Палак из Хабона

      

               
       Опираясь на посох сжатым кулаком топарх Зелур стоял на берегу. Старик возник, словно из-под земли.  Он пристально глядел в морскую даль, возбуждая в памяти далекие жизненные картины. Вспомнились незабываемые дни юности, прошедшие среди высоких башен и красивых домов любимого города. Он вырос в здешних местах и выжил лишь благодаря смекалке и опыту. На своем веку он повидал такого, о чем многие и не подозревали.  Вот этот широкой островок, где впервые встретил свою айданйлянку, полюбил ее и взрастил свою дочь Айни, девушку невиданной красоты. Как давно это было! Он за это время стал не тот, и эта местность стала не та! Одни руины! Тогда он мог надеяться на свои силы, на то, что сумеет дать счастье дорогим сердцу людям. Теперь же Зелур не мог испытывать высоких чувств, и некому было искренне произносить слова любви. На душе ветрило, на сердце шумели и исчезали печали, как белые морские волны. Ах, эта душа! Чисто она истрепанная жгучей печалью и пережившая за столетие столько, что хватит на несколько жизней, завела его невиданной судьбою острее меча к родным берегам.
А ветер гнал и гнал на поверхности Меотиды бурлящую волну, выплескиваясь между серых, пещерных берегов. Там еще остались те святилища, в которые веками верили киммерийцы и таври. Они ведут глубоко в подземелье, где еще жив дух Дианы. Придет время гнева – и он взметнется на поверхность, взволнует души потомков и потребует жертвы…
Весь длинный пологий берег полуострова был когда-то усеян ладьями. Дальше от берега блестели огоньки костров, поднимались дымки, ветерок тянул запахи рыбной ухи и мяса. Здесь обязательно останавливались все ладьи, шедшие и с Киммерика, и с Тиры, и на север – в Куявию и Сиверию. Здесь в дальней крепости гребцы и дружины отдыхали, ели, кто-то даже спал, то прямо на земле возле ладей.
       На Гераклейском полуострове крепость Телепиле  была последней стоянкой перед заплывом в открытое море. Зелур не раз здесь проходил киммерийской сверхлегкой чилкой , обтянутой кожей, и не раз бросал якорь возле берега на ночлег, а утром хотелось поскорее тронуться снова в путь. Как приятно было думать о том, что следующую ночь он наконец-то проведет дома, в Тире, а не на жесткой охапке веток возле костра.

– Вон туда! Через три ладьи вон пустое место есть! – стоявший на носу чайки командовал его друг, кормовой Гонсак. – причаливай к ладье с драконьей головой!
– Да вижу, вижу! – Зелур кивнул и по правому борту осушил весло. – Давай туда.
Два рывка и чайка произвела удачный поворот к стоянке.
   Зелура в детстве называли Сил, а в юности за неизменное бесстрашие стали называть этим царским именем.  «Когда он что делает, то всегда в толк! – восхваляла его мать. – Ему бы счастья да в радости жизнь прожить. А ведь мыслит, что удача-то – одно дело, а счастье – иное!»
   Зелур верил в свою добрую судьбу. Ведь мать Твида вырастила его богатырем, наделила широкой грудью, крепкой шеей и сильными руками. Черты его лица редкие. Красивый с горбинкой нос и  золотистыми веснушками и на круглом подбородке – ямочка. «Весь в Теуша и смел, как отец! – говорила она.
В тот незабываемый вечер ему исполнилось семнадцать лет. Светло-русые, как золотистая солома, волосы кудрявились на голове, а серо-голубые глаза его блестели резво и твердо. Нравом он был подвижен, любопытен и дерзок.
Они расположились на прибрежной горбинке и достали свою скудную провизию. Из  местного городка подобралась к ним поближе девчонка. Она с любопытством смотрела на ужин и слушала их разговор. Зелур заметила ее обворожительные черты лица и призывно махнула ложкой:
– Подойди, сюда! Ты, чья будешь?
– Я Дайна! – Без робости подойдя, девочка показала на сидящего вдалеке старика у костра, который поворачивал на углях рыбу. – Он кормщик, а я его внучка. Хотите с вами через море пойду. Я тоже все морские пути знаю, и какие ладьи бывают, и как они плавают!
– Да ну! – язвительно окликнул Госак. – Как же ты в свои юные годы такой премудрости научилась?
– А я с тех пор, как мать с отцом погибли, всегда с дедушкой хожу, – объяснила девочка. – Он меня одну дома не бросает, говорит, что в меня возраст невесты и как бы ничего худого не случилось. Вот и берет с собой.
Глаза Дайны налились слезами: слова о смерти родителей разожгли ее собственное, едва заснувшее болезненным сном горе.
– А вот сейчас и проверим! – поспешно воскликнул Госак, торопясь отвлечь ее, и указал на море. – Вон там, что за ладья пошла?
–  Струга рыбаков. – Уверенно ответила она.
   Госак стал присматриваться и не мог ничем возразить. Зелур смотрел то на Дайну, то на Гонсака и начал хохотать, а потом все трое, держась за животы, как давние друзья давились от смеха.
       Первое знакомство с будущей спутницей жизни Зелур не забыл. Помнил он и ее молодое счастливое лицо заботливой матери, и свои минуты отчаянья, когда пиратская галера увозила ее в неизвестность. С тех пор он никого не встретил, кто бы заменил мать любимой дочурке Айни. Жил для ее, все радости жизни отдавал малышке. Но не все в жизни зависело от желаний. Были времена, когда нельзя было изменить ход событий. Вспоминая одну историю за другой, перед глазами старика сплывали события последних дней существования родного города Телепиле.



       Первая греческая галера у берегов Таврии нагнала большую настороженность на местных жителей. На корме галеры возникла паника. Какой-то узник, разъединив скрученные за спиной руки, отбросив остатки веревок, попытался вскарабкаться на борт судна. Темно-русые с кудрявыми прическами хозяева вскочили на ноги, бросили весла ближние к корме гребцы и кинулись к мятежнику. А тот отшвырнул на дно галеры кормщика, перескочил через борт и бросился в воду. Гребцы ухватились за весла и стали подгребать к берегу. Хозяева собрались на корме и вглядывались в воду. Держа наготове турболеты, обмениваясь непонятными восклицаниями. На берегу тоже заметили происшествие. Путники и жители городища с разных сторон сбегались к воде.
   Дайна ахнула, вскочила на ноги, подбежала ближе, тревожно сжимая руки и не сводя глаз с воды. Но на поверхность воды ничего нельзя было разглядеть.
– Не выныривает – Диана пресвятая, ведь потонет! – обеспокоенно воскликнул Гонсак. Стянув сапоги, он бегом вбежал в воду и поплыл в сторону ныряльщика.
– Ой, милосердная и всемогущая заступница наша, смилуйся и помоги! – бормотала Дайна, с тревогой наблюдая, как Гонсак быстро плывет к тому месту, где скрылся под водой беглец с галеры.
       Гонсак удачно избежал встречи с галерой, вынырнул с другой ее стороны. Через какое-то время он появился на поверхности, жадно вдохнул и снова исчез. Казалось, что его не было очень долго.
– Как бы тоже не утонул! – воскликнула на берегу Айни, с горящими от любопытства глазами. – Там акула живет громадная – загрызет их обоих!
– Язык придержи – накличешь беды! – сурово прикрикнула на ее мать.
– Не потонет! – уверенно возразил Зелур. – Гонсак в воде не тонет, в огне не горит – его бережет всемогущая Диана.
   И, правда, вскоре он вынырнул и поплыл к берегу. Рядом виднелась вторая голова. Плыл он одной рукой, а другой держал за волосы утопленника.
   Сбежавшиеся к берегу люди помогли выбраться на песок. Бесчувственного беглеца пришлось нести на руках. Пока его пытались привести в чувство, Гонсак тяжело сел на мокрый песок, потряхивая головой и отжимая воду из волос.
– Да ты молодец, где водяному с тобой справиться! – воскликнула Дайна.
Пучком влажной травы он принялся счищать с ног мокрый песок.
– Пойдем хоть глянем, как он там. – Позвала Дайна Зелура.
– Пойдем, – согласился Зелур.
Госак встал на ноги. Вода текла с него ручьями.
– Мне тоже любопытно – кого это я у водяного отнял?
Они подошли туда, где в окружении местных рыбаков лежал на земле беглец с галеры. На парне была полотняная рубаха, и браслет из серебряной проволоки. Штаны из кожи и кожаные лакомеи  крепились на ногах тонкими ремешками. На лбу и щеках краснели ссадины. На запястьях рук заметны следы от тугих веревок. На руке завязанная веревка с разлохмаченным концом, перетертым обо что-то твердое.
– Чего же теперь с ним делать? – озабоченно спросила Дайна  у Гонсака.
– Вот что – берите-ка вы его с собой, – сказал он.
– Да куда же мне его? – недоуменно воскликнула Дайна. – И своих забот довольно!
– Тятя, заберем его в наш дом! – принялась упрашивать отца Айни.
– Да не печаль! – успокоил ее Зелур. – Ты будешь опекаться!
– Он не раб, мне кажется, – пробормотала Дайна, приглядевшись. – Рабы такой одежды не имеют. Одна рубаха чего стоит и серебряный обруч! Не подобру по-волюшке он на галеру попал,… видите, как избит!
Зелур в сомнениях качал головой, но все эти доводы только укрепили решимость Айни взять спасенного с собой. Наконец он вздохнул и сделал знак Гонсаку:
– Снеси его в жилище.
       Айни обрадовалась и бросилась устраивать гостю лежанку из мешка, набитого сеном и шкур тувра . Его состояние вызывало у Айни сочувствие и любопытство: ей очень хотелось знать, что с ним случилось, как он попал на греческую галеру, почему был связан? С парня стянули мокрую рубаху, уложили его в гостиной. Айни накрыла его пустым сухим мешком и села рядом, надеясь, что он скоро опомнится.
Тем временем греческая галера скрылась за горизонтом и тавричане успокоились. Под руководством Зелура местные суда-чайки зашли в местную гавань. Дайна со Зелуром спустилась вниз берегом к родному жилищу. Впервые он увидел свою юную дочь такой заботливой, и радовался, как она взрослеет на глазах, как она заботливо смотрит на беглеца и в любую минуту готова оказать помощь. Она сидела до полуночи над этим, незнакомцем, еле дышащим юношей, пока Дайна ее не сменила.
– Иди дочка отдохни, а я покараулю.
   Айни послушно ушла, а Дайна присела на мешок сена рядом с беглецом и положила голову на свои колени. Ночную тишину нарушали разве что сверчки да шум морского прибоя. Недолго ей пришлось наблюдать за парнем. Сон одолел ее неподвижное тело.



   Зелур на зорьке мгновенно открыл глаза и повернулся.
–  Это ты Айни! – с удивлением разбудил он дочь. – А где мама?
–  Она меня сменила о полуночи.
       Айни улыбнулась и благодарно положила руку на руку отца. Она не знала; верить ли ей в будущую любовь беглеца, но знала точно: едва ли сама она полюбит какого-нибудь сильнее, чем любит своего отца Зелура.
Осторожно ступая, стараясь не скрипеть и никого не тревожить, Айни подошла к спящему парню и заглянула ему в лицо. За ночь под глазами его налились глубокие темные синяки от ударов по голове. Дышал тихо и ровно. Он уже не был в беспамятстве, а просто спал. Айни вздохнула с облегчением – досадно было бы доставать со дна моря человека, чтобы он умер в доме, а потом летал здесь ночами вредоносным духом. Но беглец явно не собирался умирать, и Айни понадеялась, что скоро очнется и расскажет о себе. Волосы его высохли и теперь рассыпались прямыми прядями, совсем светлыми, как сухие стебельки болотного камыша. Айни вспоминала всех гостей из Руси, из арабских далеких земель, которые были здесь прошлым летом, но похожих на парня в памяти не всплыло.
 Она осторожно провела рукой по волосам парня. Между лбом и затылком ее пальцы наткнулись на скрытый под волосами длинный рубец, оставленный от удара. Видимо, ее нечаянное прикосновение причинило боль: парень вздрогнул, веки его дернулись и приоткрылись. Айни отдернула руку.
– Больно тебе? – виновато ахнула она. – Ты прости, я нечаянно.
Парень открыл огромные глаза, светло-голубые, почти прозрачные, и бессмысленные, как у новорожденного. Айни в первый миг испугалась – да не лишился ли он рассудка, не слишком ли долго пробыл под водой, не оставил ли водяному свою память? Что с ним тогда делать?
Набрав ковш воды, она приподняла израненную голову и попыталась его напоить. Ощутив свежую прохладу воды, беглец вдруг дернулся, вскинул руку к ковшу и жадно рванул ко рту так, что вода пролилась ему на грудь, глотнул, закашлялся, чуть не захлебнулся. Глотнув еще пару раз, он потер рукой мокрую грудь, кивнул головой и наконец, посмотрел глазищами на Айни. Туман во взоре рассеялся, но на девушку он смотрел с удивлением, словно ему явилась берегиня . Взгляд его скользнул по стенам и кровле жилища, светлые брови дрогнули – он не понимал, где и у кого находится. С губ беглеца слетело хриплое восклицание, он попробовал приподняться на локтях, но тут, же застонал, сморщился и откинулся снова на сложенный мешок с сеном, служивший ему подушкой.
– Не подымайся! – успокаивающе сказала ему Айни. – У тебя на голове такие раны, что чуть душа наружу не вылетела . Я тебе помогу.
       Она приподняла его за плечи и помогла ему сесть, прислониться к стене. Парень повернул голову к ней, стараясь разглядеть девушку в ранней полутьме, освещаемого узким окошком. Брови его сами собой хмурились, веки опускались, словно этот слабый свет резал глаза.
– Сиди, сиди спокойно! – уговаривала его Айни. – Ты у добрых людей, мы тебя не обидим.
– Лестригоны? – вдруг хрипло спросил беглец и сделал движение, как будто хотел встать. Но это еще было ему не по силам. – Пусть провалиться они все в бездне и род их весь! Все лестригоны сколько есть!
– Ах, ты на языке моей мамы говоришь!? – обрадовалась Айни и потом ответила на его вопрос. – Куда и кто провалиться? Мой тата  – тавр, а мама – айданйлянка.
Вспышка ярости на лице юноши угасла, но он гневно продолжал.
– Эти лестригоны, настоящие пираты и людоеды! Они хотели отдать меня в жертву своим идолам! Мой отец, царь Скилур мня, отговаривал не ходить в лестригонское гнездо!
       Как ты сказал? Твой отец царь Скилур ? Удивительно, а мой отец Зелур, топарх  города Телепиле. У нас тебя никто не тронет. – Пытаясь успокоить парня, Айни положила ладонь ему на плечо. – Как тебя звать-то?
– Палак из Хабона  – ответил спокойно незнакомец.
Видно, прикосновения ее рук и мягкий голос уняли его ярость. Палак перестал, наконец, браниться и посмотрел на нее. Глаза у него были совсем прозрачные – не зря царских скифов зовут синеглазыми. Только сейчас он разглядел, кто заботится о нем. С лица его медленно исчезло раздражение и появилось внимание.
– Мое имя – Палак, – повторил он. – А ты?
– Меня звать Айни. Мой отец воин и верно служит твоему отцу.
– Ваш хороший род! – Палак гордо выпрямился, но тут, же застонал от боли в голове и чуть не упал и снова прижал свои руки ко лбу.
В жилище зашла Дайна. Увидев сидящего парня, за которым присматривала дочь, облегченно улыбнулась.
– Ну как он? – спросила у дочери.
– Пришел в себя. Знаешь, мама, он назвал себя Палаком, сыном царя Скилура.
– Нужно позвать отца, он знает их весь род. – Сказала  твердо и пошла с гостиной в покои.



       Радуясь знакомству со знатным царевичем, Айни открыла кофр  и достала свой самый нарядный ярко-голубой кетен , расшитый жемчужинами. Она подыскала думан  того же цвета, затем, красную фесу,  с кистей и вышитый золотом и кафтан, обтянутый дорогим алым шелком с серебряными колечками. Она надела наряд и ей хотелось пройтись с Палаком по площади Телепилы, по берегу Меотиды и побывать возле трех священных источников, вытекающих прямо на побережье мыса Парфений  . Но, к сожалению, он еще не здоров и Айни вышла с крепости одна.
В заливе небольшого полуострова люди поселились уже несколько веков. Они строили новые каменные дома. Ни один дом, ни одна улочка не были похожими. Кое-где попадались и большие дома, в которых мог разместиться целый род, – как дом-крепость самого Зелура, уже целый век не тронутый пожарами. По его улочке протянулись рядком, тесно прижавшись, друг к другу, четырехстенные дома с очагами, крытые корой и дерном. Кое-где улочки были вымощены камнем.
Городская площадь располагалась перед воротами каменной крепости Зелура, возле самого залива. Сама крепость была невелика и охватывала совсем небольшое пространство, занятое по большей части дворами таврийской военной знати. Ее стены следовали изгибам залива, сложенные из плоских кусков серо-зеленоватого диабаза и известняка на высоту в три человеческих роста.
Была пятница – день торга. Перед воротами детинца всюду стояли мулы, верблюды, ржали лошади, сновали люди. В общем людском гаме преобладала таврийская речь, чем-то схожая на русскую. То и дело кто-то окликал покупателей и расхваливал свой товар. Отвечая на приветствия и расспросы, Айни озабоченно оглядывала телеги с фруктами и виноградом. Мысли о больном Палаке не давали ему сосредоточиться на собственных делах.
– А лестригонов здесь полным-полно! – приговаривала она, оглядываясь. – Они так просто свою жертву не отдают. Их варварские порядки знали все народности Таврии.
       В, самом деле, лестригонам не приходилось долго искать Палака.
– Всесильная Диана да будет тебе помочь, человече! – обратился громадный лестригонский воин к телепильцу, пока Айни разглядывала его товар, – Не знаешь, ли ты кто вчерашнего парня вытащил из моря? Родители его ищут!
– Как не знать такого человека! – живо откликнулся телепилец и пристально посмотрел на Айни. – Только если вы его не по родственным делам ищете, то понапрасну, так-то!
– Почему же!? – воскликнул лестригонец.
– Говорят, нездоров он и вряд ли что помнит. Лучше тебе с этим вопросом обратиться к топарху. Он под его опекой.
– Спасибо на добром слове, мил человек. – Поблагодарил собеседника лестригонец и исчез в толпе торжища.



       Гераклею иностранцы иногда называли Лестригонией из-за варварского образа жизни одного из местных племен, который обитал в пещерных жилищах лесного массива севернее бухты Символов , длинной в три гоны . Лестригоны имели свою варварскую государственность и подчинялись своему царю Анифату. Название Лестригония походит от этой лесистой и гористой местности – лес три гона. А еще их называли киклопами  за их огромный рост и свирепый нрав.  Однако лестригонцы, в отличие от киклопов, жили в пещерном селении, собирались на собрания и подчинялись своему царю.
Кстати, лестригоны приносили в жертву своей богине чужеземцев, коптили их головы над дымоходами своих жилищ и были не прочь выменять у скифов курчавые скальпы, снятые с греков на более нужные вещи. У скифов были в чести скальпы греков. Вы, вероятно, не знаете. Но я не думаю, что они отличались более добрым нравом от лестригонцев. Ведь в более поздние Птолемеевские времена их потомков называли тавроскифами. О  родственных связях тавров со скифами свидетельствует наличие в Гераклее племени тавроскифов и их городов Телепиле, Хабон и Палакион. Последний город назван в честь Палака, единственного сына местного царя Скилура. Главным форпостом тавроскифов был Неаполис, объединяющий множество небольших таврских селений. В отличие от тавроскифов места обитания лестригонов довольно пустынные, однако, удобная глубокая бухта среди утесов, безлюдье и дымы, поднимающиеся над скалами, как признак вулканической активности территории южного побережья – говорило об удивительной местности древней Таврии. Мы можем только себе представить картину жизни этих полудиких людей, но описать их историческое прошлое довольно правдоподобно никто не возьмется. Хотя они и были бесчеловечны, а их право было хуже любого человеческого бесправия, все же история Таврии без этого племени для мира осталась бы неизвестной. В жестокости этого племени пришлось убедиться Одиссею, когда буря пригнала его корабли к берегам государства Лестригонов. Одиссей направил к царю Антифату послов, и, хотя послы у всех народов считаются неприкосновенными, Антифат тут же насадил одного из посланцев на вертел и зажарил себе на ужин. Остальные Лестригоны последовали его примеру. Без предупреждения они напали на корабли Одиссея, разбили их огромными камнями, а людей переловили и съели. Спасся лишь корабль самого Одиссея, стоявший дальше всех от берега. Только благодаря этому счастливому обстоятельству мир узнал о существовании Лестригонов.
Не все племена тавров имели тесные связи с лестригонами, однако часто обращались к этим гигантам содействовать в защите Таврии от чужеземцев. С кем они породнились? С соседским племенем айданйлянцев, которое занимало высокогорные районы ближе Байдаркой  долины.  Айданйлянцев, которые жили до 130 лет отроду, лестригонцы называли детьми горных вершин и богини Даны. Сорокалетняя айданйлянка выглядела как девушка. До шестидесяти лет она сохраняла стройность и изящество фигуры и до семидесяти рожала детей. О своем секрете долголетия это племя говорило просто: будь вегетарианцем, трудись физически, двигайся постоянно и не меняй ритма жизни. Но всему причиной была эта неописуемой красоты долина, окруженная горами, которая вбирала в свою почву чистейшую горную воду из семи ключей, которые били со скал и дарили людям здоровье. От этих источников и возникло название долины – Бей-Дар.
       Айданйлянцы – единственный народ в Таврии, который не болел болезнями, и даже столетние старики не страдали старческим слабоумием и одряхлением. Это самые неутомимые охотники в горах. Пройти за сутки сто километров по козьим тропам и каменным осыпям среди них мог каждый мужчина. Имея немного плодородной земли, женщины приучали своих соплеменников питаться экономно. Частым явлением для них были периоды голода, когда единственной скудной пищей были только овощи. Они держали только тех животных, которые приносили пользу, а убивали и ели их мясо только тогда, когда животное уже не оправдывало себя, не давало молока, не работало. Повседневная их пища — лепешки и супы из цельного хлебного зерна, а также овощи, фрукты и молочные продукты в небольших количествах. Лепёшки готовили из цельной муки, а фрукты, главным образом, абрикосы. Соль, сахар и белую муку вообще не потребляли.
Другие же племена, которые жили рядом, сохли и еле доживали до полувека, особенно лестригонцы. Поэтому мужчины этого гигантского племени стремилось сродниться с долгожительницами соседнего племени и зачастую тайно похищали женщин, не взирая, имела она спутника жизни или нет.



       Весь день Палак не находил себе места. Он смотрел в окно, сквозь струи льющегося дождя. Ходил по комнате. Купался в теплом чане, а потом упал на диван и уснул. К вечеру он проснулся и попросил у Зелура лошадь, чтобы немедля отправиться в Неаполис к отцу. На душе было тревожно. Уехать и не попрощаться с Айни ему не хотелось.
       Палак не заметил, как в гостиную зашла Айни. Он изумился искреннему блеску ее глаз, которые говорили об доброжелательности. Это та самая девушка, которую он хотел видеть рядом с собой. Он взял Айни за руку и провел в комнату, рассматривая с ног до головы. Потом коснулся плеча, талии, покружил в танце. Крепко прижал к себе, долго не выпуская из объятий. «Вот она рядом, вне времени и правил, в пространстве без границ, внезапная как выстрел, далекая как мечта», – думал Палак. – «Вот она: нереальная, ускользающая как видение, манящая и чарующая, ничего не обещающая, никому не принадлежащая – в моих объятиях, в моем измерении, во мне… сейчас».
– Где ты была? Почему не приходила?
– На рынке была. А ты такой нежный… как летний ветерок…
 Палак слегка улыбнулся.
– Ты любил всех своих женщин?
 Лицо Палака расплылось в безмятежной улыбке.
 – Такая маленькая и уже собственница. Ай-яй-яй!
 – Любил? Да?
 – На ладони моей уместиться можешь, – уходил от ответа Палак.
 – А я тебе нравлюсь? Нет. Не отвечай. Мне это не интересно и неважно. Для меня это не имеет никакого значения, для меня…
 – Ты единственная… – прервал ее беспокойный монолог Палак.
       Никогда еще он не был так близок к ощущению полноты жизни и вселенской гармонии, где рай не потерян для людей, а существует параллельно. И этот мир, ранее скрытый от него, теперь реален. Палак не выпускал Айни из объятий.
Это он сейчас понимает, как жизнь красива и стремительна. Он вспоминал, как пугался, когда тучи проглатывали солнце, а отец смеялся; когда надел шлем и кольчугу и каким он в них казался таинственным и уверенным. Отец гнал впереди на лошади и покрикивал: «Ну что, догоняешь?» И разгонялся еще быстрее. Он визжал от удовольствия, отец улыбался. Он любил быструю езду. «Палак, малыш» – говорил отец – «главное – держи крепче узду и не выпускай его из рук! «Отец! Где ты, отец?! Ты такой сильный! Ты будешь, гордится мной. Твое наставление – быть первым во всем, а если не можешь – не берись! – я выполняю…»
       Палак оживился, понимая, что с ним происходит. Все это время он вспоминал отца и детство – лучшее, что было у него в жизни, а теперь обнимает самое дорогое для сердца – Айни. Он вспомнил первую встречу с ней и чуть не сказал, что влюбился. А теперь ощущает, что действительно любит ее до безумия. И вот опять ему вспомнились слова отца, презирающего сентиментальность: «Не стоит терять голову из-за женжины. У тебя их будет море!» «И, правда – море!» – подумал Палак. Только Айни ему раньше не встречалась. «Влюбила в себя» – Палак закипал от превосходного чувства. «Она единственная». 
Они долго стояли посреди комнаты очарованные в полной тишине. Это была первая встреча любящих сердец! Палак тяжело дышал. Волосы его слиплись с волосами Айни и, закрыв глаза, они слились в долгом и сладостном поцелуе. «Господи, что со мной? – трепетало в сердце Айни. Истина не обошла меня. Какое во мне блаженство царства всесильной Дианы. Помоги моему счастью, не оставляй меня». Айни стояла такая хрупкая и теплая, ее нежная кожа с молочным запахом пьянила. Это был ее сладкий, естественный запах. Их охватывало ощущение полета над целым миром. Они медленно разобщали губы, смотрели ласкающим взглядом друг другу в глаза и снова, и снова сплетались в поцелуе. Она улыбалась, обвивала руками его шею. Палак ощутил, что властвует над ней, но и ему хотелось следовать и ее желаниям. И это еще больше окрыляло его любить ее, ласковую и чарующую.
– Ты возьмешь меня в жены, – эта фраза оборвала безмятежные поцелуи. Палак ждал ее вопроса, но не такого.
 – Да, но… – подумал он и не успел продолжить.
– Жаль, очень жаль… - с обидой в глазах Айни направилась к выходу.
 – Вернись, – окликнул Палак. – Я не могу тебе положительно ответить. Я очень бы хотел иметь такую очаровательную жену, но мой брак должен благословить отец. Нашим семьям надобно чаще встречаться и думаю, все получиться.
Айни остановилась, пронзительным взглядом посмотрела на Палака и улыбнулась.
 – Ты меня своим «но» чуть не обидел. По-твоему я не могу быть счастлива?
 – Айни, не забывай, какие у меня корни…
       Он смотрел на ее юную, маленькую, тоненькую, детским личиком, но с глубоким, взрослым и волнующим, как меццо-сопрано, взглядом задумчивых глаз. Маленькая затворница нередко была веселой и кокетливой. Айни, Айни! Какая же ты на самом деле? Для чего пришла в этот мир? Странный вопрос – он ждал ее целую вечность! Стоит ли сомневаться, когда вся жизнь впереди, а настоящее и значительное вот-вот наступит, осталось всего несколько шагов – и мир встретит ее с распростертыми объятиями! Вот она – молодость и вера в свою неповторимость, – полет, взрыв эмоций, предчувствие любви.
 


       В доме было уютно и тепло. Из кухни потянуло запахом запеченного мяса, возбуждая нешуточный аппетит. Мама Айни сразу не отпустила домой Палака, а усадила за стол, разливая по тарелкам суп. И вот они вместе кушали все, что подкладывалось и наливалось в опустошаемые ими тарелки и бокалы, при этом, успевая ввернуть два-три слова о хлынувшем дожде, и о том, как Палак будет добираться до Неаполиса. И только за чаем Палак как-то расслабился и, чего по своему обыкновению никогда не делал, рассказал о себе. Его личная жизнь оказалось весьма трагичной: маму похитили, когда ему было семь лет, а старшая сестра – умерла вскоре после родов. С тех пор он живет с отцом. Услышанная история глубоко потрясла Айни. После ужина она с отцом провела Палака до ворот и вскоре слушала отдаляющийся стук копыт. В эту ночь, перебирая в голове вереницу событий, она уже не могла уснуть и долго ворочалась в постели. Айни не сомневалась, что полюбила этого юношу. Какие-то неведомые чувства одолевали ею, терзали и мучили, вскрывая тайные желания. Она еще не знала о близости, будучи хорошо воспитанной. Но даже такое воспитание не мешало ее бурному воображению представлять картинки, пронизывающие своей откровенностью, сводящие с ума. Распаленная и обессиленная, она вдруг на минутку подумала о других женщинах. О женах, которые могли бы быть в жизни Палака. Айни с ужасом представила их в его объятиях, слитых с ним в любовном упоении. Жгучая ревность слепила ее и ярость, подобно огненной лаве, вырвалась наружу – она представила в своей руке кинжал, пронзающий соперниц. Пропитанная ядом ревности, дрожа всем телом, она вскочила с со стула и упала на постель. Был ли это обморок, неизвестно. Спустя некоторое время, Айни открыла глаза и долго смотрела на свое отражение в черной зеркальной плоскости окна. Поочередно, как в тумане, к ней приходили мысли о том, что нет на свете тех женщин, к которым она ревновала. Это чудовищно с ее стороны. Кто она теперь после всего пережитого. С ноющей болью в душе она пыталась понять, как можно было испытывать подобную ярость. И чем дольше она размышляла, тем сильнее охватывал ее смертельный ужас перед чувствами, от которых оказалась неподвластной. Многое она передумала в эту страшную ночь, и приняла для себя одно единственное решение – никогда и ни при каких обстоятельствах не ревновать.



       Через кромку казамака  выглянула бородастая голова дозорного в железном шлеме. По обеим сторонам его шеи больше чем на пол-локтя свешивались спутанные пряди светло-русых волос.
   Внизу возле ворот стоял Анифат со своей небольшой свитой и двадцати гигантских воинов. Черные прямые волосы в беспорядке падали ему на лоб и на большие глаза, совсем прозрачные, с быстрым и неуловимым взглядом. Щеку и подбородок пересекал давний белый шрам. В Телепиле его хорошо знали и всегда принимали с почестями.
– Ты спишь? – задорно крикнул Анифат на том же языке, задрав голову. – Буди своего топарха! Скажи, Анифат, с воинами пожаловал.
Через несколько минут брама ворот начала подниматься.
– Рад тебя видеть Анифат! – с уважением отозвался Зелур, встречая гостей у ворот. – Будь гостем в нашем замке!
       Крепость оживилась. Из тесно застроенных домиков вышли все жители посмотреть на эскорт царя листрегонцев. Два тысячелетия здесь жили киммерийцы и только около века они породнились со скифами, айданйляйцами и таврами, охраняя торговые пути от больших и малых разбойных ватаг. Многие греки и русы, приезжали сюда молодыми аскерами  и оставались на берегах Меотиды на всю жизнь, брали жен из киммериек, скифянок и айдайлянок. Они основывали в Гераклее Таврийской жилища. Дети их, с младенчества зная два, а то и три языка, не знали к какому народу себя отнести. К счастью, мало перед кем вставал такой выбор. С этих молодых аскеров и состояла охрана крепости. Местные жители называли Телепиле – «городом свободы», а в действительности ему название дали еще киммерийцы. На их языке теле – означало далекий, а пиле – град. Это была самая дальняя киммерийская крепость в Таврии, но от Киммерика до Телепилы их арийская конница на скаку могла достичь за 12-15 часов. Кроме дружины топарха, в Телепиле жило немало ремесленников, торговых гостей, корабельных мастеров.
       Дворец Зелура стоял в самой середине детинца . Пространство около дворца было застроено хозяйственными постройками для прислуги, а посередине лежала небольшая площадь, довольно удобная.
       Просторная передняя клеть дворца служила гостиной, помещением для приема челяди. В устройстве ее видно было смешение киммерийской и таврской архитектуры. Напротив окон, прямо на каменном полу был выложен с мрамора большой камин. Вдоль стен стояли широкие лавки с фигурной резкой, поверху тянулись полки, заполненные посудой, возле дверей стояла кадушка с водой, в которой плавал деревянный кувшин с длинной ручкой.
Возле горящего камина стоял Гонсак – лучший на свете друг Зелура. Никто уже не помнил, как началась эта дружба, но все привыкли видеть их вместе. Во внешности Гонсака все было крупно и основательно: широкие плечи, высокий рост, крепкая шея. На его продолговатом лице с правильными чертами тоже все было велико, но соразмерно: высокий прямоугольный лоб, прямой нос с горбинкой, твердый угловатый подбородок, очертаний которого почти не скрывала небольшая светлая бородка. Только темно-голубые глаза, глубоко посаженные под густыми бровями, казались маленькими на этом лице. Брови его были светлыми, только чуть темнее светло-русых волос, лежащих на лбу мягкими и привлекательными завитками. Однако его рост был ниже самого маленького лестригона на целую голову.
       В прихожую зашел Зелур, запрашивая гостей за длинный стол.
Анифат живо сел поближе до камина и показал рукой присесть возле себя сыну Аслану. Остальные его воины ждали возле дворца. Они смеялись и о чем-то разговаривали. Зелур сел за стол напротив гостей и подал знак подавать угощенья.
       К очагу подошла молодая женщина, одетая в полотняную рубаху и шаровары, какие носили знатные женщины Телепилы. Лицо ее было спокойно, весь облик дышал уверенностью, словно она была хозяйкой этого обширного замка. Она перекинулась несколькими фразами с Гонсаком и вышла.
– С чем ты пришел так рано, наш царствующий побратим Анифат? – спросила Зелур.
– Повелительница Диана услышала наши молитвы! Сын Скилура Палак нашелся. Его лечит твоя дочь Айни. Ты Зелур отдай мне его. Он должен держать ответ за вторжение в мою бухту Символов.
– Вот так! – воскликнул Зелур. – Чего не могу – того не могу. Вчера вечером Палак отправился к отцу в Неаполис. Откуда мне было знать, что он твой враг. Прикажи своим воинам, пускай оглядят замок.
– Как я могу дать такой приказ!  Это твой дворец и твое слово для меня имеет вес. Скажи, Зелур, не твоя ли дочь сопровождает Палака?
В это время в гостиную вошла Айни с полусонным обликом и остановилась возле окошка. С проема окна рассвет рубиновыми бликами касался ее рук, как нежный любовник. Нежно-алые, золотистые разливы на небе отвлекли ее, вытянув из сладостного сна. Она чувствовала уловимое дыхание жизни. Казалось, ее взгляд касался всего живого. Но узнав напротив отца лестригона, который только вчера искал Палака, ее настроение видоизменилось.
–  Тати ! –  она обратилась к Зелуру. –  Сегодня какой-то скверный день.
–  Солнышко мое, вернись ты в опочивальню, поспишь немного до обеда, встанешь, и жизнь покажется совсем другой: и день хорош, и солнце ярко, и волны в море змейкою по-прежнему несутся.
В  гостиную вошла Дайна в сопровождении прислуги, которые несли подносы с вином и печеным гусем. Затем они внесли подносы, полны винограда и множества различных фруктов. Гости пировали и веселились. Дайна следила за вином и угощениями, зная гостей, которые пока не удовлетворятся пищей, не уйдут. Наконец Анифат насладился.  На прощание он опять завел с Зелуром нежелательный разговор о скифах.
— Знаешь, что говорил о тебе Скилур?
— Подожди, — остановил его Зелур, имея с царем Скифов самые дружеские отношения и не жаждущий выслушивать сплетни, — а можно очистить то, что собираешься сказать, через три ручья?
— Как это очистить через три ручья?
— Прежде чем что-нибудь говорить, нужно свои слова трижды очистить. Сначала через ручей правды. Ты уверен, что это правда?
— Нет, я просто слышал об этом.
— Значит, ты не знаешь, это правда или нет. Тогда очисть эти сведения через второй ручей — ручей доброты. Ты хочешь сказать о моем друге что-то хорошее?
— Нет, напротив.
— Значит, — продолжал Зелур, — ты собираешься сказать о нем что-то плохое, но даже не уверен в том, что это правда. Попробуем третий ручей — ручей пользы. Мне от  твоих сведений будет польза?
— Нет.
— Тогда необходимо мне услышать то, что ты хочешь рассказать?
— Нет, в этом нет необходимости.
— Итак, — заключил Зелур, вставая из-за стола, — в том, что ты хочешь сказать, нет ни правды, ни доброты, ни польза. Не обижайся, но нам надобно прекратить разговор и остаться друзьями?
        Тем временем Аслан подошел к Айни. Судьба во второй раз позволила ему встретить эту красавицу, но в эти минуты он был больше благодарен Анифату, который устроил это свидание. Аслан с удовольствием остался дольше в крепости, лишь бы заслужить у этой девушки внимание. Но Айни была, пожалуй, рада, надеясь, что он скоро уйдет. Аслан казался ей неуклюжим гигантом и никакого воодушевления не вызывал. Он ей вовсе не нравился: казался, чересчур горд, заносчив и надменен. Он ни с кем не разговаривал, отворачивался от Гонсака, как будто тот чем-то его обидел. Он был внимателен и вежлив только с ней, но эта учтивость казалась ей наигранной. Аслан разговаривал мало, но бросал пристальные взгляды своих больших, и казалось ей свирепых, глаз. Во взгляде его не было ни тепла, ни даже благодарности за прием. Айни ощущала от лестригона безкомфортость.
На прощание хозяйка дома подала отъезжающим гостям по чарке медовухи. Она села на скамью под отволоченным светлым окошком и вспомнила Палака, которого вчера одела в новую желтую рубаху с каймой из бронзовой проволоки, подпоясанную новым поясом с медными бляшками. Его плечи украшала синяя накидка с серебряной застежкой, и этот юноша не имел никакого сравнения с этим листригоном-громилой, который намеривался завлечь ее дочь. Дайна не могла даже представить таким зятя. Аслан простился. Дайна ощутила в сердце тревогу от негативной энергии, которая исходила от этого Аслана, видела свою дочь в смятении и переживала. Его тупившийся взгляд изрядно затомил Айни, и обеим женщинам хотелось, чтобы он скорее ушел.
Наконец Анифат со своей свитой покинул дворец, в нем воцарилась своя, свободная, легкая, полная забот жизнь.



       В Таврии кипело начало 4 века... Происходила миграция народов, смена рабовладельческого строя и становление новой жизни людей. Это было начало эпохи кровавого деспотизма царей, зарождения демократии внутри городов-полисов. В Таврии воцарились разные сообщества культуры, разных союзов. В этой стране, наполовину разрушенной и поделенной между мелкими царствами и свободными полисами, между сообществами все чаще возникали конфликты. Граждане Телепилы каждый день боялись за свою жизнь. Опасность могла возникнуть и с моря, и с суши. Да уж... как-то они умудрялись выживать. Это в основном благодаря светлейшей голове тавра Зелура. Он был избранным топархом свободными гражданами Телепилы. Для друзей у него всегда была открытая дверь, и кто бы ни обратился за помощью, Зелур находил компромисс. Визит лестригонцев, которые все вынюхивали и высматривали, всех насторожил. Особенно Айни не давала покоя отцу с вопросами и чрезмерным беспокойством о судьбе Палака.
– Ах, милая моя, тебе ли унывать? Мы все тебе с рожденья дали: трудолюбие, красоту, богатство! Не жизнь, а рай. Побудь в отчем гнезде, не торопись, еже в этой жизни ты познаешь всего.
– Вот! Правильно! Я уж всему научилась. Я свою жизнь за радость чту и батюшку, и матушку люблю всем сердцем, горюшка не зная. Но сердце мое гнетется. Мои бездействия,  заботится о нем и о доброй житии не дают покоя.
Отец чувствовал, что дочь влюблена в Палака, но он был бессилен ей помочь. Зная, что ее счастье всецело зависело от воли Скилура, от воли этого грозного царя скифов, он не мог действовать напролом. Можно навредить не только счастью, но и дружбе. Навредить единственной дочери он не смел. Только благоприятный случай мог оказать неоценимую услугу. И он ждал и заставлял ждать Айни.
       И вот погодя к закату солнца к воротам замка прибился всадник – невысокий, коренастый скиф с густой бородой, одетый в грубую серую кольчугу и широкие кожаные штаны. Переминаясь с ноги на ногу, конь фыркал, а воин оглядывался по сторонам, то подъезжал к воротам, поднимая руку, то опять отъезжал. На дворе слышались голоса челяди, ржала лошадь. Со скрипом створка ворота выдвинулась вверх и с крепости вышла лошадь с повозкой, обставленная бочками. Молодой юноша, зевая, шел за смирной лошадкой, которая и сама знала дорогу к роднику. Пропустив повозку, пришелец проскользнул в ворота.
– О, ты куда? – Дорогу ему преградили двое воинов, старик и молодой парень.
– Мне топарха повидать надобно, – немного оробев, но достаточно уверенно ответил скиф.
– Так он тебя и дожидается! Чего надо-то?
– Только ему скажу!– упрямо отвечал скиф.
В это время на пороге замка показался сам Зелур и оба воина отступили от гостя.
– Это  к тебе, господин.
–  Я с важной вестью! – поклоняясь, быстро заговорил скиф. – Вели пустить!
– Пропустите! – тут же велел Зелур.
Скиф соскочил с коня, подошел к ступенькам крыльца и поклонился топарху.
– Ты чей? – спросил его Зелур, нетерпеливо похлопывая плетью по сапогу. – С чем пришел?
– Я царя скифского, Скилура, гонец! – произнес тихо скиф, оглядываясь, не слышит ли кто.
– Заходи.
       Гонец переступил порог гостиной, повернулся, приложил правую руку до груди и сделал низкий поклон.
– Мой государь царских скифов, Скилур желает здравия и вечной молодости владыке Телепилы! – начал скиф свою длинную речь.
Выяснилось, что посланец Скилура уполномочен обсудить детали брачного союза между Айни и Палаком. Они договорились, что окончательное решение будет принято при встрече топарха с царем в палатах Неаполиса. Если состоится помолвка, то до предстоящего дня свадьбы, Айни останется жить при царском дворе. Ее приданым будет небольшой соседний город Хабон с несколькими селениями около Черноречинской долины и 100 тысяч золотых, а также она будет пользоваться весьма доходами материнского наследства.
Вскоре гонец с хорошими вестями ускакал, а Зелур сообщил свое решение супруге и дочери. Айни не могла удержаться от счастья и заговорила стихами.

– Я замуж выхожу
               и скоро торжество,
                какое счастье.
Вы знаете,
        свой дом я вскоре покину,
                чтобы сберечь любовь.
И вскоре я одену
                с парчи и злата платье
И поклянусь богам,
                что до конца он будет мой.
Во мне не сомневайтесь – 
                серьезное решение
Твердит, что на душе
                и сердце не забвение.
Я не расстанусь с ним
                до смерти, до мгновенья,
И лебединой песни,
                ее  запели вместе,
И будем вечно петь!



       На следующее утро, в воскресенье 4115 года, Зелур в сопровождении супруги Дайны и дочери Айни, возглавил эскорт своих воинов. Он важно восседал на sedia gestatoria . Перед ним, на покрытой попоной лошади, везли дары. Позади его ехал Гонсак с охранниками, за ними — Дайна с дочерью и дамы из ее свиты. Пребывание в землях Скифии, населявшей в степях кочевниками, не лишило молодой девушки шарма. Она ловила на себе восхищенные взгляды, проезжая в эскорте отца в платье зеленого бархата, расшитого золотом. Наконец гости прибыли в резиденцию напротив покоев самого царя на Круглой площади Неаполиса.
       Между двумя зданиями находилось огромное помещение, которое служило одновременно и приемной, и залом для праздничных церемоний. Зелур удостоверился, что его свита, расположились с комфортом в светлице с прекрасными гобеленами, мебелью и утварью из царского дворца.
Топарха тепло приветствовал сам царь Скилур. Он возвышался над собравшимися в громадном зале, как и полагалось царю. Десяток длинных столов тянулись на всю протяженность зала. Перпендикулярно к ним, на особом возвышении, куда вели целых семь ступенек, помещался царский стол. Он рассчитанный всего-то человек на двадцать. Дружинники у ступенек и по всей длине помоста, дружинники за спиной, у стены, две дюжины придворных, напряженно застывших на расстоянии руки, церемониальная посуда, вся отлитая из серебра и сверкающая позолотой, поразительное количество разнообразнейших яств и питий, способное утолить голод и жажду гостей.
Даже неудобно было чуточку оттого, что за этим богатейшим владыкой восседал Палак. Дворцовая публика увидевшая рядом со Скилуром топарха Телепилы поняла, кто есть кто.
       Так, согласно известной поговорке, компания была небольшая, но очень изрядная: Скилур в царской короне, аксамите и парче. Его сын Палак был во всем великолепии принца. Зелур восседал в самом роскошном одеяние, какое только мог сшить портной Телепилы. Дайна носила изысканные золотые украшения. Она оделась дорого, но скромно, как и подобает жене топарка. Айни неописуемой красоты невеста в дорогих воздушных нарядах, доставленных купцами из Индии.
Первое время Скилур, выставленный на всеобщее обозрение, чувствовал избыток внимания, но потом это прошло – на него особенно и не смотрели, предпочитая юную красавицу Айни. Сватовской ужин - событие редкостное, на столы в этот торжественный день приносят множество блюд, которые так и именуются: "яства  сватовства". В другие дни, какими бы праздничными они ни были, такого не отведаешь. Так что почтеннейшая публика спешила всего попробовать, чтобы было потом чем хвастать. Что до принца Палака, он представляет значительный интерес: после женитьбы автоматически будет на престоле одного из селений Царской Скифии…



       Веселье било ключом, надрывались музыканты, звенела посуда, за портьерой в глубине помоста время от времени появлялся бульдог в человеческом облике, министр полиции, окидывал орлиным взором окрестности - и, убедившись, что все в порядке, вновь скрывался за тяжелыми складками вишневого бархата. Палак, надо сказать, вовсе и не убивался от недостатка внимания… Какое-то время он высматривал среди знати топарха знакомых, но так и не разглядел, в зале собралось человек с тысячу, и в глазах рябило от жарко сиявших дворянских самоцветов и богатых одежд.
Итак, свершилось. Палак прошел через это длинное и помпезнейшее испытание - сватовство по-скифски, ничего общего не имевшего с язычниским обрядом. Здесь все было обставлено в пример роскоши: торжественный проезд дружинников в парадных мундирах, гром пушек, толпы принаряженного народа из знаменами, украшенными гербами с золотой бахромой,. Он уже немного разбирался в таких вещах и понимал: за день-два такое торжество не организуешь, не подготовишь. Отсюда следовало, что план встречи невесты задумал давненько и осуществить его инициировал загодя, так что в нужный час осталось лишь отдать указание.
           – Мой друг согласен отдать свою единственную дочь за моего сына? – высокочтимо произнес Скилур.
           – Это честь для моей семьи породниться с вашей благородной, царствующей семьей. Да помогут нам всемогущественные боги создать крепкий семейный союз.
             Присутствующие аплодировали этому решению, а на лице Палака выступил румянец. Видно было, что Айни чаровала внешность жениха, хотя и он многословный и ловкий довольно приметно располагал гостей к себе. Поскольку отец просил его быть скромнее и производить хорошее впечатление, юноша танцевал, сражался на турнире и участвовал в представлениях  дворовых артистов. Несмотря на то, что знаменитый придворный писатель и философ Анастасий называл его «бледнолицым», — в целом, жених выглядел весьма эффектно. Айни же блистала очарованием юности и надменностью красоты. Она понимала, что роскошная и безупречная одежда создает огромное впечатление, равно как и ее возвышенный разум, находчивость и изысканные манеры.
– Тебе весело, – обратился к ней Палак, – ты не скучаешь?
– Мне весело? – она посмотрела ему в глаза – ветреные, прозрачные.
– А я все эти дни думал о тебе.
 – Я тоже за тобой скучала, – тихо прошептала, словно ручеек проурчал.
 – Мне это чувство знакомо, но когда душу разрывает разлука, – он замолчал раздумывая.
 – Это от любви!
 –  Я очень люблю тебя. А ты мне о своих чувствах шепнешь хотя бы?
 – Шепнуть могу. Люблю, люблю, люблю… и буду сном твоей души.
 – Моей души, но лучше солнцем, блестящим солнцем, дающим жизнь…
Они взялись за руки и под веселую музыку пустились в пляс. После обеда во дворце устроили концерт и другие развлечения.



       Оба двора проводили дни в ожидании свадьбы, развлекаясь каждый по-своему. В теплую погоду телепильцы взяли за правило садиться в лодки и выходить в море, устраивая пикники в укромных бухтах. Скифяне, как знаменитые охотники с собаками, устраивали шумные гоны на косуль.
В назначенный день Палак оделся как при короновании, собирал свадебный кортеж с родственников и друзей и с благословения Скилура направляются к невесте в Телепиле. Его сопровождали музыканты, справно владеющие кемедой , зурмами  и ковбалами , а так же танцоров народных танцев, таких как саркуз, кочур, лазкон и туп-туп. Неотъемлемым элементом свадеб тавроскифов – танцы, задорная музыка и песни.  Главным распорядителем на свадьбе является главный дружок – представитель жениха, а главной распорядительницей – главная дружка, родственница со стороны невесты. Жених – молодой князь, всегда шел во главе свадебного шествия, за ним главный дружок, музыканты и челядь. Над головой они несли большие украшенные корзины. В одной из них находился подвенечный наряд и украшения невесты, в другой - вина, фрукты, конфеты, орехи, сладости. 
Телепильцы встретили гостей, соблюдая традиции, учиняя им различные препятствия и требуя выкуп. Считается, что это должно закалить будущего мужа, и он достойно проведет свою семью через все жизненные перипетии. Наряд невесты передали матери невесты. Дайна осмотрела наряд, одобрила и понесла дочери-невесте, где собрались ее подружки, что бы одеть невесту. Затем они ведут ее в горницу к жениху и берут с его выкуп, желая счастья, богатства и благополучия. Палак переносит на руках свою суженую через порог дома. К молодым подходят Зелур и Дайна и благословляют молодых, соединяют их руки, одаривают сына и невестку дорогими подарками и вручают сито с конфетами, орехами, монетами, чтобы жизнь их была сладкой, было много детей, чтобы семья не знала нужды. Свадебный картеж отправился в храм Дианы. Это торжественное шествие выстроилось почину: впереди ехали князь с княгиней, затем дружки и каравайники. Айни в храм вели под руки старшая дружка и сваха, а Палака сопровождал старший дружок и сват.
       Обряд благословения осуществила жрица   в капище храма. Жрица произнесла  заклинания о вечной любви и принесла в жертву по паре домашних животных: петуха и курицу, баранов и коней. Поклонение красному быку-тувру с белым пятном на лбу процветало в Телепиле. Местные жители пытались очеловечить культ Тувра. Религия тавров на полуострове далеко ушла первобытного зверобожия, и за своей древностью сравнилась с религией Египта. В Египте гигантские священные быки почитались лишь как символы Посейдона. Их убивали, принося в жертву на алтарях. В Телепиле же Тувр считался настоящим божеством, как воющий по ночам саблезубый лев с ангельскими крыльями. Все это совмещалось с укоренившейся верой в особенную мудрость телепильцев, которые относились с уважением к собственной религии. Только чужеземцы видели в ней презрение ко всему несовместимому со своей религией.
       После жертвоприношения, к удивлению жрица начала вещать молодым о культе священных кипарисов, связанных с бухтой Символов, как бы приобщая Палака к этой местности. Все ее движения напоминали не свадебную процедуру, а коронацию, утверждения в царской власти. Он отныне воспринимается как "зрелый" правитель, гарантирующий своей женитьбой продолжение династии, а значит, сохранение стабильности Скифии. Но более всего почтительней восприняли присутствующие обряд поклонения богине в образе Дианы. Сама Диана в святилище Пертонита  была изображена в теле Тувра. Эта священная туврянка обладала особой властью, а по ночам служила вестницей судьбы. Жрица  наделила новобрачную статусом царицы и после свадебной церемонии она становилась матерью будущего  наследника престола и хранительницей династии.
   После венчания молодые и гости от Пертонита отправились прибрежьем на двадцати ладьях, совсем не долго, войдя в узкий проход бухты. Воздух Меотиды способствовал тому, что придворные частенько забывали не только о хороших манерах, но и о морали. Пройдя бухту, ладьи причалили к пирсу, ведущему   невиданной красоты дворцу. Около ворот молодых встречал царь Скилур и всей неаполиской свитой.



       В Неаполисе наступили неясные вечера, только, окна сверкали своими белыми глазами и свет становился туманно серым. Дневная жара была невыносимой, но Айни привыкла к жаре. Она осталась в замке с женой Скилура Ольвией и детьми. Вечерами было тихо и прохладно, поскольку замок имел толстые стены. Замок был чужим, постылым   – в нем не хватало шума, суеты и запаха печей, как это было в Телепиле.
Кроме того, Палак неизменно работал на строительстве своего царственного городка Палаклавы.  Здесь помогал ему отец. Возможно, и его сыновья станут трудиться для города, где он потом проведут свою жизнь, где встретят свою любовь и вдохновение, дадут начало мастерству, воздействуют на жизнь других.
Палак был смелым человеком, а иногда геройски храбрым, что касалось защиты вотчины. Айни понимала это. Она понимала все, что касалось ее мужа, и это было гораздо больше, чем таврийцы могли бы сказать о любой другой женщине из тех, кого уважали и чтили. Она часто по вечерам выходила из замка, искала неповторимый пейзаж и пристрастно занималась художеством. И этим вечером она уселась у стены напротив главной башни замка и начала свое рисование.
По улице, лицом к которой сидела Айни, ходили горожане. Они как-то вяло сновали туда-сюда, словно муравьи. Она наблюдала за ними из-под густых темных бровей. Многие из них были знакомы, многие – владельцы лавок, торговцы, ремесленники. Большинство здоровалось т. к. считали ее воплощением души и сердца этого города. Да, всех их она и не могла знать и те не обращали на ее внимания. Если она и встречалась с кем то взглядом, то могла рассчитывать, лишь, на кивок или небрежный приветственный жест. Иногда горожане останавливался поговорить с ней. Вот и все. 
       На мгновение его взгляд остановился на рисунке. Возле входа в замок бегущая собака, сильная и быстрая, лапы вытянуты, уши прижаты, голова вскинута. Она подарит ее своему мужу. Большую часть своих рисунков Айни предпочитала дарить за исключением коллекции, которую собирал Палак. На мгновение она прогнулась и взглянула через плечо на ворота замка. В этот вечер большие двери, ведущие внутрь, были закрыты. Никто не позаботился их открыть. Иногда ей делали это лишь потому, что так чувствовала себя уютнее, ближе к своему жилищу. Однако в последнее время, сидя возле ворот. Эта темная пустота, за которой ничего не происходило в течение всех этих дней постоянной жары.
   Стемнело, и она встала, чтобы зажечь факел, прикрепленный над маленьким боковым входом. Он давал довольно света, чтобы можно было работать дальше. Она могла бы пойти в свои палаты, но внутри сидело какое-то беспокойство, заставлявшее руки двигаться, а мысли нестись на волнах ночных звуков, доносившихся из темноты. Айни знала все эти звуки и могла отличить один от другого. Она знала их так же хорошо, как сам город и его жителей.
Увлекшись этой мыслью, Айни на мгновение забыла о рисунке, и в это время к ней подошли трое незнакомцев. Сначала она не разглядела их в темноте. Скрытые темными плащами с низко надвинутыми капюшонами, они были неузнаваемыми. Скрывающие лица капюшоны визитеров вызвали у нее некоторое беспокойство, ведь было страшно жарко. Уж не прячутся ли они от кого-нибудь?
       Айни поднялась, чтобы встретить их. Когда все трое остановились перед ней, самый высокий откинул капюшон, чтобы показать свое лицо. Это был Аслан, лестригонец который приходил к ней свататься, житель приграничье Палаклавы, неспокойный и настойчивый человек, на уме у которого было гораздо больше, чем на языке.
– Ты, я вижу, настойчив, – повелительно сказала Айни, давшая понять, кто устанавливает здесь правила.
– Мы можем поговорить с тобой несколько минут?
На вид ничего подозрительного, и все же его что-то беспокоило. Внутри шевелилась смутная тревога. Очевидно, эти трое пришли не просто так. У них был устрашающий вид. 
– О чем вы хотите со мной поговорить?
– Ты должна быть жрицей Лестригонии.
– Я сделала свой выбор.
Аслан вздохнул:
– Позволь мне избавить тебя от пустой траты времени. Забирайте ее.
       На это распоряжение два гиганта набросились на хрупкую женщину, закатали в рядно и мгновенно удалились. Они пробежали в ту сторону, где тихий и тайный лес, деревья, трава и грибы. Вокруг соковые лесные запахи и тишина. А для ее это был тупик. Выть хотелось от дикой безнадежности ситуации.
Когда Палак вернулся и мимоходом оторопело осмотрел пустые покои, встревожился: "Ничего не трогать, пусть так все и остается!", опрометью выскочил из тронного зала. И понесся к выходу по широким коридорам, уворачиваясь от торчавших там и сям золотых статуй.
   Оказавшись у парадного входа, набрал в рот побольше воздуха и шумно его выдохнул, мысленно издав пронзительный свист. Собственно, это не свист был, а… К черту такие ученые тонкости, не до них сейчас!



   Трагической и короткой была любовь Палака и Айни. Все, что происходило потом в жизни топарха Зелура было небесным сном. Трепетные воспоминания часто плыли волной, и часто обрываясь в седой голове старика, но ни на мгновение не прекращали думать о дорогих сердцу людях. Что было потом – это совсем другая история. Она вскоре ляжет в основу иного сюжета.


Рецензии