – меня, что терпит такие адские душевные муки? Некоторое время я смотрю, как она удаляется, потом кричу:
 - Леди Эмилия! Из вас вышел замечательный священник! Спасибо вам!
 Она на мгновение замирает, и я вижу ее прямую, напряженную спину, затем уходит, еще сильнее стуча каблуками от злости.
 Я вновь забиваюсь в дальний угол моей клетки.
 Там где когда-то было сердце, ноет.
 Рука болит.
 А в голове только образ кучерявого ангела с плюшевым медведем в руках.
 Моей Мины.