Алкаши. Байки геодезиста

       Юрий Ильич Бабуров слыл бирюком. Отчасти из-за природных своих качеств, отчасти из-за приобретенных по жизни, проработав более сорока лет геодезистом. В свое время окончив Новосибирский геодезический техникум, Бабуров по распределению попал в Карелию, где и встретил войну, сначала финскую, а затем и Отечественную. Достойно отвоевав, Юрий Ильич был назначен главным механиком химкомбината и очень скоро с должности снят, в силу полного неумения начальствовать. Последнее означало, что нерадивых подчиненных механик бил по шее и пинал ногами, особенно будучи в подпитии. Как нарочно, один из этих легкомысленных товарищей, по специальности учетчик, оказался членом партии. Тогда побить члена партии означало прямое пособничество врагам социализма, саботаж и измена Родине в особо изощренной форме, а потому механику светила статья и лет пятнадцать лагерей. К счастью, директор комбината, как и он сам, оказался боевым фронтовиком, в отличие от пострадавшей тыловой крысы, а потому дело замял, а драчуна, от греха подальше, рассчитал. После этого Юрий Ильич  твердо решил никем не руководить и заниматься любимым делом, о чем впоследствии нисколько не жалел, в силу своего беспокойного характера и деятельной натуры. Где только он не побывал, с кем только не работал и чего только не перевидел. Бывало, проваливался в пятидесятиградусный мороз в незамерзающую полынь, умирал от жажды в среднеазиатских пустынях и страдал от мириадов мошек и гнуса в тундре.
       Надеюсь, читателям не надо объяснять, что позволяет держать нивелиры и теодолиты в полном ажуре. Да-да, и даже тост "пузырек на середину" красной нитью сопровождал Бабурова во всех его многочисленных командировках по просторам Союза.
 - А как же без этого, - искренне удивлялся Юрий Ильич, - придешь после работы в палатку, сварганишь тушенку с луком, и что? - прикажешь Шекспира читать?
А выйдя на пенсию, Юрий Ильич затосковал. Оказалось, что даже бирюку время от времени нужно с кем-то общаться, делиться историями из своей, богатой на события старой жизни и спрашивать совета из новой. Таким товарищем для него стал случайный знакомый, такой же старый холостяк, как и он, Кузьма Петрович Селин, бывший бухгалтер геологоразведывательной партии. Правда, Селин не воевал. Как раз за год до войны бухгалтер крупно проворовался, чудом избежал расстрела, но свои двенадцать лет отсидел, а уж после колонии, вернувшись в родные края, служил на хлебобулочном заводе плановиком. Случайно познакомившись в очереди, пенсионеры разговорились, быстро нашли общую сферу общения (на деле сфера имела форму бутылки), и повадились регулярно встречаться, в основном, у бухгалтера дома.
       Если Бабуров слыл бирюком, то Кузьма Петрович, как бывший заключенный, был молчуном, а если уж говорил, то скупо роняя слова. И, опять-таки по тюремной привычке, умел внимательно слушать, отчего производил впечатление интересного собеседника.
       В первый же вечер, знатно приняв на грудь, Юрий Ильич, расхваливая свою профессию, поведал бухгалтеру массу интересных сведений, в частности, о том, что знаменитый Нельсон Мандела (правда, Бабуров фамилию эту выговаривал паскудно) тоже был геодезистом. А после, уже осовевши, договорился до того, что, дескать, когда Нельсон приезжал в Союз, то просил встретиться с коллегой, и этим коллегой, конечно, оказался он, Бабуров, и что южноафриканский лидер пригласил его в гости, а также подарил ему именной теодолит, который враги социализма через месяц сперли. После очередной рюмки Юрий Ильич поведал плановику о  том, что якобы через пару месяцев Нельсон Мандела написал ему письмо, в котором просил приехать и подучить его топографии, - мол, за время его политической деятельности он многое забыл и нужен крепкий специалист, такой, например, как Бабуров. И как он с этим письмом пошел к начальству, а они все же продажные шкуры, ну и заместо него обучать Манделу поехал брат министра геологии, и что Мандела крепко рассердился, якобы отдубасил того брата и с позором выслал обратно.
 - Чуть было под суд не попал, - жаловался геодезист, - ну разве я виноват, что был одним из лучших?
 - Все они сволочи, - поддакивал Кузьма, особенно надзиратели.
 - Какие надзиратели? - удивлялся Юрий Ильич.
 - Это я про начальство - объяснял бывший заключенный.
       Историй и баек геодезист знал великое множество, чем безотказно потчевал бухгалтера, после бутылочки беленькой под селедку с картошкой и луком. На следующий день Юрий Ильич рассказал изумленному бухгалтеру о случае на шахте в Краснокаменской.
 - Там, Кузьма, стали шахтеры с ума сходить. Выйдут на-гора и давай рассказывать, что нечистая сила за ними гонится, и что их там в забое великое множество. И гонятся они за людьми и кричат "Бесы, бесы". До начальника дело дошло, что шахтеры работать отказываются, вот он и из спецподразделения троих ребят вызвал. Спустились они, значит, вниз, в шахту, и что ты думаешь?
 - Ну, ну, - подбадривал приятеля бухгалтер.
 - Козы! - торжественно объявлял Юрий Ильич.
И любуясь эффектом, рассказывал дальше.
 - По забою, оказывается, бегали три рогатые козы, которых шахтеры в сумраке считали за демонов. Козы блеяли, а простодушный народ принимал их блеяние за бесовские крики. А подбросил их туда немецкий шпион, для саботажа, но НКВД быстро его раскусила, вывела на чистую воду и расстреляла.
Тут проворовавшийся бухгалтер вздрагивал, ежился и переводил разговор.
 - А не выпить ли?
Прием действовал безотказно, и Юрий Ильич моментально про коз и немецкого шпиона забывал, а выпив и закусив, рассказывал очередную историю.
 - Дело было на Камчатке, в верховьях Пенжины. Места там уникальные, озера, реки, рыбы много, конечно. И не какой-нибудь плотвы там или уклейки, а самой настоящей красной рыбы. Когда кета идет на нерест - это, брат, надо посмотреть, так даже не опишешь. Плохо, что уж больно опасно. Медведи, там, брат, на каждом шагу. А медведь, вернее, медведица, да еще с малышами, это не какой-такой барсук. Больше полутонны веса, рост под два метра, а бежит, сука, быстрее Борзова.
Тут собутыльники чокнулись и геодезист, закусив, продолжал рассказ.
 - Да и мясцо человеческое ей ужасно нравится. Коряков, эвенков и прочих северных народов эта тварь не ест. Поймает, понюхает, да отпустит. Почему не ест - никто не знает. Злопыхатели говорят, что, мол, они жилистые, костистые и, стало быть, невкусные. А местный народец про это прекрасно осведомлен и когда медведица гонится за ним, совсем даже не убегает, а знай себе, стоит как вкопанный. Подойдет зверь, обнюхает аборигена, фыркнет и отойдет. Но вот белых людей... Белых людей ест почем зря. Особенно ей нравится есть белого человека живьем. Поймает геолога-бедолагу, намертво захватит когтями и начинает жрать, причем обязательно начинает с левой ноги. С чего это так - тоже не знают. Да, а если вдруг увидит белую женщину, то непременно начнет ее выслеживать и, улучшив момент, поймает и унесет в лес. Поэтому от греха подальше девушек старались на Камчатку не распределять. Я думаю, все гораздо проще - мясо бабы наверняка нежнее, чем у мужика, а медведь, брат, не дурак, нет.
Тут Юрий Ильич задумался, пытаясь нащупать пропавшую нить рассказа.
 - Да, недалеко от экспедиции было поселение не то коряков, не то юкагиров, а, может, камчадалов. Собственно, все они там камчадалы. Ну, да ладно. И был у них один шаман - сухонький такой, старенький, весь скукоженный сморчок, только глаза у него были молодые - черные бусинки, так и сверлящие тебя насквозь. Однажды вечером сидели вместе у костра и он мне на ломаном русском и говорит:
 - Насальника, насальника, ты хоцешь видеть сукидура?
Ничего себе, думаю, прикалывается старикан.
 - И где эти суки водятся? - спрашиваю его.
 - Там, на озеро. Каждый год это время надо кормить сукидура большая рыба.
И показывает на подвешенного на крючке здоровенного лосося килограмм под сорок.
 - Будет рыба кушать - будет холосо.
Далее в доступной форме сморчок объясняет мне процедуру кормежки сукидуры. Отряжается бригада носильщиков, а сам он с сопровождающим, то есть со мной, идет на берег озера. Там носильщики укладывают лосося на берегу яра таким манером, чтобы от легкого толчка ногой рыба скатилась бы в воду. И вот тут-то и должен появиться сукидур собственной персоной. Появиться - будет удача для всего племени, а нет - плохие времена наступят. Далее старикан намекнул, что надо взять с собой также бутылку водки. Мол, водку мы выпьем на берегу озера сами, а пустую бутылку кинем дракошке. Он, мол, это дело любит. Я, грешным делом, подумал, что вся эта мистификация затевается именно, чтобы мы с ним распили на брудершафт бутылочку. Ладно, думаю, почему бы и нет. С утра все племя станцевало фокстрот, а потом мы со  шаманом отправились на берег. Пришли, очень удобно расположились на шкуре оленя, а носильщики, уложив рыбу на плоский камень, с благоговением ушли. Остались мы с ним вдвоем, вынул я стаканы, разлил беленькую и поднес старику. А он не спешит.
 - Насальника, - говорит, - надо еще емналик кушать.
Вынимает дедуля кожаный кисет, а в нем как раз и этот емналик - порошок сизого цвета с приятным запахом. Махнули мы по стакану и закусили тем емналиком. Вкус у него был очень странный - как бы котлета с огурцом. Сидим, рассуждаем о смысле жизни. Так выдули бутыль под этот емналик. А потом... Глазам не верю! Из озера поперли диковенные звери - бородатые рыбы, русалки с огромными грудями в лифчиках, зеленый тапир с горбом. И тут старикан торжественно вещает.
 - Вот это сукидур. Будет нам холосо.
Толкнул рыбину в воду, а сам завалился спать. Ну и я туда же. Спали мы до вечера, а  потом вернулись в стойбище настоящими героями.
 - Ну, и что же за порошок это был? - спрашивал Кузьма.
 - Да сам не знаю. Просил я деда немного отсыпать, так тот вчистую отказал. Не могу, говорит. Общество не поймет.  Ну, будем.
 - Был у меня напарник, - Миша Шаферштейн, и работали мы тогда недалеко от Оймякона. А дело было в сентябре и Мишка жаловался, что, мол, холода плохо переносит, хотел уволиться, да кто ж его отпустит? И без этого работать некому. И вот, производим мы с ним замеры, как обычно. Он рейку держит, я за теодолитом. И вдруг, смотрю, Мишки нет. Я бегом туда, - лежит Миша в глубокой яме. Побежал я за помощью, еле вытащили его, довезли до Оймякона, а потом на вертолете в Якутск. Так ему всю память отшибло, и он почти год, до будущего лета, приходил в себя и восстанавливал память. Учился заново говорить и читать.
 - Вспомнил хоть? - спрашивал Кузьма.
 - А как же, - со злостью отвечал геодезист. Аккурат к лету и вспомнил, гнида. Всю зиму и весну отлежался, пока мы вкалывали, а ему, как и нам, зарплата шла, с премиальными и полевыми. А к лету взял расчет, оформил инвалидность, и укатил на материк.
 - Притворялся, что ли? - спросил бухгалтер
 - А пес его знает, может да, а может и нет. Хотя странно как-то совпало.
       На неделе Юрий Ильич занес Кузьме несколько банок тушенки.
 - В последнюю командировку на плащ-палатку выменял. Все одно, - ни к чему она мне больше.
На выходные к бухгалтеру зашла сестра Антонина, время от времени стиравшая ему белье и прибиравшая в квартире. Погода была отвратительная - холодно, ветрено с моросящим дождиком, так что выйти на улицу никакой возможности не было. Ни тебе телевизор включить, ни книжку почитать, ни даже на балкон не выйти. Так Селин и промаялся несколько часов, потихоньку зверея - одиночество, знаете ли, как наркотик, - хочется остаться одному. После сели обедать. Кузьма Петрович лихо банку тушенку открыл, подцепил пальцем немного загустевшей желтой массы и отправил в рот. Никогда еще, ни на воле, ни в лагерях такой гадости он не пробовал. И, хотя Селин тотчас же выплюнул мерзкую отраву и прополоскал рот, непередаваемый гадкий вкус не проходил. Бухгалтер со свойственной ему педaнтичностью методично вскрыл оставшиеся банки и убедился, что все они до единой содержат ту же самую гадкую массу, подозрительно смахивающую на самый настоящий деготь. Выбросив банки в мусоропровод, бухгалтер присел на стул и стал наливаться, когда зазвенел телефон
 - Кузьма, ты? Ну как тушенка, попробовал?
От неожиданности Антонина подпрыгнула. Бухгалтер рвал и метал, чего за ним наблюдалось крайне редко. Все факторы - и мерзкая погода, и вынужденное безделье, а главное - тушенка, вывели аккуратного пенсионера из себя.
 - Ты что, сволочь, еще издеваться вздумал? Да я тебе, падла, пасть порву! Будешь у меня кровью на параше харкать, ублюдок.
 - Да ты, что, Кузьма...
 - Заткнись гнида и не базарь. Еще раз сюда позвонишь, из-по земли достану и ...
Тут бухгалтер опомнился, спохватившись, что дома он не один, а поскольку Кузьма Петрович сестру любил и уважал, то моментально умолк. Обед прошел в неловком молчании. Сестра, кстати, считала геодезиста человеком неплохом и положительным, а потому с неодобрением восприняла демарш брата, что, понятно, тот сразу же учуял.
После этого случая, бухгалтер, обдумав свое поведение, пришел к неутешительному выводу о своей неправоте, хотя вбитые в неволе понятия совершенно не позволяли идти на попятную. Встречая на улице бывшего товарища, Селин терялся, сворачивал в подворотню, а то и трусливо переходил улицу. Долго еще ему было неприятно каждый раз, выходя из дома, думать о возможной встрече. Но в конце концов выход был найден - бухгалтер напрочь отказался от привычного маршрута - потенциального источника встречи и стал покупать продукты из другого магазина. Кузьма Петрович, конечно, умом понимал, что Юрий Ильич тут не причем, но сгладить ситуацию нe смог. Или не захотел.


К следующему рассказу  http://www.proza.ru/2015/11/03/334