Первомай

        С вечера Степан ощущал близость праздника. Он сидел в комнате у окна и глядел на облака и дома, по радио передавали джаз-концерт, а Степан немного  переживал и волновался из-за события. Да и всё вокруг способствовало его напряжённости... К тому же на заводе только  и шли разговоры о грядущем перевыполнении плана, а Степан во что бы то ни стало должен был заработать премию, доказать себе и остальным, что может работать продуктивнее. Дома было пусто - брат Рустам уехал в другой город поступать   в институт, поэтому Степану не с кем было поговорить, поделиться своими мыслями, послушать мнение близкого человека.
Степан попил чаю и мгновенно уснул, занимаемый различными мыслями.


         С утра светило яркое солнце, улицы города были запружены народом - детьми, рабочими и стариками. Степан шёл к Дому Культуры, где собирался весь заводской коллектив. Не подойдя близко к товарищам, Степан уже слышал знакомый голос Филимона Аркадьевича.

         - А автобус уже заказали, на три часа. В два тридцать собираемся у проходной. О, Стёпа, здравствуй ! - Филимон Аркадьевич жарко поприветствовал Степана, приобняв его и пожимая руку. - Сегодня, видишь, организованно выезжаем за город, и автобус уже заказали. Ты-то ведь с нами едешь  ? - Филимон Аркадьевич сопровождал свои слова дивными движениями рук.


         - Рад бы, Филимон Аркадьевич, да мне же к аттестации рабочих мест нужно готовить народ. Обещались из администрации приехать с проверкой... Поэтому - не поеду, жаль...
Филимон Аркадьевич опустил уголки рта, но тотчас же улыбнулся.

        -Ну, это важное дело, конечно, Стёпа, поэтому правильно, работай,  - он подмигнул Стёпе и дотронулся рукой до его локтя. -А так, смотри, если что - вечером все ко мне, так сказать, культурная программа,  - он подмигнул Стёпе, чтобы никто не увидел. - Я-то, Стёпа, всю ночь не спал, писал в "Труженник Пхеньяна" отчёт о нашем представлении на восьмое марта.

        Степан с интересом слушал Филимона Аркадьевича, а люди прибывали, в общем шуме раздавались реплики заводчан и других рабочих людей, а также кого-то из профсоюза. Ульяна Тимофеевна предлагала всем чай из термоса, и казалась она Степану - в своём пальто, подпоясанная солдатским ремнём - таким цельным, надёжным человеком, будто оставшимся ещё с тех, военных пор, когда люди были надёжнее , сплочённее, и именно на таких качествах держалась вся большая страна...

Колонна шествующих неспешно двинулась по проспекту вперёд, сопровождая своё движение разговорами о грядущем, а Ульяна Тимофеевна аккомпанировала на баяне, побуждая идущих чётче вышагивать.

Праздничное настроение передавалось Степану мгновенно от каждого человека или предмета, на котором останавливался его взгляд: витрины гастрономов, мимо которых шествовал рабочий народ, наполненные колбасами и консервами, наряженные дети, всецело и наивно по-отвлечённому веселящиеся на тротуарах и сидящие на подоконниках раскрытых окон, даже птицы, казалось бы, вовлечены во всеобщий, сотканный из тысяч лоскутов материал.

         Степан не ведал ещё о поджидавшей дома телеграмме из Кишинёва: брат уже как с неделю обитал в этом прекрасном светлом городе, готовясь к предстоящей трудной  и интересной жизни, намереваясь без остатка отдать себя борьбе, чтобы отуда, издалека, помогать своим товарищам.

          Некий ажиотаж трудящихся растворялся в гомоне обсуждающих разнообразные моменты молодых и не совсем людей. Им, поправляющим кепки на широких затылках, затягивающимся крепким дымом дешёвых папирос, шевелящим пальцами в неудобных, но крепких и надёжных ботинках, виделся неминуемый триумф, создателями и участниками которого им  всем надлежало быть. И этот путь, проделываемый уже не первый десяток лет каждый первый день мая, словно накладывался на предыдущий, прокладывая широкую и ровную дорогу.

           Степан шёл вместе со всеми, неся на плече мегафон, подготовленный чтобы в конце шествия, на главной площади, усилить слова ораторствующих, донеся их до ушей каждого из присутствующих.

        Многие были уже слегка разгорячены - оно и понятно - в желании усилить внутреннее ликование и радость. Где-то невдалеке от пересечения проспектов колонна приостановилась - то ли пропускали автотранспорт первых лиц города, то ли это ехали военные, всегда нетерпеливо бдящие, занятые невидимой работой по усилению и защите страны труда. Пока длилась эта вынужденная остановка Степан, пребывавший в исключительном состоянии духа, жевал хлеб с колбасой, по-товарищески предоставленный Ульяной Тимофеевной, и глазел на небо, величественное и спокойное своей чистотой. Он размышлял о всех людях, которых он видел и знал, и представлял себе как труд каждого из них, заключающийся в каком-то одном, определённом, деле складывается в конечном итоге в один большой, серъёзный и заставляющий убояться своей масштабности, такой, на который и способен-то только сильный и боевой народ. Думал он и о брате, по которому тосковал, вспоминая его доброе, решительное лицо и совсем не по годам взрослые, строгие и серъёзные глаза. Степан немного ругал себя, что позволил ему уехать одному в незнакомое место, однако вместе и понимал всю необходимость и безоговорочную пользу данного братова действия.
   
        ...Вечером, вернувшись в свою квартиру, Степан снова сидел у окна. Слегка жалея об отказе от загородной поездки, Степан всё же испытывал глубочайшее и поглощающее чувство, которое настигло его ещё прошлым вечером. Степану нравилось это людское братство, наделившее его -  будто - силой, могущей все препятствия и трудности жизни нивелировать, смять своей тяжёлой, но созидающей ритмикой.  Накапливая в - безусловно - начальной пока ещё точке движения энергию для труда, Степан видел в будущем  яркий и тотальный триумф рабочих.

        Посидев ещё некоторое время, Степан закурил папиросу и стал писать: " Дорогой брат Рустам! Первомай удался, и я уверен, что будущее за нами. Надеюсь, что когда ты окончишь учёбу, то несомненно окажешь поддержку нашему народу в борьбе ... "