Таянье Тайны. Здесь все врут

       Таянье тайны. Глава 3. "Соблазн". Подглавка "Здесь все врут"



С годами человек становится – лесом. Темнеет, стареет… вконец изолгавшись  –  виноватится… зарастает сухостоем, морщинами, мхом, грибами… и всё что-то ухает там, далеко-далеко, в самой потаённой его глубине… то ли сердце, то ли сова.

***
…и подошли времена, и постарел лес, добряк-великан, слишком долго бившийся на этой земле со всем и всеми: с камнями и скалами, дождями и грозами, молниями, железом, дерьмом опакостившихся туристов...
И стало темно.
И только старая сова устроилась в лесу на работу. Включать фонари…

***
Сова качала большой головой,
На оси вpащала глаза,
Кpутила сова две полных луны,
Катила их тяжело.
В чеpвивом деpеве был подвал,
Куда закатывала сова что ни ночь
Свои золотые глаза.
Руководили сова в лесу
Мохнатыми тваpями сна,
Умами пpостых голов
Насекомых, звеpей, планет
Расположенных меж ветвей
И в пpозpачной коpе стволов.
Она окуналась большой головой
В самое пекло земли,
Она немигающие глаза
Заpяжала там от ядpа,
Она сквозь коpни, чеpез дупло
Выбиpалась обpатно в лес,
Возносила себя в небеса
И глазами включала свет.
И было тихо в лесу
И светло,
И совсем не гудел топоp...

Тепеpь ослепла сова.
Центp земли оглох.
Нету дупла в стволе,
Нету ствола в лесу,
На pемонт закpыты леса...
Луна боpоздит свои небеса,
Боится спускаться в лес.

***
…а как не бояться? Страшно. Страшно всё. Лесная нечисть, городские бандиты, лжехирурги, дровосеки, ненасытности…

***
…и всё тебе чего-то недоставало, чистюле, неженке, обалденной кроманьёнке…
Но что делать мне, неандертальцу, если и теперь,  после тебя и других, всякий раз я боюсь этого первого раза, который по-прежнему, с каждой новой женщиной – Первый? Я  по-прежнему, не о совокуплении, которое лишь сладко смазанная механика любви, осеменения.  Я – о поцелуе…
Вру. Я хороший, но тоже вру. Здесь все врут.
Я о Первом Поцелуе.

***

...девочки-самочки,
Белые, пушистые,
Самые-самые,
Чистые-чистые…

***

…но что же делать мне, неандертальцу, в вашем космическом захолустье, в    провинции, в изолгавшейся вдрызг цивилизации, где-то на отшибе Млечного Пути? Что мне делать с тобой? С бесконечными вами, притворяющимися тобой, обманывающими, возрождающимися, нарождающимися?
Что делать? Излупцевать, как сидорову козу, по вещему персту «Домостроя», а потом изнасиловать, чтоб полюбила? Полюбишь! Мазохистки, все вы мазохистки, только и ждёте  того. А  потом – непременно! – насилия, битвы – всё равно за что, но битвы на всю жизнь.
И неважно для мазохисток, что именно из этой любовно-бытовой битвы, из мелочных придирок, кликушеств, истерик рождается Великая Битва. Которая – отражение  ещё большей, небесной, той, где золото, подъятое чёрным воротом из страшных глубин, сияет, наконец, в полную мощь, выпукло высвечивая очертания Храма…

***
А потом и ещё капелюшечку… – «любови до гроба». Нежности, жали, слёзонек. Цветков на могилке «любимиго», скорбного покачивания милой белой головки в тёмном платочке…
Излупцевал бы, кабы не брезжило, не мерцало в мирах иное, высоко-высоко  цветущее, немыслимое без Тебя…

***
Золото памяти – вот золото!

***
ПАМЯТЬ СВЕЖЕЕ ЖИЗНИ…

***
Вот так вот. Только. Вот так…

***
А Битва продолжалась. Глупая, пронизанная визгом разрываемого шёлка, подлая, сладкая битва...