СНЫ

       СОН  ПЕРВЫЙ  И  ДРУГАЯ  РЕАЛЬНОСТЬ.


     Серое, почти чёрное, небо, которое, кажется, никогда не знало звёзд. Я стою совершенно один и у меня такое чувство, и даже уверенность, что здесь, в этом мире - всегда так. Это не ночь вовсе, как может показаться. Это – такой особенный сумеречный мир, мир, который существует где-то совсем рядом с нашим. Он такой же настоящий, как и наш, только он – параллельный. Как сюда попал и зачем я здесь – мне непонятно, но есть для этого какая-то причина, и я осматриваюсь.
     Знакомый пейзаж. Это очень похоже на те места, где я родился тридцать три года назад. Так и есть: в отдалении лысые, покатые холмы, переходящие в горы, такие же лысые и неприветливые, а под ними изгиб широкой реки, отблескивающий в призрачном свете небес. Холмы, горы и река совершенно такие же, как и в нашем мире, а на этих холмах, и на том же месте - небольшой посёлок. Он очень похож на тот, который в нашем мире назывался – Сахарный. Посёлок, как и у нас, два десятка убогих бараков двух- и одноэтажных, но он иной: здесь совсем нет частных домов. Одни бараки. И ни в одном окне посёлка, почему-то, нет света. То ли там давно не живут, то ли что-то случилось и живых там не осталось. От всего этого веет тоской, безнадежностью, и мне становится страшно.
       Жутковатая картинка в серых тонах оживляется: в большом доме, стоящем особняком, ярко освещёны высокие окна. Дом этот – дворец, на фоне окружающего его убожества. Он – вне посёлка, и место занял лучшее - на берегу реки, там, где у нас, в нашем мире, пристань. Смотрю на это издалека, от изгиба реки, на берегу которой и стою. В чёрной, водной глади чётко отражаются яркие огни и силуэт дворца. А я вдруг понимаю, что мне нужно идти туда, в сторону тех тёмных, убогих домов, только пока не знаю - зачем. Там я должен буду сделать что-то такое, что изменит жизнь мою, и может быть чью-то ещё. И это важнее всего остального, что было в моей бессмысленной жизни. Подчиняясь этому приказу, иду в сторону посёлка по берегу свинцовой реки, вдоль широкой излучины, увязая ногами в иле и песке.
     Воздух неподвижен и спёрт, как в могиле. Он – густой и больше похож на воду, потому и в лёгкие вливается с трудом. Ещё труднее его оттуда вытолкнуть. Чем дальше иду по берегу, тем глубже проваливаются ноги и каждый шаг - то по щиколотку, а то и по колено. Но вот, наконец, пришёл: передо мной высокий щелястый забор из старых, не струганных досок. Мне даже показалось, что дальше, к посёлку – не пройти: кому-то не хочется пускать туда посторонних. А там за забором, в каменном дворце – свет и вечный праздник. Там - хозяева жизни. Там нет места таким, как я. Да и я не сюда шёл, мне, зачем-то, надо в тот тёмный, жуткий посёлок. Обхожу стороной огороженную территорию и иду вдоль забора в поисках прохода к посёлку. Наконец нахожу узкую дыру в заборе и, с трудом, обдираясь о колючки и щепки, пролажу в неё.
      Теперь я, скользя и спотыкаясь, тяжело иду вверх, сквозь сетку мелкого дождя. Передо мной горбатая дорога, мощёная булыжниками, осклизлыми и поблёскивающими своими спинами в тусклом, мертвенном, разлитом вокруг, свете. Что за свет, откуда он – непонятно. Кажется, будто светятся красновато-серым сами небеса. Воздух, всё гуще и дышать становится всё труднее, только я иду всё выше и выше. И вот я уже не могу удерживать своё тело вертикально. Или склон такой крутой, или я так ослаб? Я – задыхаюсь, теряю силы и оттого склоняюсь вперёд и вниз всё сильнее. Мне кажется, что на мне лежит огромный груз. Но, уже и согнувшись, и опираясь мокрыми, в глине, руками в осклизлые булыжники, которыми выложена дорога, я всё ещё иду, или уже ползу, скользя взглядом по влажной брусчатке. Силы кончаются.
      Но я всё-таки дошёл. Передо мной барак: длинный, двухэтажный - чёрные окна. Часть окон разбита, однако понимаю: здесь, внутри, живут люди. Просто они забыли - кто они. Они забыли важное, что они – люди. Они давно не знают электричества – у них свечи. Они много чего не знают или когда-то забыли. Тусклый свет их свечей виднеется сквозь грязные, никогда не мытые окна. Кругом запустение, мусор и грязь. Безнадёжность, как покрывало, как и это странное небо, накрыла всё вокруг.
      Захожу в барак через единственный вход и поднимаюсь сразу на второй этаж. Длинный, через весь барак коридор, от стены до стены, а концы коридора упираются в проёмы окон. Пусто. Десятки дверей – все закрыты, но из-за них слышны голоса. О чём они там говорят? Где-то ругаются, где-то спорят, где-то спят – везде живут. Зачем я здесь? Ведь зачем-то я сюда шёл? Я – не знаю. Стою, думаю – нет, не могу вспомнить. Что-то очень важное выпало из головы. Что?? Я выхожу из барака.
      Стою возле стены никому не нужный, одинокий и несчастный. С неба моросит мелкий, тёплый дождь, а за тучами полыхает невидимая луна. Или это не луна. Какая-то она странная, эта луна - не земная. Из-за неё тучи светятся красноватым светом. А может здесь солнце такое?..
      Далеко внизу, в призрачном сумраке - река, отсвечивающая своей чешуёй. Одиночество, безнадежность и дождь обнимают меня. И горечь переполнила душу. Ей, душе моей, больно и я теперь точно знаю, где прячется моя душа. Она тут, посередине груди, сразу под сросшимися рёбрами, от ключиц до подвздошной впадины – там теперь и щемит. А кругом мир – чуждый и неприветливый. И всё не так! Не так!
       Я возвращаюсь в барак. Опять поднимаюсь по старой, выщербленной лестнице на второй этаж, и иду к окну в конце коридора. Стою и смотрю: подо мной склон, круто спускающийся вниз, где в призрачном сумраке – широкая и тёмная речная долина. За серебрящейся рекой – остров, темнеют кусты, деревья, и опять река. А за рекой - горы, такие же лысые и унылые, как и те, на которых этот посёлок и я. А правее чудятся мне развалины другого посёлка, того в котором я когда-то, давным-давно, родился и вырос. В этом странном мире он не выжил.
      Всё, пора, больше ждать нечего – решаю я.
      Отворяю створки окна, в которых нет стёкол, и встаю на подоконник. Стою недолго – сомнения исчезли. Да, пора! Прыгаю изо всех сил, отталкиваясь ногами от подоконника и широко раскидывая руки. Сзади кто-то кричит, но я не оглядываюсь – мне уже не до того. Я стремительно падаю вниз, в глубину…  и, вдруг, остро ощущаю, что мне хочется дотянуть до реки: свидание со смертью нужно отложить. Вытягиваюсь, изо всех сил, и начинаю планировать… тут же, вдруг понимаю, что я могу не только задержать падение или изменить его траекторию, но смогу и вверх.
      Пробую: прогибаюсь в груди, вытягиваю вперёд и вверх руки, сильно напрягаю живот и грудь - получилось! Изнутри, там, где пластина разделяет грудь и живот, возникает подъёмная сила. Я весь напрягаюсь до кончиков пальцев широко разведённых рук и – лечу! Лечу по крутой вверх, воздух рычит вокруг, а радость вскипает и переполняет меня. Всё поёт внутри от счастья: я могу летать. Я летаю, летаю… и буду всегда летать!
       Пора назад, к тем, кто в бараках. Я сегодня научу их летать, научу их быть счастливыми. Я покажу им, как можно жить и ничего не бояться. Вот, оказывается, для чего я здесь! Всё, возвращаюсь. Легко разворачиваюсь под облаками, снижаюсь и влетаю в то же окно, из которого совсем недавно прыгал, переполненный недоумением, горечью и отчаянием!
       Влетаю слишком быстро - там, в коридоре, народ. Они ждут меня, о чём-то оживлённо говорят, спорят, жестикулируют, показывают на меня пальцами. С разгона пробегаю несколько шагов по коридору, сталкиваясь с ними плечами, и останавливаюсь. Я говорю им, что я такой же, как и они, и, что сегодня я понял, как можно жить без страха и как научиться летать. У меня не хватает слов, чтобы рассказать им, как это прекрасно. «Попробуйте, и у вас получится» - говорил я им. Но они только смеялись, качали головами, и никто не захотел.
       А я, желая подбодрить их своим примером, побежал к окну и рыбкой выпрыгнул наружу. Сначала я опять быстро падал вниз, и даже испугался, что не получится у меня полететь, но, раскинул руки в стороны, сильно напрягся и – полетел. Почти сразу ко мне приходит понимание, что теперь уже можно не напрягаться – полёт стал для меня таким же естественным, как дыхание или сердцебиение. Я – совершенно счастлив! Я летал для них, как птица: легко и радостно, а они смотрели, раскрыв рты, но глаза их были, как у кукол - мертвы.
       Я летал и летал, а мелкий дождь ласково облизывал меня. Когда я вернулся в барак, в то же окно, они уже разошлись по своим комнатушкам. И я понял, как велик их страх. Страх – их господин. И тогда, в отчаянии, я закричал:
       - Я могу научить вас летать - вы станете свободными…
       Но никто не вышел из сотен дверей, зато загрохотали тяжёлые сапоги на лестнице, и в коридор вбежали солдаты. Они бежали ко мне, и они хотели меня схватить.
       За что? – промелькнула мысль. Я повернулся и побежал в сторону окна, а они мчались следом, тяжело дыша и топая тяжёлыми сапогами, подбитыми железом.
       Я добежал, успел. Прыгнул и полетел сразу легко и свободно, а сзади звучали крики, полные страха, изумления и злобы. Я прокричал им, в отчаянии:          «Люди! Почему вы так ненавидите?!»
       Я летел по тёмному небу, а мне некуда было лететь! Меня никто не ждал - я был не нужен здесь никому. И тут я заметил, как из-за туч вынырнул небольшой вертолёт. Он шёл, рыча в мою сторону, и я сначала думал, что это случайность. Но он включил прожектор и стал им обшаривать пространство, желая отыскать меня. И тогда я, сколько было сил, помчался прочь от него. Я пытался скрыться за сопками. Однако, луч прожектора поймал меня - осветил, и я услышал басовитый треск крупнокалиберного пулемёта. Всё! – понял я, и тут же почувствовал, как моё тело сотрясают и рвут раскалённые пули, а внутри у меня разгорается страшный огонь…
      …Я стоял на полу того же грязного барачного коридора, только не ощущал под собой ног. Их, как будто не было, или вес мой сильно уменьшился. Я даже поглядел вниз, туда, где должны были находиться ноги, но там, ничего не было. Вернее: подо мной, на полу, лежала маленькая кучка то ли трубок, то ли косточек тонких и обугленных, и клочков чего-то, что дымилось и тлело. Что это? Что же это?? И вдруг я понял: это – я! Это всё, что осталось от меня! И в душе у меня стало так горько и обидно, так защемило в груди, что я заплакал безутешно и горестно, как дитя. Всё – кончено! И ничего уже, никогда не будет у меня. Ни полётов, ни того счастья. Ничего. Всё было зря. Ничему я их не научил, и никому не смог помочь. И ещё мучил меня вопрос: почему всё так?...   
      Открываю глаза – темнота. Ночь. В горле горький и болезненный тугой ком. Тишина, мама спит – значит, я не шумел. Поднимаюсь со старенького дивана и выхожу на кухню,  чтобы успокоить взбесившееся сердце, чтобы осмыслить происходившее только что со мной, чтобы понять: где моя реальность...
      

       ЯВЬ, ВКЛИНИВШАЯСЯ В СНЫ...
       БЫЛО... БЫЛО.
      Открываю глаза – темнота. Ночь, ноябрь 1985 года. В горле горький и болезненный тугой ком. Тишина, мама спит – значит, я не шумел. Поднимаюсь со старенького дивана и выхожу на кухню, чтобы записать свой удивительный сон.
      Мне – тридцать три. Я недавно потерял семью, работу, квартиру – всё в течение одного лета 1985 года.  Теперь живу у мамы, в её однокомнатной квартире. Так сложилось. И не везде я виноват. Видимо, где-то, на каком-то перекрёстке, я не туда свернул, сделал что-то не так и не тому руку подал. В последнее время я много думаю о смерти. И вот, она пожаловала ко мне в гости. Пока во сне.
      Сижу на кухне, записываю свой сон и не могу отделаться от ощущения: слишком всё реально, чтобы это было сном. Я был где-то только что, и там ещё хуже, чем здесь. Там вообще – безнадёга и мрак. О чём же этот жуткий сон? К ведьме надо – думаю, пусть разгадает этот сон: что предвещает он. Хотя мне уже и сейчас кое-что ясно. Я понял, что мне показали цену и смысл жизни, той единственной и неповторимой, подаренной нам Создателем. И ещё – мне дали надежду…
       Потом были двадцать лет жизни, вместившие в себя и перестройку, и новый брак, и рождение ещё двоих моих детей, придавших, наконец, смысл моей жизни. И в этот период произошло несколько удивительных случаев, заставивших меня задуматься о своём месте и своей роли в этом мире.
      В те годы начала перестройки я гонял машины из Европы в глубинку Сибири – не самые лёгкие деньги. Но – честные. Был август, и мы двумя машинами ехали из Литвы. В моём маленьком Форде с гордым названием «Орион», вместе со мной, едет мой первенец, сын от первого брака - Денис. Ему сейчас тринадцать, и у нас с ним полное взаимопонимание. Во второй машине – мой двоюродный брат Серёга Мосол. Мы мчимся уже за Курганом по территории Казахстана. Дорога в превосходном состоянии: ровная, прямая – располагает к быстрой езде. Вечер, безоблачное небо, Солнце валится за горизонт, едем около 120 км в час – нормальная крейсерская скорость. На пути, справа от дороги, посёлок из кирпичных двухквартирных домов, а слева безбрежное тёмно-зелёное кукурузное поле. По полю в сторону шоссе едет огромный комбайн, цвета охры. Я его вижу и считаю, что и он видит наши приближающиеся машины. Поэтому и еду в прежнем режиме, не ожидая сюрпризов.
     Зря я так думал. Комбайн, не сбавляя скорости, выскакивает на насыпь шоссе и останавливается, как вкопанный поперёк дороги – съезда на другую сторону дороги здесь нет. Этот монстр занял обе полосы и стоит, раскачиваясь и кивая шнеком и громадными подборниками-вилами: вверх-вниз, вверх-вниз. Его  торчащие вперёд вилы нависают над кромкой асфальта, за которой ещё метра полтора обочины, а дальше - край высокой дорожной насыпи. Ужас наполняет меня: мы в тридцати метрах и наша скорость – больше ста. Уже нельзя тормозить, нельзя свернуть – ничего нельзя, но надо спасать сына. И я подаю автомобиль вправо, хотя я и понимаю, что наш «Орион» не помещается между вилами комбайна и кромкой насыпи. Ложусь на руль, надеясь, что голова останется при мне, и пролетаю под вилами проклятого комбайна. Не знаю, как это удалось…
       От ярости я закипаю. Торможу, останавливаюсь с намереньем ехать в деревню, куда направился, как ни в чём не бывало, тот безмозглый «труженик полей». Тут подъезжает брат и выходит из своей «Джетты» ко мне, он смотрит на меня странными глазами и говорит:
       - Его вилы над твоей крышей на пол спички были…
       Я порываюсь ехать в посёлок: жажда мести горит во мне, но Сергей убеждает:
      - Он пьяный в лоскуты, он тебя и не видел. А сейчас завяжемся с ним – сбежится вся деревня, проблемы будут…
       И мы поехали дальше. Едем уже не более ста, а я всё думаю о том. И, чем больше думаю, тем сильнее мне кажется, что кто-то нам только что сильно помог. Интересно: в чём причина?..
      Проехали с час-полтора. Подъезжаем ещё к одному посёлку. Солнце уже почти село. Опять – справа село, слева – поле. Из посёлка, снизу, на насыпь шоссе выскакивает светленький «ушастый запорожец» и глохнет на нашей полосе в пятидесяти метрах впереди от нас, как будто уткнувшись в стену. Запаса дистанции хватает. И время для маневра у меня есть: сколько могу - гашу скорость и ухожу на встречную полосу, благо там никого нет. С трудом объезжаю «идиота», и с ненавистью смотрю туда, в его окно. В «Запорожце» - старик за семьдесят, рядом такая же старуха, а сзади – ребятишки. У старика обезумевшее от страха, совершенно белое лицо. И старуха с широко раскрытым ртом, видимо, кричит. Утираю холодный пот со лба. Одно утешает: этих впечатлений и им надолго хватит…
     В тот раз мы доехали без дополнительных проблем. А я всю дорогу думал: кого мне благодарить, кто мой Ангел-хранитель? И ещё вопрос: что я должен сделать?.. А, может быть что-то должен миру сын?
     Через год с небольшим, мы с Сергеем Мослом возвращались на купленных автомобилях из Финляндии. Он ехал на серебристом Крауне-европейце, а я на вишнёвом Вольво-245, здоровенный такой универсал. Была третья декада декабря 1993 года. Кто шоферил тогда, тот, думаю, помнит тот чудовищный гололёд на дорогах России, насмотрелись мы тогда «ужастиков» на дороге. А нам предстояло это жуткое испытание от финского города Торнио, где мы купили в этот раз машины, и до города Абакана – места, где мы родились и где нам, вероятно, суждено прожить жизнь.
     В тот раз натерпелся я страху сверх всякой меры. Водительского стажа у меня всего-то – три года, а на всех шести тысячах километров предстоящей нам дороги разбитые и перевёрнутые машины, рассыпанные из них товары, а кое-где и трупы рядом со своими разбитыми автомобилями. Помню, как Сергей, у которого было к тому времени 16 лет профессионального водительского стажа, подбодрил меня, сказав, задумчиво глядя мне в глаза, прямо перед выездом из Торнио: «Однако… не доедешь ты по такой дороге…»
       Лучше бы он этого не говорил – накаркал. А началось всё уже через час после старта из Торнио. Мы ехали четырьмя машинами: две машины в Волгоград и наши две. Одна из волгоградских машин, на глазах у нас, слетела со скользкой дороги, и несколько раз перевернувшись и оказавшись на крыше, остановилась далеко внизу, под насыпью шоссе. Мы помогли перевернуть автомобиль на колёса, но вытащить на дорогу нам его не удалось. И стал я ждать своей очереди…
      Случилось это в первой половине дня, на узкой, покрытой слоем льда, глины и воды, дороге между Самарой и Уфой. Мы двигались в пологом подъёме на Уральский хребет в нескончаемой колонне большегрузных фур. Все они ехали неспешно 40-60 километров в час, что нас не устраивало. И мы принялись их обгонять. Между нами всегда был грузовик. Я шёл вторым, слегка выдвинувшись к середине дороги из-за обрызгивающего меня до крыши колеса впередиидущей фуры. Так мне было удобно следить за действиями Серёги. Дворники мотались непрерывно, размазывая грязь по стеклу, а я выжидал, наблюдая, как мой лидер, выскакивая из-за очередной фуры, резво стартовал и заскакивал в следующий «карман» между грузовиками. Тогда и я перемещался на освободившееся впереди место. И однажды я ошибся или меня просто заблокировали, но когда я выехал из строя и приблизился к промежутку между фурами, откуда выскочил мой ведущий, места для меня и моей машины там не оказалось. Я смотрел направо на огромные вращающиеся колёса грузовика, разбрызгивающие фонтаны грязи, и понимал, что приближается моя персональная катастрофа: дорога слишком скользкая и узкая, чтобы меня не зацепили встречные.
      Облитый дорожной грязью до крыши, почти ничего не видя через, закидываемые колёсами фур, стёкла, я помчался догонять своего лидера, надеясь, что там, в следующем «кармане», возможно и для меня найдётся местечко. Не вышло: через полупрозрачные разводы от мотающихся дворников я внезапно увидел прямо перед собой, стремительно приближающийся свет его стоп-сигналов и мигание правого поворотника. И я резко затормозил! Нет – я попытался затормозить. Но шипованные колёса не тормозят на льду…
       Ба-бах!!! Какая-то темнота. Кто выключил свет?
       Некоторое время меня, как будто, не было тут. По крайней мере, я не помню, что было сразу после удара. Обнаружил я себя сидящим, в своём заглохшем Вольво, на обочине встречной полосы, а сильно пострадавший Краун, от удара выбросило на обочину нашего направления. Мы сидим в своих авто, почти напротив - через дорогу, и смотрим друг на друга, а между нами проносятся потоком машины. Потом мы вышли из машин, и он подошёл ко мне.
      Я – полный кувшин собственной вины, ожидал, что он примется ругать меня, и был заранее готов согласиться со всеми обвинениями и оскорблениями. Но он меня поразил, сказав, опять также странно глядя на меня тёмными выпуклыми блестящими глазами:
      - Повезло… Тебя встречная «шестёрка» могла сейчас, в лобовом, раздолбать в хлам!
Какая «шестёрка»? А я её и не видел. Оказывается, навстречу летела «шестёрка», с включенным светом, которая и должна была в меня неминуемо попасть, когда, после удара, мой Вольво отлетел-катился через встречную полосу на обочину. Она должна была обязательно попасть в меня, но, странным образом, не попала. А я почему-то ничего этого и не видел…
      И был ещё один необъяснимый и удивительный эпизод в этой незабываемой экстремальной поездке. В Омске мы с братом потеряли друг друга – так случилось. И теперь я еду один по равнине. Вторая половина дня – трудное время для меня. Как раз в это время я всегда начинаю засыпать. Это со мной бывает в любой поездке. Для борьбы со сном я набираю с собой кофейных зёрен и грызу их. Когда это не помогает, я громко пою дуэтом с магнитофоном, хлопаю себя по щекам, тру и дёргаю свои уши – в общем, развлекаюсь, как могу. Так было и в этот раз. Мне даже показалось, что я отогнал сон.
     Впереди идёт Камаз-фура. Неплохо идёт, не меньше ста. Я, сперва пристроился за ним, но в подъёмах он меня держал, гружёный всё-таки. Раз – подъём, два – подъём, и решил я его обогнать. Совсем уже стал пристраиваться, но тут опять стало ровно, и он - разогнался. Я, уставившись взглядом в его зад, еду и еду, постепенно цепенея, а скорость: 100-110. Магнитофон – орёт, но как-то как из ваты. Я тру глаза, тру уши – помогает на одну минуту. Я силюсь не моргать, а глаза – слипаются. И вот, я – моргнул…  А когда открыл глаза – впереди пустая дорога, Камаза передо мной нет! Исчез! Это, как удар электрошока. Я, прямо, подпрыгнул. Завертел головой и увидел тот Камаз - метрах в двухстах позади себя.
      Конечно, каждый из этих случаев – просто случай. Случайность, которую можно легко объяснить. Но, все они, выстроенные в ряд – это другое. И я задумался - ведь было над чем. В голове стали появляться предположения, мысли, стали выстраиваться схемы: процесс пошёл. Кто-то, зачем-то сохраняет мою жизнь. Возможно, я что-то значу в этой, выстраиваемой кем-то схеме. Или, может быть, важен и необходим кто-то из моих детей, рождённых или ещё не рождённых. Или я должен что-то сделать в этом мире…
..........................

      СПЛЕТЕНИЕ ЯВИ И СНОВ
 
     Конечно, каждый из этих случаев – просто случай. Случайность, которую можно легко объяснить. Но, все они, выстроенные в ряд – это другое. И я задумался - ведь было над чем. В голове стали появляться предположения, мысли, стали выстраиваться схемы: процесс пошёл. Кто-то, зачем-то сохраняет мою жизнь. Возможно, я что-то значу в этой, выстраиваемой кем-то схеме. Или, может быть, важен и необходим кто-то из моих детей, рождённых или ещё не рождённых. Или я должен что-то сделать для этого мира…
      Прошёл год, который мог бы оказаться в моей жизни ничем не примечательным, но в этот год я опять потерял семью. Ушла жена. Ушла, потому что, как ни старался я, мне не удалось заслужить её любви, и она так и не полюбила меня. Она ушла и унесла двоих моих детей, для которых я хотел прожить свою оставшуюся жизнь. Опустела жизнь… И опустел большой дом, который я купил, чтобы вырастить здесь своих сыновей.
       Опять я оказался один, озябла душа, и одиночество хозяйкой поселилось в доме моём. Меня окружали какие-то люди, но не было тех, кто нужен был мне. Первенец был далеко, ему время пришло учиться и он уехал. Мама с папой – уже старенькие, их надо беречь а не грузить своими болячками. Все же другие, как тени проходили мимо, и не способны были согреть или вылечить страдающую душу. И я стал лечиться… народным средством – а что делать? Одиночество и тоска бывают непереносимы.
       Я жил и жил, ждал и ждал: год, два и три… а они, те, кто ушли, всё не возвращались. Я ещё надеялся и ждал, когда, вдруг, произошли события, объяснить которые я могу лишь себе, лишь теперь и с незначительной степенью вероятности. Началось всё неожиданно и страшно… и началось с моего соседа из дома, что слева… Эдик – так звали его. Почти ещё мальчик, лет двадцати двух, он всё никак не мог работу найти и, потому, часто ходил грустный и озабоченный. У него была семья: жена и крохотный ребёнок – не сложно понять, как чувствует себя мужчина в такой ситуации. Но тут ему, наконец, повезло: его приняли в ГАИ, дорожным инспектором. Вот Эдик наш повеселел, щеголял новой формой и белой портупеей.
      Хоть и не был я ему роднёй, а был его удаче рад.
      И, вдруг… Эдик умер. Закрылся в своём гараже, выпил бутылку водки и завёл отцовскую машину. Может, случайно… может, погреться хотел?..
     Прошло месяца три, и опять умер сосед, из дома, что через дорогу. Это был мужчина сорока шести лет, близкого мне возраста, и мы с ним не раз говорили о том, да о сём. Он сам мне как-то рассказал, что у него рак лёгких, но застали болезнь в ранней стадии, и он надеется… он тогда на что-то надеялся. А что ему оставалось? Да только Смерть не забыла о нём. Пришла и забрала... Смерть его, нас огорчила, но никого не удивила. Все знали и ждали.
      Ещё через каких-то, два с небольшим месяца, умерла пожилая женщина из соседнего дома, теперь уже справа. И в том тоже не было ничего удивительного или необыкновенного – там проживала сильно пьющая семья, а к таким смерть заходит чаще. Вся их семья состояла из двоих пенсионеров - хозяина с хозяйкой, и их двоих взрослых, не желавших нигде работать, детей. Они постоянно пили, причём детки пили и чаще и больше своих родителей. Концы сводили за счёт пенсий стариков и подсобного хозяйства: коров и свиней. Однако, по моим наблюдениям, работали на хозяйстве в основном старики. И вот, после одного из таких застолий, кормилицы-то и не стало. А я уже стал замечать какую-то закономерность в этих печальных событиях: все случаи происходили в непосредственной близости, за соседским забором. Хотя всех их я хорошо знал, и меня их смерть болезненно задевала за живое, однако всё происходящее ещё никак не прикладывал к своей жизни. Мол, случайные совпадения…
      Вскоре, однажды, глубокой ночью, когда Луна светила почти как Солнце, я пережил в своём доме нечто, чего со мной никогда ранее не случалось, и что, в общем, потрясло меня. А было так: сквозь сон я, вдруг, почувствовал на себе чей-то взгляд, упорный, оччень материальный и враждебный. Ощущения незащищённости и страха тугими струнами заколотились во мне.
       Я лежу, я ещё расслаблен и неподвижен, но мозг уже полностью включился. Позиционируюсь-собираюсь. Не открывая глаз, не подавая признаков, что уже не сплю, лёжу на левом боку, повернувшись лицом ко входу в спальню. Оттуда, чувствую, и опасность. Слегка приоткрываю левый глаз и вижу: дверной проём, через который вливался серебристый поток лунного света из зала, и замечаю там что в проходе, кто-то стоит, прислонившись к косяку двери. Он хорошо освещён этой яростной Луной, он внутренне расслаблен, и в нём чувствуется сила и решимость. Я почти в панике, шансов выстоять в поединке у меня мало: я лежу, без оружия, а он наверняка с ним, и он готов. Лихорадочно работает мозг: сначала я решаю, что вечером забыл закрыть засов на входной двери в дом. Однако, во дворе у меня два здоровенных пса, а они бы не пропустили в дом этого. Кто он? Почему-то я его не узнаю…
       Он не очень высокого роста, и у него неправильные пропорции. Пытаюсь сквозь чуть приоткрытое левое веко рассмотреть его: силуэт чёткий, у него жутковатое, не похожее на человеческое лицо и, кажется, есть борода. Тишина совершенная - все спят, даже окрестные собаки. Что мне делать?
      Решаю для себя: он ещё не заметил, что я проснулся и лучше мне первому начать. И я прыгаю в его сторону, оттолкнувшись от постели всеми своими конечностями, и пытаясь ударить его правой ногой. Но я не учёл одного – на мне одеяло. Оно, в момент броска, запуталось на левой ноге и, махнув крылом, падает с кровати, а я – сверху на него. Вскакиваю с пола, весь на взводе, я готов сражаться, но рядом – никого. Пробежался по дому, включая везде свет – никого здесь нет. И двери на засове, и тишина.
     Утром рассказываю о происшедшем приятелю, на мой взгляд, умному и знающему врачу-невропатологу, а он говорит: была атака. Откуда – не ясно – говорит, но была.   
     И вот, проходит недолгое время, и умирает сосед из дома позади, с которым соседствовали мы огородами. Но этот не пил и не курил, ему было чуть за шестьдесят, был спокойный и уравновешенный. Соседи после говорили, мол, сердце.
     Может и сердце… а что будет у меня, ведь теперь я понимаю: следующий – я. Круг замкнулся. А больше здесь никого нет. Или просто меня отсюда гонят.
     И я начинаю торопливо продавать дом. Суечусь, собираю документы, даю объявления. Может, успею? Но это не просто – продать дом.
      А время идёт, оно не ждёт. Я – в ожидании наихудшего…
      А оно приближается, оно крадётся на мягких лапах, и я его жертва – я это знаю. Однажды, вскоре после смерти последнего соседа, ночью я подпрыгиваю в своей постели от сильнейшего, прямо громового, удара в стену – будто снаряд ударил! Мой кот Джимми (взрослый уравновешенный кот, со мной не пьёт принципиально, а значит и глюков у него не может быть), так с пробуксовкой он кидается в подпол – спасается, сука! И меня бросил! А я замираю, заледенев, сидя в постели и глядя вытаращенными глазами в тот угол, куда пришёлся этот пушечный удар. Сижу посреди постели, жду продолжения, ну, землетрясения, конца света или чего-то подобного… но ничего больше не происходит. Мне потом говорили, что мог от мороза лопнуть брус в стене. Мог, наверное… но, понимаю – цену на дом надо срочно снижать…
      Всё-таки я продал свой дом. Успел. И переехал в соседний шахтёрский городок, Черногорск называется, поближе к маме. Она, бедняжка, уже долгие годы тяжко болела, и я сильно нужен был ей.
      Прошло несколько лет в трудах и заботах, жизнь текла своим чередом. А потом ко мне опять пришло горе – она умерла, моя мама… Конечно, я понимал: так - должно быть. Дети должны хоронить родителей – это правильный ход вещей. Но понять – одно, а пережить самому – другое. И я попал в сумеречную зону, где не хочется есть, а хочется только пить! Где не хочется говорить, но хочется думать. Оказалось, что мне, взамен моих утрат, ничего и не пришло, и ничего не появилось в моей жизни. Может поэтому, и переносил я свои утраты очень тяжко и постоянно мучительно страдал от одиночества. Я ещё не понимал тогда, что одиночество, возможно, это необходимое условие появления чего-то другого… Взамен отнятого.
      А голова всё работала и работала, рождались мысли, и у меня появилась потребность – сказать. И я засел за комп, чтобы записать то, что рождается во мне и то, что приходит ко мне откуда-то: мысли, идеи, знания…
      Знания? Откуда-то? Не бред ли это…
      Ну а сны, предвещающие будущее – откуда? Это ведь для нас не секрет, что они бывают? А зашифрованные послания потомкам в грядущие века от многих пророков, от Нострадамуса, например. Послания, подтверждавшиеся не раз и не два – откуда они? А точные и необъяснимые знания Ванги и других таких же, проверенные тысячи раз – откуда это? И многое, многое другое имеющее место быть в нашем мире, перед чем, все учёные мужи лишь беспомощно поднимают руки – откуда всё это…
...........................

     СОН  ВТОРОЙ – как будто ПРОРОЧЕСКИЙ…

     Огромное, возможно, студенческое, общежитие. Этажи, коридоры, оббитые края бетонных перегородок, окрашенные дешёвой и тёмной масляной краской, бесчисленные, в безобразном состоянии, комнаты. Тьма народа: девки, парни. У всех свои дела, разговоры, свои взаимоотношения, свой мир. А я – один в этом мире. Совсем один. Я хожу из комнаты в комнату – все они не заперты, меня не гонят, но я – никому здесь не нужен и не интересен. Я вне этого мира, я - чужой. Как будто бродячий пёс, зашедший с улицы. Вечер внезапно переходит в ночь.
      Просыпаюсь – светает. Безобразная железная кровать, застеленная грязным, дано не менянным, цветастым бельём. Как я здесь? Кто это рядом со мной спит? Какая-то девка – не знаю её. Зачем я здесь и как сюда попал, в эту незнакомую общагу? Вопросы, вопросы… Встаю, иду тихонько по комнате, в которой четыре или пять кроватей, и на каждой спят по нескольку человек. Везде грязь и безобразие. Морки какие-то.
      Выхожу в коридор – пустота, никого. Все спят. Иду, осматриваюсь: коридор длинный, унылый, обшарпанный, еле освещённый. Иду-бреду: никого, тишина. Лестница передо мной. Спускаюсь по ней на первый этаж, чего-то ищу. Понял чего – туалет.
     Первый этаж, больше похожий на разоренные войной руины – всё запущено, всё в развалинах. Когда-то этот этаж, был, видимо, техническим: весь его занимают какие-то кладовые, грязные душевые, бойлерные – на стенах толстые трубы. Но мне нужно другое. Нашёл, вот он – туалет. Общий туалет.
     Вхожу - огромный зал: высоченные потолки, серые бетонные стены и пол в крупную жёлтую и коричневую клетку. Множество кабинок без дверей - в ряд, вдоль одной стены. С десяток писсуаров - продолжают этот строй.
       И поразительное безобразие везде, куда не кинешь взгляд. Здесь, видно, никто и никогда не убирал. Почти сплошные озёра мочи и дерьма – везде: и в унитазах, и под писсуарами, и посереди этого зала. Я стою, озираясь, поражённый увиденным, не зная, что мне делать.
       И тут, вдруг, вижу, как ужасающе огромная, могучая рука спускается откуда-то сверху, из странно колышащегося, как облачная пелена, потолка. Эта невероятная, невообразимая длань хватает меня и вздымает с ужасной силой вверх. Я чувствую себя щенком в этой руке и вижу, как загаженный пол быстро уплывает вниз. Животный страх сковывает меня, и я замираю, парализованный им. А рука держит меня за шиворот под самым потолком. Вернее под тем, что снизу казалось потолком, а здесь я вижу, что это серая подвижная поверхность похожа на нижнюю кромку тумана. Я жду, замерев, полный ужасных предчувствий.
        И вот – предчувствия оправдались: рука выпускает меня, и я лечу лицом вниз туда, где ждёт меня клетчатая, жёлто-коричневая смерть среди этой мерзости. Лечу очень реально. Мне так страшно! Я вижу, как загаженная поверхность пола стремительно мчится на меня, выставляю перед собой руки и пытаюсь сдержать рвущийся крик. А он – неудержим: А-а-а-х-х!! Со всего маху бьюсь носом, скулой и надбровьем об этот загаженный, мерзкий жёлто-коричневый пол. Страх боли перемешался с реальной болью в ушибленном колене и лице… И жуткое омерзение, желание вскочить и избавиться от этой налипшей на меня гадости – всё смешалось и закипело во мне.
       И я, с содроганием, в ужасе - проснулся…
               
           СОН  ТРЕТИЙ – ВЕЩИЙ.

      … Церковь православная. Полумрак. Мы стоим с ней, с той, которую люблю, перед образом. В руках у нас зажженные свечи. А она – вся в белом. Как невеста...
      И вот, здесь в церкви, стоя с ней под образами, я хочу проверить мои, терзающие меня догадки. Я мысленно обращаюсь к Богу и прошу у него: «Дай мне знак, Господи! Открой мне – Ты знаешь, о чём». Затем я оборачиваюсь к ней, к милой своей, смотрю в её широко раскрытые, небесной голубизны глаза, которые так люблю. И тут, вдруг, замечаю, что её свеча – потухла. Она не горит более и от неё поднимается лёгкий, сизый дымок… Вот и ответ на мой вопрос. Услышали, значит, там…
      Таков был сон, и был этот сон накануне её приезда. Да и не сон это, а – знак. Знак, как ответ в диалоге. И я ему, конечно, поверил – а как иначе... Но… слаб человек. Он просит правду, но не может принять её. И тогда он хочет, чтобы его обманули. Так и я хотел, потому что боялся потерять её. И, надеясь на этот обман, я пригласил её в церковь, когда она вернулась.
      И она согласилась…
      И всё, как тогда, как будто – дежа-вю.
      Православная церковь. Полумрак. Мы с ней стоим перед образом. У меня и у неё в руках незажжённые свечи – я их купил. Я зажигаю свою - от свечи, горящей под образом, а она уже – от моей. Я ставлю свечу на подставку, в крепление, а у неё – гаснет. И она снова зажигает от другой свечи и ставит её рядом с моей. Я, уже понимая, что ответ мне дан, но продолжаю свой обряд. Я клянусь перед иконой, что был верен ей. К моему изумлению, она делает – то же.
     Я – поражён. Я ведь знаю о ней, и Он – знает. Смотрю на неё и говорю: «Смотри! Если не так, у тебя могут быть большие проблемы…» И она, с окаменевшим лицом и застывшими, дивного фарфора, глазами, отвечает мне жестяным голосом: «Ну, это – мои проблемы!»  Вот так.
      Я перестал спать, не мог писать и разучился жить… Все мысли о ней и изгнать их – не могу. Все они горше горького. Единственное спасение от них – мой спортзал и там – до изнеможения.
      Но всё терпеливо ждёт меня дома, когда я возвращаюсь туда, в свою холостяцкую квартиру. Она – стала мне, как тюрьма. И тут спасения другого нет, кроме стакана. Понимаю, что так нельзя. Знаю, чем это может закончится: схоронил уже нескольких родственников – сторонников этого пути. Но со стаканом, как и они мне говорили: значительно легче…
      Ослаб я. Не телом, но душа совершенно оголилась. Она опять где-то потеряла кожу, и оттого любое прикосновение к ней – боль...  Я уже не раз терял и должен бы закалиться или приобрести иммунитет в виде слоновьей кожи. Но ничего этого нет! Она оказалась голая и беззащитная, как улитка, потерявшая панцирь.
        Как же так: я ведь знал, с самого начала - мне даны были эти знания, что будет именно так, что я потеряю её и что другого не будет. Так чего же я теперь такой растерянный и несчастный? Но я опять - в нокдауне: ещё стою, но уже ничего не вижу и весь в собственной скорлупе, заполненной до краёв переживаниями. Уже несколько месяцев – одиночество. Иногда – пишется, иногда – нет. Куски разбитого стекла в душе – обросли плотью или коростой и уже не так больно ранят. Сага – готова – так мне кажется. Не сильно весёлая получилась моя история. Как, впрочем, не очень весело устроена и сама жизнь. Вечер. Кручу-верчу разные мысли, и засыпаю…

...................

      СОН  ЧЕТВЁРТЫЙ  -  И ТОЖЕ  О  «ШОКОЛАДЕ».

     Кругом горы, поросшие лесом, не очень высокие, но достаточно крутые. Между ними встречаются долины, тоже, под стать горам, больше похожие на лощины. Я еду на небольшом стареньком автобусе, типа Паз. В салоне, вместе со мной, едут куда-то с десяток парней и девок. Они болтают друг с другом – им весело. А я один, как всегда. Сижу на боковом сидении, предпоследнем вдоль правого борта. Слева кто-то сидит, но я не смотрю на неё – мы не знакомы и не нужны друг другу. Куда я еду и зачем – не знаю. Знаю только, что надо ехать. Есть какая-то цель, там – впереди. На месте пойму.
      Заезжаем в какую-то деревеньку. Она маленькая – десяток грязных изогнутых улиц. Только и сама долина, как ущелье - ещё меньше деревни. Поэтому деревенские домики – домами их нельзя назвать, громоздятся на холмах. Улочки узкие и кривые, как кишки. И по этой улице может проехать только одна машина, это видно по глубокой колее между плетнями и заборами.
       Вот по такой улице наш автобус добирается до центра поселения. Центр этот расположен на вершине одного из холмов и отмечен дощатой, некрашеной, автобусной остановкой. Всё очень ярко и ясно вижу.
       Тут все выходят из автобуса, чтобы размяться, но водитель нам объявляет, что мы должны спуститься с этого холма самостоятельно, то есть, пешком. Он объясняет, что снег тает, а местная почва - глинистая и скользкая, что автобус может на таком склоне понести, и мы все можем разбиться. Он нас убедил. Он показал нам пальцем, где он будет нас дожидаться, и по какой из улиц нам лучше спускаться. Но я почему-то решил, что этот пологий и долгий обходной спуск мне не подходит. Улица слишком длинная и грязи на ней – по колено. И я пошёл другой дорогой – короткой.
       Это был очень узкий, извилистый и круто спускающийся переулок. Настолько узкий, что там не было следов машин, а посередине его протекал крохотный ручеёк. Видимо ручеёк этот был ровесник улицы и за годы проделал для себя глубокое и узкое русло посереди переулка. Вот я и двинулся по берегам этого ручья, перепрыгивая с одного берега на другой, когда становилось слишком скользко.
      Вскоре я понял, что зря сюда пошёл. Обнаружилось, что у местных жителей принято вываливать навоз коров и свиней за изгородь – прямо на улицу. Сначала шёл, как будто, нормально, придерживаясь рукой за плетни и заборы, стараясь не соскальзывать в ложе ручья. Но идти оказалось трудней, чем я ожидал: ноги постоянно съезжали с глинистых и заваленных слоем навоза склонов в ручей. Да ещё и плетень раскачивался, не выдерживая моего веса.
      И тут я стал думать, что при таком темпе, на автобус-то я не успеваю. А они не заметят моего отсутствия, или просто не захотят ждать, и уедут. И я останусь в этой глуши без денег, «в полной безнадёге и очень налегке», не имея возможности никому ничего сообщить… да мне, как будто, и не к кому обращаться за помощью.
      Вот и выходило, что отстать от автобуса для меня – это катастрофа.
      Да ещё этот проклятый плетень: целое его звено оторвалось и упало. И я, чтобы не упасть ничком во всё это – под ногами, встал на четвереньки. Только руки разъехались на скользком склоне, и улёгся я грудью на край ручья и, конечно, весь, с ног до головы перемазался…
      И тут я побежал вниз сколько мог быстро, при этом оскальзываясь, падая, вставая, и уже не обращая внимания на чистоту своей одежды, рук и ног. Я бежал и думал: может я и успею туда, к автобусу! Но ведь меня не впустят в него, такого – пришла мысль. И, наверное, будут правы.
      А я бежал и падал, вставал, и снова бежал, понимая, что я проиграл. Что никуда я дальше этого места не поеду и останусь здесь навсегда…
      От отчаяния я проснулся. Уселся в своей постели, обдумывая послание и стараясь понять: что оно означает. За окном бледнел рассвет, уходила ночь – время откровений, время рождения и открытия тайн. А на её место спешил на всех парах день, чтобы подхватить нас, закружить-завертеть, вбросить, как шайбу, в чью-то игру…
      Как хорошо умирать в своей постели – впервые подумал я!
      И ещё одна мысль родилась - наверное, старею…
      Ну а насчёт снов и примет…  Посмотрим, посмотрим…

      Апрель, 2006 год.