Гастроли страхового агента

В.Хильдесхаймер

(перевод с нем.)

Тот, кому когда-либо довелось слышать пианиста Франтишека Хрдлу, это невероятное впечатление уже не забудет, даже если и попытается. Из-за бурного темперамента и виртуозной техники знаменитые критики столетия сравнивали его с Антоном Рубинштейном, а Эдуард Вазник, Нестор музыкальных летописцев (сейчас ему сто четыре года, и, хотя он иногда и путает нумерацию опусов, но находится в зените своих способностей воспринимать действительность) однажды воскликнул: "Если закрыть глаза, кажется, что играет Лист!" В Лондоне и Каире, Париже и Уильямсбурге - везде, стоит только отзвучать последней ноте, раздаётся неистовый гром аплодисментов этому богом одарённому человеку. Тогда он медленно встаёт, полностью выжатый, но скромный - всего лишь слуга композитора -  и низко кланяется. Говорят, в уголках губ его при этом играет усталая улыбка. Истинный артист, думает беспристрастный слушатель, любимое дитя муз! И всего нескольким людям, в том числе и мне, другу детства, известна его трагедия, причина его усталой улыбки: Хрдла - несостоявшийся страховой агент.

Франтишек Мария Хрдла родoм из музыкальной семьи. Его отец был популярным музыкальным педагогом, чьи заслуги в области переложения классики для игры в четыре руки оказались бесценными для домашней музыки (правда, как композитора его отличало всего лишь усердие, а его симфонии сегодня забыты). Его мать-арфистка, являясь одной из шести дочерей Иоанна Непомука Гуммеля, и сама смогла завоевать определённое место в музыке. Едва только выбравшись из колыбели, маленький Франтишек был усажен на табурет у пианино; в четыре года за его плечами уже был "Весёлый крестьянин", а ещё четыре года спустя ему стали впору бархатные штанишки вундеркинда. Внезапно это пугающие развитие остановилось: юный Франтишек случайно познакомился  со страховым агентом, которому удалось разбудить в десятилетнем мальчике глубокий интерес к страховому делу. И тут начался конфликт, масштабы которого дано осознать только читателю, чья собственная юность проходила в борьбе за далёкий идеал с непримиримым и непонимающим отцом. Тогда он, полный глубокого сострадания, сможет представить себе изматывающее чувство вины юноши, вынужденного тайно встречаться с агентами и статистиками - связь с представителями этой профессии находилась под запретом сурового отца. И всё же, как мне потом признавался Франтишек, то время, когда он ночами читал под одеялом "Судебную практику в страховом деле" Баумгартнера и писал свой собственный, кстати, очень милый опыт "Резервный капитал и системы распределения" стало самым счастливым периодом его жизни.

Но ни один по-настоящему чувствительный человек не может постоянно держать оборону. Побеждённый и сломленный, юный Франтишек подчинился своей судьбе, и вскоре началось его триумфальное шествие по миру,  до сегодняшнего дня увенчанное одними лишь лаврами. Я надолго потерял его из виду, однако, всякий раз, видя его фото в газете, я замечал в его усталом взгляде следы болезненного отречения, глубокую тоску по давно исчезнувшему идеалу. Вчера же, впервые за много лет я вновь услышал его, вернувшегося домой после заграничного турне: он играл девятый фортепианный концерт Малинчевского, который, как и предыдущие восемь, был посвящён Хрдле. Играл он его так божественно, что незнакомые люди пожимали друг другу руки, и даже у черствых критиков выступали на глазах слёзы. В антракте, до "Героической", мне удалось в толпе возбуждённых охотников за автографами расчистить себе зонтиком путь в гримерную. Мой друг Франтишек - постаревший, усталый и измученный - сидел между двумя лавровыми венками, которые он ощипывал с отрешённым выражением лица. Я подошёл к нему, расцеловал в обе щеки и сказал, что его игра была откровением. Неужели я ожидал чего-то другого, спросил он холодно. Только так, воскликнул я взволнованно, и нужно играть Малинчевского. Глупо утверждать, что этот композитор не требует рубато и смены темпа. Скупой удар по клавишам, преувеличенная моторика так называемой "объективной" школы игры... Но он не слушал и смотрел на меня как-то со стороны. Я запнулся.  Что это - подстерегающий взгляд страхового агента, оценивающего риски? Немного сбитый с толку, я продолжил речь о редком сочетании блестящей техники и истиной экспрессии. Она оставила его равнодушным.

Я почувствовал, что бросаю слова на ветер, это меня отрезвило. Поднявшись с места, я ещё раз пожал ему руку и собрался было удалиться, чтобы пропустить напирающих охотников за автографами, но тут он обратился ко мне с бережной сдержанностью: "А скажи-ка, мой дорогой, ты застрахован?" Несколько охрипшим голосом я признался, что нет. Его глаза вспыхнули, он ожил и вдохновился. Одним прыжком он очутился возле стола и достал из ящика несколько полисов; не успев произнести  слово "Героическая", я уже был застрахован от  убийства, несчастного случая, тумана и града, а так же от всех катастроф, безобразий и высших сил, от которых можно было застраховаться. Никогда не забуду эти минуты: его замечательное ораторское искусство и тёплый пафос действительно напоминали изначальную мощь его пианистики. Держа в руках подписанные полисы, я попрощался. "Пришли мне охотников за автографами!" - крикнул он мне вдогонку и достал из ящика толстую стопку бумаги.

Мне не хочется говорить об этом, но его взгляд, брошенный мне напоследок, походил на ухмылку. Странный человек, думал я во время "Героической", воистину двойное дарование исключительного масштаба.