Ликер Сан-Реми

     — Ты что, баба? — возмущается Андре. — Или кто похуже?
     — Ты про «Сан-Реми»? — догадываюсь я. — И чем тебе не угодил крем-ликёр? Я перемешал его в блендере со льдом и молотым кофе. При неважном настроении, да с зарядившим на улице ливнем - самое то! Будешь?
     — Настоящий мужик не употребляет сливочных киселей, — Андре задирает голову вверх, демонстрируя свой безупречный подбородок. — Тащи ром!
    Француз моложе на год и, по-видимому, уверен, что это дает ему право общаться со мной в вызывающе закадычной манере.
     Я представляю себе, как от души бью по этой слегка выпирающей нижней челюсти. Потом молча вылажу из кресла и направляюсь на кухню за бутылкой «Варадеро».
     — А где Настя? — по возвращении интересуюсь я.
     — Забыла в машине сигариллы, — кривится Андре. — Сейчас будет.
     Он наливает в стакан на треть рома и располагается в кресле. В том самом, ещё хранящем моё тепло.
     Ожидая Настю, мы по очереди трясем побрякушку ничего не значащего разговора.
     — Когда домой? — спрашиваю я.
     — На следующей неделе, — лицо Андре на миг каменеет. — Как раз успеем к началу бабьего лета.
     — Что-то ты похудел, плохо кормит жена?
     — Нет, Настя хозяйка каких поискать. Вот только часто мотается по гастролям.
     Чтобы скрыть злорадную улыбку, я делаю большой глоток «Сан-Реми».
     — Как ни печально в этом признаваться, — продолжает Андре, — но я абсолютно беспомощен в повседневной жизни. Не в том смысле, что ничего не умею, а из-за лени. На самом деле я абсолютно неприхотлив, поэтому не понимаю, какой смысл тратить время на приготовление пищи и стирку, если вместо этого можно сходить в театр, да и просто поваляться перед телевизором на диване. В конце концов, всегда можно воспользоваться полуфабрикатами, а бельё отнести в прачечную. Знаешь, я, наверное, и женился каждый раз только для того, чтобы устроить свой быт.
     — Просто нужно больше уважать себя, — думая о своем, тихо говорю я.
     — Ты прав, — соглашается мой французский зять, — брак здесь ни при чем, всё дело во мне. Вот только преображаюсь я, лишь живя с кем-то. Причем необязательно с женщиной, это может быть и собака. Или кошка. Или орхидея. Скорее всего, чувство ответственности запускает во мне какую-то программу.
    — А ещё надо внимательнее относиться к близким, — вздыхаю я. — Чтобы не остаться перед ними в долгу.
    Андре пристально заглядывает мне в глаза.
     — Жизнь продолжается, — говорит он, — прошло уже достаточно времени. Должно взойти новое тесто. Обязательно должно, так бывает со всеми.
     — Что ты имеешь в виду? — не понимаю я.
     — Нет никакого смысла зацикливаться на трагедии. Пора уже пристроить своего горемыку к какой-то пускающей сок мармеладке.
     Я ещё раз гляжу на подбородок француза.
     Удар должен быть хлестким, думаю я, хлестким и скользящим. Хорошо бы попасть в точку, расположенную чуть ниже сочленения челюсти с ухом. Тогда кость мудака разлетится на кусочки, а сам он полежит какое-то время без сознания.
     Стук входной двери сигнализирует о приходе Насти.
     — Всем привет! — с порога щебечет дочь.
     Андре пулей вылетает из кресла и демонстративно, - намного дольше необходимого, - целует её. Настя кладет руки ему на плечи, и я замечаю, как сползает её юбка, обнажая втянутый жемчужный живот. С большим трудом я сдерживаю стон восхищения: этот живот почти точная копия живота моей бывшей жены.
     — Ты вся промокла, — говорит Андре, отстраняясь. — Нельзя было обойтись какое-то время без курения?
     — Я смотрю, — как ни в чем не бывало, улыбается мне Настя, — ты подаёшь моему мужу дурной пример?
     — Ты про «Варадеро»? Так я предлагал ему сливочный кисель.
     — Давай его мне!
     Я наливаю Насте ликера.
     — Почему ты так долго?  — всё не унимается Андре.
     — У слепого соседа из нашего подъезда вырвался пес-поводырь, — хитро улыбается дочь. — Вот я и подзадержалась: ловила беглеца по всему двору.
     Андре замирает в недоумении, он ведь не может знать, что в нашем доме отродясь не водилось слепых.
     — Фантазерка, — говорю я с нежностью. И добавляю:  — Однако невероятно душевная и отзывчивая!
    — А сам разве не такой? — хмыкает дочь. — Забыл, как много лет назад не ночевал дома, а утром заявил маме, что помогал шарманщику искать сбежавшую обезьянку.
    Французский зять вертит подбородком, переводя непонимающий взгляд с дочери на меня.
     — Когда закончится эта слякоть? — вздыхает Настя. — Мне надо просушить свой наряд.
     Ничуть не смущаясь, она начинает снимать через голову блузку.
     С опозданием отведя глаза, я отхожу к окну. Роден утверждал, - вспоминается мне, - что раздевающаяся женщина подобна солнцу, выглядывающему из-за туч.
     За окном унылый питерский двор. Темно-серый фасад соседнего дома украшает грязно-белый, наполовину стёршийся пацифик.
     — И бельё, — хохмит Андре, — снимай и бельё тоже!
     Я оборачиваюсь и отмечаю, что цвет Настиной кожи точь-в-точь как у ликера в её рюмке.
Французик театрально облизывается и потирает живот.
     Неужели в упаковке этой самонадеянной мужской плоти существует душа?- с сомнением размышляю я.
     — Возьми мой халат, — строго говорю Насте. — Он в ванной.
     — Перестань, отец, — хмурится она, удивительно напоминая свою мать, — лучше налей мне ещё «Сан-Реми».
     Настя выскакивает из комнаты, а я, не торопясь, выполняю её просьбу.
    — Следи за ней, — поворачиваясь к Андре, прошу я, — балеринам категорически не рекомендовано дружить с алкоголем.
    Француз никак не реагирует на мои слова. Уставившись в свой стакан, он думает о чем-то своем.
    — Будешь обедать? — предлагаю я возвратившейся дочери. — Андре отказался.
    — Не хочу, спасибо.
    — Может, хотя бы пирога с чаем?
    — Ладно, тащи пирог, - соглашается Настя. – Только немного.
    Она направляется к книжной полке: с вредной привычкой дочери читать за едой мне давно уже пришлось смириться.
   Когда я приношу угощенье, Настя усаживается за стол с мифами Грейса. Со своим  «Сан-Реми» я пристраиваюсь рядом.
     — Крутой парень этот Тесей, - сообщает  дочь через какое-то время.
     — Чем же это он так крут? – интересуюсь я.
     — По дороге в Афины древний герой вступил в схватку с Синисом, нехорошим человеком огромной силы. Расправившись со свирепым противником, он увидел,  как желая спрятаться от него, прекрасная девушка бросилась в заросли тростника и аспарагуса. Тесей догнал её и поклялся, что не сделает красавице ничего дурного. Это была Перигуна, дочь поверженного Синиса. С первого же взгляда девушка влюбилась в Тесея и простила ему убийство ненавистного отца.
     — Какая же это крутизна? Просто герой был очень красив. Давным-давно, кстати, очень похожим образом не устояла и твоя мать, - с улыбкой добавляю я.
     Дочь окидывает меня скептическим взглядом.
     — Слушай дальше, — продолжает она. — В положенный срок Перигуна родила Тесею сына, после чего он отдал её в жены эхалийцу Дейонею. Круто, да?
     Не найдясь, что ответить, я просто допиваю свой ликер.
    — Ну, он же пообещал Перигуне, — неуверенно говорю после паузы, — что не сделает той ничего дурного.
    — Пообещал, - внимательно посмотрев мне в глаза, соглашается дочь. — А что обещал маме ты?
                *  *  *
     Проводив гостей, я наливаю себе полный стакан ликера. Перестань, успокаиваю себя, главное, чтобы Настя была счастлива. Да и Андре, всё-таки, не самый распоследний кретин.
     С десяти лет, - а из интерната меня забрали как раз в этом возрасте, - я мечтал завести детей. По меньшей мере, двоих – сына и дочь. 
     Завести - нехороший глагол. От него веет покорной беспомощностью домашних тварей. А я никогда не сомневался в том, что дети станут моими лучшими друзьями.
     Раздумывая над собственным простодушием, я вылажу из кресла. Достаю из бюро старый фотоальбом и открываю его. В самом конце лежит большой конверт, в котором хранится засушенная тушка паука-птицееда.
    Год назад ужасное животное подарила мне Вероника (своеобразная компенсация в её стиле за сорвавшуюся совместную поездку в Америку).
    Целый месяц прожорливое членистоногое поедало несчастных тараканов, отлавливаемых для него по ночам дежурными охранниками нашего офиса. В один из вечеров уборщица забыла закрыть окно в моем кабинете. Птицеед оказался не закаленным, простудился и в течение суток отдал паучьему богу душу. Террариум я выбросил, а труп несчастного осторожно высушил в микроволновке. На память.
     Паук почти не изменился за прошедшее время. Разве что немного потускнел, но времени свойственно у всего отбирать яркость.
     Я с опаской трогаю хелицеры. Даже лишенные яда верхние челюсти продолжают выглядеть устрашающе. Никуда не торопясь, аккуратно отрываю птицееду ноги. Возвращаю альбом на место. Иду на кухню, где выбрасываю мохнатые паучьи фрагменты в мусорный пакет. Меня охватывает чувство тревоги, начинает покалывать в кончиках пальцах. Я узнаю сигналы приближающейся депрессии.
    Что двигало женой, пытаюсь понять я, когда она решила подарить птицееда? И неужели я действительно врал когда-то про убежавшую от шарманщика обезьяну?
     То ли от ликера, то ли от воспоминаний, но меня начинает подташнивать. Я боюсь надвигающейся тоски, гоню её прочь, вот только непонятный холод всё сильнее сковывает душу.
    Допив «Сан-Реми», я, наконец, решаюсь. Беру телефон и звоню Володе.
    — Привет, — говорю в трубку, — я согласен. Договаривайся со своим знакомым Фрейдом, с  меня коньяк
    — Отлично! — кричит в ответ товарищ. — Эдик давно ждет тебя. Встречаемся через час на углу Невского и Рубинштейна.
     Я вызываю такси и начинаю медленно собираться. Тщательно почистив зубы, опускаю лицо под холодную воду – мне не хочется, чтобы мозгоправ объяснил мои проблемы пристрастием к ликеру.
     Переодевшись, я спускаюсь во двор.
   Диван, несколько кожаных кресел, столик с красочными журналами и большая плазма на стене - прихожая бывшей коммуналки без особой фантазии переделана в приемную частного психотерапевта.
    — Невроз навязчивых состояний успешно купируется, — звучит из-за неплотно закрытой двери размеренный голос Володькиного приятеля, — если начать лечение вовремя, если не допустить его обрастания ритуалами.
     Владимир сидит рядом, счастливый, что затащил меня на консультацию к своему однокласснику.
     — Не переживай, — довольно потирает он руки, — Эдуард знатный специалист. Внимательно выслушает, пропишет тебе курорт-гипноз-таблетки – и всё наладится. И сон, и настроение, и аппетит.
     В который раз я начинаю анализировать свою проблему, хорошо осознавая тот факт, что тревога возникает помимо моего желания и, несмотря на искусственный характер возникновения симптома, я бессилен в своих попытках преодолеть его.
     С момента гибели Вероники прошло полгода. Меня уже перестали вызывать в полицию, и я даже сподобился посмотреть  её последнее видеопризнание в любви.
     Кроме нас в приемной находятся ещё два человека, по всей видимости, мать с сыном. Женщина сидит, будто окаменев, а с румяного детского лица её соседа не сходит широкая улыбка. Плотный крепыш, однако, улыбается не нам, а каким-то своим мыслям.
     — Открою вам тайну, — неожиданно громко заявляет сынуля, — Джон Леннон не погиб, как писали в газетах. Месяц назад я разговаривал с ним в торговом центре на Лиговке.
     Мать толкает своё чадо локтем и прикладывает указательный палец к губам. Как раз в этот момент над дверью загорается лампа.
     — Подожди здесь, — встаёт со своего места Володя, — вначале я переговорю с Эдиком.
     Я закрываю глаза. Так что же случилось на самом деле? – в тысячный раз спрашиваю себя. – Несчастный случай? Или все-таки суицид?
     Звук рвущейся бумаги возвращает меня в приемную. Это знакомый убитого фанатом битла выдрал из журнала фото роскошной Памеллы Андерсон.
     — Для информации, — перехватив мой взгляд, широко улыбается он, — инженер Гюстав Эйфель – мой прадед.
     Ощутив, как непонятный холодок выползает из области солнечного сплетения и начинает подниматься вверх, я пулей выскакиваю на улицу. Вовка, конечно, обидится, — думаю я, — только обещанный коньяк мы выпьем с ним по любому.
    Доберусь пешком, решаю я, надо немного проветрить голову.
  Когда до дома остается совсем немного, чей-то хриплый голос окликает меня.
     — Сделай доброе дело, — кажется, неизвестный приказывает, а не просит, — помоги старику.
     — А что случилось-то?
     — Угости несчастного – будет тебе счастье!
    Невзирая на вопиющую простоту слогана, я притормаживаю, чтобы лучше рассмотреть незнакомца. Одетый во что-то, напоминающее френч, старик кивает на открытую за его спиной дверь рюмочной.
     — Поднеси бедолаге глоточек – избежишь в судьбе заморочек! — он чуть приседает, изображая книксен, и театрально разводит руки в стороны.
     — Ну, пойдёмте, Бродский, — заворачивая в распивочную, улыбаюсь я.
    Очереди, к счастью, нет.
     — А нет ли у вас ликера «Сан-Реми»? — спрашиваю я и услышав отрицательный ответ, прошу два по сто водки и пару бутербродов. Себе с сыром, а страдальцу - с селедкой и яйцом.
     Устраиваемся за одним из пяти стоячих столиков. Старик молча выпивает купленное мной пойло и застывает.
     — Спасибо тебе большое, — кивает он после небольшой паузы. — Погоди, сейчас должно полегчать.
     — На здоровье, — равнодушно отмахиваюсь я.
     — Что-то случилось? — кладя в рот кусочек селедки, спрашивает незнакомец. — Бросается в глаза, как ты озабочен.
     Обычно я игнорирую дежурное любопытство. Однако на этот раз сдержаться не получается.
     — Понимаете, нужно что-то решать, — медленно тяну я, — а уверенности нет.
     — А что за проблема?
     — Никакой проблемы, собственно, нет… Подождите-ка
    Я прохожу к прилавку и покупаю старику ещё полстакана.
     — Не знаю, как быть дальше, — возвратившись, продолжаю я прерванный разговор. — Не жизнь – а одна сплошная морока. Жену потерял, дочь далеко.
       — Бабу-то, надеюсь, имеешь? — интересуется мой собеседник.
     Я неуверенно киваю в ответ.
     — Приводи сюда свою избранницу, — неожиданно предлагает старик, — и внимательно понаблюдай за её поведением. Приводи, когда здесь будет аншлаг: тебе откроется много такого, о чем ты и не подозревал.
    Выпитая водка не помогает – мое настроение и не думает улучшаться.
    — Надо бежать, — сообщаю я незнакомому собутыльнику. — Планировал сегодня дочитать «Идиота».
   — Браться за Достоевского, — бормочет в ответ старик, — следует после того, как тебя предадут.
   — Значит, уже самое время, — шепчу я, выскакивая из рюмочной.
   На улице идет дождь. Мне кажется, задержись я чуть подольше и холод с сыростью внутри меня сравняются с пробирающимся под куртку ветром.
   Едва войдя домой, я достаю телефон. Торопливо сбрасывая с ног мокрые туфли, набираю номер.
   Отвечают почти сразу, как будто моего звонка ждали.
   — Добрый вечер, — говорю я. — Собирайся и приезжай в гости. У меня есть бутылка замечательного французского ликера. Ванильно-ореховый аромат и сладкий молочный вкус – что может быть лучше в такую погоду!
  Трубка молчит, и тогда я просто диктую свой адрес. Сообщив номер квартиры, даю отбой.
    Раздевшись, я прохожу на кухню и наливаю себе «Сан-Реми».
    Приедет или нет? – лениво размышляю я. – Должна, ведь сегодня уже девятый день нашего знакомства.
   С улыбкой на лице я неторопливо смакую сливочный ликер. Такой же приторный и не опьяняющий, как женщина, которую жду.