Отравление

ОТРАВЛЕНИЕ
 
Весной 1941 года Гитлер продолжал эскалацию сил на границе с Россией. Одурманенный легкой победой над Францией, которая упала под сапогом фашизма в течении одного месяца, Фюрер устремил свои взгляды на восток. Непроходимая линия Мажино, с её подземными ходами, укрепрайонами и минными полями, не выдержала натиска немецкой военной машины. Лучшая в мире, на то время, французская военная школа, с её знаменитым генералитетом во главе, лучшие военные традиции сложили оружие перед немецкой храбростью и мастерством. Париж встречал победителей.
Наглым, парадным шествием они шли по Елисейским полям. Своды Триумфальной арки, построенные во славу французского оружия, печально приветствовали врага.
Державшая уже триста лет мировое господство, Британская империя теряла свои позиции на Тихом океане перед японским милитаризмом и превращалась в маленький блокированный остров. Переоснащенные новым оборудованием артиллерийские крейсера и эсминцы, проданные Англией в Японию для успешных операций по уничтожению царского флота и взятия Порт-Артура на Тихом океане, теперь успешно громили не только британские корабли, но теснили и американский военный флот с его авианесущими монстрами. В небе над Дувром решалась судьба битвы за Британию, и о катастрофе в Перл Харбор ещё не кричали страницы зарубежных газет.
Японцы, помня Халхин Гол, при всех своих симпатиях к фюреру не решались на его поддержку с востока, испытав уже однажды силу русского оружия. Пали Бельгия, Голландия, и теперь вся европейская промышленность работала на германскую военную машину. Муссолини, с его итальянским сапогом посреди Средиземного моря, внушал дополнительную уверенность нацистам. Весь мир застыл в ожидании.
 
В славном русском городе Севастополе, сидя за столом у окна, капитан-лейтенант Винник Иван Антонович старательно выводил буквы письма своим родным на Полтавщину:
"Многоуважаемая Ефросинья Антоновна.
Спешу сообщить вам, что ваш братец Иванушка жив, здоров и даже получил на прошлой неделе назначение командиром военного корабля. Так, небольшой противолодочный кораблик. Две паровые машины, котельная установка на жидком топливе. Две зенитных пушки. И экипаж. Такого во всей Стрелецкой бухте не найдешь. Заместитель мой, Игорь Гуржий, молодой офицер. Хваткий парень. Сам он из Херсона. Ну ладно, больше писать не могу - военная тайна. Если читаешь эти строки, значит цензура не вычеркнула. Фрося, не могу передать тебе, как я рад. Как я рад, сестрица. Я настоящий командир, настоящей боевой единицы. Правда, небольшой и требующей солидного ремонта. Но я очень рад.
Ольга моя передает вам большой привет. Говорит, что я мог бы уже командовать дивизионом…".
- Сколько можно уже писать. Опоздаем, - из спальни доносился истерический голос его жены.
Ольга была красивой женщиной, дочерью морского офицера, около тридцати лет, когда уже трудно определить возраст. Мягкая молодая кожа облегает начинающие набирать вес обводы тела. В свои годы она уже успела родить ему сына и дочь, и теперь считала, что понапрасну потратила свою жизнь, связав себя узами брака с Иваном, деревенщиной, добившейся вершин в военно-морской карьере благодаря своему упорству и старанию.
- Все пишет, пишет и пишет. На корабле, что ли, нет времени?
- Всё. Всё, рыбка моя. Я заканчиваю, - Иван сделал абзац и старательно вывел: "На этом заканчиваю свое короткое письмо. Крепко вас обнимаю и целую, особенно меньшую и единственную твою дочурку Александру, мою любимую племянницу.
Ваш брат Иванушка"
Укладывая письмо в конверт с уже написанным адресом, он вспомнил, что не успел упомянуть о своих детках, но тут же вспомнил и об Ольгиной просьбе-приказе: ничего о детях не писать "чтоб не сглазили".
Он любил свою жену.
Она была для него не просто прекрасной женщиной, подарившая ему сына и дочь, но и самое дорогое для него существо на свете. После окончания высшего военно-морского училища, Иван, как отличник боевой и политической подготовке, был направлен в Стрелецкую бухту командиром БЧ-1 на минный тральщик. Звездочки младшего лейтенанта красовались на его погонах, когда они с Ольгой танцевали на выпускном вечере в актовом зале училища. После непродолжительного медового месяца рутина военно-морских будней тесно влилась в их семью. Сначала боевые стрельбы и дальние походы, дарившие горечь расставания и разлуки, как-то подкрепляли их чувства бурными любовными встречами. Непроизвольно улыбка растянулась на его лице при воспоминании этих встреч. Давно невидящие друг друга супруги стеснялись своей наготы и снова медовый месяц повторялся. Но с каждым разом медовый месяц становился короче и короче и, наконец, сейчас он даже и не ощущал радости этих встреч, видя недовольное лицо супруги. Так как зарплата командира корабля существенно отличалась от штабника и, тем более, военного интенданта, тайно торгующего морскими тельняшками, продовольствием или топливом.
Скрипнула дверь детской комнаты, и в проеме появилось прелестное создание с ясно сияющими глазами. Губки, растянутые в улыбе, разделились, приоткрыв жемчужинки молочных зубов.
- Анастасия?
- Папа, папочка, - подпрыгивая от радости, она бросилась к отцу в объятия. Ей было семь, светло-русые волосы, собранные хвостиком, метались из стороны в сторону при радостном повороте головы. Сиреневое в горошек платье было слегка примято сзади. Несмотря на первый класс, она продолжала играть со своими куклами на полу, иногда привлекая в свои игры Алешку, четырехлетнего бутуза, родившегося после дальнего похода на Балтику. Не принимая во внимание радостные возгласы родственников о том, как похожи музыкальные руки сына на руки отца, Иван по-прежнему больше любил Настю, в глазах которой он видел себя. И девочка отвечала на его любовь безграничной детской лаской, от которой душа командирская поднималась к небесам.
- Анастасия. Доченька моя.
- Папа, папочка моя, - сквозь отверстие от выпавшего впереди верхнего зуба вырывался легкий свист, придавая голосу ребенка особое звучание, от которого сердце Ивана сжималось в комочек, и он чувствовал, как наливались его глаза радостными слезами.
- Что, дитя мое? - и он подхватил её на руки.
- Хочу на конячку, - уткнувшись влажным носиком в шершавую отцовскую щеку, она крепко прижимала голову давя на затылок .
- Ну хорошо, хорошо.
На счет раз, два и три он подкинул комочек, и две ножки родного создания уже обхватили его шею, радостно подпрыгивая.
- Но-о! Но-о! - громко звенел детский голос, вздрагивая в такт бега рысцой. Казалось, радости не будет конца.
- Прекрати! Сейчас же прекрати! - ревностный истерический голос Ольги приближался со скоростью падающего аэроплана.
- Пусти! Пусти меня, мама! - детское тело, снятое с отцовских плеч, змейкой выкручивалось из рук матери.
- Оля. Олечка, - Иван пытался успокоить супругу.
- Не-ет! Ты что, хочешь мне угробить ребенка? - казалось, дрожащие маникюры сейчас вцепятся в его лицо и будут рвать, и царапать щеки.
- Марш уроки писать! Уже не в садике.
Получив материнский шлепок по заднему месту, Анастасия, рыдая, полетела в детскую, лицом и руками открывая дверь комнаты.
Сама Ольга проследовала в ванную, демонстративно хлопнув дверью. После хлесткого удара дверь стала отходить и застывший от неожиданности Иван в открывающемся проеме мог видеть, как сняв халат, Ольга перешагнула через края и стала во весь рост, направляя струйки душа себе на подбородок. Вода струилась по тонкой шее на грудь и, срываясь с торчащих сосков, водопадом падала вниз, издавая шумный продолжительный плеск. Она была прекрасна. Он любил её тело. Но с каких-то пор у них стали возникать проблемы. Ольга все чаще стала уединяться, и эта замкнутость переходила рамки дозволенного в отношениях между мужем и женой. "Куда делась эта бескорыстная девочка с ромашковым венком на голове, которую я когда-то носил на руках", - думал Иван. Сквозь мысли и плеск воды его уши слышали Ольгин недовольный голос:
- Ты же знаешь, что я не люблю, когда кто-то наблюдает за мной.
Иван мягко прикрыл дверь. "Кто-то" стало теперь часто употребляться при обращении к мужу, как к чему-то не персональному. Взяв пачку "Черноморских", он вышел на площадку где сосед, врач-уролог, уже пыхтел папиросу "Сальве".
- Привет, Израэл Исаевич.
- Здоров, Иван Антонович. Что, опять неурядицы?
- Нет, просто не в настроении. Как обычно, когда собираемся куда-либо, всегда нервы.
- Куда же вы на этот раз собираетесь, любезный?
- В развалины Херсонеса. Там сегодня премьера. Вы слышали, наверное, новый театр дает представление. Так сказать, на свежем воздухе.
- Читал в газете, - пропуская струйку дыма через колечко, Исаевич в голове прокручивал стайки мыслей, мечтая о дальнем морском походе, когда истосковавшиеся по мужской ласке жены морских офицеров вереницей потянутся на обследование в кабинет. "Не понимаю своего брата помполита, коротающего свою жизнь среди этой необразованной матросни. Зарплаты хорошие, это правда. Но, сидя в клинике, можно заработать и поболее. Пусть дураки пашут, а деньги все равно принесут нам".
Внизу у подъезда затормозил "газик" и кованый сапог шустро застучал по мраморным ступенькам, поднимаясь вверх. "Как не вовремя", - подумал Иван, когда молоденький офицер представил руку к козырьку.
- Товарищ капитан-лейтенант. Вам пакет. Распишитесь, пожалуйста.
И сапоги снова застучали вниз по мраморным ступенькам.
- Извини, Исаич. Служба.
- Да. Да. Я понимаю, - многозначительно кивнул в ответ уролог.
Загасив остаток сигареты в консервной банке на подоконнике, Иван закрыл за собой дверь.
Разрывая пакет, Иван видел, как обломки сургучной печати покатились по столу. С замиранием он потянул за угол белый листок. Иван всегда с трепетом относился к приказам из штаба ОВРА.
- Так… Так… - слышал он ехидный Ольгин голос, когда глаза вырывали из строк: ".. в 19:00 быть на борту и подготовить к выходу в 20:00. Дальнейшие указания получите на борту.
КМ Балушкин".
Ольга, вытирая махровым полотенцем волосы, присела напротив него. Из разреза халата появилась бело-розовая грудь.
- Мне необходимо на корабль, - Иван, чувствуя назревающий конфликт, перевел свой взгляд на окно.
- Так-так. Опять в войнушку свою играете.
Иван молчал и думал о том, что уже весна. Периоды штормов уже прошли, и выходить в море сейчас будет одно удовольствие.
- А я как? - глаза её вопросительно округлились.
- Оленька, мне нужно идти.
- Ты имеешь в виду, что мы, - она сделала ударение на "мы", слегка повысив тон, - мы никуда не пойдем?
- Нет. Просто я никуда не могу пойти, - угрюмо поворачивая взгляд на жену, он добавил, - но ты, дорогая, можешь.
- Как я могу… Одна? - голос её снова принимал нотки раздражения: - А муж у меня зачем? Кто мой муж? И зачем он…
- Но ты же у меня взрослая. Ты же понятливая женщина.
- Да ты ещё скажи "жена офицера", - она закрыла лицо руками, как будто готова была расплакаться, - все время одна, одна. Вон Жанна с Исаем всегда под ручку вместе ходят.
- Ну, он же врач, а не моряк, - Иван почесал затылок и продолжил: - Ладно-ладно, мы что-то придумаем. Не пропадать же билетам.
Глянув на часы в прихожей, он пошел собираться.
- А хочешь? - его осенила мысль, - а хочешь, я позвоню Юре Плужникову. Подводники должны сегодня отдыхать. Ты его должна помнить. Такой высокий и красивый мальчик. Ну, на выпускном все твои подружки вились возле него.
- Да ты шутишь. Вас мужиков не поймешь. Он же холостяк.
- Зато у него машина есть, "москвич". Покатаешься, - он поднял трубку телефона и провернул ручку генератора, - ало, барышня… Мне, пожалуйста, три-один-ноль-пять.
Удивленная Ольга присела у зеркала наносить макияж.
- Ало, Юрчик, это Иван. Ты сегодня свободен? Да …пятница… Не мог бы сходить с моей Ольгой в театр. Меня срочно вызывают… Что? Да… мне необходимо быть в девятнадцать. Что?… Говори громче тебя не слышу… Да… если тебя не затруднит, конечно, мне сподручней, чем на трамвае.
Положив трубку, он подошел сзади к жене и положил руки на плечи.
- Убери, мне тяжело дышать, - она сделала движение, чтобы освободиться.
- Ну вот, всё улажено. Юрий подбросит меня до КПП, а потом заедет и за тобой, - он наклонился, чтобы поцеловать жену в щеку. От волос пахло свежестью душистого мыла. В благодарность Ольга снисходительно повернула шею, чувствуя, как горячие губы оставляют след на её правой щеке.
- Я подожду его внизу.
Иван набросил китель, и, поправляя на ходу головной убор, направился к двери. Открыв двери, он увидел застывшую в изумлении тёщу.
- Ты куда, Ванюша? - голос её был тонок и высок.
- Служба, мама, служба.
- Ага, понимаю, понимаю тебя, сынок. Мой-то тоже бросал меня в самый неподходящий момент.
Но Иван уже не слышал её слов. Он несся по лестничному маршу вниз, перепрыгивая через две ступеньки, стуча по мрамору и в голове у него был бескрайний морской простор.
Было без десяти семь, когда, поднимаясь по трапу, он отдал честь советскому флагу. Флагу страны, которая дала ему, простому крестьянскому сыну, путевку в жизнь. Осуществило его мечту. Его большую мечту о море.
- Товарищ капитан-лейтенант. Во время вашего отсутствия никаких происшествий не произошло. Команда производит вечернюю приборку по заведованиям. Для вас пакет из штаба. Командир БЧ раз старший лейтенант Гуржий, - опустив правую руку, левой он протянул конверт.
- Игорь Анатольевич, передайте командиру БЧ пять и всем остальным офицерам собраться в кают-компании. Минут через пять.
Войдя в свою каюту, Иван глянул на переборку: стрелки судовых часов показывали 18:55. Поправив фотографию жены с детьми, он привычным движением разорвал конверт. Внутри был приказ и ещё один конверт с надписью "Вскрыть по выходу в квадрат 35 80". Приказ гласил, что в 20:00 необходимо сняться и следовать в боевом охранении за "Отважным". Снова глянув на часы, где стрелки показывали без двух минут семь, он быстренько поднялся из кресла и проследовал по коридору.
- Товарищи офицеры, - услышал он звонкий голос своего старшего помощника, входя в кают-компанию.
- Вольно.
- Вольно, - повторил Гуржий.
- Всех прошу садиться, - голос Ивана набирал ноту строгости: - Получен приказ на выход в море в 20:00. Прошу доложить о состоянии готовности служб и постов.
Слушая доклады командиров боевых частей, Иван, поскрипывая пером, делал пометки на заранее разграфленном листе бумаги. Ещё с курсантских времен у него выработалась эта привычка: кратко конспектировать докладчиков. Владение приемами стенографии позволяло ему сейчас без особого труда записывать беглую речь офицеров, периодически постукивая пером в фарфоровую чернильницу с серпастым и молоткастым гербом. Разграфленная заранее заготовка, с нанесенными надписями, позволяла сэкономить время на написание известных фраз и терминов, а также давала полную картинку о структурной схеме организации службы на корабле. Эти качества собранности и аккуратности были видны и в его командирской каюте, где все бумаги были разложены по специальным полочкам. Эти полочки были заготовлены плотником по его собственным чертежам. Все разложено по боевым частям. Срочные полки были под рукой. Рапорты, заявки, доклады, он помнил их расположение и состояние на текущий момент. Несрочные дела располагал в более отдаленные места. Бытовые дела он хранил отдельно. Но сейчас он чувствовал, что не очень собран, зная, как часто встречаются неверные жены среди офицерского состава. Ему не давало покоя чувство ревности.
- Командир БЧ пять повторите еще раз, что там насчет правой машины, - чувствуя удивленные взгляды подчиненных, он снова "запустил" ручку в чернильницу.
- Вчера на швартовых испытаниях прослушивался характерный стук в районе третьего шатуна. Но при утренней разборке ничего обнаружено не было. Общее состояние удовлетворительное. Не считая подремонтированные сподручными средствами паропроводы и большие утечки пара по линиям клапанов.
- Что, нет силы позажимать сальники, Александр Петрович? - резко оборвал его Иван.
- Товарищ капитан-лейтенант, гран буксы выжаты до упора, а интендантская служба наполовину не выполнила последнюю нашу заявку на снабжение.
- Хочу видеть по этому поводу ваш официальный рапорт, как командира БЧ-5. А сейчас сыграйте большой сбор. Проверьте личный состав. Машине - пятнадцатиминутная готовность. Всем разойтись. Игорь Анатольевич, готовьте корабль для выхода в море. Я пока поработаю с бумагами в каюте.
- Й-есть, - ответил звонкий тенор.
 
В то время, когда Иван самостоятельно проворачивал ручки машинного телеграфа, собственноручно проверяя работу машин на малых ходах, Ольга сидела напротив зеркала в одном нижнем белье. Её атласный бюстгальтер белорусской фабрики имел особенное свойство. В нужный момент, сжатием грудных мышц, шлейка расстегивалась, издавая громкий характерный звук. При этом левая грудь провисала и как бы увеличивалась в размере. Все это она одевала в комплекте с вечерним платьем. Ивану оно не нравилось. Из-за глубокого выреза, открывающего половинки груди, а также из-за тонкой ткани, что давала, при определенном направлении световых лучей, наблюдать обводы тела и контуры нижнего белья. Она знала, что Ивану не нравилось, но все же не могла себе отказать в приятных ощущениях от взглядов посторонних мужчин и явному негодованию их жен.
Она имела и другое платье, более длинное и более скрывающее прелести женского тела. Но оно имело одну проблему. Вельвет на спине между лопаток она всегда просила зашнуровывать Ивана. И так как платье в последнее время было тесновато, то эта процедура требовала от Ивана двойного вмешательства. Но это было платье как раз для этого случая. Она сгорала желанием и питала себя надеждой, что, может быть, все получится.
Ольга торопилась быть готовой к Юриному приезду, но, с другой стороны, боялась ничего не упустить, и хотела выглядеть лучше, чем когда-либо. Конечно, исключая платье. Её волосы натурально вились и, аккуратно подрезанные парикмахером, нежно покрывали её плечи. Они всегда выглядели великолепно. Бабушкины сережки с изумрудами достаточно привлекали внимание к её маленьким ушам, подчеркивая радость в её зеленоватых глазах, прикрытых на удивление длинными ресницами. Ещё она должна успеть их подкрасить и сделать их ещё длинней.
Чрезмерно резкий звонок от входной двери заставил её вздрогнуть, и она уже понимала, что у неё уже не остается выбора. Она еще могла задержаться, но сердце её быстро и сильно билось. Грудь вздымалась от ощущения тесноты и нехватки дыхания. Ольга быстро вскользнула в шелковое платье и скорым шагом направилась к входной двери. На ходу она пыталась вспомнить его: такой высокий, стройный молодой человек, если ей не изменяла память.
Она открыла дверь и вот, он стоял с яркой улыбкой на лице, сверкая белизной ровных, как у артиста, зубов. В руках у него был букет орхидей. В свои метр восемьдесят пять он, как башня, нависал над ней и от него исходил запах дорогих духов.
- Это мне? - изображая удивление, она продолжала сканировать его вид.
- Здравствуйте, - нерешительно пробормотал он, - вы так же прекрасны, как я вас помню.
- Спасибо. Проходите, пожалуйста, - она встала в сторону, пропуская его. При этом давая пространства как раз достаточно, чтобы прижаться к нему, - я почти готова. Да вы проходите, не стесняйтесь. Проходите во внутрь. Прошу вас, не нужно разуваться.
Чувствовалось какая-то напряженность в их движениях. Но ей ничего не нужно было говорить, она была уверена, что такие же хрупкие мысли одолевают и его.
- Мама! Это Юра пришел, - продекламировала она в сторону кухни, откуда доносился запах жареных грибов вместе со звоном посуды. Когда звуки на мгновение стихли, из приоткрытой двери выглянуло приятное лицо пожилой женщины.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте!
- Раиса Владимировна, моя мама. Мама, это Юра! - одной рукой придерживая неготовое платье, второй Ольга указывала в соответствующие направления.
- Юрий Алексеевич, - подправил Юра, при этом кивнув головой.
- Очень приятно, - глаза пожилой женщины светились необыкновенной радостью, - вы чай-то пить будете?
- Мама, мы торопимся на премьеру. Пожалуйста, не мешайте нам.
- Хорошо-хорошо. Отдыхайте, дети, дело-то молодое, - скрывшись за кухонной дверью, силуэт женщины мерцал сквозь рефренное стекло, показывая всем, какую энергичную активность нужно развивать при приготовлении пищи.
Сейчас её сердце действительно хотело выпрыгнуть из груди. Но Ольга точно знала, что нужно делать. Вступила в туфли. Так… Теперь медленно-медленно отпустив руку с наплечника, она сначала расправила свой богатый волос, затем дальше вниз, как бы разглаживая руками ткань сначала на талии, а затем и на бедрах, она боковым зрением видела, как внимательно следили мужские глаза за её движениями.
Сейчас.
Сейчас я позову его, думала она, чувствуя какой-то приятный зуд в нижней части живота. Возможно, он сейчас смотрит туда и, потянув немного ткань назад, она искусно выделила рельеф треугольника. Неудержимое желание возникло вдруг от потребности быть желанной. И как ей все-таки нравилось обольщать мужчин. Наверное, более, чем сам процесс. Она и сама не могла себе дать ответ, что больше ей было по душе. Она все ещё колебалась, наслаждаясь неопределенностью.
Или сейчас или никогда.
Запрокинув обе руки за спину, она чувствовала, как высоко поднялась грудь, и, при каждом движении её рук, обе половинки производили желеобразные движения. В зеркальном отражении она заметила, как Юрий повернул свой корпус на пол-оборота, как будто его просто заинтересовал электрический счетчик...
"Наверное, это схоже с испытанием на искушение", - думала Ольга, продолжая играть своей грудью. Но что же теперь. Он не подойдет, если я сама не дам сигнал.
Издав страстный вздох усталости, она уронила свои руки вниз, при этом сделав наклон в его сторону.
- Не поможешь мне затянуть, сама не управлюсь, - она наклонилась ещё чуть ниже, волосы стали ниспадать, открывая тонкую шею. - "Интересно, глубоко ли видна сейчас моя наклоненная грудь".
- С удовольствием, - она почувствовала нерешительность в торопливом ответе.
Слегка вспотевшие от напряжения пальцы подрагивали, но потом приобрели необходимую прочность. Когда операция близилась концу, Ольга сжала грудные мышцы. От выстрела застежки руки Юрия вздрогнули.
- Ой! Только не это! - пытаясь изобразить недовольство на своем лице, она внутренне ликовала.
- Я… Я только потянул, - стал оправдываться Юрий.
- Да не волнуйся, дело не в тебе. Просто моя левая грудь в последнее время стала больше правой. Ой, прости, я забыла, что ты не Иван.
- Ничего-ничего, - Юра нервно расправлял пальцы и снова сжимал их в кулак, как делают хирурги, перед тем как приступить к ответственному этапу.
- Тогда нам нужно повторить процедуру, - Ольга резко сбросила платье со своих плеч и оголила до половины спину. С расстегнутыми шлейками она повернулась к нему лицом. Удерживая от падения платье скрестившимися руками, она поддерживала грудь, как для демонстрации. Довольная, она смотрела прямо в Юрины округленные глаза, которые двигались с одной половинки на другую. Довольная эффектом, она продолжила: - Только на этот раз прошу тебя не торопиться.
Когда она снова повернулась к нему спиной, на лице у неё была сияющая улыбка.
- Но здесь нет крючочка с ушком, - его пальцы стягивали шлейки так, что у неё кружилась голова.
- И крючочек, и ушко там есть. Ты когда-либо делал это?- она пыталась контролировать свою речь. Смех распирал её.
- У меня в семье было три сестры, - сказал он. Его пальцы были прохладные. Нет, не холодные, просто так казалось на затылке.
- Вот так, наконец-то, - Юрий со вздохом опустил руки.
- Нет погоди, я ещё тебя не отпускаю, - она повернулась к нему с сияющими глазами и протянула брошь, - вот тебе. На закуску.
- Где же ее приколоть?
- А где тебе нравится. Куда захочешь, - и, многозначительно кивнув, она прикрыла глаза.
"Так будет лучше. Не буду смущать парня взглядом, - подумала Ольга, когда ресницы сомкнулись, - что же он выберет", - терзая себя догадками, она, в то же время, почти была уверена что "большая" левая скорей привлечет его внимание. Наверное, я покажу тебе сегодня вечером обе, для сравнения. Она просто забавляла себя.
Юрий справился быстро и теперь отступил на шаг, чтобы лучше осмотреть со стороны.
Ольга открыла глаза в момент, когда его взволнованный голос произнес:
- Вы прекрасны.
- Спасибо. Ну что, пойдем?
- Не знаю. Наверное, - он приподнял левую руку, где серебром командирские часы показывали 19:30.
- Сейчас, я только маме дам последние наставления, - и она бабочкой порхнула на кухню. Там, за стеклянной дверью, две фигуры склонились, говоря полушепотом свои женские секреты.
Но на выходе из кухни Ольгин голос уже громко произнес: - Когда детей накормишь и уложишь спать, иди домой. Я буду поздно, меня не жди.
Не прошло и пары минут, как она села на переднее сиденье "москвича", рядом с высоким и красивым парнем. Лицо её сияло. Уже ничего не оставалось, что могло бы остановить её сделать себе подарок. Хоть один раз в жизни поступить так, как хотелось самой. Наверное, это просто грех. Наверное, грех, даже если просто подумать о том. Но она была счастлива. Она действительно была счастлива.
Когда проезжали графскую пристань, её голова тихо склонилось к его плечу.
 
Взглянув на переборку, где малая стрелка циферблата приближалась к восьми, а большая показывала без десяти, Иван надел головной убор и проследовал на ходовой мостик.
Солнце клонилось к западу и почти горизонтальные лучи заливали рубку, зайчиками отражаясь от стекла приборов. Дружно жужжали репитеры. Подрагивали стрелки приборов.
- Играйте аврал, Игорь Анатольевич.
И стоявший наизготовку палец утопил кнопку судового сигнала тревог. Одновременно подведя микрофон внутрикорабельной связи, прижимая кнопку большим пальцем, старший помощник командным голосом сотрясал посты и кубрики боевой единицы:
- Баковым на бак. Ютовым на ют. Шкафутовым на шкафут. Ростровым на ростри. По местам стоять, со швартов сниматься.
Палец продолжал давить кнопку тревог, а командный голос убивать микрофон внутрикорабельной связи:
- Баковым на бак…
Натренированные тельняшки в гюйсах, грохоча "гадами" по трапам, коридорам и палубам, занимали посты. Чувство гордости наполняло душу Ивана. Чувство гордости за родной флот, за свою великую Родину.
После докладов с постов о готовности Иван отдал первую команду:
- На баке сообщить канат.
- На баке сообщить канат, - репетовал Гуржий.
- На баке сообщить канат, - отвечали с бака.
- Убрать сходню.
- Убрать сходню.
Электромагнитные помехи шумом и треском поражали внутреннюю связь. Но отрепетированный командный голос был слышен отчетливо и безошибочно понятлив:
- На баке канат сообщен.
- Сходня на борту.
- Отдать кормовые продольные.
- Отдать кормовые продольные.
- Отдать прижим.
- Отдать прижим.
- На баке вира канат.
- Пол борта право.
- Пол борта право.
- Право на борт.
- Право на борт.
- Канат панер. Смычка на барабане.
- Машина мостик.
- Мостик машина.
- Воду на бак.
Команды и ответы об их исполнении перебивали друг друга, и стороннему наблюдателю показался бы кромешный хаос. Но командирам постов этот гам был до боли привычен и, несмотря на хаос, все знали, что процесс пошел, и что процесс этот необратим, и корабль выйдет и выполнит свою задачу, потому что другого не дано.
Стальной гигант стал медленно, совсем незаметно для человеческого организма, отходить от причала. Но вестибулярный аппарат командира лучше всяких датчиков ощущал неуловимые для глаза движения корпуса, и, упершись руками в планширь на правом крыле, Иван продолжал командовать:
- Как канат?
- Якорь в клюзе.
- Стоп воду на бак.
- Прямо руль.
- Левая машина малый вперед.
- Лево пять.
- Так держать.
- Сигнальщику передать на КП 102 отходит.
- Сигнальщику запросить добро на боновые заграждения.
Пройдя мол, "Беспощадный" увеличил ход. Паровые машины работали не шумно. Но винты увеличили вибрацию на корпус.
- Обе машины полный вперед.
- Обе машины полный, - репетовал Гуржий, передвигая ручки телеграфа в конечное переднее положение.
Покачиваясь на волнах, корабль весь дрожал, и за кормой, над пылью кильватерной струи, выход из бухты стал быстро уменьшаться.
- Штурман.
- Слушаюсь.
- Определите местоположение корабля и просчитайте дистанцию в квадрат 35 80.
Солнце скрылось за горизонт, и вечерние сумерки радовали своей прохладой.
 
В переполненном театре не было душно, так как все происходило на открытом воздухе. Зрительский зал состоял из рядов деревянных сидений, изготовленных в столярной мастерской КЧФ. Они составляли две третьих от общего количества и, в основном, были расположены в дальней части так называемого амфитеатра. Впереди, поближе к сцене, были деревянные кресла промышленного производства, позаимствованные из ближайшего флотского клуба. В качестве сцены была старая крепостная стена древнего Херсонеса, ярко освещенная прожекторами.
Места в зрительском зале не были пронумерованы и заполнялись администратором по мере пребывания зрителей. И все же офицерский состав пользовался привилегией, расположившись в передних рядах. Зная это, Ольга умышленно повела Юрия в дальний ряд.
На сцене ставили спектакль флотской труппы "Мечты Диогена". Действия разворачивались в древней Греции, когда древний философ Диоген, покинув свой дом, поселился в бочке на городской площади, доказывая всем, что человеку нужно совсем немного, чтобы быть счастливым.
Когда действие на сцене подходило к кульминации, над головой у зрителей сумерки перешли в темную безлунную ночь. Звезды светили так отчетливо, что, казалось, к ним можно дотянуться рукой. Но в рядах была темень не просветная.
- Не нужно, - прошептал он ей на ухо, почувствовав, как её руки насильно прижали его правую ладонь к её внутренней части бедра.
- Нет, нужно. Я так хочу, - он почувствовал её горячие губы, бормотавшие на ухо. Её руки теперь передвинули его ладонь ещё выше по бедру так, что пальцами сквозь тонкую платяную ткань он ощущал резинки нижнего белья. Она раздвинула голени, но от этого ткань юбки лишь натянулась, осложнив контакт.
- Я сейчас, - прошептала она.
Убедившись, что справа и слева соседи жадно смотрели на сцену, а вдоль ряда по-прежнему было темно, Ольга легким движением подобрала полы платья и оголила ноги. И Юрий понял, что сопротивление бесполезно.
Во время первого антракта они покинули театр. На берегу, среди развалин города, где люди встречались и любили уже более двух тысяч лет назад, они присели на камень, отдававший тепло ушедшего солнечного дня.
 
В душной каюте Иван просматривал последнюю заявку на снабжение, где галочками было отмечены пункты, которые означали "получено". Обращая внимание на то, что еще необходимо дополучить, он одновременно думал о том, как бы хорошо было привлечь Ольгиного отца из интендантской службы, ведь он там многих знает. Но, с другой стороны, он был слишком горд и, в свете последних событий, вообще решил не унижаться с просьбами. Лучше попробовать направить старпома, вооруженного спиртным, прямо на склад, к прапорщикам и мичманам.
- Так оно вернее будет и надежнее, - сказал Иван вслух и подмигнул в сторону фотографии, откуда радостный образ жены, обнимающей двух детей среди цветов подсолнечника, также подмигнул ему в ответ.
"Вот привидится", - подумал Иван.
В этот момент погасло освещение. Прогремел взрыв, который выбросил его из кресла на ноги.
Он бежал по коридору при аварийном освещении, не соображая, что было первым, свет или взрыв. В потемках рулевой рубки он нарвался на третьего штурмана Чекулаева Арктура, выпускника ускоренных курсов, организованных Сталиным для пополнения командного состава после репрессий в тридцать седьмом.
- Доложите обстановку, - Иван удивился своему голосу, который теперь звучал как-то тонко, женственно. Арктур, который на голову был выше всех в экипаже, показался ему теперь каким-то низким. В ответ его губы только шевелились, а вместо слов исходил лишь один глухой сип.
Окинув взглядом приборы, Иван наскоро оценил, что корабль не сошел с курса, но скорость быстро падала. Показания кренометра не говорили о пробоине в корпусе. "Ну что ещё, что ещё, думай башка, думай", - панически он бегал глазами по панели приборов. И тут его прорвало:
- Гуржи-и-й! - заорал он во всю глотку: - Играй тревогу! Обе машины самый малый вперед!
- Загерметизировать все отсеки, постам доложить обстановку! Командиру аварийной партии приготовить группу разведки!
Переведя ручки телеграфа в самый малый, Иван обнаружил, что тахометр правой машины показывает ноль.
- Машина мостик! Вы что там, слепые, мать вашу! Самый малый я дал, а не стоп.
В ответ только лишь шипение и треск от помех.
- Гуржий, связного в машину, доложить обстановку.
- Товарищ командир, с "Отважного" сигналят: "почему сбавили ход".
- Машина мостик! - продолжал рвать трубку командир, - Чекулай, поработай с сигнальщиком.
Зазвонил телефон аварийной связи.
- Командир на проводе. Что? - Иван рукой прикрыл свободное ухо.
- У нас авария на правой машине. Шатун разбил картер и, вероятно, выпавший поршень открыл выход пара в МО, - затем настала тишина.
- Не молчи, Петрович, дальше говори, что сделали.
- Из котельного отделения сейчас перекрыли главную паровую задвижку на правую машину, левая может работать полным.
- Пострадавшие есть?
- У вахтенного механика паровые ожоги 2-ой степени.
- Ясно, - уложив трубку: - Игорь Анатольевич, правую - стоп, левая - полный вперед. Радиста ко мне. Сигнальщику для "Отважного": "имеем повреждения, в состоянии идти 10 узлов".
Скребя карандашом на листке, он царапал радиограмму, когда подошедший доложил:
- Старшина второй статьи Тункин по вашему приказанию прибыл.
- Передайте шифровку в штаб, - сам, выйдя на крыло, вдохнул свежего воздуха.
- Товарищ командир! С "Отважного" спрашивают: "в помощи нуждаемся?"
- Отвечай отрицательно. Ну что за день, что за день.
- Товарищ командир, ответ из штаба.
- Лево на борт, - по первому слову радиограммы Иван понял, что нужно следовать домой, - на курс 89 градусов.
Всматриваясь в звездное небо, Иван отчетливо представлял вращение Земли. Когда небесная сфера над головой развернулась на 180 градусов, переведя созвездие дракона с правого борта на левый, он понял что маневр завершен.
На причале уже ждали командир дивизиона и зам дежурного по штабу. Ещё и неудачно подмял фальшборт о причал. Иван чувствовал, как тучи сгущаются над головой, и как гром и молнии скоро прогремят по его карьере.
Сопровождая высоких гостей по трапу в машинное отделение, Иван издали видел повреждения: торчащий обломок шатуна, развалившего люк катера. До него никак не доходило, как такая, на вид небольшая, авария создала такую обстановку на борту, будто снаряд главного калибра поразил подводную часть. Никак он не мог прийти в себя и от реакции своего организма, а именно от временной потери голоса в критической ситуации. А если война, а если в бой.
- Не терзайте себя, Иван Антонович, - слышал он голос капитана первого ранга Фененко, - вины здесь вашей нет. Но кое-кому все равно придется ответить. Ждите завтра комиссию, а сейчас идите отдыхать. Кстати, могу подбросить домой на газике.
- Да нет, я останусь на борту.
- Гайки, что ли, будете крутить? Полно вам, батюшка, это дело механиков.
Выйдя на причал Иван услышал приказ:
- Капитан-лейтенант Винник! Давайте в машину.
- Да ну что вы.
- Это мой приказ. Иван Антонович, у вас такая прекрасная жена. Успеете насидеться в железе. Повторяю, это дело механиков. Пустяковое, если, конечно, не повредило вал. Придут спецы с завода, подчиним мы вашу технику.
"Да, как-то в суматохе я совсем позабыл о семье", - Иван всматривался в опустевшие городские улицы и дрожащие огоньки за стеклом штабной машины.
- Не рви сердце, Иван. Это я тебе по-отцовски говорю. И не такое бывало, - слышал он подбадривающий голос своего начальника, входя в парадную.
Тихонечко, чтобы не разбудить жену и детей, он пробрался на кухню, где на полке стояла бутылка водки. Опрокинув граненый стакан, он почувствовал, как жар пошел по пищеводу. Раздевшись на кухне, он на цыпочках прошел в спальную. Сначала он подумал, что жена легла спать с Алешкой в детской. Но, взглянувши на сладко сопящие создания, он понял, что-то случилось, и пошел на кухню. Одевшись по форме, он подошел к телефону. Куда звонить? По больницам, в милицию, в морг. Его охватил ужас от мысли о летальном дорожном инциденте. Другой мысли он себе и позволить не мог. Ольга не такая, она верная жена, она мать моих детей.
Закрыв квартиру, он спустился во двор. Закурив "Черноморские", он глянул на часы. Фосфорные элементы на стрелках его командирских часов показывали половину пятого. То ли от холода, то ли от нервов, его всего колотило. Иногда зубы неудержимо цоколи. "Не может быть, только что ещё было двадцать часов вечера". Присев на лавочке у соседнего подъезда, он незаметно провалился в полузабытье.
 
- Юра, - сказала Ольга ему на ухо, поправляя трусы, - Я должна идти. Уже половина четвертого. Ты должен помочь мне одеть платье, я имею в виду, зашнуровать сзади.
- Всегда, когда берусь это делать, я теряю контроль и делаю наоборот. Прошу тебя, Ольга, только не сейчас. Не спеши. Давай ещё.
И он снова был на ней.
 
Иван продолжал сидеть полусонный от усталости и был не в состоянии отчетливо думать. Он не мог поверить, что Ольга осознано могла не вернуться домой. Скорее они попали в аварию. Нужно что-то делать.
Это все как-то невероятно, дико и не понятно.
Послышался звук остановившейся машины. Иван хотел подняться навстречу, но ноги отказали ему, его сердце колотилось. Он слышал как мотор, захлебываясь, окончательно заглох. Тишина, казалась, была абсолютной…
Не хлопнула машинная дверь, и не зазвучали скорые шаги. Габаритный свет лишь подкрашивал весеннюю листву в красноватый тон. На фоне уличного освещения он видел две склонившиеся головы внутри салона. Как-то сразу пересохло в горле. Окаменевшее тело перестало подчиняться воле. Сейчас он стал лучше различать пару, обнимавшую руками друг друга. Он видел, как мужчина обнимает и целует, разглаживая пышные, льняного цвета, волосы женщины, как у Ольги. Он знал, что это Ольгины волосы, но продолжал отвергать реальность. Он ненавидел себя за то, что он видит все это, за то, что он смотрит и не отворачивает свой взгляд.
Иван тяжело вздохнул.
Эти мужские руки…
Ну вот, женщина отодвинулась, Она открыла дверь и вышла из машины. Это была Ольга. Мужчина вышел из водительской двери. Это был Юрий. Ольга приподняла подбородок. На ней было вечернее платье. О боже! Юра обошел сзади машину и, как берут руками арбуз, прижал ее тазобедренную часть, целуя в губы. Иван никогда не видел Ольгу такой счастливой. Никогда.
Господи!
Он готов был оторвать ему руки.
- Ты должен отпустить меня, - шептала Ольга.
- Никогда.
- Но ты должен.
- Никогда, никогда и никогда.
- Юра, ну пожалуйста.
- Обещай, что мы встретимся снова.
- Я.. Я не знаю… не знаю когда.
- Когда?
- Скоро-скоро.
- Давай завтра. То есть, уже сегодня.
- Хорошо, если я смогу.
- Ты должна поклясться мне или я не отпущу тебя.
- Хорошо, - шептала она, - я клянусь.
- Закрепи поцелуем.
- Юра..
Она снова склонила к нему голову. Его руки прижимали её за талию. И его губы снова слились с ее губами, слегка покрывая их. Даже сейчас она чувствовала желание и чуть было не застонала.
- Юра. Пожалуйста.
- Завтра.
- Хорошо. Завтра.
- И помни что это сегодня.
- Я…Я буду помнить.
- Ну ладно. Иди прямо в подъезд. Когда закроешь дверь, я уеду.
- Хорошо.
- И не оборачивайся.
- Хорошо.
- Иди, - и он подтолкнул её под ягодицы.
Ольга скорым шагом рванула к подъезду, чувствуя, как трепещет все её тело и как горят её губы, отдавая жаром в щеках.
Иван видел её. Он сидел как кусок льда и наблюдал. Его тело уже не подчинялось ему.
Ольга на цыпочках поднялась на этаж и тихонько открыла ключом замок входной двери. Слава богу, Ивана нет дома, иначе бы его форменные туфли блокировали проход. Сбросив туфли, она сразу направилась к детской. Там было все в порядке. Оба комочка дружно сопели. Хорошо, что Ивана нет. Коротких учений не бывает. Наверное, я могла бы задержаться ещё на полчаса. Она прикрыла дверь и, раздевшись, пошла в ванную, где и произвела необходимые после этого процедуры.
Утренние сумерки слегка окрасили восток. Иван по-прежнему сидел на том же месте. Его руки покрывали его мокрое от слез лицо. Плечи его бесконтрольно дергались.
Господи! Не позволь мне убить её.
Он ничего не слышал. Он ничего не соображал. Перед глазами стоял лишь образ его жены в чужих руках.
О бог мой! Я сломаю ей шею, оборву ей руки. Я убью её. Убью её, мою Олю.
О господи, господи. Не позволь мне сделать это.
Нет. Я поднимусь сейчас наверх и там в спальне обхвачу её белую шею руками и буду давить, давить, и давить… О, как ему хотелось сделать это.
Пот катился по лбу, через брови и ресницы заполнял ему глаза, и так переполненные слезами. Зубы непроизвольно стучали. Тело бесконтрольно дрожало, испытывая то жар, то холод, то жар, то холод. Наконец он встал и медленно побрел вниз к морю.
Вытирая свои заветные места махровым полотенцем, Ольга прошла на кухню, чтобы взбодрить себя из бутылки. Обычно такая хранилась нераспечатанной для особых случаев. Щелкнув у входа выключатель, она сначала не поверила своему взору. Закрыв глаза и открыв их снова, она по-прежнему видела на столе пустой стакан рядом с начатой бутылкой водки и далее… Далее, чуть поодаль, на белом табурете, перевернутая козырьком в верх, блестела золотом эмблемы несокрушимого советского флота офицерская фуражка.
 
А в это время в далеком Берлине, в ставке Фюрера, лучшие умы нации оттачивали мелкие детали плана "Барбаросса". Начало которого, по замыслу Гитлера, должно быть назначено на день летнего солнцестояния.
 
*     *     *
 
- Иван! Где твой головной убор? - дежурным по контрольно-пропускному пункту сегодня был младший лейтенант Тумайкин.
Не ответив ни слова, Иван уже прошел КПП и вдогонку слышал прилипчивого товарища:
- Да погоди ты. Я проведу тебя. А по пути я забегу на Отважный, там корешок у меня. Вмиг раздобудем. Не гоже командиру в таком виде на корабль, - подстраивая шаг, Тумайкин пристроился рядом. - Неприятности?
- И не спрашивай, Серега, - Иван слышал свой голос издалека.
- Жди здесь. Я мигом, - Бегом по трапу он скрылся в чреве минного заградителя.
"Дослужился, - думал Иван, - вся жизнь на перекос. Правду мать говорила, что беда одна не приходит".
Позже, когда техническая комиссия отработала, и покинула борт корабля, когда все рапорта и объяснительные были переданы командиру дивизиона, капитан-лейтенант Винник Иван Антонович, командир боевого корабля, молча сидел в своей каюте. Своими красными от усталости глазами он смотрел на фотографию, откуда счастливая Ольга, обнимая детей, весело улыбалась. По левой щеке у него текла слеза. В правой руке под столом он держал взведенный наган. Мысли тучами пролетали у него в голове, взвешивая "за" и "против". Он понимал, что его пораженное сознание неадекватно реагировало на сложившуюся ситуацию. На душе было горько и смешно. Но он ничего уже не мог с тобой поделать.
- Оля, Олечка. Что же ты наделала? - как в тумане слышал он свой голос и ещё какой-то глухой, ах да, это из коридора за дверью.
- Товарищ командир, товарищ командир... Там капитан третьего ранга Боровской на газике. Машину прислали за вами. Вам срочно нужно в госпиталь. Извините, там что-то с вашей семьей.
Придерживая боек левой рукой, он нажал спусковой крючок и медленно привел наган в безопасное состояние. Пробегая по коридору, он отдал приказ об усилении ремонтной бригады за счет палубы.
В приемном покое военного госпиталя ему сразу указали путь на второй этаж в реанимацию. Пролетев над ступеньками марша, он уже бежал по деревянному полу коридора, в конце которого, у стеклянной двери, сидела Ольга. Склонив до колен охваченную руками голову, она рыдала. Её плечи непроизвольно вздрагивали, а туловище покачивалось, словно маятник.
- Что случилось, Оленька, - голос запыхавшегося от бега Ивана дрожал.
- Прости меня, Ваня! Прости, виновата я! - она рыдала и голос от этого сильно дрожал: - Наша Настенька. Не уберегла я её, Ванечка-а-а, - рыдая, она пыталась поднять взгляд, но туманные глаза её тут же опускались.
Он рванул стеклянную дверь, но за дверью медсестра и огромных размеров санитар преградили ему путь, сразу выталкивая обратно:
- Товарищ капитан, как вы можете? Сюда нельзя.
- Это моя дочь.
- Подождите за дверью, доктор сейчас выйдет.
Пятясь задом в открытую дверь, он видел это бледное, мирно лежащее на столе детское тельце, обвязанное резиновыми шлангами и обставленное приборами.
- Господи, только бы она была жива. Только бы была жива. Прошу тебя, Господи, - губы его лихорадочно бормотали моля о помощи и прося пощады: - Господи, за что нам такое наказание. За что, Господи? Возьми лучше меня, Господи. Возьми меня, Господи. Прошу тебя, если не сейчас, то возьми хоть потом, возьми меня потом в море, возьми, Господи. Прошу тебя-я!
Он присел рядом, и Ольга молча приняла его в объятия. Теперь они вместе покачивали телами, переполненными общим горем.
- Ваня, - в её голосе была тревога.
- Да, - сердце Ивана сжалось.
- Ваня. Настя сильно плоха. Врачи говорят, тяжелое отравление, - голос её сильно дрожал.
- Когда и как это могло произойти? - Иван задержал дыхание.
Открылась дверь и они встали навстречу доктору. Доктор посмотрел на Ивана, но в глазах его не было тревоги, и когда он говорил, его тело постоянно приподнималось с пяток на носки.
- Я думаю, могу вам сказать, что она выберется. Вы её отец?
- Да.
- Вы знаете, грибные отравления очень и очень коварны. Но нам повезло, что вы вовремя обратились. Я сделал все возможное. Сейчас, я уверяю вас, ей больше не грозит опасность. Сестра присмотрит за ней, так что ваша жена может отдохнуть. Я понимаю эти бессонные ночи, когда болеют дети.
Ольга внезапно повернулась и, уткнувшись лицом в плечо мужу, снова принялась рыдать. Её тело было мягким и прекрасным и до боли соблазнительным. Он чувствовал, как мокнет ткань его рубахи от её слез и как вздрагивает её тело. Она так прекрасна, что он ей всё простит. И он уже простил, видя её горе и осознанную печаль. Постепенно ужасная картинка, преследовавшая его в течении дня, стала отступать.
Постепенно Ольга стала успокаиваться.
- Эти грибы, они могли привести к смерти, - сказала она.
Иван дал ей свой чистый носовой платок.
Вытирая красные глаза, она вдруг стала нервно и быстро говорить:
- Никогда меня не отпускай одну, без тебя! Ты понял? Ни-ко-гда. Никогда больше не делай этого! Ты понял? - голос её был на грани крика, так что доктор понятливо кивнул и удалился, когда она продолжила: - Если ты не можешь, то и я буду сидеть дома. Если бы я не отсутствовала в эту ночь, этого могло бы и не случиться. Семья - прежде всего. Ты должен понять.
Иван, ничего не ответив, подумал: "Господи, дай мне теперь силы никогда ей не говорить, что я видел сегодня ночью".
Это было странное чувство любви и ревности, боли и прелести, а также радости и печали.
- Я думаю, ты сама должна это понять, дорогая.
Она повернулась к нему спиной и пошла вдоль по коридору. Она уже отошла далеко, но он чувствовал, как неудержимо плачет она, осознав грех. Грех, тяжесть которого ей придется нести теперь до конца своей жизни.