Глава 27. Несносные женщины. Неидеальный мужчина

                Мина

 Карета неспешно движется по ухабам. Я равнодушно смотрю в окно. Снова накрапывает дождь. В нашем Лондоне солнце – такая редкость, что скоро мы совсем отвыкнем от его света.
 Мне скучно и крайне противно на душе. Такое ощущение, будто я совершила какое-то преступление. Еще и дождь ни на мгновение не прекращается, хоть нет уже сил слушать его слезы.
 Я придирчиво осматриваю себя. На мне новое платье из шелковой ткани. Мне очень захотелось добавить ярких красок. Поэтому я распорядилась, чтобы ткань была солнечной. Все-таки сейчас, как никогда раньше, я страстно скучаю по солнцу.
 Платье очень простое, никаких рюшей и кружев. Никогда не понимала, почему я обязана носить все эти глупые атрибуты, предписываемые женскому полу. Мужчинам в этом плане значительно легче. Им по крайней мере, не нужно притворяться слабыми, когда внутри тебя столько силы и страсти, как, например, у меня в душе.
 Мне все равно не нравится платье. Его я выбирала для Александра. Я была уверенна, что он не откажется поехать со мной в оперу, ведь  и он ее так любит. Со времени страшной ночи, когда его машина была разрушена, прошло уже достаточно много времени, и я была твердо убеждена, что пора уже покончить с его затворничеством. Я заранее достала билеты, выбрала новый образ, но когда пригласила его, мой возлюбленный лишь устало вздохнул. Из его уст я услышала твердое: «Нет, я не поеду, у меня нет желания развлекаться. Но ты, любимая, можешь ехать».
 Я стояла посреди его кабинета и чувствовала, как что-то обрывается внутри. Смотрела на него и не могла поверить – ну вот, опять. Тот, кто клялся никогда не оставлять меня в одиночестве, снова оставил меня одну. Что я чувствовала в тот момент? Если бы я знала! Мне было обидно, больно, и вместе с тем – очень горько. Впервые мне страстно захотелось вернуться в прошлое, и не бежать к нему, сломя голову, через весь Лондон, чтобы узнать, жив ли он после своего публичного уничтожения. Это было всего лишь мгновение. Но я успела пожалеть о том, что во имя своей пылкой страсти пожертвовала своей определенной и предсказуемой жизнью, которую бы мне гарантировал брак с Джонатаном.
 Я смотрела на Александра обиженными глазами, и мне хотелось заплакать в подушку. Он хоронил себя в своем склепе и меня тоже. В какой-то момент я подумала, что, наверное, тоже не пойду в оперу. Но я измучилась от тоски по солнцу, по свету, мне хотелось жить, а не прозябать в склепе, каким бы он ни был уютным.
 И я поехала. А сейчас смотрю на дождливый вечерний город из окон кареты, совсем не горя желанием видеть спектакль, который сегодня покажут.

      Джейн

 Я выхожу из кареты. Верный Хоукинс несет за мною зонт, дабы блестящая леди Уизерби не попала под дождь. Откровенно говоря, ехать в такую погоду куда-нибудь – жуткое извращение, но я и так бесконечно нарушаю правила, чтобы не соблюдать еще и этого. Я сжимаю пальцы в кулаки. Ох, надеюсь, хоть так мои руки немного согреются.
 Следить за тем, чтобы не намочились волосы, чтобы не испортилась прическа или не измялось платье и регулярно выходить в свет с бессменной фальшивой улыбкой на устах – вот единственное, что дозволено делать богатым леди. Я, правда, исключение из этого правила, поскольку позволяю себе – о, ужас! – распивать чай в любое время и мужчин всегда выбираю сама. А, ну и еще я не ношу больше траура. Не горю желанием лицемерить, как все в этом змеином логове под названием «высший свет» и показывать, какой мы с милордом Уизерби были добропорядочной семьей.
 Я захожу в зал. Ничего нового. Все сливки этого насквозь прогнившего общества оказались здесь. Скучно, предсказуемо и старо как мир. Хоть бы раз предпочли остаться дома, а не выгуливать новые платья и хвастаться новыми портсигарами. Впрочем, я не лучше их всех. Такая же жуткая лицемерка. И самое страшное, что я безбожно вру самой себе.
 Проходя к своей лоджии, я вижу пару знакомых дам. Старые мегеры слетелись сюда, словно сороки, на блестящее. Ну конечно, нужно же показать тщательно замаскированные морщины и отвратительную стареющую кожу и лицемерить, как на самом деле все безоблачно прекрасно. Вот и Марта Моллинс, жена владельца обувной фабрики, растянувшись в фальшивой улыбке, протягивает мне навстречу костлявые руки для объятий. Что ж, Джейн, готовься врать, благо, тебе не впервой.
 - Джейн, дорогая! – щебечет она и касается моей щеки краем губ. Ох, какой у нее отвратительный удушающий парфюм, морщусь я, но на моем лице играет вежливая улыбка. И я покорно выдавливаю из себя самым сладким голосом, на какой только способна:
 - О, Марта, милая, чудесно выглядишь! (наглая ложь, выглядит она, как старая протухшая селедка). – Как твой дорогой супруг? Я давно его не видела.
 - Мой дорогой Уилл все болеет. Недавно его печень и вовсе сошла с ума. Я отправила его на воды в Суррей.
 - Ох! – без притворства тяжело вздыхаю я.  Это действительно печальная новость, учитывая то, что старик Уилл  делает роскошные туфли, одна пара которых и сейчас на мне. Потеря любимых туфель для леди – все равно, что пытка в городской тюрьме. Ну да ладно, мне вовсе не до ее трагических историй, поэтому, пробормотав еще несколько банальных слов вежливости, я,  наконец, направляюсь, к своей лоджии.
 На моем пути встречаются несколько блестящих молодых людей. Надо же, Джейн, а ведь это – возмужавшие сыновья приятелей твоего достопочтимого мужа. И даже они, с удовольствием замечаю я, забывают смотреть мне в лицо, привлеченные гораздо более приятным зрелищем – моим декольте. Ну конечно, дорогая. Какие бы бури не проходили в твоей жизни, но грудь – это единственная неизменная ее составляющая.
 Я сажусь на свое место. Лоджия очень комфортная. В прошлый сезон я была в ней не одна и занята делами куда более приятными, нежели слушание глупых песенок актеров. В моем сердце что-то закололо. Я с силой сжимаю руками голову: нет, нет, не думать об этом. О чем угодно, только не об этом! Еще раз подумаю – точно сойду с ума.
 Тяжело вздохнув, я достаю бинокль и смотрю на сцену, где вот-вот начнется самый скучный спектакль в моей жизни. И я досижу до конца. Одна.

              Александр

 Я уныло смотрю в окно и таю в себе тяжелый вздох. Как же я измучался вечно скрываться от солнца. Хельсинг подарил мне эту возможность на несколько коротких мгновений и кощунственно отобрал, кичась своим величием.
 Я счастлив с Миной, но не могу не замечать, сколько боли и загадок таится между нами. Откровенно говоря, я жутко боюсь разоблачения. В этом дошел уже до кощунства – стираю ее память, лишаю ее сознания. Всякий раз в итоге заставляю себя мерзко врать.
 От себя не скроешься, Грейсон. Не спрячешься под маской блестящего светского щеголя. Не замаскируешь клыки под улыбкой истинного джентльмена. Ты-маска, а внутри тебя – чудовище, которое требует крови.
 Ты можешь сколько угодно бежать от себя, но тщетно. Потому что совсем скоро придет тот час, когда неуемная жажда крови в тебе вновь убьет сотни тысяч невинных людей. У тебя не будет иного выбора.
 Я зря наивно полагал, что мы достанем Хельсинга, или хотя бы выйдем на его след. Этот безумный доктор как сквозь землю провалился, нигде его нет. Я знаю, что он жив, меня до сих пор по ночам преследует его запах. Но – не знаю, где он и какого очередного монстра выпускает наружу. У этого чокнутого был ключ к моей нормальной жизни – лекарства, позволяющие мне гулять по солнцу и не питаться кровью, если их принимаешь в достаточном количестве. Исчез Хельсинг – не стало и вакцины. И моя жизнь разрушилась. Только и остается, что наблюдать за тем, как рушиться моя жизнь, с трудом собранная из осколков тяжелого прошлого. У меня отобрали надежду.
 Я сажусь за стол. Надо признаться, сегодня я особенно сентиментален. Иногда (то ли в силу возраста, то ли от пережитой и вновь обретенной любви), я становлюсь излишне сентиментален. Думаю, самое время излечить свою раненную душу усладой для нее.
 Я достаю из нижнего ящичка маленький голубой шарик и кручу его в руках. Мне говорили, что я могу посмотреть через него, что происходит в любой точке города. Сейчас проверим, что за чудо такое прислали мне друзья из Черного Ордена. Они никогда не подводили меня раньше, не думаю, что расстроят теперь.
 Поводив пальцем, я все-таки останавливаюсь на Лондонском оперном театре. О, в этом зале есть то, что представляет наибольший интерес для меня и я уже предвкушаю радостное событие.
 Среди шумной и пестрой толпы, коротающей последние секунды до начала спектакля мелькает кровавое платье Джейн, и я останавливаю на нем мимолетный взгляд. Ничего нового: снова роскошное декольте и поджатые красные губы. Она так оголяет грудь, наверное, только для того, чтобы ни при каких обстоятельствах не обнажить душу. Волосы роскошными волнами падают на плечи, один непослушный локон разметался по щеке. Холодные серые глаза смотрят на все со спокойным равнодушием. Выглядит она потрясающе. Впрочем, как всегда, ничего нового.
 Я ищу дальше. Не Джейн меня сейчас интересует. Я ищу ту, что вывела меня на свет и заставила полюбить его, хоть он и жжет. И вот перед моим взором предстает знакомое желтое платье.
 Мина. Моя прекрасная, нежная, ароматная, славная Мина! Моя умная женщина. При виде нее в этом солнечном платье, моя душа улетает вниз. Она не показывает, нет, но очень расстроена. Ее ореховые глаза смотрят на все с неподдельным равнодушием и я знаю, что это только моя вина.
 Любовь моя, что пахнет валашскими яблоками, разве знала ты, что обрекаешь себя на вечное проклятье, когда бежала ко мне, растрепанная и уставшая через весь Лондон после взрыва моей машины? С тех пор пять месяцев уже прошло, и ты окончательно превратилась в затворницу, в такую же узницу, как я сам.
 Она все еще ждет, что однажды мы сможем выходить в свет. Она списывает мое нежелание появляться на публике на то, что я устал, убеждает себя, что мне нужно время, дабы излечиться после крушения. Моя драгоценная возлюбленная, разве я могу ей рассказать, что, появись я где-нибудь на публике, первой, кто наверняка придет за мной с инквизицией, будет ее подруга Люси? И блестящая леди Джейн, которая разорвет нас на клочки, гонимая уязвленным самолюбием и женской ревностью? Просто чудо, что она не наслала еще на Карфакс своих людей, и они не захотели нас прикончить. Отвергнутая женщина способна на все.
 В моем сердце что-то дрогнуло при мысли о том, что Мина совсем одна грустит в опере, а не наслаждается спектаклем. Я не могу сопровождать ее туда еще и потому, что, будто назло, сегодня весь день изумительно ярко светит солнце. Даже вечером не уступает своих позиций, а ведь на улице осень. Сейчас я, как никогда раньше, хочу жить, а не превратиться в горящий уголь.
 Но когда она ушла одна, расстроенная, когда смотрела на меня своими чудесными ореховыми глазами и не торопилась откидывать со щеки небрежно выпавший из прически локон, я проклинал себя за то, что оставляю такой бриллиант померкнувшим в одиночестве. Моя чистая, прекрасная Мина будет одна отбивать от себя грязь лживой знати, пока я прячусь тут, как трус. Никогда мне еще не было так стыдно. Я, бесстрашный воин, защитник христианства, гроза мусульман, теперь не могу защитить любимую женщину, как когда-то не смог сохранить Илону.
 Я безотрывно смотрю на нее, на ее тонкие пальцы и стройную шею с нежной жилкой сбоку, что всегда так страстно манит меня к себе. В этом желтом платье она – солнце. И даже это солнце не светит для меня.
 Мина опустила голову и сжала пальцы в болезненный комок. Если бы у меня было сердце, оно бы просто разлетелось сейчас на миллионы мелких осколков. Моя великолепная красавица проводит еще один вечер без меня, увы, далеко не последний в ее жизни. На что же я обрек ее, черт побери?
 Я закрываю глаза, ложа шар обратно в стол. Видение гаснет. На сегодня с меня хватит.
 Прости меня, Мина.

  Джейн

 Боже, да как же жмет этот проклятый корсет! Мне совершенно нечем дышать. Еще и волосы падают на щеки, ужасно раздражают.
 Я закрываю глаза: тихо, Джейн, тихо. Сохраняй самообладание. Ты справишься.
 Если бы моя дорогая Эмилия смогла сегодня быть здесь, а не очутилась у постели болеющей дочери, мне, возможно, было бы немного легче. Мне всегда спокойнее, когда она рядом. У нее теплые руки и мягкий голос и ее улыбка дает мне надежду на то, что когда-нибудь я все же выберусь из Тьмы, куда так стремительно падаю.
 Никогда не любила оперу. Да что там скрывать, вообще ничего не люблю, кроме чая, секса и своей работы. Но мне нужно регулярно показываться в обществе, дабы оно не вычеркнуло меня, как последний день в календаре.
 Сейчас же опера стала и вовсе невыносимой пыткой. Я снова сижу в своей лоджии, как еще недавно, но теперь меня уже не мучает предвкушение ЕГО прихода. Теперь меня мучают воспоминания. Сколько бы не бежала от них, они преследуют, настигают и вновь врываются в мою реальность.
 Провожу случайно рукой по подлокотникам – обдает жаром память прикосновения его холодных пальцев на моем запястье. Машинально прикусываю губу и готова сгореть – о, Боже, нет! Его язык, слизывающий тонкую красную нить с уголков моего рта. О том, что делается у меня ниже пояса, даже себе не могу рассказать. Как можно забыть о мерзком Грейсоне, если возбуждают даже воспоминания о нем? Боже, когда закончится эта пытка?
 Локоны несколько выбились из прически и щекочут мне шею. Грейсон откидывал мне волосы со щеки, и целовал ее. Такой простой жест, но ни один мужчина этого делать не умеет, кроме него.
 Боже, Джейн, перестань, ломаю я себе пальцы. Если бы такое было возможно, я бы еще и закричала на весь театр. К черту артистов, пусть хоть кто-нибудь выслушает, наконец, о моей боли!
 Понимая, что если так продлиться еще хоть несколько секунд, вообще обезумею, я начинаю рассматривать богему, что сегодня распространяет свое зловоние в театре в бинокль. Довольно скучное занятие, причем, всегда, но куда занимательнее все же, чем слушать в сотый раз заученный наизусть монолог Принца Датского.
 Вон, голова миссис Соулз в третьем ряду. Что с нами делает время? Некогда первая красавица балов моей юности, она уже вся седая. И меня не пожалеют эти часы жизни. На ее мужа, мистера Соулза, вообще смотреть жалко. Такой поджарый, стройный мужчина, что из чувства признательности, а может, и отцовской привязаности когда-то танцевал со мною, дебютанткой, на балу, где меня впервые представили моему будущему супругу, столь остроумный шутник, он похож на сморщившуюся грушу сейчас.
 О, а вот чуть поодаль от Соулзов их очаровательные племянницы. Девицы весьма неплохие собой, недурного характера и острого ума, ныне одеты, словно павлины, и смешали все краски радуги в своих туалетах. Почему молодые леди считают, что это так привлекательно, наверное, вечно будет для меня неразрешимой загадкой.
 Так-так, а кто это у нас в пятом ряду комкает свои перчатки?  Гора каштановых кудрей, кричащее желтое платье, молочные щеки… О, Всевышний, да это никак мисс Мина Мюррей – девица с оленьими глазами, на которые повелся блистательный Александр Грейсон.  Сидит, повесив свою умную голову, явно печалиться, что любимого тирана нет рядом, и никто не согревает эти пухленькие пальчики.
 Я убираю бинокль, кое-как положив его себе на колени, и до боли хрущу костяшками пальцев. Если бы мне дали хоть малейшую возможность, я бы сломала эту шею, и оставила бы ее труп прямо в лоджии. Потом бы Кольщик непременно посадил бы меня на кол, но все равно. Уже было бы абсолютно все равно.
 Я набираю в легкие побольше воздуха, пытаясь успокоиться. Не помогает. Я не могу сидеть вот так, сложив руки. Никакого самообладания не хватит. Думай, Джейн, думай, и можешь кусать губы сколько угодно, все равно некому, кроме тебя, слизать с них кровь.
 И тут в мою голову приходит прекрасная мысль. Почему бы не потренировать на ней мои новые способности, которые достались мне от моего любовника? Вот оно – спасение.
 Я снова смотрю на ее место. Мне не нужен бинокль, чтобы разглядеть эти грустные, каштановые букли. Ну, держись, Мина Мюррей! Сейчас у тебя будет своя опера!
 Я закрываю глаза, чувствуя, как меня уносит от этого места.
 Чужие мысли о любовницах, плохих служанках, нарядах, собаках, заползают в мои уши. Но это не то, что мне нужно, не то! И вот, наконец:
 «С Алексом явно что-то не так, и я должна выяснить, что именно»
 Я триумфально улыбаюсь. Да, это они!
 Мысли Мины Мюррей!


     Мина
 
  Я не слежу за оперой, хотя всегда ее любила. Мысли об Алексе, как червяк, точат и грызут мой мозг. Почему он отказался ехать со мною? Я уже даже сбилась со счету, в который раз. Он словно бежит не только от общества, которое предало его, но и от меня.
 Я клялась себе бесконечно много раз, что перестану думать об этом, но не могу. Все, что произошло со мною за последнее время, все, что случилось в ней, наталкивает лишь на одну мысль – что-то не так. С Алексом что-то не так.
 Сначала я гнала такие мысли от себя подальше. Но чем больше делала это, тем больше понимала, что это не паранойя, не бред и не навязчивая идея. Это-моя реальность, в которой я живу. Сегодняшняя ситуация окончательно уверовала меня в моей правоте. Потому что Алекс не просто отказался ехать. Он отнекивался так, словно бы его вели на костер Святой Инквизиции. В этом было не просто запредельное упрямство. Могу поклясться всем чем угодно и даже на Библии – в этом, прежде всего, был страх.
 Мой бесстрашный мужчина боялся со мною ехать. И боялся, как всегда, выходить на солнце.
 Это заставило меня окончательно уверовать в то, что с Алексом что-то не так.


 «Да это с тобой все не так, Мина. Ты только и умеешь, что истязать себя и всех вокруг, а потом удивляешься, почему у тебя почти нет друзей»

 Чтобы не подскочить, я сильнее вжимаюсь в кресло, на котором сижу. Что это было?
 
 «Синий чулок. Харкер был с тобой только потому, что ему нужна была личная свобода, а такая чокнутая, как ты ее давала, потому что занималась только своими лягушками и их распинанием. А Алекс уже заскучал с тобой. Наверное, наслаждается жизнью, пока ты тут».

 Я осторожно оглядываюсь по сторонам. Я что, схожу с ума? Уверенна, как никогда, что это сказал кто-то за моей спиной. Но это же бред, все наслаждаются оперой!
 Я набираю в легкие побольше воздуха и резко выдыхаю. Нужно успокоиться. Все это потому, что я слишком сильно нервничаю из-за всякой ерунды. Не пристало быть такой любой девушке, а тем более – врачу. Так скоро я в ведьм и вампиров поверю.

 «Действительно, зачем в них верить, если можно просто жить с ними под одной крышей?»

 Я с силой тру виски. Да что же происходит. В последнее время я впадаю в крайности. Слишком много думаю, слишком мало ем, слишком интенсивно работаю. И еще много чего делаю слишком. Кажется, так мне мстят мои нервы и мой расшалившийся организм. Нужно отдохнуть.
 Я закрываю глаза в попытках расслабиться. На несколько секунд это удается, по телу даже разливается блаженное тепло. Все-таки, музыка на меня действует всегда прекрасно. Нет лучшего лекарства для нервов и души.

 «Наслаждайся, скоро это будет единственной радостью. Когда Грейсон заскучает и уйдет от тебя к кому-нибудь ярче. И стройнее».

 Боже, что происходит? Я осторожно оглядываюсь по залу, стараясь не вызвать подозрительных взглядов в свою сторону. Голова вдруг начинает жутко болеть. Просто разрывается. Это что ж такое? Кажется, сосуды барахлят. Уж точно не мигрень, по -крайней мере.
 Перестань себя накручивать, Мина, повторяю я себе. Ты никакой не синий чулок и вам с Алексом хорошо вместе. Ты счастлива. И никакие размолвки этому не помешают. Он не раз доказал тебе своей любовью, страстной и горячей, что ты привлекательна и желанна. Он любит накручивать на палец твои локоны, и  говорит, что у тебя красивые, ореховые глаза. Какие еще доказательства любви тебе нужны?

 «Ну да, глаза. Мужчина всегда говорит о красивых глазах, когда женщине больше нечего показать. Чем ты собираешься держать его, Мина? Кудрями? Его любовь горяча, а вот ты только и делаешь, что лежишь, как бревно, и молчишь, хотя тебе хочется кричать от наслаждения».

 Нет, это невозможно, закусываю я до крови губы. Надеюсь, скоро спектакль закончится и я поеду домой. Я, кажется, и вправду перетрудилась, нужно как следует отдохнуть.
 К моей радости, вскоре занавес закрылся. Я даже не заметила, как пролетели эти два часа, так была поглощена своими мыслями. Когда я встаю, то хватаюсь поначалу за поручни кресел, так нехорошо себя чувствую.
 Такое чувство, как будто из меня высосали все силы. На ватных ногах я добираюсь до холла. Мне скорее нужно подышать, иначе упаду в обморок. Вокруг меня суетятся люди, каждый ища свои вещи, дабы ехать домой. Скоро и я получу свое пальто и наконец, поеду в Карфакс. Нужно быстрее лечь спать, иначе совсем измучаюсь.
 Я апатично стою в очереди за верхней одеждой. Иногда отвечаю на приветствия, но только когда ко мне обращаются первыми. Даже улыбаюсь, кажется.
 Когда я совершенно случайно поворачиваю голову к залу оперы, замираю на месте. Навстречу мне идет леди Джейн Уизерби, та самая женщина, с которой Алекс приходил на нашу с Харкером помолвку.
 У меня перехватывает сердце. Она одета в кроваво-красное платье, с темно-бардовыми вставками. Не нужно быть великим знатоком моды, чтобы понять, насколько роскошный туалет. Он облегает ее фигуру так, что хочется покраснеть. Леди Джейн же идет с гордо поднятой головой, на ее полуоткрытых кровавых губах держится легкая улыбка и она чуть усиливается всякий раз, когда кто-то забывает смотреть ей в лицо, прикованный гораздо более привлекательным зрелищем – ее грудью, что она несет с гордостью, будто трофей.
 Золотистый локон упал ей на щеку, и она небрежно его откидывает. Подойдя ко мне ближе, и пропев медовым голосом гардеробщице, она забирает свое пальто и шляпку, аккуратно одевается и выходит на улицу.
 Внутри меня что-то рушится  и падает к ногам, вниз.
 На улицу я выхожу совершенно разбитая и кутаюсь в манто. Стало зыбко, а под ногами шуршит листва. Я сажусь в карету, плохо понимая, что происходит.
 Домой я еду в молчании и с адской головной болью. Чувствую себя отвратительно. И мне почему-то безумно хочется плакать и колотить руками в подушку.
 Потому что я вдруг осознаю, что все, о чем думала некоторое время назад, было правдой.
 Я – непривлекательный синий чулок, закомплексованная и холодная любовница. Алекс врет мне и ему со мной скучно и стыдно.  Именно поэтому он никуда со мной не выходит и не ездит. Поэтому, а не по сотням других причин.
 Я роняю голову на руки и тяжело вздыхаю.


              Александр

 Открывшаяся входная дверь отрывает меня от работы. Я аккуратно сложил бумаги в стол и выхожу к Мине. Она выглядит очень уставшей и апатично вешает на крючок пальто. Прическа рассыпалась, и она снимает с волос заколку.
 Я подхожу ближе, обнимаю ее за талию, и целую в висок:
 - Как спектакль, любимая?
 Немного нервно она пожимает плечами:
  Не впечатлил.
 - Я думал, ты любишь Гамлета. Ты так ждала этой оперы.
 Она смотрит на меня своими ореховыми глазами, совершенно вдруг потускневшими, и тихо говорит:
 - Я ждала, что ты поедешь со мной.
 Я хочу ее обнять, но она вырывается и идет в спальню. Я ступаю за ней, и едва не отлетаю в сторону с лестницы, так резко она открывает дверь. Ох, так и знал, что она будет злиться. Мина права. Это должен был быть наш семейный праздник, а не один из многих вечеров, проведенных по одиночке. Когда же мне уже не нужно будет ей врать? Когда груз вранья пересилит груз ужасной правды, которую я таю в себе?
 Она сбрасывает платье и ныряет в домашний халат. Игнорируя меня, норовит пройти в ванную, но я удерживаю ее за руку и, притянув к себе, нежно глажу бедро.
 - Мина, милая, прости меня! У меня правда было очень много работы. Ты же знаешь, теперь все дело нужно поднимать с нуля…
 - Это важнее, чем поехать со мной? – в ее огромных глазах светится прямо вселенская грусть, когда она поднимает их на меня – заплаканные и обиженные. Я склоняюсь к ее лбу и нежно целую висок:
 - Нет, конечно. Извини меня. Ты права, я слишком много работаю, дорогая. Обещаю исправится.
 Я обезоруживающе улыбаюсь, стараясь сгладить ее грусть.  Но она все так же зло и печально смотрит на меня, и упрямо качает головой:
 - Ты же стесняешься меня, правда?
 Что? От неожиданности я даже выпускаю ее из объятий. Я все правильно расслышал?
 - Господи, Мина,  нет, конечно! Какие глупости ты говоришь! Не ожидал от тебя. Она смотрит на меня изучающе и нервно усмехается:
 - Не ожидал, что я замечу? Ну конечно, куда уж мне, книжному червю и синему чулку видеть такие тонкости? Извини, я вдруг возомнила себя красивой и желанной, вот дура, правда? Разве может себе позволить выйти в свет с такой занозой такой великолепный мужчина, как загадочный Александр Грейсон?
 От неожиданности я падаю в кресло напротив нее, и заламываю руки. Я попал в параллельную Вселенную, и разговариваю с плохой копией моей возлюбленной? Я осторожно беру ее за руку и глажу пальцами ладонь:
 - Милая, это не ты говоришь, да? Ты устала и тебе нужно отдохнуть.
 Она нервно подергивает плечами:
 - Как будто это поможет мне стать более желанной для тебя.
 Нет, ну это просто невозможно, это переходит все границы! Я подхожу к ней и очень серьезно спрашиваю:
 - Ты почему-то начала сомневаться в том, что желанна для меня, Мина? Да что произошло в опере, скажи, пожалуйста?
 Она молчит, хмуриться и облизывает губы:
 - А ей ты тоже такое говорил? Леди Джейн ты тоже говорил, что она красива, желанна и любима, да? Не отвечай, я и так знаю, что говорил. Ей такое легко говорить… она такая вся роскошная, и блестящая, и с такой грудью… и еще платиновая блондинка без этих детских кудряшек… куда уж мне, дурацкому синему чулку…
 - Погоди! – прерываю я ее. – Ты встретила леди Джейн в опере?
 Идиот, я же знал, что Джейн там будет непременно, но и подумать не мог, что она опуститься до того, чтобы оскорбить мою любимую женщину.
 - Что она тебе сказала?
 - Ничего – качает Мина головой. – Мы не разговаривали. Я ее увидела только когда уходила, в гардеробной, случайно. И все поняла.
 - Что ты поняла? – с нажимом спрашиваю я, предчувствуя, что вот-вот взорвусь.
 - Что она роскошна, а я так… серая мышь, закомплексованная и непривлекательная.
 - О, Боже! – заламываю я руки. – Ты же знаешь, что это не так. Неужели тебе ничего не говорит то, как ты действуешь на меня? Ты желанна и любима, Мина, я думал, ты это знаешь. Откуда вдруг эти сомнения?
 Она нервно дергает плечами:
 - Просто я сидела одна и подумала вдруг, что я никогда не буду подходящей парой для тебя. Это было словно озарение, но ведь правда же. Я – обычная серая мышь, я тебе и как любовница не подхожу, наверное, ведь ты такой горячий, а я… И вообще, разве мне когда-нибудь стать такой блестящей, как и многие дамы из высшего общества? Я всегда буду лишь скучной, занудной докторицей с ужасными буклями на голове.
 Я подхожу к ней и целую – нежно, желанно и страстно одновременно. Я делаю потому, что она должна знать, что привлекательна для меня и нужна мне. И еще потому, что мне отчаянно хочется свернуть шею одной назойливой даме, настойчиво сующей свой нос в мою жизнь.
 Внимательно смотрю на нее:
 - Ты говоришь, что это было, как озарение, да? На тебя вдруг словно напали такие мысли, ни с того, ни с сего. Так, Мина?
 Опасливо поглядывая на меня, она кивнула.
 Я плотно сжимаю зубы. Так и есть, никаких сомнений. Джейн, мерзкая дрянь, я сегодня точно сломаю тебе шею!
 Прижав  к себе Мину, я глажу ее по волосам:
 - Мина, пообещай мне, если еще раз у тебя будут подобные приступы, ты тут же скажешь мне, ладно? Не поддавайся плохим мыслям, любимая. Ты любима, желанна для меня, ты нужна мне. Ты должна верить мне, любимая. Мне, а не дурным мыслям и плохим предчувствиям. Я люблю тебя.
 Я поднимаю ее лицо, чтобы она могла посмотреть мне в глаза. Затравленная и расстроенная, она вновь падает мне на грудь и плотнее сжимает руки на моей шее.
 Ну погоди у меня, дрянь, я тебя уничтожу, недолго осталось, злюсь я, рисуя себе тонкую шею Джейн Уизерби перед глазами.
 … Когда Мина уснула, я надеваю дорожный костюм и вылетаю на улицу. Нет совсем никакого желания гнать в ночи коней, если можно обойтись и без их помощи.
 Я пролетаю над ночным Лондоном. Он окутан мглой, но я точно знаю: усадьбу Уизерби я разгляжу в любом случае, даже если вдруг в одночасье погаснут все звезды.


                Джейн

 Я отворяю дверь своей спальни и иду к постели на ватных ногах. Если эта бессонница продлиться еще несколько ночей, я вовсе лишусь чувств. Ни ванны из ромашек, ни долгие разговоры с Эмми по ночам, ни чтение при свечах – ничего не помогает заснуть и хоть на миг позабыть проклятого Грейсона. Он здесь, со мной, в каждой моей мысли, в каждом движении, в каждом вздохе.
 Это невозможно, невыносимо! Я горю в аду, и мне, похоже, уже не выбраться оттуда. Я уже миллион раз прокляла тот момент, когда он оставил меня в живых после проигранной битвы.
 Плохо понимая, что происходит, я отчаянно падаю на кровать. Мягкие шелковые подушки не охлаждают своим прикосновением ни моего горячего тела, ни воспаленного мозга. Где же найти силы, чтобы не погрузиться в окончательное безумие?
 Я слышу позади себя какой-то шум, и вскидываю голову.
 - Привет, Джейн! – хищно облизывается Грейсон и я вижу, как лихорадочно блестят его глаза.
 Я вскакиваю с постели. Господи, я сейчас сойду с ума! Нет, я сейчас разрыдаюсь.
 Я вся горю. Нет, меня пронял такой холод, что даже соски озябли.
 Я стою перед ним, забыв запахнуть халат, хотя, чего он там не видел, и внутри меня сейчас взорвется бомба. Наверное, он замечает, как дрожат у меня колени, потому что иронично усмехается, а я все не могу унять дрожи в ногах.
 Он крадется ко мне, почти бесшумно, осторожно, и по мере того, как все ближе становится его пьянящий терпкий запах, воспламеняются все клеточки моего тела. Руки, еще несколько секунд назад сухие и безжизненные, совсем промокли и пальцы дрожат. Только сейчас до меня доходит вдруг, что уже несколько минут я ломаю пальцы.
 Он склоняется надо мной, словно хочет положить голову мне на плече, дыхание у меня останавливается и я выдавливаю чуть слышно:
 - Грейсон… Ты здесь…
 - Пришел поговорить с тобой.
 Да хоть убить, зато умру в твоих руках, в беспорядочном хаосе кричат мои мысли.
 Сладкий аромат его дыхания щекочет мне шею и плечи, меня трясет от пронизывающего холода его тела. Я застыла, не в силах пошевелится и все доводы рассудка, что мне нужно немедленно уничтожить эту нечисть или бежать отсюда сломя голову бессильны перед острым страстным желанием прикоснуться к его груди, на которой я помню каждый мускул, каждую мышцу и каждую родинку, все еще помню это…
 Его дыхание становится глубже, я чувствую, он зол, и знаю, за что. Когда он резко хватает мою шею в железные тиски пальцев, я не произношу ни звука, только жду, когда он навсегда оборвет мои муки… и хочу его сильнее, чем когда-либо.
 Сильнее даже, чем тогда, на женских боях, хотя в тот момент желание было просто невыносимым.
 - Джейн, мы давно не виделись, правда? Ты должна быть счастлива, что все- таки умрешь от моей руки, детка. Потому что никому, слышишь, никому я не позволю мучить мою любимую женщину, и оборачивать подаренный мною дар против меня! Помолись перед смертью, Джейн, она будет долгой и мучительной.
 Он еще сильнее сжимает мою шею и теперь все, что мне остается – открывать рот, словно рыба, которую вытащили на поверхность в предсмертных конвульсиях. Потому что теперь он точно меня убьет, нет сомнений.
 Ну и что? Я отчаянно всматриваюсь в это разъярённое лицо, в налитые кровью глаза и слушаю, как от злобы скрипят его зубы. Перед моим взглядом уже все плывет, со стороны я слышу свой хрип, но я не должна закрыть глаза, пока не впитаю в себя каждую его черточку, каждый оттенок на его лице, пока не вмещу в себя весь его аромат без остатка.
 - Мерзкая дрянь Джейн, я не пощажу во второй раз!
 С этими словами он сжимает мою шею так, что даже короткие судорожные вздохи уже мне не по силу. Распахнув глаза, все еще любуясь им, я выдавливаю из последних сил:
 - Убей меня, пусть это… кон…чится бы…быстр..ее…
 Я хриплю, как умирающий от чахотки. Что ж, Джейн таков бесславный конец твоей жизни, хотя ты бы предпочла умереть, как солдат. В ушах разгулялся гул, и я уже чувствую запах смерти в комнате, как вдруг он резко отпускает мою шею:
 - Тебе повезло, Джейн. Сейчас сюда войдет твоя подруга, я уже слышу, как стучат ее каблуки. Это не конец.
 И, одарив меня красноречивым взглядом, он вылетает прочь из моего окна и растворяется в вечерней мгле.
 Меня парализовало, кажется, дышать нечем и я сжимаю шею, на которой отпечатался его цепкий след.
 Эмми осторожно открывает дверь, я не вижу ее, но запах духов выдает, что она тут. Уже через минуту она прижимает меня к себе и (каким-то образом я это понимаю) протягивает стакан воды. Она что-то спрашивает, я вижу, как шевелятся ее губы, но не понимаю, что она хочет сказать. Когда она трясет меня, я понимаю, что сейчас окончательно лишусь чувств, и хватаюсь за ее руку, прежде, чем рухнуть на пол.
 Когда я прихожу в себя, понимаю, что подруга прижимает меня к себе, осторожно отползая от разбитого стекла  - единственного, что осталось от стакана – взывает ко мне.
 Потом до моих ушей доносится какой-то хриплый смех, как будто гиены, которая вышла на охоту. Ужасный звук. И через несколько секунд я понимаю, что это не гиений вовсе, а мой собственный смех.
 А еще Эмми смахивает с моих ресниц мокрую жидкость – мои слезы.


                Мина

 Я просыпаюсь от яркого солнца, которое бьет в глаза. Когда я уже могу видеть, понимаю, что на улице, должно быть, уже рассвет. Пошевелившись, натыкаюсь на холодную простынь. Значит, всю ночь так и проспала, свернувшись в калач, даже не пошевелившись. Голова уже совсем не болит, и чувствую я себя совершенно здоровой. От вечерней хандры не осталось и следа.
 Александр гладит мое бедро под ночной сорочкой, и когда я прижимаюсь поближе, понимая, что скоро снова окажусь в царстве Морфея, счастливо улыбается во сне.