Случай

 Известие о начале войны обрушилось на меня в Днепропетровске, где я был на гастролях с Тульским драматическим театром. Тогда мне не было и семнадцати лет и я был в этом театре актёром на вторых ролях. А до этого я окончил школу ФЗО, что и сейчас находится в Туле около фабрики-кухни. То есть прямо около Тульского Кремля.
После окончания ФЗО  некоторое время я работал слесарем- лекальщиком на тульском оружейном заводе, но меня очень тянуло в театр, к театральному творчеству.
Ещё до обучения в школе ФЗО, в своей родной деревне Струково, я был заводилой художественной самодеятельности и устраивал различные представления. А тут просто  выпал счастливый случай, обучаясь в ФЗО, я жил в Туле на квартире у самого режиссёра      
театра. И как тут, спрошу я вас, как мне было не соблазниться возможностью работать в театре?! Так что, я не выдержал и ушёл с завода и начал играть, делать свои первые шаги в искусстве. И что было бы дальше, если бы ни война, кто знает? Не знаю, но может быть я на актёра учиться пошёл.
 Добирались мы до Тулы из Днепропетровска кто на чём, и кто как мог. Лично я в товарнике, во всеобщей суматохе. К тому времени мои родители продали дом в  Струково совершенно случайному покупателю – Герасиму Бочарову. Высокому крепкому молодому мужику,  позже погибшему в шахте. И его жене, Ксении Павловне, сельской тогда учительнице. Сегодня, не так давно, она тоже живёт на Косой Горе, продав в Струково свой  дом, и построив новый  на Косой горе, что на улице  Мира.
А мои родители, продав дом в деревне Струково, вместе с моим старшим братом и его семьёй, купили, ещё до войны, новое  жильё  на Косой Горе. На улице Валерия Чкалова, что теперь  на Верхней Стрекаловке.  Здесь до войны не было ни одной улицы, а стояли всего три или четыре дома. А вот Нижней Стрекаловки тогда совсем не существовало. Вернувшись из Днепропетровска, в этом доме своих родителей поселился и я.
Работать устроился в большой токарный цех. Цех был большой, двухэтажный, людей в нём работало много. С первым эшелоном эвакуироваться я на Урал не успел, потому продолжал работать в цехе и жить в доме с матерью и своими родственниками на Стрекаловке. Но недолго нам пришлось пожить спокойно. Очень хорошо помню это тревожное время эвакуации завода в город Лысьва Пермской области. Помню, как по указанию руководства завода была заводская труба третьей доменной печи икак она легла, перекрыв дорогу на Тулу.
А другой дороги, идущей меж заводских стен и заводоуправлением, тогда, до войны, ещё не было. Потом уже, после окончания войны, была построена пленными немцами автотрасса с тремя мостами, и идущая, минуя завод и посёлок, через глубокий овраг, получивший в местном фольклоре название «Долина смерти». Эта трасса идёт с юга на север и делит Стрекаловку на две части: Верхнюю и Нижнюю. Именно с юга, со стороны города Щёкино и Ясной Поляны, неожиданно для всех косогорцев, в том числе и для меня, со стороны Подгородних Дач и появились немецкие танки. Это были последние дни октября 1941 года. Танки шли без разведки, они опережали её, торопились с хода и неожиданно занять Тулу.
Однако, танкисты не решились сразу, без поддержки пехоты, пойти на Тулу и расположились хозяевами на Косой Горе. На Верхней Стрекаловке, которой по сути тогда не было, а была лишь одна нынешняя улица Чапаева вдоль оврага, это по сути всё, что оставалось тогда от бывшей деревни Стрекаловка, немцы против нынешнего дома Ивана Авдошина установили дальнобойную пушку и начали обстрел Тулы. Помню, как от выстрелов срывались двери с петель и вылетали стёкла в домах. Вели себя немцы нагло, бессовестно. Оправлялись прямо среди улицы, а в дом Ягудиных заводили лошадей, прямо в жилые помещения. В нашем доме они также поселились. К нашей беде прибавилась ещё одна: моя племянница, девочка лет шести, была больна менингитом и потому день и ночь плакала. Немцы грозились её убить. Тогда мать решила отправить её со мной в деревню Струково, в прежний наш  дом. Может быть, там, в деревне, спокойнее?
Деревня эта находилась километрах в шести от Косой Горы. Вроде бы и не так далеко, но мне, семнадцатилетнему пареньку, с живым грузом на спине, по снегу было идти нелегко. Да ещё в районе крольчатника, что был у деревни Рвы, ко мне с племянницей на спине, пристал немецкий самолёт. На одной из больших лесных  прогалин он устроил за нами настоящую охоту. До сих пор я не пойму: зачем мы ему было нужны, ведь лётчик прекрасно видел, что мы всего лишь дети! Однако, ему убить нас не удалось и мы пришли в деревню  Струково.
Я подошёл к своему родному дому, постучал в окно. Из него выглянула молодая женщина и спросила:
 – Что нужно?
Я ответил ей и всё объяснил. Она открыла мне дверь и впустила в дом. У неё оказались двое маленьких детей. Мальчику года два-три, а девочка была  грудной. Женщина назвалась  Татьяной. Это оказалась семья Ивана  Бочарова, личного водителя директора Косогорского металлургического завода А. П. Попова и родственника нового хозяина дома Герасима.
Сам Герасим куда-то уехал вместе со своей  семьёй, а эта женщина с детьми осталась караулить дом, чтобы люди из него ничего не утащили. Она тоже пришла с Косой Горы в деревню, чтобы здесь переждать оккупацию посёлка немцами. Время было тяжёлое, и я тоже остался  пережидать здесь в этом доме оккупацию  вместе с ней и её детьми. Иван, муж её, как личный водитель директора завода, входил в группу, созданную на заводе которая должна была взорвать наиболее важные заводские объекты при вступлении немцев в посёлок. Не прошло несколько дней, как Иван появился в посёлке. Группа выполнила задание и ушла в Тулу. А он отстал и решил по пути в Тулу заглянуть в деревню. Посмотреть, как там его жена с двумя малолетними детьми? Вот что он рассказал о том, что происходило в посёлке.
Немцев, вступающих в посёлок, он увидел неожиданно также как и я. Конечно, об их приближении знали все, но вот так, чтобы в упор и рядом, всё равно было большой неожиданностью. В то время он находился в заводском гараже, недалеко от здания заводоуправления. Вдруг раздался телефонный звонок, и ему было приказано завести машину и ехать на улицу Шмидта, где жил секретарь парткома Г. А. Грачёв. Выезжая со стороны заводоуправления на улицу Дзержинского, он увидел, как со стороны Подгородних Дач к посёлку с пригорка  спускается немецкий танк. В танке тоже увидели его машину, и прозвучал выстрел, но не попал. Иван дал полный газ и по «Дзержинке» взлетел к улице Шмидта.
Оставив машину у здания пожарной команды, он направился к дому Грачёва, а там ему сказали, что через заводскую свалку все уже ушли на Тулу. Иван вернулся к машине, а из кузова народ уже растаскивал лежавшие там валенки. Взяв пару себе, одев их на ноги, он подумал: «Как и куда идти?». Решил пойти через Струково. В то время он был крепок,  молод и силён. В то время ему было двадцать четыре года. Мне, семнадцатилетнему, он казался тогда вполне взрослым.
Позже, спустя годы после войны, когда он работал водителем председателя Косогорского райисполкома моего однофамильца Киселёва, я, встретившись с ним, спросил: « Куда твоя сила делась, Иван?». А он мне в ответ: « Не вечно же быть молодыми?». А тогда всё было иначе. Казалось, что мы вечно будем молодыми, сильными, и ничего с нами не случится. А случится, ой как могло! Вот что с нами произошло.
На другое утро после прихода Ивана в деревню решили мы с ним пойти на Косую Гору, посмотреть раздобыть пропитание для жены Ивана с детьми. Есть было совершенно нечего. А Ивана в квартире было немного картошки. Отошли мы примерно около километра от деревни, как из леса, из зарослей кустов орешника, «Лешки» тот лес  назывался, навстречу нам вышли три немца. Вкинув автоматы,  они скомандовали:  «Хальт!».  Стой, значит. Затем, тыча в грудь автоматы, они кричали: «Комсомол, комсомол!».  Я тогда очень сильно испугался, потому они могли запросто нас убить. А один немец, увидав на руке отца часы, пытался их сорвать, но Иван резко оттолкнул его и не отдал часы. И нас, наверное, убили бы они на месте, если бы из леса на поле не выскочили наши солдаты и немцы, бросив нас, пустились за ними в погоню. Мы же припустились в сторону Косой Горе. Здесь мы с ним расстались. Он пошёл к себе, а я к себе. И у каждого пошла своя судьба.
В Струково Иван так и не попал, не дождалась его жены картошки. Едва он зашёл в свою квартиру, как попал в облаву. Вместе с другими косогорцами,  построив  в колоны, их погнали на Плавск. По дороге он сбежал, пытался пробраться в Тулу, но вокруг неё полыхали бои, и он пробрался в свою деревню Московские Выселки. Когда немцев отогнали, то он пошёл на фронт добровольцем, воевал в воздушном десанте(так как до войны занимался в аэроклубе, прыгал с парашютом, даже летал), был ранен, лечился в госпитале, что располагался в Люберцах. После выздоровления его там заметили «покупатели», то есть, представители воинских частей и военных училищ. Как участника финской войны, сержанта и помощника командира взвода, получившего в боях ранение и к тому же шофёра, его направляют в танковое училище, где после кратковременного обучения он оказывается снова на фронте.
Воевал он на первом Белорусском фронте у Рокоссовского, в звании младшего лейтенанта командовал СУ-85 и танком Т-34, освобождал Варшаву и брал Берлин, в апреле сорок пятого был под Берлином тяжело ранен в ногу, вернулся домой с костылём в руке. С орденами Отечественной войны и Красная Звезда.
Моя же судьба сложилась несколько иначе. После отхода немцев эвакуация какое-то время продолжалась. Пекарню немцы сожгли. Нам дали в дорогу хлеба из оставшейся здесь горелой муки. Взяли мы ещё из дома кто, что мог из продуктов. И поехали на Урал. Начальником эшелона был Иван Саломыков, а его заместителем – Всилий Абрамов.  При приезде на Урал, на Лысьевский металлургический завод,  нас, косогорцев, расселили по квартирам. Жители были против, не хотели принимать нас, эвакуированных. Но жилотдел был строг. Там мы стали к станкам – нарезать резьбу на зенитных снарядах. Скучать времени не было, всё время занимала работа. Да и вокруг были косогорцы: Кочкины, Громовы, Саломыковы и другие. Здесь был ещё и директор завода А. П. Попов, такой высокий дядька в кожанке.  Жили мы все здесь очень тяжело.
За станками работали по двенадцать часов, питались плохо, после работы было довольно далеко идти в столовую для эвакуированных, где уже лежали люди на полу и ждали, когда заварят лапшу. А лапша такой получалась, что лапшинка за лапшинкой бегают с дубинкой – очень жидкая! И только к полуночи попадали мы домой. А здесь вши одолевают. Всю ночь, не раздеваясь, так как очень холодно, чешешься, как и вставать уже пора. А тут и пришёл ко мне призыв в армию. Дали мне паёк, хоть наелся досыта. Затем, как и у всех, армейская служба. Может молодым мои воспоминания и покажутся сказкой, но, тем не менее, это и было так.
Дмитрий Киселёв,
1993 год.