Началась война. Эвакуация

Война началась, как вы знаете, 22 июня 1941 года. Мне было десять лет. Наша семья жила в то время в одном из живописнейших мест Смоленской области с очень красивым названием - местечко Шумячи. У наших родителей нас было четверо детей. Старшему брату шел пятнадцатый год, старшей сестре исполнилось двенадцать лет. Самому младшему брату исполнился один годик. Вскоре после начала войны немцы бомбили ближайшую железнодорожную станцию Понятовскую. Началась эвакуация жителей. Вместе с девятью такими же многодетными (как сказали бы сейчас) семьями отец нас эвакуировал на грузовой машине, на которой ранее бежали из Белоруссии две семьи. Отец, Забелкин Михаил Игнатьевич, работал райвоенкомом. Вот так, десять семей, мы набились в кузове машины. На каждом была надета только летняя одежда. Мама пыталась втиснуть небольшой чемодан с теплыми вещами для нас, но отец его сбросил. Надо было уместить людей, набившихся в кузов. Мы уехали, а он вернулся в военкомат. Когда через двое суток отец пришел домой, чтобы взять шинель, так как он уходил на фронт, квартира оказалась полностью разграбленной. На полу лишь валялись наши разорванные фотографии. Ехали мы в дневное время по проселочным дорогам, под бомбежку не попадали. Машина заправлялась древесными чурками (были такие машины), и были для них в пути заправочные станции. Я помню, мы с сестрой стояли прижавшись к заднему борту машины. Когда влезали на нее, садились на борт, но при движении постепенно протискивались внутрь и прижимались к борту. На ночь обычно останавливались в каком-нибудь районном центре. Местные власти, как правило, работники военкоматов, размещали нас в школе или в клубе. С рассветом снова отправлялись в путь. Так продолжалось почти месяц. Наконец, в один из дней нашу машину остановили в Никифоровском районе Тамбовской области. Машину и шофера забрали для нужд армии. Три семьи куда-то отправили вглубь страны по их просьбам, - у них были где-то родственники. Семь оставшихся семей отвезли на жительство в один из колхозов. Нас поселили в школе. Каждая семья постелила на полу свою подстилку. Их нам дали жители тех городов и поселков, где мы ночевали по пути. К первому сентября нужно было освободить школу, хотя занятия в этом году так и не начались. Переселили нас в курятник на краю деревни. В нем каждая семья имела свое место на нарах. Там мы жили до наступления морозов. По ночам выли волки, так как по соседству находилась овчарня, и были случаи, когда волки уносили овец. К этому времени несколько семей куда-то уехали. Оставшиеся четыре семьи, в том числе и нашу, правление колхоза поселило у местных жителей. Дома у них состояли из сеней, первой избы, где была русская печь и второй, смежной избы. Вот так, во второй избе хозяйки в одном углу на полу отвели место нашей семье. В другом углу, также на полу, размещалась другая семья, у которой было трое детей. Так мы жили всю осень и зиму 1941 - 1942 годов. В марте месяце, когда еще было очень холодно, стояли сильные морозы, дули свирепые ветры, деревня лежала в глубоких сугробах снега, у хозяйки отелилась корова. Я называю ветер свирепым - таким я его ощущала тогда в ветхой дырявой одежде. Теленок мог замерзнуть в том сарае, где стояла корова, поэтому хозяйка привязала его в углу избы, где ютилась наша семья. Мама попросила председателя колхоза разрешить нам поселиться в одной пустующей ветхой избенке, занесенной снегом, из-за чего через дыры и щели ветер ее не продувал. В ней была цела русская печь и целы окна. Мама вместе с братом откопали от горы снега дверь и окна, выбросили гору снега из сеней и лачуги, прочистили печную трубу. Даже сколотили нары, лавку и стол. Протопили печь соломой. Скирды соломы стояли в поле. Из них, хотя и с большим трудом, но можно было надергать вязанку соломы. В этой округе не было леса. Кругом была голая степь. Местные жители топили печи соломой и сухим навозом. Все это заготавливалось летом. Мы радовались, когда поселились в этой лачуге. Маленькому брату было тепло на печке, и каждый из нас мог на ней греться. Время было холодное и голодное. В праздничные дни соседи приносили нам ковшики с молоком. Спасибо им. Они почитали религиозные праздники. С наступлением весны, когда сошел снег, правление колхоза выделило нам землю под огород и дало семена. На нем мы посадили картошку и посеяли просо. Помогли нам не только этим. Председатель и бригадир рекомендовали колхозникам нанять пастухами для стада их собственных коров брата и другого подростка из белорусской семьи такого же возраста, - каждому из них шел шестнадцатый год. У них в семье было пять детей, и они также были эвакуированы в это село. У колхозников корова и овцы были в каждом дворе, а дворов было тридцать. Нанятых пастухов кормили три раза в день поочередно в каждом дворе в течение всего сезона. Расплачивались за работу осенью зерном. С началом полевых работ мама и сестра стали работать в бригадах. Сестре исполнилось 13 лет. Она работала в бригаде с девушками старше ее на 2 - 3 года. Я оставалась дома с младшим братом. Ему исполнилось 2 года. Он был худенький, бледный. Как и мы, старшие, постоянно хотел есть, но никогда не плакал, а только стоял с ложкой в руке на табурете у стола. В колхозе для него давали молоко, но не было хлеба и ничего другого. Был только щавель весной. Мне об этом больно вспоминать всю мою жизнь. Не о себе - о нем. Когда я укладывала его спать, то обычно, как в нормальной довоенной жизни, рассказывала ему сказки. Я много их прочитала во время учебы в первом и втором классах и помнила. Кроме того, у нас была единственная книга со сказками. Еще когда мы ехали ее кто-то подарил нам. Вова чаще всего требовал у меня читать сказку про тигра и зайца. После нескольких повторений он ее знал наизусть. Стоило начать: «Слепой тигр поймал неосторожного зайца», - как он продолжал: «Тебе бы быка съесть, а не меня тощего...». В книге была картинка с основными персонажами, а быка он видел живым, когда по деревне прогоняли стадо. У меня было немало дел по хозяйству: приносить с поля солому для печки, собирать щавель, где только можно было его найти, варить из него похлебку, полоть наш огород, приносить воду из колодца. Колодец стоял посередине деревни и, как мне казалось, далеко от нашего жилья. Ведро было обычное, большое и тяжелое. Этой весной мне исполнилось 11 лет. День в деревне начинался с рассветом, когда стадо выгоняли на пастбище. Возвращалось стадо к вечеру. Коровы быстро шли к своим дворам с радостным мычанием. Каждая несла полное вымя молока. Хозяйки их также радостно встречали с ласковыми словами. В один из летних дней, ближе к вечеру, пастухи подгоняли стадо к деревне. Бригады колхозниц возвращались с полей. Когда бригада молодых женщин (их там все называли бабами) поравнялась со стадом, одна из них, по имени Нюрка, с криком бросилась к брату-пастуху. Он гнал стадо как раз со стороны дороги. В этой деревне детей и взрослых (молодых по возрасту) по именам называли: Ванюшка, Дуняшка, Нинуся, а ее звали Нюркой. Она стала обвинять пастухов в том, что они плохо пасут коров, не гоняют на дальние пастбища, поэтому, как будто бы, коровы мало дают молока. Кричала и еще что-то обидное для пастухов. Наверное, это было несправедливо. Раньше им никто ничего подобного не говорил, хотя они каждый день встречались с хозяевами коров в их домах во время завтраков, обедов и ужинов. Как мог ответить на ее оскорбления разозленный подросток, вооруженный кнутом? Он хлестнул ее кнутом. Она взвизгнула, закричала, отскочила от него и побежала с визгом, криком и руганью. Пробегая мимо нашего жилья выкрикивала: «Скоро вам придет конец», - шел второй год войны, немцы наступали. Прошло некоторое время. Лето стояло жаркое. В один из дней я, как всегда, пошла принести воду с колодца. Подняла ведро воды. В это время мимо проходили молодые женщины. Они шли с поля на обед. И вот, та же Нюрка остановила меня, чтобы напиться. Я поставила ведро. Она схватила его, окатила меня ледяной водой с головы до пят и отошла весело смеясь. Стало очень весело и смешно и ее подружкам. Они приостановились, когда она захотела «напиться», а потом со смехом пошли к своим избам. Так Нюрка отомстила мне за кнут. Я не закричала и не заплакала. Зубы у меня стучали от холода и обиды (день был жаркий, вода ледяная). Я снова опустила ведро в колодец, с трудом его вытащила и понесла домой. Дома, как могла, отжала свою одежду и опять надела на себя. Другой одежды у меня не было. На ночь вывесила ее просушить. Через год по деревне прошел слух, что Нюрка заболела дурной болезнью. На людях она больше не появлялась.