Лазарет. Ты и война

ТЫ И ВОЙНА


«Главное сейчас продержаться и не сдохнуть от всего того, что происходит вокруг нас. Живите так, чтобы жизнь, пиная вас, сломала ногу!» - Фартовый.

*
 «Самая честная и настоящая дружба - на войне. Человека видно, как на ладони. Там ты или есть, или тебя просто нет ни для кого. Ты и война. А она, сука, людей открывает! Тот, на кого никогда бы не подумал, стал трусом. И наоборот. Думал, что слабый этот человек, а он показывал геройство в бою! А про девчонок я вообще молчу!» - Фартовый.



Ваху из восьмой выписали быстро. Как-то всё на нём быстро заросло. Сравнивать с собакой – ни в коем случае. Но заросло, как на собаке, чёрт!
У Саныча были настоящие долгоиграющие проблемы. Он стойко переносил боли, иногда запивая их таблетками, которые в последнее время были неэффективны. Ребята в палате, как сговорились, в один вечер наперебой стонали от боли, испугав тем самым докторов. Ничего не оставалось, как вручить каждому по обезболивающему. Номер прокатил. Ребята собрали все таблетки и вручили их Санычу:
- Бери, отец, тебе нужнее. Нам ещё принесут.
Три дня номер прокатывал, но ребята понимали, что бесконечно болеть не может вся палата. Надо что-то еще придумать Санычу.
Каждая  новая перевязка была похожа на пытки. Семь потов с тебя сойдёт, пока настроишься на первый шаг через порог перевязочной. Как бы ни улыбалась медсестричка – бесполезно. Кто-то в это время матерился, кто-то орал песню, еще выдумщик пытался анекдот рассказать. Напрасно. Слова давались трудно: с придыханием и стонами.
- Ты, братец, песню пой, - отозвалась Марина, медсестра. - Здесь можно без микрофона песни орать.
Орали, как могли. А потом ещё долго лежали в палате на койке с закрытыми глазами. Но это - ничто по сравнению со смертью.

Как-то над Донецком пронёсся истребитель.
- Он там еще и бомбить, что ли, нас собрался? – спросил Ваха.
Оказывается, собрался. Мы знали, что снаряды ложились в аэропорту, знали, что там мирные жители, что там наши солдаты, но ничем не могли помочь. В эту ночь никто не спал. Звонили родным и близким, ждали хоть словечка с той стороны двери. Госпиталь наглухо закрыл перед ранеными двери. Не выпускал, пока не увидит, что солдат будет жить. А что там?
А там люди, сидя в подвалах, звонили всем родным и знакомым, выясняя, живы ли те. Низкий поклон всем, прошедшим этот ад. Похоже, Человека уже ничем не испугаешь. Разве только…

Выбираясь из подвалов, многие видели горы кирпича на месте своего родного дома. Ужасное зрелище представало перед простыми людьми – мирными трудягами. Это может понять только тот, кто действительно потерял всё, что было нажито всей жизнью.
Страшно было не найти во дворе собаку, кошку, кабанчика в загоне. Половина собаки могла валяться у забора, фрагмент туловища кошки – под ногами. И не надо опускать глаза, слушая эти подробности. А вы знаете, как выглядит тело вашего соседа под завалами?
Один дом может стоять целым, а соседнего - как никогда и не было. Поражает человеческое желание – жить. Только развеется дым над руинами, люди начинают разгребать завалы. Свои ли, соседские – какая разница. В этой бойне – все свои и родные.

*

- Есть такой закон на войне: если тебе достался хороший командир – считай, войну выиграл. Ну, или бой. Он и куском хлеба поделится, и запасным «магазином» от АК, и советом, и криком. Каждому – своё, - продолжает рассказ Фартовый. -  У нас таким командиром был Фёдор. Одно слово – повезло. Ни одного «двухсотого» с ним не было. А ведь никто не прятался за спины своих. Просто очень хорошо изучили тактику боя. Да разве это хорошее долго бывает? Забрали его от нас. И попробуй спросить – так глянут, - сам придумаешь ответ.
Сначала перезванивались с ним, убеждаясь, что жив. Но потом что-то произошло: то ли телефон потерял, то ли забыл на подзарядку поставить. Мы могли любые версии придумать, кроме одной. Не вязалась с ним смерть.
Почему-то долго не было никаких известий от Фёдора. А потом узнали о Дебальцево. Но об этом в другой раз…


У аэропорта жила тётя Вера. Она подкармливала солдат, не веря, что их плотно кормят.
- Мивиной плотно не наешься, - часто говорила она, вытаскивая из сумки сало, пирожки, консервацию. Как родную, ждали ополченцы тётю Веру. И не потому, что так скучали по салу, а потому, что боялись потерять её. Откуда в этой миловидной плотной женщине столько удальства и смелости?
- Вы не видели нашу тёть Веру? – спросил испуганно один из нас.
- Что, за салом скучаешь?
- Какое сало! Только бы живой осталась. Ведь, не смотрит, что опасно и смертельно. Прёт прямо под пули.
- Что приуныли, детки? – раздался голос женщины. Я здесь. А ну, покажитесь, все целы?
- Что с нами будет! Мы ведь на войне.
- А у нас несколько дворов подчистую снесло.
- А ваш дом?
- Чудом только угол зацепило. Рухнул, не задержался. Мои все в это время в подвале были, ничего не видели.
- А вы где были?
- Какая разница? Живы – и ладно.
- У вас что-то случилось, тёть Вер?
- Случилось, детки… случилось… Узнала сегодня про Фёдора.
- Где он, как?
- Нет его больше. В Дебальцево сильный бой был. Сгорел он в танке…
Был у них отличный командир Фёдор, спортсмен, мастер спорта.
Была у командира девушка. Только она знает, как перенесла эту боль потери, как  на себе ощутила все его ожоги, как  замкнулась в себе, не видя вокруг никого.

Никто ничего не успел сказать. На головы посыпались снаряды. Начался танковый бой…
Земля летала везде. Кирпичи, арматура, обломки заборов, деревья, трупы. Сколько это продолжалось – трудно сказать. Бойцы отбивали атаку за атакой. То прижимались к стенам здания, то шли в наступление. Зверское чувство «за мать, за детей, за Донбасс!» вело солдат вперёд.

*

А потом – восьмая палата госпиталя…
О тёте Вере никто ничего не знал: что с ней, где она, жива ли, помогает ли ополченцам…
Встретиться бы, поклониться в ножки всеобщей Матери.
Палата продолжала жить, выживать и выкарабкиваться из ада боли, ада смерти, ада крови.
Если слышен был стук каблуков как минимум пяти-шести пар ног, – знай – это в восьмую палату. Здесь всегда были посетители. Парадокс, но такие посещения  были целебнее таблеток.
Но об этом – в следующий раз.

04.11.2015