Знакомство с церковью

          Я родился и до восемнадцати лет жил на Урале в небольшом таежном городке. Мой отец был убежденным коммунистом, поэтому, естественно, атеистом. В семье никогда не было разговоров о религии, во всяком случае, до меня они не доходили. Уже, будучи школьником, я услышал от учителей об «опиуме для народа», но эта ленинская фраза до моего сознания не дошла. Увидеть молящихся не пришлось – церкви не было.
         Вот сама церковь как сооружение вполне могла бы привлечь мое внимание – как что-то необычное. Мои архитектурные познания начинались и заканчивались созерцанием деревянных рубленых изб да маленькой двухэтажной кирпичной почты в центре районной столицы. После жизни в атеистической среде и окружающей атмосфере безбожия я оказался в Свердловске: отец понимал, что оставаться в таком захолустье, да еще с криминогенным окружением впечатлительному, но уже очень непримерного поведения пареньку нельзя.
          Большой, а для меня – огромный город Свердловск произвел впечатление. В Верх-Исетском районе города (как его называют, ВИЗ) была одна действующая церковь. Обычное, но сильное любопытство заставило меня войти. Постоял, вдохнул неприятный запах кадила, посмотрел на странных людей с нездоровыми лицами и больным взглядом. Их было совсем мало. Не спеша, оглядел внутреннее пространство, в полутьме увидел гроб и … поспешил на выход. Вот так, приблизительно в 1956 году, мимоходом появилась перед моими очами церковь и исчезла, как видение.
          Годы спустя, живя уже в Москве в студенческом общежитии, однажды, пропустив первую пару лекций, я оказался около парка «Сокольники». Стояла замечательная осенняя светлая погода. Подходя к парку, увидел церковь. Она привлекла меня сначала мелодичным колокольным звоном и сразу же вслед за этим своей красотой. Колокольная мелодия и внешняя красота завели меня внутрь. Шла служба. Я не знал, что это такое, стал прислушиваться. Очень мелодично. Ложится на слух.
          Наблюдаю за людьми, за их лицами. Все разные. Сосредоточенные, думающие, у кого-то глаза закрыты, у кого-то рассеянный взгляд. У одной женщины они показались мне безумными. Я не уходил, слушал, наблюдал. До сознания дошло убранство, роскошество, богатство красок, позолота. Иконы. Их много, все похожи одна на другую – мне так казалось. Красивый, оперный голос священника и вслед за ним хор, да какой! Все это меня заворожило. Я продолжал слушание и наблюдение. Находились в церкви и молились в основном пожилые люди. Была одна молодая женщина – это ее глаза показались мне безумными. Но вот я увидел молодого человека, с виду моего сверстника. Высокий, хорошо одет, чуть удлиненные волосы, небольшая бородка. Он, скорее, был похож на нарядно одетого денди, но не на тех, кто вокруг него. В отличие от других он молился, как мне показалось, более активно, энергично, как-то углубленно, в какие-то моменты опускался на колени. Я потихоньку, незаметно приблизился к нему, чтобы удобнее было наблюдать. И убедился в том, что он действительно мой сверстник. Он меня тоже заметил.
Служба закончилась, мы уже вместе вышли из церкви и вскоре вошли в парк. Его звали Львом. Он рассказал мне о себе. Был студентом Московского архитектурного института, художником, увлекся писанием икон, стал читать Библию, углубился, пришел к Богу, стал богомазом. Этот рассказ меня просто потряс. В моей атеистической голове не умещалось, что вот он, такой же, как и я, но верующий, да еще так осознанно. Он был хороший рассказчик, и я, малообразованный провинциал, слушал его, чуть ли не раскрыв рот. Он так интересно и возбужденно рассказывал об искусстве, иконописи, истории появления икон, об их намоленности, если они древние, об их чудодейственных силах, пересказывал целые фрагменты из Евангелия, о служении Богу и так далее добрых три часа, которые пролетели как минута. На прощание Лев рассказал мне о Троице-Сергиевой лавре, находящейся в 75 километрах от Москвы по Ярославской дороге в городе Загорске. Сказал, что через два месяца будет большой православный праздник, и он предлагает там с ним встретиться.
          В общежитии я рассказал обо всем увиденном и услышанном своим товарищам. Реакция была очень бурной, но не однозначной.
Надо сказать, что это был шестидесятый год прошлого века, когда особо свирепствовали хрущевские «спасители душ». Сносили, уничтожали церкви, верующих загоняли в подполье. Не скрывали своей религиозности, открыто молились, ходили в церковь только те, кому терять было нечего или кто не боялся все потерять, ну и совсем уж бесстрашные люди. Тех, кого заподозрили в вере в Бога, немедля выгоняли из комсомола, из партии, а это означало – из института, с работы. Их обязательно клеймили позором.
          Вообще, в Москве все это было известно и старым, и малым. Мои сокурсники-москвичи были ребята, как говорят сегодня, продвинутые, они знали возможные последствия моего знакомства с верующим в Бога рисовальщиком икон. Это только мне ничего такого не было известно. Ребята многое рассказали о положении верующих в нашей стране, о гонениях всех, кто только помыслил заинтересоваться этим. Конечно, мне объяснили, что я ни в коем случае не должен общаться с моим новым знакомым – очень опасным типом. А уж ехать в Загорск, в эту цитадель православия – да ни в коем случае!
          Разговор был закончен. Прошло два месяца, я собрался ехать в Загорск. Валерий Красотин, мой друг, сказал, что одному туда ехать опасно и что он поедет со мной. Парень он был из Семипалатинска, такой же дремучий, как и я. Поехали вместе.
          Троице-Сергиева лавра в Загорске (ныне Сергиев Посад) – это сказка и для верующих любых конфессий, и для атеистов, и вообще для всех людей земли. Такой красоты, такого величия, такого туда паломничества даже в сталинско-хрущевские времена, такого состояния внутренней атмосферы, притягательной силы, энергетики больше нет нигде. Есть другие святые места божественные, посещаемые паломниками (Храм Господень в Иерусалиме, например), но они – другие.
          Мы встретились со Львом. Он не только художник, он еще историк, литератор, искусствовед – образованнейший человек в свои еще молодые годы. Он водил нас по огромной территории Лавры, заходя во все храмы, и очень много рассказывал, начиная от закладки первого камня самим Сергием Радонежским в сороковых годах 14 века до наших дней. Я находился в состоянии эйфории. Окружающие красоты, удивительно срежиссированные литургии, даже внешний вид священников и молодых монахов, снующих всюду, вид паломников, съехавшихся со всех концов СССР целыми семьями с больными детьми для исцеления, с малыми – для крещения…  Это подействовало на меня как волшебство. Я увидел другой мир, замкнутый стенами Лавры, а в нем людей, совершенно не похожих на мирян. Потрясенный и ошеломленный увиденным и услышанным, я уехал из Лавры, снова расставшись с церковью. Но ненадолго.
          На Преображенской площади в Москве, там, где широкая магистраль – продолжение Русаковской улицы – пересекается с трамвайной линией, ведущей в Богородское, на том месте, где сейчас стоит огромное, стеклянное, мрачное здание, была церковь. Я не помню, как она называлась, но, говорят, что это была одна из древнейших церквей Москвы, а уж о красоте ее и говорить нечего. Я сам ею любовался. Неподалеку был кинотеатр «Орион», мы часто туда ходили. Поэтому я так хорошо знал эту церковь.
          Как-то подходя к «Ориону», увидел огромное скопище людей: ну как если бы это была майская демонстрация или огромных размеров рынок-толкучка. Вижу конную милицию, как в Лужниках на футбольном матче. Маленьким автокраном монтируют заборные блоки.
          Церковь почти вся уже обнесена забором и остается смонтировать еще два-три блока, чтобы замкнуть периметр. В воздухе людской гул. Потом слышу плач, потом крики, потом толпа начала теснить милицейский кордон, стоявший вдоль забора, который вот-вот должен был сомкнуться. Милиционеры что-то говорили людям, успокаивали. Все было внешне вполне мирно, без насилия. В конце концов, когда поставили последний заборный блок, толпа взревела. Зрелище было жуткое, но мне запомнился, врезался в память такой эпизод.
          Чуть в стороне от людской массы одиноко стоял старичок. На носу перекошенные очки, а сам он двумя руками опирался на палку. Он, молча, плакал. Губы его тряслись, из-под очков по щекам в бороду текли слезы. Я наблюдал за ним и думал – человека, наверно, в этой церкви ребенком крестили, потом всю жизнь в эту церковь ходил и в горе, и в радости, в праздники религиозные и в праздники личные, семейные. И вот теперь, когда и жить-то осталось чуть, ее, а это значит всю его жизнь, убивают.
          В ту же ночь церковь взорвали. Шел 1962 год.
          У меня родился сын. С нами жила теща, к которой я очень уважительно относился. Она работала в газетно-книжном киоске и общалась со многими интересными людьми, покупавшими у нее дефицитную, а порой и недозволенную литературу. Среди ее знакомых, постоянных покупателей, был священник из находящейся поблизости с нашим домом церкви святых Петра и Павла. Приехала моя мама, мне нужно было отъехать в командировку. Вернулся домой, стал забавляться с ребенком и вдруг увидел на его распашонке нарисованный крестик. На другой какой-то одежонке – еще нарисованный крестик, и еще, и еще… Я все понял. Внутри меня произошел взрыв возмущения, готовый вырваться наружу. Но он не вырвался: две мощные женщины, любимая мама и уважаемая теща, взяли меня за плечи, прижали к стулу и успокоили. А я не очень-то противился. Так моего сына окрестил батюшка, который специально пришел домой и все это сделал. Две малограмотные женщины понимали, что крестить ребенка в московской церкви дело не безопасное для его родителей.

          Прошло почти 28 лет. Мой сын трагически погиб и похоронен на Введенском кладбище рядом с той самой церковью Петра и Павла. Так как сын был крещеный, то я стал ходить в эту церковь и делать все, что необходимо делать для поминания: покупал и ставил свечи, заказывал молитвы и так далее.
          Настоятель церкви отец Александр всегда ко мне подходил и пытался меня утешить. Каким-то образом он узнал, что вслед за сыном я похоронил отца и жену. Он был ко мне подчеркнуто внимателен. Как-то я опоздал, служба уже закончилась, но, увидев меня, он подошел, успокоил и прочитал молитву за упокой второй раз, уже после всех, когда верующие покинули церковь. При каждой встрече он мне что-то говорил о религии, о вере, рассказывая какую-то библейскую историю, он предлагал открыть Евангелие и прочитать конкретную главу, подтверждающую его рассказ. Десять лет (!) он рассказывал мне о православии, о загробной жизни и о моем сыне в ней. Как я к этому относился? А никак. Слушал и слушал. Но однажды, после многих лет общения, он говорит: «Вы знаете, что все Ваши старания, да и мои молитвы ни до Вашего сына, ни до Бога не доходят, так как Вы некрещеный. Вам пора покреститься». Наши встречи продолжались, беседы тоже продолжались, сомнения не уменьшались. Вот он мне говорит: «А Вы попытайтесь на один миг поверить в то, что все, о чем я много лет Вам говорил, – это правда. И если Вы в это поверите только на один миг, то получается, что Вашему сыну плохо, и только из-за того, что Вы некрещеный и Ваши страдания и думы о нем к нему не доходят».
Что-то екнуло у меня в груди. Подогреваемый моим другом художником Анатолием Андриановым и умеренно верующей женой я крестился в Кисловодской церкви святого Пантелеймона (в той церкви младенцем крестили А.И. Солженицина). Заодно мы с женой и обвенчались.

          В 2003 году меня, пенсионера, пригласил на работу мой старый знакомый, в какой-то мере мой ученик, которому, когда он был еще молодым человеком, я поспособствовал переехать из «Тмутаракани» в ближайшее Подмосковье. Его фирма в это время строила церковь в городе Пушкино Московской области. Я сразу же включился в работу. Все участники строительства церкви к своей работе относились как-то по-особенному, я бы сказал, трепетно.
          В России наступили другие времена. Церковь возрождается, строятся новые храмы, восстанавливаются разрушенные, ведутся реставрационные работы, открываются духовные семинарии и академии – идет нормальная, не только светская, но и церковная жизнь. Более того, и это то, что мне ужасно не нравится, – стало модным общение с религиозным миром. Смотришь в телевизоре на наших «вождей», а они все крестятся – эти вчерашние коммунисты, главные душители любого вероисповедания. Уничтожили церкви, синагоги, мечети вместе со священниками, раввинами и имамами. Сегодня крестятся неумело, коряво – смотреть противно, а главное – ну не верю я в такое массовое перевоплощение из воинствующих атеистов в смиренных прихожан.
          На открытие первого или полуподвального этажа строящейся в г. Пушкино Троицкой церкви съехались священнослужители близлежащих городов, представители мэрии города Пушкино. Были приглашены и строители, в том числе и я с женой. Один строительный вагончик был превращен в кафе, точнее, в трапезную. Столы были накрыты, как им полагается быть накрытыми в самые праздничные торжественные дни. Руководил застольем, то есть был тамадой, Благочинный церквей округи отец Иоанн. Все присутствующие говорили тосты, а после каждого тоста группа молодых священнослужителей, приехавших из того самого Сергиева Посада, из той самой Троице-Сергиевой лавры, о которой я уже говорил, пели «Многие лета». Ах, как они пели! Ничего подобного никогда, ни до, ни после, я не слышал. Настоящие профессионалы, вдохновленные таким высоким торжественным событием – это, конечно же, высочайшее искусство. Сейчас церковь достроена. Она собирает прихожан и выполняет свою главную миссию – несет людям веру, надежду, любовь и добродетель для передачи следующим поколениям.
          Я тоже внес посильную лепту в строительство нового современного храма.

          С сентября 2004 года я живу в Германии, в городе Лейпциге, вдали от Родины. Вообще, две тысячи километров при современных средствах передвижения – чепуха. Говоря, «вдали от Родины», я имею в виду не расстояние, а оторванность от своих корней, родных, друзей, крова, дачи. В этом древнем городе (а ему под тысячу лет) есть, как здесь говорят «русская» церковь. Да, она русская, православная, построенная в 1913 году на средства российского казачества и Российского Государя. В 1813 году произошло сражение, в котором несколько государств, объединившись, добили армию Наполеона. Среди участников казацкие и башкирские полки России. Это сражение вошло в историю под названием «Битва народов», а через сто лет была построена эта церковь в память о погибших российских воинах. Церковь нижняя – первый этаж, церковь верхняя – второй этаж. Красивая и снаружи, и изнутри. Вообще, наверно, некрасивых церквей нет. Можно лишь спорить, какая из них более красивая, более древняя. Ценнейшие древние иконы, замечательный хор. Мелодия и исполнение божественны, но отличаются от мелодий, звучащих в российских храмах. И это странно, потому что она входит в русскую Московскую Патриархию. Я там иногда бываю.
          Так вот получилось, что я в течение многих лет открываю Ветхий и Новый заветы и перечитываю кое-что. Это совсем не значит, что я стал каким-то уж шибко верующим. Я и Коран читаю и начал читать Тору. Сразу же многое в сознании меняется, так как понимаешь отчетливо, что первоисточник все-таки Тора, а Библия и Коран – производные от Торы. Это особенно ощущается, когда читаешь поочередно одни и те же фрагменты. В них те же герои, те же события. Правда, много разных толкований – ну это уж как кому больше нравилось, тот так и переводил Тору на свой язык. Ни одна из этих трех книг не умаляет две другие, потому что каждая из них – это свое мировоззрение, мироощущение, соответствующее поведение и специфические действия (культ), основанные на существовании Бога.
          В мире около миллиарда христиан. После распада в 395 году Римской Империи разделилась и церковь. В Византии в 1054 году родились православная церковь и православие. Всего православных около 150 миллионов, в том числе и россияне. Иерусалим – это христианская Мекка, место, куда устремляется хотя бы мысленно каждый христианин.
          Я был в Иерусалиме, в старом городе, видел паломников самых разных конфессий. В Храм Гроба Господня приходят все. Нет равнодушных людей, стоящих у места, где когда-то лежал казненный Иисус Христос, а затем таинственным образом исчезнувший, чтобы вскоре вознестись на небеса, став символом добра и человеколюбия. Свои заметки о церкви надо бы начать со священного места православных в Иерусалиме. Но хронология, как последовательность событий во времени, заставила все описанные события оставить на своих местах.

          Именно так все и было.