Алкаши. Самогонщик и Тонечка

       Матвей Коновалов работал в колхозе трактористом. В страду от него всегда несло соляркой и машинным маслом, a в прочее время года - самогонкой собственного производства, которое он гонял из сворованного зерна. Что-что, а в этом деле Коновалов был мастером и самогонка его всегда была отменного качества, чистая, как слеза, отчего все соседи ему завидовали, а по особым случаям даже покупали штоф-другой. Жена его, Клавдия Петровна, преподавала в сельской школе русский язык, литературу и, за неимением кадров, также географию, которую страшно не любила и всегда путала страны и столицы, называя столицу Испании Мудридом, а Исландии - Рейкой. В семье Коноваловых росла дочь Клавдии Петровны от первого брака, худенькая смешливая Тоня, умница и проказница. Своих детей у Матвея с Клавой не было, а Тоньку он не сильно жаловал и часто притеснял, особенно будучи выпимши, то есть очень и очень часто. Клавдия Петровна мужа побаивалась и, если замечала его пьяным, старалась, чтобы девочка ему на глаза не попадалась, большей частью отсылая к соседям.
       Комплекцией Коновалов вполне соответствовал своей фамилии, был мощным, рослым мужиком лет тридцати пяти, с голубыми навыкате глазами и тяжелой челюстью. Клавдия Петровна же была женщиной хрупкой и болезненной, с трудом справлявшаяся с нелегким хозяйством. Тоня по возможности маме помогала и даже, где-то вычитав, к весне собрала березовый сок и продала пришлому перекупщику за неплохие деньги. Мама, правда, деньги отобрала, но часть из них потратила ей на обувку. Матвей же хозяйством почти не занимался, если только жена не попросит в десятый раз, например, забить поросенка, или подпереть стенку сарая. На досуге Коновалов собирал трактор "Беларусь" и рассчитывал с его помощью подзаработать, обрабатывая сельские подворья.
       Как уже было сказано, отчим Тоньку не любил, а падчерица платила ему тем же. Матвей часто и без причины ее бранил, не любил, когда она слонялась без дела или играла, хотя бы с подругами и тут же, ругаясь, что-нибудь поручал. Конечно, Тонька отвечала ему тем же. Вообще, в области чувств действуют силы, подобные третьему закону Ньютона, и в соответствии с ними Тонька не любила Матвея с той же силой, с какой он не любил ее.
 - Дядя Ваня, а что вы это делаете? - спросила Тонька соседа.
 - Разрезаю стекло, Тонечка, вот этим самым алмазом.
Дядя Ваня детей любил, а Тонечку еще и жалел.
 - А как он режет? А все ли может порезать? А железо сможет?
Девочка была очень любопытной и дядя Ваня, как мог, объяснил ей устройство стеклореза и приемы работы. Очень скоро Тонька полученными знаниями воспользовалась в полной мере.
       В субботу с раннего утра Матвей на заднем дворе гнал самогонку. Своего аппарата у него не было и он одалживал его у знакомого ветврача Сашки, обещая взамен вернуть с бутылью. К вечеру приятная работа была окончена. Тракторист аккуратно промыл и прочистил аппарат, котел и вздохнул с облегчением. Итого получилось около восьмидесяти литров отборного самогона-первача, в двух сорокалитровых емкостях, - как Матвей и рассчитывал. Весьма довольный проделанной работой, самогонщик взял агрегат, уложил в котел и отнес к воротам, рассчитывая немедленно возвратить приятелю, а заодно испробовать качество продукта. Этих нескольких минут Тоне вполне хватило, чтобы выбежать во двор и, вооружишись стеклорезом, провести глубокую борозду по окружности стекляннной емкости с водкой и мигом вернуться домой. Устроившись у окна, девочка с бьющимся сердцем наблюдала развитие событий.
       Вернувшись к насадкам, как в деревне называли сорокалитровые емкости, Матвей, ухватившись за горлышко, поднял одну из них, чтобы отнести в погреб. Фляга звякнула, вывалилась из рук, и упала на землю, разлетевшись на мелкие кусочки. Упала, к тому же, крайне неудачно, задев при падении и вторую емкость, которую постигла та же участь. Онемев от происшедшего, Матвей с минуту стоял, постигая масштаб случившегося. Потом завизжал и со всей силы запустил оставшееся у него в руке горлышко в безучастно смотревшую на это безобразие курицу.
       Тонька была немного перепугана, но, в целом, очень довольна.
 - Ой, Тань, ты не поверишь. Как я задумала, так и вышло. Оцарапала я флягу, побежала до дому и села у окошка. Смотрю - отчим вернулся, схватил флягу, а она у него в руке развалилась и прям на другую. Та тоже на мелкие кусочки разлетелась. Представляешь? 
 - Тонь, а Тонь, а он тебя видел?
 - Да ты что! Увидел, на месте б убил.
 - А кто другой видел? Мать видела?
 - Да никто не видел. На, вот возьми стеклорез, положи на место. Да смотри, тайком, чтоб никто не видел.
 - Ага...
       Первую неделю Матвей ходил злой, как черт, ни с кем не общался, на Тоню с матерью вообще внимания не обращал и думал о чем-то своем. Потом как-то вечером ушел и вернулся поздно ночью. Тоня из окна видела, как тракторист сгружает из прицепа мешки.
 - Никак, зерно опять своровал, - мелькнуло в голове.
А наутро за Матвеем пришел участковый.
 - Ну, Коновалов, сам расскажешь, али как?
 - Да я не при делах, чего надо?
 - Да вот, ночью забор при амбаре сломали, трактор подвезли да зерно украли. Скажешь, не ты?
 - Ну?
 - Что ну?
 - Ну, не я.
 - А кто ж? Кто ж так ловко с трактором управился? Да и видели тебя ночью там. Скажешь. с Кузьмичем не пил?
 - Пил. А что, нельзя?
 - Пить можно, воровать нельзя.
Такие мифические понятия, как ордер на обыск, в деревне не практиковались - народ-то темный, а потому участковый запросто, по-семейному прошел во двор и принялся методично осматривать хозяйство.
Сердце у Тони екнуло.
 - Из-за меня. Из-за меня Матвея посадят.
Действительно, в детской головке моментально выстроилась логическая цепочка - не разбейся из-за меня фляга, не своровал бы отчим зерна, не попался бы, не заявился бы участковый.
 - Все я виновата, все я. Что же делать?
Решение пришло быстрое и хирургическое. Тонька черпанула из канистры банку солярки и помчалась к дальнему сараю, где ночью сгружал мешки Матвей. Облить их соляркой и поджечь было секундным делом, после чего девочка стремглав кинулась домой и принялась наблюдать за событиями. Пока участковый с поникшим Матвеем бродили перед домом, с заднего двора потянуло дымом. Мужики кинулись туда. Огонь уже охватил весь сарай, а дядя Ваня, сосед, как мог заливал его водой. Оставив следствия, дознания и прочие юридические процедуры, мужики приняли деятельное участие в тушении пожара, в чем преуспели, благо было безветрено.
Как ни допытывался участковый о причинах пожара, никто ему вразумительного ответа дать не мог. Дома в это время находились только Тоня и Матвей, а Клавдия Петровна побежала в магазин за хлебом. так что подозрения, если таковые и возникли, не имели под собой никаких оснований. Осмотрев подворье, участковый, естественно, ничего не нашел и удалился, многозначительно пообещав этого так не оставить.
Подошедшей матери испуганная Тоня все выложила и покорно ждала вердикта. Как же она была удивлена, когда Матвей, грозный страшный Матвей, которого она ненавидела и боялась, подошел к ней и тихим голосом сказал:
 - А ты молодец, Тонька. Выручила ты меня. Я, как увидел участкового, сразу подумал, что по мою душу, что мне хана. Загребет гад, да в район. А ты вон как...
Тоня молчала, а потом сорвалась с места и умчалась к Таньке - сбросить эмоции и выговориться.
Но самое интересное случилось тем же вечером, когда Матвей разобрал сгоревший сарай и под развалинами обнаружил три недогоревших мешка с зерном. Той же ночью мешки были переправлены к Сашке, а еще через недельки два в погребе появилась сорокалитровая насадка с первачом.
       Однако отношения в семье кардинально поменялись. Правда, Матвей по-прежнему пил, но даже будучи пьяным Тоню больше на задевал, а на Новый год - виданое ли дело - привез из леса  пышную елку-красавицу.


К следующему рассказу http://www.proza.ru/2015/11/05/2178