Гуру

         Он явил мне меня, того понедельничного меня, который  словно бы  только и делал, что нырял всю жизнь в глубь собственной повседневности,  после продолжительного и такого же бессмысленного плавания в вечном отпуске собственных иллюзий… Лишь после встречи с ним я понял, как в сущности, жалок был тот Monday, который не являлся на самом деле отсчетом новой недели, но был всего лишь очередным витком безвыходности, не уходящей за рамки будничной эйфории моего  Воскресения. По сути не предлагая мне ничего, этот человек сам собой являл какую-то нерушимую Истину, в  которой не было никакой другой правды, кроме  одной, очень чисто и тихо звучащей ноты… Именно эта неуловимая и чарующая нота, скользившая в его легкой походке, открытом и одновременно очень остром взгляде,  плавных жестах и размеренных движениях заставила  меня увлечься этим человеком… Нет, на человеком, а тем существом, которое, бесспорно, обитало в нем  - без всяких на то оснований.  Ведь ничего, по сути, не мешало этому прозрачному и чистому духу вылететь из тела и в мгновение ока и оказаться в том Раю, где, бесспорно, обитают только такие вот чистые души. Однако Он был здесь, стоял напротив меня и смотрел на меня своим этим невероятным  взглядом, в котором попеременно отражались то острое внимание, то ласковое спокойствие, то, совершенно неожиданно, - ребяческое лукавство. Причем последнее отражалось именно  в тот момент, когда он переставал доверять моим словам…  Тогда я и сам тогда чувствовал, что запутываюсь, теряю нить. Его взгляд как бы высмеивал меня в те неловкие моменты, когда я пытался показаться нам обоим сведущим человеком – в политике ли, в разговорах о женщинах, или в вопросах юриспруденции.

      Стоит ли говорить, что после первой же нашей встречи я тянулся к нему. Одним ловким словом он ломал все барьеры, так  любовно возводимые мной в течение жизни. Оказывалось, что за этими барьерами из хлама детских обид и ненужных  самокопаний возникают совершенно невероятные горизонты.   Впрочем, ломать все эти заборы было делом весьма болезненным, и я, бывало, подолгу злился на него, запираясь во все той же гнусной пивнушке своей души, окружая себя старыми приятелями – такими же прожигами и невротиками, каким в свое время был и я. Но только вот разница между тем мной, который был до встречи с Ним, и тем, который возник после, была существенной, и мне под вечер становилась невыносимо тягостной та мера, какою измеряли меня мои приятели, словно бы оскорбляя меня сходством со мной же.  И я снова, одинокий, искал встречи с человеком, который звал меня в чистые горизонты невиданной и неизведанной пустоты.