II. Дезадаптация. Возврат к истокам

Когда в дом приходит ребенок, адаптация накрывает не только его, но и всю семью. При появлении своерожденного это происходит тоже, только протекает мягче. Отличие в том, что «готовый» ребенок входит в дом с огромным багажом негативного опыта, который зачастую в несколько раз превышает опыт взрослого человека. Он приходит с травмами, которые у родного ребенка никогда не случались, он приходит с уверенностью, что доверять никому нельзя, что мир опасен, непредсказуем и агрессивен, что никому нет дела до его чувств и эмоций. А, следовательно, такой ребенок не способен представить, что у взрослых тоже есть чувства, эмоции, потребности и желания. Сострадание, чуткость, благодарность, даже малейшая отдача в ответ на заботу взрослого чужды большинству приемных детей.

С новорожденным намного проще, он у тебя на глазах раскрывается как бутон, ты поливаешь его своей нежностью, согреваешь любовью и заботой, наблюдая и радуясь тому, как он расцветает. А приемный ребенок – это засохший бутон, закатанный в цемент. Причем зацементированный участок этот еще и огорожен колючей проволокой, попробуй – проберись? Многие думают: а оно мне надо? Своих проблем хватает! А если все же кто-то решится пробраться, то часто возникает страх – а там действительно что-то есть? Есть ли вообще смысл соваться за эту колючую проволоку?

Разумеется, смысл есть, не все так безнадежно. Если даже в природе случаются чудеса, когда травинка или цветок пробивается к свету сквозь асфальт, то у человека при надлежащей поддержке намного больше шансов выжить вопреки всему. Потому что у человека есть еще и душа, живая душа, бессмертная, которая может обновляться и воскресать, которая силой Духа может возрождаться, казалось бы, из небытия. Однако происходит это не быстро, часто очень болезненно и при этом имеет побочные эффекты не только у самого ребенка, но и у тех, кто рядом.

Нам выпал катастрофически тяжелый месяц, на который пришелся удар дезадаптации всей семьи. Дома царил просто какой-то ад. Но если подумать, что такое месяц или год по сравнению с жизнью? И что такое жизнь по сравнению с Вечностью? Неужели судьба одной бессмертной души не стоит затраченных ресурсов? У меня есть свой ответ на этот вопрос. Поэтому Марина теперь живет с нами.
Однако первый месяц надо было еще пережить. И что самое ужасное, я не знала, весь этот кошмар когда-нибудь закончится или это навсегда? Я была в панике, даже не могу передать, КАК мне было страшно! Ее буйность, залипания, выпадение из реальности, ауто-агрессия, постоянная демонстрация разных личностей (или моделей поведения) – все это внушало мне ужас.
Это совершенно не было похоже на поведение капризного и упрямого ребенка, который добивается, чтобы его пожалели, приласкали и сделали так, как он хочет. Она презирала жалость, избегала ласки и никогда не знала, что же ей нужно на самом деле. Если я пыталась угадать, понять или узнать из ее уст о ее желаниях, а потом постараться их удовлетворить, то почему-то все становилось только хуже, тут же следовала ошеломляющая реакция, и я снова чувствовала себя совершенно беспомощной, уставшей и раздраженной. И я все чаще задавалась вопросом, а есть ли смысл ломать копья и лезть за эту самую «колючую проволоку»?

Состояние Марины в первые два-три месяца совершенно не было похоже на адаптацию, о которой я читала, слышала, о которой рассказывали другие приемные родители. Девочка даже не пыталась понравиться, подстроиться под наш уклад, при этом и нам не позволяла подстроиться под себя. Марина просто взрывала изнутри всю нашу семью в целом и психику каждого члена в отдельности. На ум часто приходила фраза, услышанная или прочитанная где-то: «когда любви недостаточно». Я чувствовала, что это наш случай. Уже было очевидно, что одной любовью травмы девочки не залечить.

Проблема поиска контакта с дочерью с каждым днем становилась все актуальнее. Я совершенно не понимала Марину, а она меня совсем не принимала. Конечно, в определенные моменты девочка была очень даже милой (слишком милой, будто напоказ), очаровательной. В голову приходили мысли о раздвоенности личности и психическом расстройстве. Как же рвануться на спасение нераскрывшегося бутона души, когда в реальной жизни спасать надо было себя и тех, кто рядом? Поначалу, мне было так плохо и страшно, что я не могла даже обратиться за помощью и кому-нибудь. На самом деле я даже не представляла, кто и чем мне может помочь. Страх полностью парализовал мое сознание и воздвиг невидимые стены между нашей семьей и окружающим миром.

Огромную поддержку и пользу я нашла в общении с другими приемными родителями. Оказалось, что я не одинока, есть и другие мамы, которые сталкиваются с подобным поведением, отторжением и постоянными провокациями.  Именно тогда я услышала о реактивном расстройстве привязанности. Теперь мне предстояло получить новую для меня информацию и обратиться к специалистам за диагностикой и рекомендациями. И хотя поначалу мое сердце не хотело признавать наличие ррп у моей дочери, со временем вместе со знаниями пришло облегчение, потому что теперь многое объяснялось и становилось понятным, с чем (а не с кем) надо бороться.

Страшно было не только мне. Мужа по возможности я старалась оградиться от большинства проблем (ему ведь надо было еще работать и обеспечивать всю нашу семью), а вот младшие были невольными свидетелями происходящего. Дезадаптация накрыла всю семью, у детей началась поведенческая регрессия.

Сын на стресс отреагировал самым доступным способом – впал в младенчество. Он воспроизводил поведение именно того возраста, когда он был единственным, желанным ребенком, и вся семья носила его на руках. Он начал ходить по большой и по маленькой нужде в штанишки, не делая никаких попыток сесть на горшок или попроситься в туалет. При этом внешне он был довольно спокоен, играл с новой сестрой и с радостью делился игрушками.
У Марины с самоконтролем оказались тоже серьезные проблемы, к которым добавлялась еще одна особенность – она могла справлять естественные надобности только дома.  Это доставляло нам немало неудобств. В первые дни по приезду мы ходили гулять в лес, стояло бабье лето, воздух прогревался до тридцати градусов. Леса Марина никогда в жизни не видела, а людей, напротив, всегда было вокруг более чем достаточно. Поэтому мы с утра брали коврики, второй завтрак и удалялись в лес. Каждый раз нам приходилось возвращаться домой экстренно, потому что Марина вдруг сообщала, что хочет в туалет. Никакие объяснения, что можно справить нужду и в лесу (все зверушки так делают) на нее не действовали. Она постоянно твердила: надо дома на унитаз. Терпела, спешила, мучилась и …. Рев. Не дотерпела. Унизительно, обидно. Пришлось смириться и отказаться от прогулок в лесу и на площадках.

Сын, верный выбранному образу младенца, начал забирать у малышки соску и сосать ее целыми днями и ночами, при том, что в своем младенчестве соску он не признавал в принципе и всегда выплевывал. А вот теперь прорвало. Марина, как великая повторюшка, делала тоже самое. Чтобы все успокоились и не соперничали по этому поводу, я выдала каждому по пустышке. Заодно и по бутылочке.
Потом пришла очередь поильника, который тоже почти три года простоял невостребованным. Теперь вода выпивалась литрами, и на ночь непременно надо было наполнить поильник, иначе дети не могли спать спокойно.
Малышкину кроватку я с боем отстояла. Слюнявчики стали обязательным атрибутом трапезы старших, благо их было много, на всех хватало. Погремушки до сих пор остаются любимыми игрушками всех детей…

С подгузниками мы с сыном попрощались уже давно. Когда появилась малышка, я ему объяснила, что «памперсы» носят только маленькие дети, а он теперь старший, так что надо научиться ходить на горшок. Он все понял правильно и, хотя приучение к горшку прошло не так уж быстро и гладко, подгузники он категорически игнорировал. Теперь же он большой! Зато после очередного пополнения в семье вдруг про них вспомнил и потребовал надеть. Мне не хотелось давать ему слабинку, чтобы не пришлось заново приучать к горшку, поэтому объяснила, что такие большие подгузники уже не продают. Только маленькие, для грудничков. Сработало!

Еще одно неожиданное увлечение появилось у сына, он запросился кататься на коляске, большой коляске, люльке. В младенчестве, конечно же, он эту коляску на дух не переносил. Мне так и не удалось ни разу его туда спокойно уложить, все время носила в слинге или на руках. Зато теперь он хотел и спать, и кататься в коляске: «А малышку, мама, достань, и положи куда-нибудь!» Марине понравилась идея с коляской, она тоже начала проситься и лезть туда вслед за братом. Так что пришлось вообще отказаться от этого вида транспорта, пока они ее не разломали в хлам. Дочурку посадила снова в слинг и … старшие тоже захотели в слинг!..

Ползание на четвереньках очень полезно в любом возрасте, поэтому, когда все детки стали передвигаться ползком, я только обрадовалась. А как обрадовалась малышка!!! Ее теперь окружали подобные ей детки, которые с ней играли и ползали наперегонки. Вот кто был по-настоящему счастлив и доволен! Но бдительность все же она увеличила. Теперь днем дочурка практически не ела, зато ночью просила кушать через каждый час–полтора. И даже если кушать совсем не хотелось, малютка просыпалась, становилась в кроватке и звала меня. Надо было взять ее на ручки, чтобы она меня потрогала за лицо, руки, уложилась на грудь, успокоилась и снова заснула. Эту привычку она не оставила и через длительное время. Режим питания, к сожалению, перевернулся  с ног на голову.

У старших с едой поначалу тоже совсем не складывалось. Сын у меня малоежка, зато Марину мне охарактеризовали как девочку с хорошим аппетитом. Я подумала: «Хорошо! Марина будет кушать, а брат за ней подтянется, дети ведь любят друг за другом подражать!» Но произошло с точность наоборот. Сынок первую неделю вообще отказывался от пищи, только воду пил.  А Марина поначалу ела за двоих (в буквальном смысле), а потом тоже стала отказываться от пищи. Теперь у меня было два ребенка-малоежки. Через месяц, правда, все выровнялось, оба стали кушать понемногу.

Интересные у Марины оказались пищевые предпочтения. Я боялась, что она кроме пирожных и конфет дома не захочет ничего кушать. Однако девочка довольно спокойно относилась к тому, что конфеты я выдавала по одной-две после еды. А вот трепетное отношение к хлебу сначала меня просто обескуражило. В самое первое утро я приготовила вкусную кашу, намазала хлеб маслом и позвала детей завтракать. Сын сразу отказался, а Марина села, но кушать не стала, только голову все клонила-клонила вниз, пока, как страус, не залезла под стол. Недоумевая, что произошло, я подняла ее лицо и увидела, что она плачет.
- Марина, что случилось?
- Я не могу кушать…
- Почему?
- Хлеба нетуууууу…
-Как нет? Вот же хлеб! – я показала на бутерброд с маслом.
- Нет, надо тарелочку с хлебом. Много кусочков должно быть.
Я достала тарелку, положила на нее полбатона нарезанного хлеба, показала остальное:
- Марина, в нашем доме всегда много хлеба. Вот еще хлеб, он хранится здесь. Есть еще один батон, он лежит там же. Ты всегда сможешь взять столько хлеба, сколько захочешь.
Девочка еще какое-то время требовала себе несколько персональных кусочков. Но после того, как я предложила пару раз доесть все, что она надкусила, перестала набирать про запас. Стала кушать вообще без хлеба, за исключением редких случаев.

Самым сложным для меня в адаптации моих детей стало их здоровье. На пятый день сын заболел ОРВИ, вслед за ним малышка. Подлечились, выписались, на следующий день опять 39,6, следом догоняет и дочурка. И еще раз поликлиника – справка – и в третий раз ОРВИ. Четыре круга, оба ребенка. Марина к моему удивлению устояла против всех вирусов! Закаленная? Неееет! Это ребенок частоболеющий. Просто еще не расслабилась. В детском доме больных детей отправляют в лазарет, ей туда никак не хотелось, видимо боялась. Но лекарства просила, хотела внимания, и чтобы ухаживали, «на ручках носили».

Потихоньку все успокаивалось и даже иногда создавалось впечатление, что девочка начинает привязываться ко мне, однако посещение тематического психолога дало не очень утешительные результаты. Сильное расстройство привязанности, увы, подтвердилось, несмотря на то, что Марина на диагностике вела себя «аки ангел». Я сидела в сторонке, наблюдала за поведением дочери и сокрушалась: почему я дома никогда не вижу дочку такой милой. Однако опытного психолога было не так-то легко провести.

На диагностике меня весьма озадачили результаты одного теста. Требовалось в зависимости от изображенной на картинке ситуации подобрать девочке личико (веселое или грустное). Улыбающееся личико Марина выбрала всего два раза: когда девочка кушала печенье и когда дралась с мальчиком (причем на картинке агрессором выступал мальчик). К тому же дочка ни на одной картинке не идентифицировала изображенную женщину как маму. Это всегда была просто «большая девочка», которая ругала за сломанную игрушку, укачивала младенца и т.п. И даже родителей, обнимающих девочку, она назвала «какими-то людьми». Получалось, что пройдя вместе столько испытаний (порой казалось, что прошло уже года три), мы оставались для нее просто очередными людьми. Марина не могла поверить, что мы – это семья, что мы – это навсегда, что мы о ней позаботимся. Не могла еще наша девочка довериться нам и расслабиться…