Жизнь, какая она есть. глава 7 Нежданно-негаданно

               


В начале зимы Макар заболел.  Сначала  донимало плечо, по ночам ныло, не давало уснуть. Макар привык, что плечо поболит-поболит, да и утихнет, так бывало часто.   А на сей раз такого затишья не случилось. Да и есть отчего плечу разболеться: десять лет только в кузнице молотом машет, и до того на лесоповале досталось  бедняге. Через год Макару выходить на пенсию: кузница приравнивается к горячему цеху, значит, и лета пенсионные сокращаются.  Нужно этот год дотянуть, проработать в кузне, а там можно и деда Цымбу сменить, перейти работать охранником в мехпарк. Макар усмехнулся, вспомнив  недавнюю встречу с дедом. А было это так:
Макар заметил приближающегося деда еще издалека, он поручил помощнику закончить работу, и вышел во двор встретить гостя.  Дед Цымба шел со стороны мехпарка, было видно,  что путь он держит  прямиком в кузницу. Макар заметил, что идет родственник, припадая на левую ногу: «Ногу дед повредил, - мелькнуло в голове у Макара, - вот и хромает ко мне, чтобы выслушал да пожалел: старики, что дети, внимания к себе требуют».
Причина дедова недомогания оказалась, куда как серьезнее:
- Здорово, Макар, покурить вышел? А я к тебе вот завернул, отдохнуть, боюсь, что дойти до дому не хватит моего терпения!
- Доброго дня и вам, Петр Алексеевич! Заходите, гостем будете! А, заодно и поведаете о вашей неприятности.
- Какая там неприятность, - махнул рукой дед, - беда, Макарушка, настоящая беда!
Не женись, дорогой мой, от этих баб только один вред! Покуда ты  сам себе хозяин, ты свободный человек: делай, что хочешь, живи, как знаешь! У тебя есть время?
Макар согласно кивнул головой, недоумевая, что же такое могло случиться с дедом, виной чему была  женщина?
- Вот послушай, Макарушка, да на здоровую голову рассуди, можно ли так бесчеловечно относиться к родному человеку? Неделю тому, - начал дед Цымба, - подалась моя разлюбезная Семеновна к подруге. А я уже знаю, что эти полчаса, на которые она идет, продлятся целый день. Вот я и решил, что мне одному ходить из угла в угол? Пойду и я куда-нибудь время скоротаю. Выхожу я за ворота, а там сосед мой Митька Николаев в раздумьях стоит. Увидел меня и машет:
-Алексеич, подойди сюда, разговор есть.
Я подошел, что мне трудно что ли? Раз человеку необходимо. А Митька задает мне такой вопрос:
- Алексеич, ты не знаешь, как определить:  готова бурда к выгонке? Я в  лагушок с бурдой уже и спичку зажженную совал, и нюхал.  Никак  не могу определить: готова ли?  Скворчит, проклятая, который день и пенится!
Я ему поясняю:
- Пробовать, Митька, нужно, если бурда резкая и в нос не шибает, тогда готовая.
- Пойдем, Алексеич, попробуем, вдвоем оно легче определить, что почем! – приглашает он меня. Не отказывать же соседу, я и пошел с ним.
Ну, попробовали: с одной кружки разве разберешь? Налили по второй.  Я чую, что еще одна кружка - и домой не дойду, стал я собираться. Митька по доброте душевной мне еще бутылку бражки налил, на посошок, по обыкновению. Я  дошел домой благополучно, Семеновны еще дома не было. Дай, думаю, выпью я остальную брагу из бутылки и завалюсь спать. Семь бед – один ответ! Та ведь бражку  выльет, как явится. Выпил я её прямо с горлышка, а бутылку поставил у топчана: проснусь, думаю, и потихоньку её вынесу.
Разбудила меня Семеновна, слышу, ругается, на чем свет стоит!  Я еще и в себя прийти не успел, как она меня с топчана скинула.  Я свалился, да на неприбранную бутылку! Хорошо хоть бутылка выдержала, не разбилась, а не то бы не только ушиб, но и рана была бы.
Я в крик:
- Что это ты, зверина,  надо мной делаешь? - спрашиваю?
А Семеновна, выскочила за дверь и закрыла нос платком, вид делает, что воняет от меня! Конечно, думаю, после бражки, какой дух? Противный. Сижу я, Макарушка, на полу, и начинаю понимать: нет, не зазря Семеновна на меня ополчилась: несёт от моих штанов, как из столовской  уборной.
Я встал на четвереньки, а штаны к заднице прилипли, как приклеились.  Тут до меня дошло, что я такое натворил! Хорошо, хоть на топчан в кухне спать приладился, а не на кровать.  Стыд меня взял, Макарушка, не расскажешь какой! Тебе вот сейчас говорю, а самому умереть хочется. Семеновна со двора мне командует:
- Иди в сад, мойся, я там тебе в ведёрке воды приготовила.
Помылся. Она мне подает чистые кальсоны и говорит:
- Запомни, это последние кальсоны, больше нет. Эти загадишь, будешь без штанов ходить, пока я тебе новые закажу сшить! Стирать изгаженные - я не стану!
Загадил я, Макарушка, и эти. Как потом оказалось, Митька с пьяных глаз, мне браги налил в бутылку из-под керосина. Бегал я по нужде считай, целые сутки. Думал уже в больницу идти,  да стыдно, Макарушка, стало: это почитай на посмешище всему поселку себя выставить. Дала мне Семеновна свой старый халат, в том и жил. Никаких штанов не напасешься. К тому же и хромать стал: зашиб ногу о бутылку. Вот так  я и провел свободное время!  Да на этом мои неудачи не кончились.
Семеновна, как и обещала, не стала стирать мои кальсоны,  выбросила их куда подальше. А я выздоровел, хватился: одеть-то мне под брюки нечего! Последнюю пару испортил. Пошла моя Семеновна в магазин, купила мне ты, Макар, не поверишь, какие-то штаны, на бабьи юбки похожие! Широченные, до колена и в горошек все. Говорит, что кальсоны в магазине не продают, только такие вот – приспособления! Семейные трусы называются. В них точно, вся семья уместится, скопом!
   Дед Цымба, оглянувшись, приспустил брюки и показал племяннику семейные трусы, коими были полны магазины в Никольском. На поясе трусов дыбилась резинка, завязанная узлом:
Я ей говорю, - продолжал дед Цымба, продемонстрировав Макару, доказательство издевательства над ним,- не стану я носить эти бабьи юбки: они в брючину не умещаются, закатываются все кверху. С живота  соскальзывают, ходить невозможно. Шей, - говорю, - мне нормальные кальсоны. А холода настанут, что я этими юбками ветер ловить стану!? Вот, до сей поры так ничего не заказала! Нет, Макар, не связывайся ты с этим бабьем! Одна морока от них, а пользы - никакой!»

       Макар, улыбнулся, вспоминая деда.  Нужно затопить печь, к вечеру морозец усилился, в комнате стало прохладно. Он, привыкший в кузнице к постоянному теплу, реагировал на прохладу мгновенно. Когда огонь в печи загудел, оповещая хозяина о том, что печка «занялась» и живительное тепло не замедлило наполнить комнату, Макар налил воды в алюминиевый чайник и поставил его на плиту. Он сегодня, еще в кузнице, почувствовал озноб, и противную слабость, лишающую тело способности передвигаться. Захотелось прилечь, теплее укрыться и лежать, не шевелясь, долго - долго, и встать здоровым. Помощник Макара, Генка, заметив вялость и медлительность в движениях старшого, предложил:
- Шли бы вы, дядя Макар, домой! Отлежались бы! А еще лучше, зайдите в больницу, купите лекарства. У вас вид неважный: вон, вас морозит, а щеки горят. Значит, высокая температура у вас. Идите, я один справлюсь, да  нам тут обоим и делать нечего.
В другое время, Макар одернул бы помощника, чтобы тот не лез со своими советами, но, чувствуя, как ему с каждой минутой становиться труднее, согласился.
     Зашел в поликлинику, благо, что она была по пути, идти далеко не пришлось.  В длинной очереди он не стоял, талончик в регистратуре не брал: человек с работы, да еще с высокой температурой, был принят вне очереди. Уже через полчаса Макар, получив рецепт и рекомендации врача, шагал домой.
     Сейчас он напьется чаю с сушеной малиной, пропотеет, и завтра от его бронхита не останется и следа! Есть ничего не хотелось, готовить тоже. Макар, ожидая, когда закипит чайник, прилег на не заправленную с утра постель: сидеть просто не было силы. Видимо он задремал, поэтому не услышал, как в комнату вошел дед Цымба, поставил на стол какие-то кастрюльки, отставил в сторону кипящий чайник. Видя, что хозяин спит, дед Цымба, решил похозяйничать: помешать прогорающий уголь, чтобы остаток угля не затух, а отдал все тепло.  Старик не рассчитал силу, когда прикрывал дверцу печки, она стукнула и разбудила Макара. Он не сразу смог понять, каким образом в комнате появился дед, Макару  казалось, что он только что успел прикрыть глаза. В теле разливалась ломота, голова стала тяжелой, веки не хотели подниматься. Глаза слезились. Увидев, что больной проснулся, дед подошел к кровати:
- О,Макарушка, - воскликнул дед Цымба, да ты, как я вижу, совсем раскис! Значит не соврал мне Генка, что ты захворал. Я к тебе в кузню заходил, как только сдал дежурство.
Дома рассказал Семеновне про твои дела. Она меня отрядила к тебе вот, с обедом. Вставай, поешь горяченького супцу, там и помидорчики солененькие имеются, и картошечка толченная! Вставай, милок, вставай! При болезни поесть и поспать – первое дело! – дед Цымба сделал приглашающий жест.
Макар не стал обижать старика отказом, хотя о еде ему не хотелось даже думать.
Суп, налитый ему дедом, показался Макару безвкусным, он понимал, что это высокая температура лишает его возможности чувствовать  вкус пищи. Макар через силу съел несколько ложек супа и отодвинул от себя тарелку:
- Не могу, Петр Алексеевич, не идет пища! Вы не обижайтесь! Евдокии Семеновне передайте от меня благодарность. Я, пожалуй, лягу, не можется что-то.
- Ты выпей лекарство, Макарушка, выпей! А малинкой запаренной запьешь, вот, тебе и полегчает.
Макар выпил таблетку аспирина и, по совету деда, запил  стаканом малинового отвара. Залитая  кипятком,  сушеная малина издавала запах лета. Только после этого, он снова лег в кровать и укрылся одеялом.
Дед Цымба, скользнул взглядом по плохо простиранному постельному белью, давно не белёным стенам, и глубоко вздохнул: «При Шуре, здесь все сияло чистотой! А мужик – он мужик и есть! С железом справляется, а вот бабья работа у него не спорится.  Иш, из всех углов запустение смотрит, да пауки сетки вьют!»
Вслух же сказал, обращаясь к Макару:
- Хозяйка тебе надобна, Макарушка! Что же ты с таких лет на себя махнул рукой? Сколько тебе ещё во вдовцах ходить? Что бабы в поселке перевелись?
Макар, слушая рассуждения деда, улыбнулся:
- Давно ли, Петр Алексеевич, вы мне иное советовали, от женщин отговаривали?
- Так, то же в сердцах говорилось, Макарушка! Всяк себя выгораживает, коли обмишулится в чем. Вот и я с того жалился тебе на Семеновну. А если подумать без обиды, то куда я без неё? Пропаду через месяц. Женщина, коли она стоящая, сто сот стоит! Да, куда там: цены ей нет! – расщедрился дед.
Я так думаю, Макарушка, все это  нездоровье у тебя с Васькиной беды началось.
Макар, слушая деда, согласно кивнул:
- Конечно,  нервов нужно не мало, чтобы  такую новость пережить. Одно только и отрадно, что Василий заговорил. А так, одни неприятности: и авария, и кража в один день!
- Я, Макар, ахнул, когда узнал, что Борька Чумаков к твоей снохе в дядьки набивается! Выходит, она дочка Сашки Чумакова? А Васька – сын Мишки, Чумаком казненного.
- Не Мишкин и не мой он сын! Вы же знаете, Петр Алексеевич, я за той правдой в Тучино ездил, чтобы Василию и Лене кто-нибудь  с этим известием дорогу не перешел.
- Как ты думаешь, Макарушка, Борька рассказал им что или нет?
- Не знаю. Василий про то молчит, а самому мне начинать разговор не хочется. Старую рану тревожить. Обокрал  молодых Борька, знать не лучше братца оказался, коли на такое дело в доме родни пошел. Волчье отродье! Нужно было Василию на него заявить! Пожалел, жалельщик!
Дед Цымба некоторое время молчал, полез в карман брюк за кисетом, остановился, вопросительно  глянул на Макара:
- Курите, - разрешил тот, - хата и без того уже до самана прокуренная!
- Как же им теперь из той нужды выпутываться? – продолжил  прерванный разговор дед.
- Чтобы им  с людьми  рассчитаться,   я свою заначку отдал. Копил на непредвиденный случай, вот он и представился. Этот ворюга, два богатых отреза забрал. Ткань шерстяная дорогая. Вот я и рассчитался за них своими кровными. Да, Бог ему судья! Радость моя больше – Василий от беды избавился!
- Выходит, что Лена этим случаем за батьку долг отдала? Как она сейчас?
- Выходит, что так: выкупила мужа! Нам с Шурой,  давно когда-то один доктор говорил,  если, что и поможет вернуть Василию речь, так это такой же страх, равноценный тому, что он испытал при онемении. А где его было взять, такой страх? Чью-то голову отрезать? А тут, будто, кто все подстроил.  Правда, Лене, бедняжке,  досталось!  Уже три месяца прошло после аварии, а она только начинает кое-что по дому делать. Руку пришлось долго сращивать. Да и на шее глубокий шрам остался.
На  дворе стукнула калитка, было слышно, что кто-то топает, сбивая налипший снег. Наконец, в комнату вошел Генка, помощник Макара:
- Как вы, дядя Макар? – прямо с порога спросил Генка, не решаясь пройти дальше.
- Заходи, Гена, заходи! – приветливо отозвался дед Цымба. – Кашляет твой начальник, простудился шибко! Ты прямо с кузницы?
Генка кивнул, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
- Проходи, Геннадий, чего у порога топчешься, -  подал голос Макар, - садись к столу, поешь, пока суп не остыл, там и картошка с помидорами. Садись, не стесняйся: голодный ведь!
Генка, при упоминании о горячем супе, быстро сбросил с себя ватник и, помыв под умывальником  руки, присел к столу. Дед Цымба, потягивал самосад, Генка ел, а Макар любовался тем, с каким аппетитом ест его помощник.
Покончив с едой, Генка сноровисто прибрал на столе. Вымыл посуду, вытер досуха клеенку. Поблагодарил Макара за угощение:
- Дядя Макар, - обратился Генка к больному, - если вам какая-то помощь нужна: уколы, горчичники, вы только скажите. Мама у меня работает в поликлинике процедурной медсестрой, все для вас сделает!
- Спасибо, Геннадий, возьми там у меня в кармане рецепт, а в столешнице деньги. Купи нужное лекарство, а мать твоя посмотрит, что там к чему. А то у меня кроме аспирина ничего нет. Кашель донимает, в груди болит. Видно без уколов не обойтись.
- Ждите ее завтра, сразу после работы, часов в пять. Она и лекарство для вас купит и сделает все, что нужно.
Генка стал прощаться. Засобирался домой и дед. Только гости ушли, Макар с трудом поднялся, оделся, вышел во двор, чтобы покормить Рекса и добавить в печь угля.


После ухода гостей, Макар рассчитывал уснуть. Но сон, о котором он мечтал, почему-то не торопился приходить: то не давал уснуть сухой кашель, как наждаком продирающий горло, то ломота во всем теле. Единственное, что ему оставалось – это думать.
Он и сам не знает, почему память повела его в далекое детство – самую трудную пору его жизни.  Макар не любил заглядывать туда, не хотел ворошить старую боль.
Его отец, Терентий Гоголев, был столяр – краснодеревщик, зарабатывал неплохо, жила семья не бедно. Внешность Макар унаследовал от матери, характер, судя по всему – тоже. Отец Макара был человеком красивым, но и своевольным, сполна оправдывал свою фамилию  - Гоголев. Подзаработав денег, мог уходить в загул на несколько дней. Мать, приученная мужниным кулаком к молчанию, не смела ему  ни в чем перечить. Макар уже с двенадцати лет, выполнял всю мужскую работу по хозяйству. Играть в лапту со сверстниками  не было времени. Жалко было плачущую по ночам мать, запуганных младших братьев. Видя бесчинство отца, Макар дал себе слово: никогда не поднимать руку на женщину и не бродяжить, как его отец.  Такая жизнь научила Макара трудиться, но и ожесточила его: он не знал ласковых слов, его не любили – и он не знал этого чувства. Его мать стала той моделью, по которой и он, как пришло время, выбирал для себя будущую жену. Смерть отца стала для Макара самым жестким испытанием.
Однажды, когда в доме уже все спали, вернулся с гулянья отец. Он бил в дверь ногами, стучал кулаком, требуя, чтобы его впустили.  Мать, набросив на плечи шаль, шла открывать мужу дверь. Макар, проснувшийся от грохота, видел, как обреченно идет мать, сжав ладонями края шали: наверняка сейчас последует удар в лицо за нерасторопность. Терентий рвал ручку двери, выкрикивая ругательства. Мать, открыв двери, отскочила в сторону. Макар  услышал шум от падения тяжелого тела, сдавленный крик и все стихло.
Когда они с матерью осмелились выглянуть за двери, в скупом свете наступающего утра увидели страшную картину: рядом с высоким крыльцом, в огромной луже крови лежало крупное тело Терентия Гоголева. Слабые признаки жизни, еще пробивались хрипами из его могучей груди. У матери не хватило сил даже закричать: она стояла, привалившись спиной к забору и, как заклинание повторяла: «Прости меня, Тереша, но это не я»…
Был суд, где Макар выступал основным свидетелем: он показал, что был рядом с матерью, когда она открывала отцу дверь, и видел, как отец не сохранив равновесия, сорвался с высокого крыльца и упал навзничь. Мать, которой в начале следствия предъявляли обвинение в преднамеренном убийстве – оправдали. Хотя многие соседи, зная дурной характер Терентия Гоголева,  нисколько не сомневались, что упасть с крыльца ему «помогла» жена. Макар не видел, как падал отец, но, спасая мать, сказал, что видел, как пьяный отец сам сорвался с крыльца. Рана на затылке подтверждала, что такой вариант может быть правдивым. До сих пор этот вопрос для Макара остается занозой в сердце: может быть, мать в страхе и толкнула, рвущегося в дом мужа? Ответа нет.
После женитьбы на Шуре, племяннице Петра Алексеевича Цымбы, Макар впервые за долгое время, почувствовал, что отношение к нему, со стороны более взрослого человека, может быть дружелюбным и доброжелательным. Он не сразу, но ответил старому Цымбе на его доброту, на широту души, заменив ему погибшего сына.


Макар, долго ворочался, вздыхал: воспоминание растревожило его, заставило снова переосмысливать  произошедшее: «Родителей не выбирают и не осуждают!»  Макар и не осуждал. Он просто старался об этом не вспоминать. А сегодня почему-то вспомнилось.
В его душе начиналось какое-то движение, переосмысление прожитого времени. 
Макар усмехнулся: «После драки не поздно ли кулаками махать? Что сделано, то сделано!»
И, все-таки, не хотелось верить, что со смертью Шуры, все дороги  нормальной, полноценной жизни для него перекрыты.
Уснул Макар только под утро. Приснился ему удивительный сон:  будто идет он по берегу своей речки, зелено, одуванчики под ногами ковром расстилаются. Так хорошо на сердце у него, спокойно. Вдалеке показалась женская фигура, которая,  увидев его, каким-то чудесным образом оказалась с ним рядом. Смотрит Макар, а это Шура, его умершая жена. В  руках у неё новорожденный ребенок, еще «мокренький», только что рождённый, завернут в тонкую, прозрачную пеленку, через которую Макару видно тельце младенца. Макару показалось, что это мальчик.  А Шура безмолвно протягивает ему младенца, но Макар все понимает, будто слышит её голос наяву: «Вот, Макар, пришла долг тебе отдать, возьми его и береги».
Макар протянул руки к младенцу и… проснулся.
Грудь саднило, то ли от надоевшего кашля, то ли от слез, которыми было залито его лицо. Он с удивлением рассматривал свои руки, которые касались тельца младенца, и не хотел верить, что это был только сон. Полоснула по сердцу обида на умершую жену: «Рассчитаться пришла! Видно на том свете должников не жалуют».
Подумал и тут же устыдился своей мысли, вспомнив, сколько мучений, принесло Шуре её бесплодие.
День прошел в заботах: растопить печку, прибрать в комнате, накормить кур и собаку. Макар ждал, что Генка исполнит свое обещание и пришлет свою мать с необходимыми лекарствами.  Чувствовал, что на сей раз, просто отлежаться не удастся.

   Она пришла, как и должно, в половине пятого. Невысокого роста, худенькая, в дешевом драповом пальтишке и пуховой шаленке, завязанной под подбородком:
- Здравствуйте, Макар Тереньтьич! Как вы себя чувствуете? – и, не дожидаясь ответа на заданный вопрос, представилась, – я - мама Геннадия, зовут меня Елизавета, можно просто – Лиза. Можно мне войти?
-Здравствуйте, Лиза! Спасибо, что пришли, кашель замучил, житья не дает! -
Макар, поспешно прикрыл Рекса, и жестом пригласил гостью войти в дом.
Лиза, войдя в комнату, огляделась, ища, куда бы повесить снятое пальто. Макар, заметив это, поспешно протянул руку, чтобы принять у гостьи пальто. Их руки соприкоснулись: его горячая и грубая и её – холодная и тонкая.  Говорят, отрицательные заряды притягиваются. Макару захотелось взять её тонкую, холодную руку и согреть в своей руке - горячей и грубой. Внутренний голос сказал: «Хорошее начало!  Не успела женщина войти в дом, как ты уже вообразил себе, что она нуждается в твоём тепле и защите? Не спеши!»
Смущенный Макар, не услышал вопроса, заданного ему гостьей, Лизе пришлось спросить повторно:
- Где мне можно вымыть руки?
Макар указал на стоящий в углу умывальник:
-Здесь, помойте, вон и полотенце рядом.
Сказал и смутился: старая застиранная тряпица мало походила на полотенце. Лиза вымыла руки и «врачебным» голосом спросила:
- Ну, больной, что принимали, чем лечились?
- Да аспирин у меня оставался, его и пил всю ночь, - Макар указал Лизе на остаток таблеток в старом бумажном пакетике.
-  Судя по виду, - воскликнула Лиза, - таблетки давнишние, значит, не годные.
Я купила все, что вам прописал врач: буду делать уколы вам на дому – один внутривенный, один внутримышечный.  Помимо всего буду ставить вам банки, чередовать их с горчичниками. Заходить буду к вам так же, как сегодня – после работы.
Где же вас  угораздило так простудиться?
Макар, услышав про уколы, ничего не ответил: он, как и многие мужчины боялся не самих уколов, а того, что для этой цели нужно будет подставлять  не совсем  удобное место.  Его,  при одной только мысли, что нужно будет спускать штаны, на глазах у этой миловидной женщины, пробил пот.
Лиза, достала из сумки пакет, в котором оказалось все, что требовалось для процедур: ампулы для уколов, в маленьком стерилизаторе шприцы, отдельно – медицинские банки и пакетик горчичников.
-Садитесь за стол, Макар Тереньтьич, первым сделаем внутривенный укольчик! Вот так, ручку положите на стол, прямо перед собой, - Лиза профессионально осмотрела локтевой изгиб, определяя в каком месте сделать прокол. При этом она своими тонкими пальцами несколько раз провела по выпирающим венозным сосудам. Заставила Макара сжать «кулачок» и, накинув жгут, приступила к процедуре.  Когда укол был успешно сделан, она наложила ватку на место укола и сама согнула руку Макара в локте:
- Вот так, подержите несколько минут, а я тем временем, приготовлю внутримышечный укольчик.
- Это куда? – с опаской осведомился Макар.
- Вам что никогда не делали уколов? – засмеялась Лиза.
- Только под лопатку, - смущаясь, ответил Макар, - да и то очень давно.
- А вы, я вижу, молодец! Вам сколько лет?
- Старый я уже, мне весной пятьдесят пять исполнится.
- Какой же вы старый? Всего на десять лет старше меня. Я вас дядей даже называть не могу. Да и выглядите вы лет на пять моложе: я так и думала, что вам лет сорок восемь-пятьдесят. Вам побриться да приодеть вас, так еще, какой жених завидный будете! Ну, давайте, ложитесь на живот. Не бойтесь, я ведь профессиональная медсестра, всего навидалась, не стесняйтесь, такое место определено не нами, самое удобное для таких уколов.
Макару пришлось подчиниться.  Он даже не почувствовал боли: думал о своих старых брюках и таких же «семейных» трусах, давно сменивших черный цвет на грязно-бурый.
- Вот, Макар Тереньтьич, теперь вам заметно станет легче: вот эти порошочки, пейте через каждые шесть часов.  А сейчас, я вам дам несколько минуток отдыха и поставлю банки. Только после этого, желательно лечь в постель и не выходить на холод. Порошки пейте после еды. У вас есть что-нибудь  на ужин?
Макар кивнул, не желая признаться, что со вчерашнего дня, кроме чая ничего не ел.
- Ложитесь  на живот, подушку уберем, чтобы спинка была прямая. – Лиза несколько раз провела руками по спине Макара. Впервые за последнее время Макар явно почувствовал, что он ещё мужчина, и ему стоит большого труда, чтобы сдержать себя и не подмять под себя, гладившую его женщину. Вся процедура с банками прошла для Макара, как в тумане.  Только когда Лиза стала собираться домой, он, придя в себя, предложил:
- Может, чаю со мной попьете?
Лиза неожиданно согласилась:
- Выпью и вас заодно покормлю. Лекарство нужно принимать только после еды.
Макар сделал попытку подняться: не хватало, чтобы эта сероглазая женщина, напоминающая ему синичку, искала пищу по его немытым кастрюлям. Лиза, движением руки уложила его обратно:
-Лежите, лежите, после банок вам нужно полежать, хотя бы полчасика. Я сама все найду, а если нет, то вы мне подскажете. И не стесняйтесь, я что, не понимаю, больной человек, мужчина… Мы ведь с вами в один год своих половин похоронили. Вы наверно просто не помните.  Мы с мужем прожили в Никольском  совсем недолго, как он заболел и умер. Он у меня ветеринар по профессии, но работать ему здесь, в общем-то, и не пришлось. Я хотела  уехать назад в Белоруссию, да так и не собралась: дети учились, у меня работа неплохая, домик нам в совхозе дали. Вот так и осталась. А мне про вас много Гена рассказывал, вы ему в какой-то мере отца заменили. Это я вам говорю не для того, чтобы польстить.  Он очень скучал по отцу, они были неразлучные, а тут смерть, взяла и разлучила, не спрашивая. Я так обрадовалась, когда он вас стал уважать, как родного.
- А что же замуж не вышли? – глухим от волнения голосом спросил Макар.
- А не звал никто! – засмеялась Лиза. – Кому нужна немолодая женщина да ещё с двумя детьми?  Погулять – это, пожалуйста! А на серьезные отношения охотников не нашлось.
- А если бы я позвал, пошла бы?- переходя на «ты» спросил Макар. Спросил и сам же испугался, а ну, как на смех подымет?
- А вы спросите!  Может и пойду.
Лиза, видя, что дело принимает серьезный оборот, пошла на попятную:
- Это дело серьезное, Макар Терентьич, и с кондачка не решается. Поживем – увидим.
Они пили чай с пряниками, которые нашлись в сумке Лизы и сахаром, оказавшимся в сахарнице на столе у Макара. Пока пили чай, Лиза рассказывала о жизни с мужем, о его болезни, о детях. Макару казалось, что его болезнь отступила не от уколов, которые сделала ему эта маленькая женщина, а от её присутствия в его доме.
Попрощавшись, Лиза ушла. Поздно вечером прибежал Генка, принес ему горячий ужин.
Утром пришел дед Цымба, увидев на столе незнакомую посуду, осведомился:
- Кто это тебя, Макарушка, так балует? – дед почесал пальцем в бороде, хитро сощурился, -  это Генка  вчера принес?
Макар от удивления, забыл даже ответить на вопрос деда.
- Ты, присмотрись к ней, Макарушка, присмотрись.  Женщина она положительная. С тех пор, как умер у неё муж, ни один мужик  к ней дорожку не протоптал. А что дети у неё, так Генке в армию весной идти, да и девчонка уже большая. А тебе баба, ой как нужна!
Макар молчал, не зная, что ответить деду: тот уговаривал его, как будто он, Макар, отказывался от такой женщины, как Лиза:
- Да я сейчас забрал бы её со всем семейством! – вырвалось у Макара признание.
- Вот и хорошо, Макарушка, я одобряю такое решение! Остальное предоставь, милок, мне. Уж ради тебя я и трактор уговорю дыбки встать!
- Петр Алексеевич! Не нужно никого уговаривать, пусть сама решит, нужен я ей такой старый, да некультурный!
- Это ты старый? Тогда мне что думать? Да какой ты некультурный? Выздоровеешь, поедем в универмаг, в городе, купим, что тебе нужно  - вот и культура вся!


      Изменения, которые стали происходить в жизни Макара, не остались незамеченными у односельчан. Вначале робко, а затем и смелее заговорили о скорой женитьбе кузнеца на ни чем не примечательной рядовой медсестре, да ещё и с двумя детьми: «Нет у нас других женщин в селе, свободных и интересных, и что он позарился на эту пичугу бесцветную?»
Сам Макар ходил, не чувствуя земли под ногами: «Сейчас дали бы мне плуг в руки, сам бы, без трактора, поле перепахал!" Истосковавшийся по женскому телу и ласке, он буквально боготворил свою Лизоньку. Оставалось одно: поставить в известность Василия. Как примет тот  весть о женитьбе отца,  на женщине, которая моложе его на целый десяток лет и, которая должна к осени подарить Макару такого долгожданного ребенка. Сын Макара (а он был уверен, что родится мальчик) будет моложе его внука. Вот такие кувырки устраивает жизнь! Ну, что же, жизнь – она такая и есть. Всему в ней отведено своё место. Он и имя уже дал своему будущему сыну – Пётр! Сны иногда сбываются, если очень в это веришь. А Макар верил, что скоро  наяву  возьмет в  натруженные руки своего первенца, высоко поднимет его и, показав  всему свету, крикнет: «И все - таки, он родился! Гоголев Пётр Макарович!»