Мандарин Бальзака. Роман. Часть 2. Глава 3

                Глава третья. Мученик науки

      Вечер перешёл в ночь, ночь катилась в утро, за окнами посинело, а заседание продолжалось. Юрий Васильевич давно уже понял, что если его и съедят, то не сразу, и у бандитов, в лапах которых он по неосторожности оказался, есть относительно него какой-то замысел, ему пока не ясный. Во всяком случае, бесхитростный рассказ Ингочки и последовавшая за ним многочасовая просветительская лекция Марты не напоминали бандитскую браваду.
      Инга, сходив в другое помещение, заварила чаю покрепче — кофе никто из присутствовавших не любил, — принесла чашки, печенье, и, говоря языком поэта, прозаседавшиеся поддерживали таким образом силы и бодрость. Спать, похоже, никому из пятерых за овальным столом не хотелось.
      Когда Марта наконец закончила и наступила ждущая тишина, Дятлов нарочито тусклым голосом произнёс:
      — И вы хотите, чтобы я всему этому поверил?
      Конечно, тусклый голос шёл не от души. Услышанное взволновало, очень взволновало. Разумеется, это была череда выдумок, фантастика, миф, пользуясь словечком самой же Марты. Однако миф ладно скроенный и на квазинаучной основе, соблазнительной для Дятлова как физика. Ведь правильно: не должно быть в микромире никакого пространства! Ещё Луи де Бройль в двадцатых годах писал, что это понятие для квантового мира надо бы заменить чем-то другим. А проще — выбросить к чёрту! Помешал Эйнштейн, затормозив науку на пятьдесят лет. Но главное — фантазии Марты целиком лежали в аномальном русле Стивена Кроу, и за это её следовало бы расцеловать, не будь она людоедкой. Хотя целовать эти адские губы всё равно было бы чертовски приятно. Синсвязная нейросфера как носитель виртуальных миров Креаты, где в виртуале сохраняются все ощущения, словно в правдоподобном сне, — о такой золотой жиле аномальных сюжетов нельзя было и мечтать. Как говорится, на ловца и зверь бежит! Юрию Васильевичу страшно захотелось жить и творить, хотя шансов на это, он понимал, было не много. Сознание обречённости позволило в эти часы хранить скептическое молчание, никак не комментируя волнующую, если не сказать — потрясающую информацию, запутывая и осаживая этим противника, особенно Марту, кичившуюся способностью якобы проникать в чужие так называемые мемории. 
      — И вы хотите, чтобы я всему этому поверил?
      — Но вы хотя бы в состоянии поверить, — горячо заговорила Инга, — что он исчез, просто исчез: его меховая куртка и шапка висели на вешалке, на улице было холодно, он не мог так уйти! Дима, дежурный на выходе, его не видел. И видеокамера не зафиксировала, если б Дима на тот момент отлучился.
      — Где куртка и шапка? — строго спросил Дятлов.
      — У меня дома, — смущённо признался Синюшин.
      — Почему не заявили в полицию?
      — Потому что это смешно, — вмешалась Марта. — Люди так не исчезают. Инга весь день и весь следующий звонила ему на мобильный и домой.
      — Вот именно, — обличительно улыбнулся Дятлов. — Люди так не исчезают. Конечно: полиция против государыни Марены бессильна! — добавил он с убийственной иронией.
      Государыню Марену Марта помянула под конец своей лекции, излагая результаты собственного расследования дела Клепикова.
      В тот злополучный день Инга, встрёпанная, как птенец, вбежала к ней в кабинет и сообщила, что когда в мастерской показывала свои работы — живопись, графические листы, альбомы, комиксы, — Игорь Михайлович, внимательно разглядывавший творения гениальной, по его пристрастной, конечно, оценке, Ирины Скороглотовой, вдруг куда-то подевался, и его вообще нигде в офисе нету. Только что восхищался — и тут же ушёл, не прощаясь!
      — Ты почему такая? — спросила Марта, имея в виду взъерошенный вид художницы.
      Инга, запинаясь, с пунцовыми щеками, рассказала, что, показывая гостю свои художества, впала в нарциссический экстаз. Марта сразу поняла, что экстаз спровоцирован эффектом зрителя, знакомым ей самой по преподаванию на курсах. По-другому это называется педагогической эйфорией, когда доносишь до учеников дорогой твоему сердцу, обкатанный внутри материал. Это состояние носит ярко выраженный эротический характер.
      Юра хочет знать, что такое нарциссический экстаз? Описать это половодье чувств трудно, но если всё же попробовать — оно напоминает слияние личностей по Фредерику Перлзу, о чём на курсах, помнится, уже говорилось. Можно сравнить это с влюблённостью в героя, когда сопереживаешь ему во всём, мучаешься отдельностью от него, тоскуешь, машинально копируешь его повадку. Такое случается с подростками, подпавшими под влияние харизматика — кумира мирового или дворового значения. Особенность Ингочкиного экстаза в том, что в этом состоянии она отождествляет себя с вентральными персонажами — своими же творениями и испытывает не просто радость или предвкушение, обычные для вентрала, а настоящую аутоэротическую эйфорию. Это уже не лёгкий транс, а глубокий, в котором раскрываются все возможности Исполнительной Системы — о ней, о её истории Юра услышал в сегодняшней лекции, да и на курсах вскользь говорилось. В этом особом состоянии образы фантазии на короткое время делаются для Системы в полной мере управляющими, порождая материальные чудеса. На миг мы становимся сродни титанам, создавшим мир. Это уже не простенькие фокусы вроде хождения босиком по углям, разбивания рукой кирпичей или даже левитации. Это материализация и дематериализация — подлинное творение или уничтожение. Но творение не из ничего, как в Библии, а из материала, именуемого сокращённо ДЭМ — диффузный элементарный материал. Это частицы — возможно, даже целые молекулы или нечто более крупное, то, что Исполнительная Система способна взять где угодно на земной поверхности и в недрах до определённых глубин, исполняя проект, существующий изначально лишь в нейронах управляющего мозга. Так творят титаны и другие могущественные существа Креаты, откалибровав Исполнительную Систему под виртуальные команды своей воли.
      Правда жизни, как с грустью отметила Марта, состоит в том, что ДЭМ — не только материал созидания. В ДЭМ можно и расточиться, попросту говоря — исчезнуть, растворившись в окружающем мире. К огромному сожалению, именно это, скорее всего, и случилось с Игорем Михайловичем Клепиковым. Инга не виновата: в нарциссическом экстазе её сознанием и волей овладели существа мемории, чуждые главной личности. Это не было её настоящим «я».
      — Жертвой их ненасытности, Юра, и стал твой бедный друг, — печально подытожила Марта.
      Услышав такое, Юрий Васильевич чуть не поперхнулся от возмущения и одновременно восторга — настолько вдохновенно было объяснено убийство. Впрочем, выдумка с этим ДЭМ выглядела совсем уж грубым надувательством, и Марта, видимо, чувствуя это, пустилась в дальнейшие объяснения. Для начала призналась в неэтичном поступке: сразу после знакомства посетила меморию Инги без её ведома и продолжала там бывать, постигая её внутренний мир. И потому трагедия Ингочкиной матери была ей хорошо известна — но в восприятии и трактовке Инги: как приведшее к самоубийству временное помешательство, вызванное крушением материнских надежд, когда взлелеянная дочурка оказалась в глазах матери грязной тварью, гнусной извращенкой. Но теперь, после Клепикова. Марта взглянула на трагическое событие иначе. Поражало сходство обстоятельств. И там, и там — исчезновение, напоминавшее импульсивный побег: без объяснений, даже без верхней одежды. И, главное, в обоих случаях — нарциссический экстаз Инги. Родилась гипотеза: замешана Исполнительная Система, та самая Машина Чудес. Но, родившись, гипотеза потянула за собой новые загадки. Как Инга смогла эту машину запустить? Откуда у неё такая титаническая способность? Не стоит ли за этим кто-то могущественный в мифосфере? Может ли Инга по своей воле вызывать или, наоборот, останавливать подобные явления? Наконец, если гипотеза верна — что физически произошло с телами матери и Клепикова? Расточились в ДЭМ — или просто телепортировались? Куда? В какое-нибудь мировое чрево? Ведь же не в Ингочкин животик! Существует ли возможность восстановить их из ДЭМа или вернуть из отлучки?
      И с грустной улыбкой поведала потрясённому — не гипотезой, разумеется, а наглостью лжи — Дятлову, как в поисках отгадок предприняла целую серию погружений в мифосферу. Мифоиды ревниво оберегают свои секреты, даже всякую ерунду, поэтому получить достоверную информацию нелегко: везде поставлена защита, то глухая, то лукавая, избирательная. Но кое-что разузнать удалось. Приступы нарциссического экстаза у Инги — своего рода божественный дар, и не чей-нибудь, а самой государыни Марены, древней русской богини, могущественного мифоида, сумевшей до наших дней сохранить влияние на людей, о ней и не слыхавших, благодаря тесному союзу с другим мифоидом, популярным и неувядаемым, по имени Смерть. Смысл подарка государыни, кроме очевидного: укрепление позиций в мире людей, — не ясен. Но Марта, успевшая собаку съесть в делах мифосферы, — не из тех, кто задаёт лишние вопросы. Слава Богу, хоть что-то прояснилось. Вопросы по физике — ДЭМ или телепортация? — а также по управляемости эффекта, то есть возможности его целенаправленного применения по конкретным объектам, остались открытыми. Марта выразила надежду, что Юра, человек искушённый в оборонной тематике, понимает, что она имеет в виду. Говоря открытым текстом, Инга — человек, возможно, обладающий физически неотъемлемым от неё сверхоружием. Это могло бы заинтересовать многих и многих.
      Игриво, словно речь ни о чём серьёзном и не шла, Марта поделилась литературным открытием: нечто похожее есть у Бальзака, великого мистика, поклонника Сведенборга, что не помешало Марксу и Энгельсу ценить его выше всех прочих реалистов. Достав из сумки, стоявшей рядом на стуле, томик, открыла на закладке. Сверхчеловек и матёрый бандит Вотрен — несомненно, подумалось Дятлову, любимый герой Марточки — искушает молодого Растиньяка рассуждениями о преступном происхождении богатства, а также заказным убийством, заставляя юношу вспомнить вычитанное у Руссо, который, в свою очередь, соблазнял читателя убийством идеальным.
      Далее Марта огласила методику, состоящую в том, чтобы — цитата: «не выезжая из Парижа, одним усилием воли убить в Китае какого-нибудь старого мандарина и благодаря этому сделаться богатым». В случае Инги убийство становится ещё более идеальным с точки зрения сокрытия следов преступления и даже самого его факта, поскольку отсутствует король вещдоков — труп. Конечно, чудесный дар требует дальнейшего серьёзного изучения, экспериментирования, но уже сейчас Марта решила дать предполагаемому сверхоружию рабочее название — мандарин Бальзака.
      Шуточки Марты вызвали у Дятлова мрачную весёлость. Марта после своей лекции, вероятно, утомившись за ночь, забыла об этических экивоках и стала циничной, как и положено настоящей бандитке, — и это ей шло, добавляя шарма. Юрий Васильевич слушал и любовался.
      Утомление обычно притупляет остроту мышления, но иногда выделяются, вероятно, какие-то токсины, которые создают, наоборот, иллюзию обострения. За таким обострением кроется обычно то, что в народе называют маразмом. У Юрия Васильевича он выразился в неожиданном осознании, что момент истины, которого он ждал и к которому по мере сил готовился, — наступил. И наступил именно теперь, ни часом, ни минутой раньше. Если проглотить всю ту лапшу, которая до плеч свешивается с его ушей, и позволить им мирно разойтись по домам — это будет их победой. Нет, конечно, завтра, на свежую голову, он может выступить с гневным опровержением всего этого бреда, но его спросят: где же ты был вчера? И проведут новую разъяснительную беседу в рамках промывания мозгов — о мифосфере, её свойствах и обитателях, пригласят, чего доброго, там побывать. И эта манная каша будет вариться сколь угодно долго, и с каждым разом его робкие возражения, что они просто вульгарные людоеды, будут звучать всё комичнее. А уличить себя конкретным куском мяса в холодильнике не дадут — нет, не дадут! Вот и конец детективной эпопее — благополучный и бесславный.
      И Юрий Васильевич под влиянием токсинов усталости решился нанести удар немедленно. Чем бы это для него ни обернулось.
      — А почему бы нам не проверить? — предложил он с внезапным энтузиазмом.
      — Ты имеешь в виду… — начала Марта, пристально глядя на Дятлова.
      — Да, да, Марта, не трудись читать мою меморию. Я имею в виду этот ваш мандарин Бальзака. Дар государыни Марены, великой и ужасной. Всё же интересно: сработает или нет?
      Марта нахмурилась:
      — Юра, ты понимаешь, о чём говоришь?
      — Боже мой, я никому не предлагаю быть камикадзе. Объектом буду я сам.
      — Юра, не говори глупостей. Тебе, как и нам всем, надо выспаться.
      Дятлов зловеще улыбнулся:
      — Я понимаю, милая Марта, почему тебе не хочется решающего эксперимента. Отлично понимаю. И потому требую его проведения.
      — Юра! С этим не шутят! Я тебе запрещаю — и сегодня, и всегда. И Инге запрещаю.
      — Хо-хо-хо! — сказал Юрий Васильевич.
      — Ингочка устала, — подала голос Леди Е, хозяйка фирмы. И явно некстати: звучало как увёртка, признак слабости.
      И тогда Дятлов перешёл в решительное наступление. Говоря по-научному, его понесло:
      — Паскудные рожи! — обратился он к собравшимся. — Если вы не сделаете то, что я сказал, я раскурочу ваше логово к чёртовой матери, а вас перебью ломом и порублю топором. Я сумасшедший! Вы поняли? Я су-ма-сшед-ший! Семижды Герой Советского Союза и обоих полушарий!
      Юрий Васильевич оглядел аудиторию, с удовлетворением улавливая на лицах следы испуга, и продолжал на тон ниже:
      — Если со мной что-то случится — я оставил подробный отчёт о раскрытой мною вашей преступной группе. Оставил надёжному человеку, до которого вам не добраться. И вами займутся прокуратура, следователи и полиция, какие бы спецслужбы вас ни прикрывали. Письма пойдут и депутатам, в Госдуму, во все фракции. И не улыбайся, Марточка, не делай вид, что читаешь мою меморию. Я, в отличие от тебя, не блефую, а то, что ты у меня там читаешь, — чушь собачья! Поняла?
      — Юра, ты прекрасен! — воскликнула Марта. — Я люблю тебя!
      Получив удар ниже пояса, может быть, и не преднамеренный, Юрий Васильевич замолчал. Собственно, всё, что нужно, он сказал.
      — Давайте встретимся завтра. То есть, пардон, это будет уже сегодня, — завладела инициативой Марта. — Часов в пять, чтобы все успели выспаться. Ингочка, ты ведь всё равно сегодня прогуляешь своё повышение квалификации! Тогда, на свежую голову, и продолжим наши мирные беседы. Главное, Юра, не забудь захватить топор и ломик.
      На том и расстались, причём в душе Юрия Васильевича почему-то царило чувство праздника. Синюшин и Леди Е укатили на своих машинах, пешеходы направились к метро, которое уже открылось, — правда, в разные стороны: Дятлов — к Земляному валу, до Курского, Марта — за Яузу, проводить Ингу, к Рогожской.
      Утром, если час дня считать за утро, со звонком будильника, в сладкой полудрёме явился Стивен Кроу и огласил постановление ночного, вернее, утреннего совещания компетентных субов в тайных кабинетах мемории Дятлова. После перевода с конспективного языка внутренней речи на язык делового общения получилось бы примерно следующее:
      — Ты дурак, — сказал Стивен Кроу.
      — Я понимаю, Стив, — согласился Юрий Васильевич. — Но всё-таки раскрой, пожалуйста, подробнее.
      По мнению великого сыщика и делегировавших его компетентных субов, глупость Юрия Васильевича, точнее, его психически неуравновешенного Эго, проявилась по двум позициям.
      Во-первых, ни один уважающий себя детектив не отказывается, когда его приглашают вступить в банду — а именно с этой целью и было затеяно давешнее ночное действо. Только полный идиот в ответ лезет в бутылку. Возможно, он интересует бандитов как физик и как свой человек, хорошо знакомый Марте. Возможно, банда стоит на пороге активизации своей деятельности, строит амбициозные планы, и ей нужны кадры. Не исключено, что ему поручат вести вводные занятия с курсантами по физике синсвязей, чтобы надёжнее пошатнуть их психику и подготовить к восприятию лекций Марты. К этому следует отнестись с полной серьёзностью и готовностью. Разумеется, надо проявить бдительность, чтобы не оказаться повязанным кровью. Например, о поручениях типа замочить очередную жертву, расчленить труп или об участии в трапезе с явно каннибальскими блюдами лучше сразу сообщить в полицию — при всём негативном отношении Дятлова к органам диктатуры буржуазии. Это и будет завершением его исторической миссии — столкнуть лбами прислужников капитала, но всё-таки лучше, если на первых порах дело ограничится преподавательской работой.
      Вторая глупость вызвана тем, что перегретый мозг Дятлова затормозил с логикой. Эксперимент по применению так называемого мандарина Бальзака вовсе не был бы решающим с точки зрения науковедческих теорий Карла Поппера и в случае провала — несомненного, конечно, — нисколько бы не опровергал умопостроения Марты. Неудача всегда будет иметь простое объяснение: Ингочка притомилась и не сумела впасть в экстаз. Или: государыня Марена сегодня не в духе и не хочет включать Исполнительную Систему. И так далее. Положительный же результат эксперимента: отправиться вслед за Игорьком в неведомое мировое чрево, скрывающееся за Ингочкиным симпатичным животиком, — вряд ли обрадовал бы Юрия Васильевича. Впрочем, над тем, кто в это поверит, будут хохотать даже стаи ворон по всей Москве.
      — Но у меня есть и хорошая новость для тебя, Джордж. Дуракам везёт.
      — Рад слышать, Стив. И кое о чём догадываюсь.
      Наблюдения и выводы субов, внимательных из своего подсознания к мелочам, которых не замечает легкомысленное Эго, подтвердили догадку. Идиотической эскападой с оскорблениями и угрозами Дятлов неожиданно приобрёл себе охранную грамоту. Вернее, ожидаемо, поскольку процесс шёл давно и достаточно было небольшой встряски, чтобы произошла кристаллизация. Если Джордж не забыл, кристаллизация — термин писателя Стендаля, близкого русскому читателю своим участием в оккупации Москвы. Термин же — из его знаменитого трактата «О любви».
      — Помнишь, Джордж, как она на тебя смотрела, когда ты взбесился? Нет, ты-то, конечно, всё проморгал, но вот мы, я и мои друзья-субы, помним отлично. Влюблённость подтачивает психику долго, иной раз годами может не осознаваться как таковая. А когда осознаешь — уже поздно: попался! Потряси деревце — спелые яблочки и посыплются. Вот ты, Джордж, и потряс Марточку своей дурацкой выходкой. Её оглоушило то, что она давно и без особых эмоций понимала неким боковым умом: как ты героичен в своём расследовании — и как одинок. Её пронзила жалость, жгучая и умилённая, я видел её в этих глазах тигрицы: чувство, как ты понимаешь, недопустимое для мага школы дона Хуана Матуса. Но Марточка — не его ученица, а жалость в груди такой могучей женщины — великое чувство. Захлопнулась же ловушка в тот момент, когда она сдуру ляпнула: «Люблю тебя, Юра!» И поняла, что это чистая правда! Её субы её же устами сказали ей правду, а слово — не воробей. Слово, Джордж, чтобы ты знал, властно над говорящим не меньше, чем над слушающим.
      — Хватит философии, Стив. Что из этого следует практически?
      — Из этого следует, Джордж, что она будет то и дело подстраивать ваши встречи, будет гулять с тобой и беседовать часами. Будет просвещать тебя в умопомрачительных вещах и ненавязчиво воспитывать. Но она не сделает ни шагу дальше — как и ты, Джордж. Свобода — это святое, не так ли? О такой подруге можно только мечтать: верная, сострадающая, сильная, ничего от тебя не требующая.
      — Она ест людей, Стив.
      — Скажи мне честно, Джордж, — как на последней исповеди: ты в это веришь?
      — Где Игорёк, Стив? История с чудесным даром государыни Марены — более чем прозрачная метафора. Надо быть действительно дураком, чтобы не понять. Марточка и Ингочка — две обнаглевшие людоедки.
      — Скажи ещё, Джордж, что хотел бы посмотреть, как они лопнут, — и я скажу, что ты окончательно вентрализовался.
      Великий сыщик посмотрел на будильник у кровати Дятлова:
      — На сегодня до свиданья, Джордж: не смею задерживать. В семнадцать часов тебя ждут. Надеюсь на твоё искреннее публичное покаяние. И желаю удачи.
      Покаяние состоялось вскоре после семнадцати часов, в том же помещении, в присутствии тех же лиц, которые на рассвете этого дня были глубоко — ну, может быть, и не очень глубоко — оскорблены или, скорее, позабавлены. Стивен Кроу оказался провидцем: Марта заявила, что утреннее предложение Дятлова — дельное, если только без глупостей, и можно хоть сейчас приступить к экспериментам. Юрий Васильевич приглашается в качество научного оппонента. Леди Е уведомила, что с сегодняшнего дня он зачисляется сотрудником фирмы — правда, платить зарплату она ему, к сожалению, пока не сможет. После чего удалилась, а непосредственные участники экспериментов — Марта, Инга, Дятлов и Синюшин перешли в комнату, где обычно проводились тренинги курсантов и стояли глубокие кресла, способствующие погружению в транс.
      Предстояла большая серьёзная работа — если, конечно, принять всё за чистую монету. У Марты был уже готов план. Дятлов стал бывать на фирме часто: кроме не закончившихся ещё курсов — раза три в неделю, в свободные дни Инги. Внешние события шли своим чередом. На занятиях курсов ни Марта, ни Дятлов ничем не выдавали своего сотрудничества. Вузовская общественность заинтересовалась наконец Клепиковым, его хроническими прогулами повышения квалификации. Университетская администрация связалась с клепиковским вузом, и там забили тревогу. В группу, которую продолжала посещать Инга, приходил следователь — настоящий! Беседовал со слушателями и с ней тоже, но никак не выделял её среди прочих. Похоже, на его фоне Юрий Васильевич действительно был гением сыска. Кстати, звонили и ему, вероятно, прочёсывая телефонную книжку Клепикова. Это было серьёзное моральное испытание, но Дятлов его выдержал. Бестрепетно ответил, что страшно давно с Клепиковым не общался и у них, что называется, шапочное знакомство. Юрий Васильевич оставался твёрд в своих революционных убеждениях, или, как сказал бы его приятель, — умонастроениях.
      План экспериментов с мандарином Бальзака, как участники привыкли уже называть гипотетический дар Инги, предполагал вначале отработку ею так называемого нарциссического экстаза. Марта предупредила, что это опасно для окружающих, поскольку чей-либо образ, на котором в экстатическом состоянии случайно зафиксируется внимание оператора, как условно обозначалась Инга, может стать управляющим для Исполнительной Системы. И тогда наступит эффект Клепикова. Тревожила неопределённость: на каком расстоянии от оператора возможен эффект? Марта выдвинула гипотезу: по её понятиям о синсвязях в природе — на любом в пределах биосферы. Для профилактики трагических случайностей Марта в экспериментах непрерывно контролировала меморию Инги, так называемое актуальное пространство мемории — область текущего Эго-сознания. Оно включало в себя и монитор, как называла Марта образ окружающего, и воображение, и воспоминания. И если там настойчиво возникал реальный персонаж, Марта давала команду усилить самоконтроль. По её свидетельству, вскоре Инга научилась контролировать своё актуальное пространство, очищая воображение и оперативную память от конкретных лиц. Оставалось лишь необходимое для экстаза: вентрально-эротические фантазии — то, что кишело в альбомах Инги и что она как художница легко воспроизводила перед мысленным взором. Наступление экстаза сделалось управляемым, но он был изнурителен для Инги, и Марта, щадя ученицу, дозировала эксперименты.
      Настал черёд опытов с объектами, вначале — неодушевлёнными. С ними ничего не получилось. Не исчезали даже вентральные предметы вроде пузатых керамических горшков или надутых шариков. Живые растения в горшках тоже не исчезали. Экспериментировать на кошке Мурке, живущей при офисе, все дружно сочли негуманным.
      Юрий Васильевич посмеивался в кулак над этими ожидаемыми неудачами: государыня Марена явно была не в настроении. Однако исправно оппонировал, то есть присутствовал на экспериментах и участвовал в обсуждении методик, стараясь сохранять на лице серьёзность. Марта стала обжигать его взглядом, а по ночам то и дело снилась — вероятно, гостила в мемории, изучая прошлое любимого. Но ничего сверх этого себе не позволяла — даже наедине, по дороге к метро. Дятлов, разумеется, тоже: человека его склада ответная любовь может лишь насторожить, если не напугать.
      Между тем логика экспериментов неумолимо вела к тому объекту, с которого всё началось: к человеку. То есть к идеальному убийству по методу Руссо — Бальзака и даже ещё идеальнее. Конечно, если в это поверить,  можно утешаться мыслью, что исчезнувший где-то как-то всё же обретается. Юрий Васильевич не верил и чувствовал, что момент истины приближается вновь.
      Встал вопрос, на ком провести историческое испытание. Поступили разные предложения, в том числе и от Дятлова, не чуждого доброй шутке. Лидеры международного терроризма и наркомафии были отклонены как персоны либо малоизвестные, либо не обладающие для оператора, то есть Инги, должной индивидуальностью, необходимой, чтобы не ошибиться. Относительно известных политиков и бизнесменов Марта высказалась в том смысле, что это преждевременно. Нет, человек должен быть не из телевизора и Интернета, а из плоти и крови. Дятлов второй раз предложил свою кандидатуру. Марта сверкнула глазами и метнула в него керамическую пепельницу, стоявшую на случай, если вдруг забредёт курящий. Ударившись о стену, пепельница разлетелась вдребезги, что подчёркивало силу броска. Юрий Васильевич поверил Стивену Кроу окончательно.
      Нужного человека вспомнила Инга. Вернее, не вспомнила, а постоянно имела в виду, но не предлагала из скромности, пока шло обсуждение других кандидатур. Когда ей предоставили слово, выступила с развёрнутой мотивировкой.
      Достойным объектом для ликвидации — научно выражаясь, телепортации в неизвестном направлении или развеивания в ДЭМ — Ингочка сочла некоего Асмодьева. Возможно, читатель помнит профессора, не единожды сердившего Ингу затяжными ораторскими упражнениями на заседаниях кафедры, которой заведовал. Но причина крылась не в этом. Надо признать, Ингочка была злой. Нравственно-психические инвалиды, не в укор им будь сказано, нередко злы — такими их сделала жизнь, и наша вентралочка не составила исключения. К тому же она была злопамятной, однако не мстила по мелочам. Настоятельная необходимость возмездия Асмодьеву, которое Инга не готова была перепоручить Господу, коренилась глубоко.
      Несколько лет назад, когда кафедру возглавлял ещё не Асмодьев, а его научно-духовный наставник профессор Дубин, перед вузом замаячил призрак сокращения штатов. Как и многие сокращения штатов в России, эта акция носила не столько меркантильный, сколько очистительный характер, то есть штатные единицы сначала вроде бы исчезали, оставив без места кадровый хлам, а потом, как из шляпы фокусника, появлялись вновь — для людей более достойных. Разнарядку спустили и на кафедру Дубина. Для реализации проекта профессор Дуб, как про себя называла его Инга, хотя лысоватенький крепыш был весьма смышлёным в научно-карьерных и административных играх, образовал комиссию в составе себя лично и своего тогдашнего заместителя по учебной работе Асмодьева. Профсоюзный лидер кафедры внезапно заболел и в работе комиссии не участвовал.
      Комиссия провела с каждым преподавателем собеседование в кабинете заведующего, без лишних свидетелей. В итоге были проскрибированы, как сказал бы древний римлянин, три человека. Все трое, опытнейшие доценты, как нарочно, оказались людьми, Инге наиболее симпатичными. В своё время они натаскивали её как начинающего преподавателя, делились секретами ремесла и ободряли в минуты неудач. Кроме того, привлекали её, тогда совсем ещё молодую, к совместному изданию учебных пособий — необходимое условие очередного, раз в пять лет, переизбрания на преподавательскую должность. Как узнала позднее Инга из их собственных уст, этих троих обвинили в многочисленных нарушениях трудовой дисциплины, упущениях в учебной работе, пассивности во внедрении новых важных технологий в учебный процесс и, наоборот, излишней активности в продвижении технологий, начальством не поддерживаемых. Когда каждый из них начинал по пунктам опровергать обвинения, в ответ звучал главный аргумент: если они не напишут заявления по собственному желанию, профессор Дуб пойдёт в ректорат и, бросив на чашу весов свой неоспоримый авторитет, наговорит о них таких гадостей, что мало не покажется.
      Решения комиссии были утверждены на заседании кафедры — по словам участников, весьма скандальном. Ингу, однако, об этом заседании оповестить почему-то забыли — первый и единственный случай за все годы! На вновь открывшиеся вскоре после сокращения вакансии приняли людей, несомненно, ценных: супругу Асмодьева, его старого дружка и одно молодое дарование, родственное более высокому начальству.
      Заслушав Ингу, экспериментаторы единодушно согласились, что Асмодьев — отличный выбор, и сочли, что поскольку профессор Дубин ещё жив и трудится на кафедре, его тоже следует включить в число экспериментальных объектов. Даже Дятлов по-вольтеровски подумал, что хотя никакого волшебного дара, конечно, не существует — ради Асмодьева и Дубина его следовало бы выдумать. И реализовать на практике. 
      И вот решающий день испытания сверхоружия наступил. Конечно, не Семипалатинск и товарищ Берия не присутствует, но участники переживали нескрываемое волнение. Марта опасалась даже, не помешает ли оно Инге войти в нужное состояние. Кроме того, меморию оператора следовало взять под жёсткий контроль, чтобы в случае появления в актуальном пространстве — опять же под влиянием волнения — нежелательных образов немедленно дать отбой. Все моменты исторического события фиксировала видеокамера. Разумеется, хвастаться результатом, буде окажется положительным, выложив ролик в Интернете, никто не собирался. Да, собственно, и хвастаться нечем: результат станет известен лишь завтра, когда Ингочка, невзначай заехав проведать родную кафедру, узнает, что профессор Асмодьев не вышел на работу. Леди Е в комнате отсутствовала, чтобы исключить так называемый генеральский эффект, но, несомненно, наблюдала из своего кабинета по видео. Работники фирмы, кроме Синюшина, ни раньше, ни теперь ни во что посвящены не были.
      Инга и Марта расположились полулёжа в тренажёрных креслах, Синюшин и Дятлов — на офисных стульях с колёсиками, укатившись на всякий случай из поля зрения оператора. И началось. На самом деле это был поединок — безмолвный и страшный, причём не один, а сразу два поединка. Боролась Инга с Асмодьевым, чей образ как объект безжалостного заглатывания должен был появиться в её актуальном пространстве в конце возбуждающей серии вентрально-эротических фантазий. Но боролась и Марта с Дятловым. Марта прекрасно это понимала, без труда читая его меморию. Момент истины наступил не только для него, но и для неё. Чётко осознавала она и постыдную, собственническую подоплёку своего волнения: сугубо личный интерес. Если всё пройдёт, как говорится, штатно — злокачественная паранойя отпустит несчастного, и он навсегда станет её собственным Юрочкой — бедный и одинокий, как она сама. И страшно давно в неё влюблённый! Нет, он станет её не в смысле замужества, не дай Бог, — но их необыкновенный союз уже ничто и никогда не разъединит. Это будет больше, несравнимо больше, чем союз любящих супругов. Это будет союз богов. Но в случае неудачи она Юру потеряет. Тоже навсегда.
      Эта альтернатива настолько завладела вниманием Марты, что на минуту она забыла контролировать меморию Инги. Вернее, стала контролировать машинально, одновременно размышляя о Юре и видя его образ перед своими закрытыми глазами. Вдруг до неё дошло, что она совершает нечто безумное: ведь её мемория в данный момент слита с актуальным пространством Инги, и образ Дятлова, стало быть, присутствует и там! В ужасе, не давая себе опомниться, мгновенным усилием воли дала Инге команду: отбой!
      Когда Марта открыла глаза, стул Дятлова был пустым.