Глава 18

    Эпистема… Человек так уж устроен, что сначала видит в другом недостатки, а потом нехотя соглашается признать его достоинства. Долгие часы вынужденного безделья невольно подвигли Малышева к изучению человеческих характеров. Случай собрал около Стаса людей самобытных и разношерстных, но, в силу вышеозначенного постулата, Малышев вначале просмаковал неприятные стороны их натур.
 
    Однако эти стороны каждого из них были настолько похожи на соседский набор, что изучать их Малышев закончил, не успев толком начать. И что побудило его к столь одиозному выбору, для Малышева было не важно. Затянувшаяся хандра стала благодатной почвой для этих занятий. Долгая болезнь, дурно развивающиеся события, жалобы жены на непосильные заботы и прочее, прочее только усугубляли тщание, с которым он проводил свои исследования. Это несколько примиряло его с тоскливыми больничными буднями, отвлекая от безрадостных перспектив.
 
И только затем, постепенно, он стал открывать для себя в своих соседях другие стороны, делающие их столь разными и занимательными. Его занятие психоанализом, вначале носившее оттенок мизантропии, чуть позже трансформировавшееся в меланхолический сарказм, затем поднялось на другой уровень и превратилось в своеобразную интеллектуальную забаву. Ему стало просто интересно предугадывать слова и поступки своих сотоварищей.

  Одно время, после театрального появления среди них Владимира, Малышев не сразу смог определиться со своим отношением к этому человеку. Владимир был начитан, образован, напичкан великосветским шиком и лоском, но что-то в нем, помимо его апломба, самомнения и юношеских рудиментных замашек, не давало возможности общаться с ним запросто, как было принято среди них.

    В конце концов, апломбы и амбиции были свойственны каждому из возлежавших здесь мужичков. Юра в этом даже мог дать фору своему тридцатилетнему визави. Не в этом была неясность и сложность познавания натуры Владимира. Все это время, как ни пытался Малышев определить себе хоть какое-то представление о личности Владимира, он так и не смог это сделать, пока один случай, словно маячковый проблеск, не высветил главное, стержневое свойство этой странной натуры.

    Как-то Юрий Михайлович, разговорившись, по своему обыкновению, стал осаживать возражавшую ему молодежь. Колян и Владимир, каждый по-своему, трактовали обсуждаемую тему, но что-то в их трактовках вызывало у Юрия Михайловича  раздражение. Стас, пребывая в меланхолическом настроении, не принимал активного участия в споре, отделываясь абстрактными восклицаниями, вроде «мгм», «естественно», «да уж» и прочей, ни к чему не обязывающей озвучкой своего присутствия.

    - ...человечество уже давно выпало из гнезда реальности в мир иллюзорных условностей. Почему так, понятно и ежу, но вот эта ситуация приведет его к полному краху. Этот регресс уже не остановить...

    Юрий Михайлович замолчал и закашлял. Владимир, иронично усмехаясь, закончил его мысль:

    - ...но поможет  слить нас на помойку истории.

    - Вот и я о том же,  ; отдышавшись, отозвался Юрий Михайлович. ; Люди почему-то забывают, что эта помойка приготовлена для нас всех. И это будет пострашнее атомной войны или падения метеорита. Куда там экологии до культурного апокалипсиса! ; Юрий Михайлович сморщился, как будто проглотил уксус. ; Распад морали в древнем Риме привел к его краху, но это был крах локальной культуры. Она имела еще возможность возродиться где-то в другом месте. Но сейчас этот распад происходит в глобальном масштабе и от него уже нигде не укрыться!

    - Хм! Стоит ли так укрупнять и обобщать! - Владимир бросил снисходительный взгляд на Юрия Михайловича. ; Сколько таких крахов было уже  в истории людей. И  все переплавлялось, перемалывалось, и пеклись из этой муки отличные пирожки! А потомки хавали их за милую душу!

    - Вот это и есть безальтернативный капкан! В этой муке, как ты говоришь,  накапливалась мутация, ведь сделана она была из изначально испорченного  сырья. Поэтому, дорогие мои, мы и получили сейчас весь комплекс невежества, полного беспутства и дикой аморальщины! И, заметьте, это происходит по всему миру!

    - Не, Юра, ты малость чего-то недопонимаешь! Думаешь, что если ты знаешь об этом, то и других не найдется постоять за идеалы человечества, - несколько горячо выпалил Колян. - Да если бы не было церкви, то все это самое человечество давно уже само себя изничтожило!

    - Вот еще одна глубокая иллюзия. Несмотря, Колян, на гигантские усилия всех церквей на свете, что-то я не вижу особых результатов в их борьбе. Наоборот, все, как я уже сказал, становится только хуже! - с пессимистическим вздохом закончил Юрий Михайлович.

    - Юра, извини, но ты перегибаешь палку, -  раздраженно сказал Владимир. - Колян тоже в чем-то прав, но и его правда, можно сказать, поросла мхом. Просто вы не понимаете, что человек устал от всяческих вековых запретов и сейчас пытается освободиться от них. Почувствовать вкус свободы! Может, и перегибает где-то по части секса, культа силы и всяких этикетов, но где не без промахов?

    - Даже так! - иронично хмыкнул Юрий Михайлович. - Хотя это сказано и умно и не без претензии на понимание тенденции развития цивилизации, но вот что я тебе скажу, Володя. Это самое простое объяснение происходящих процессов во всех мировых этносах. Сглаживаются национальные различия в культурах и, несмотря на усилия противостоять этому сглаживанию, происходит неизбежное нивелирование всех национальностей. Для ясности понимания приведу пример, - США. Там уже давно декларируется уничтожение национальных и расовых различий, и все это этническое варево называется американской нацией. Понимаете, что это значит? То же самое происходит и в глобальном масштабе. Медленно, но верно и неотвратимо. А в результате произойдет исчезновение национальных культур, их разнообразия, своеобразия и самобытности!

    - Ну к чему это ты? Мы говорили совсем не об этом, - устало  возразил Владимир.

   - Да вот к чему, ; вся иллюзорная условность наших представлений о завоеваниях свобод и социальных вершин  цивилизации не дает шансов даже на мало-мальски реальную  возможность исправить положение.  Люди уже не в состоянии оценить масштабы морально-нравственного апокалипсиса. Так что в перспективе распад, регресс и только один создатель знает, куда вывезет эта кривая! Различие  в культурах разных народов еще могло бы сдержать этот распад, но...

    - Нет, Юра, - нетерпеливо оборвал его Владимир. - Ты точно закопался в своих мыслях и потерялся там. Знаешь, как один землекоп на спор копал самую глубокую яму и рыл ее до тех пор, пока стенки не обрушились и не похоронили его.

    Юрий Михайлович посмотрел на Владимира столь красноречивым взглядом, что Малышев, перехвативший его взгляд, понял, что из всего того, о чем говорил Юрий Михайлович, до Владимира не дошло и половины. Его последняя реплика вдруг открыла Малышеву тот недостающий, но самый важный нюанс характера Владимира.

   Он был зауряден. Это был особый сорт заурядности. Его заурядность не поражала, - она сшибала с ног. Вбитые в натуру понятия и принципы в корне не допускали ни малейших отклонений в сторону иных толкований или взглядов. Ортодоксия по сравнению с этим бастионом косности была просто анархией. Пообщавшись с ним какое-то время, собеседник Владимира неизбежно приходил  к мысли, что все нормы и квоты, отпущенные человеку в этом компоненте его натуры, перехлестывали в разы.
 
   Он не был глуп или наивен. Заурядность его проявлялась лишь в том, что мало-мальски выходило за рамки устоявшихся канонов, общепринятых точек зрения,  в желании все уложить в принятые в его окружении рамки суждений и понятий. Это свойство его натуры действовало как лист промокашки, высушивая и охолащивая любую интересную, но недоступную для его понимания идею. Он противодействовал всему, в чем чувствовал угрозу своей ментальности.

    Но, все же, какая-то нервность, двойственность его внешнезнаковой манеры поведения порождали в Малышеве чувство непонятной жалости к этому человеку. Ему стало казаться, что этот парень глубоко несчастен, но не знает об этом. Отсюда все его грубые, нервические эскапады, от которых он и сам страдал, но устранить их причину был не в состоянии.


                Глава 18


    Утром следующего дня, влекомый непреодолимым чувством мести, сжигавшем его сердце, Степан Макарыч шел в известном ему направлении упрямо и сосредоточенно. Он шел на почту, чтобы отправить объемистые пакеты, в которых лежали некие документы. В пути ему встречались какие-то люди, они здоровались, спрашивали о чем-то, но Степан Макарыч уже умер для этого мира. Он больше не жил его интересами и заботами и только одна грань этого умершего мира еще  занимала ум Степана Макарыча. Все остатки чувств и мыслей его были отданы одной цели ; покарать обидчиков, восстановив, тем самым, справедливость и правду!
 
    Так ему повелел внутренний голос, который надиктовал текст обращения к правительству, Думе, президенту и народу России, а особо, отдельным образом, повелел подготовить документ в Международную Комиссию по правам человека. Произошло же это озарение свыше, после того, как он покинул кабинет Юлии Семеновны.

    Не в силах унять свое волнение, Лепилин еще некоторое время бродил по улицам родного микрорайона. Оно так переполняло его душу, что у него перед глазами стали возникать некие огненные сполохи, от которых кружилась голова и грудь наполнялась томлением. Но постепенно он стал замечать, что эти сполохи не просто так мельтешат перед его внутренним взором. Они почему-то стали складываться в слова и даже предложения, которые он вдруг страстно захотел прочитать.

    В попытке разобрать эти слова Степан Макарыч несколько раз неаккуратно споткнулся и чуть было не упал. А чтобы не упасть от такого совмещения действий, он, остановившись, поискал вокруг себя местечко, где бы он мог спокойно присесть и заняться делом чрезвычайной важности. А то, что прочтение этих слов было делом чрезвычайной важности, он понял сразу.

    Место он нашел быстро и, не мешкая, опустился на какую-то ровную поверхность, которую он даже не особо разглядел из-за красного марева, застлавшего ему глаза. Неведомая сила заставляла Степана Макарыча запоминать возникавшие перед его взором слова. Такое напряжение заставляло его хмурить брови, чтобы не упустить ни единого знака.

    Он даже шевелил губами и особо трудные слова произносил вслух. Единственно, что отвлекало Степана Макарыча от невероятной силы напряжения рабочего процесса, были какие-то лица, вскорости ставшие возникать сквозь туманно-красную пелену откровения. Эти рожи что-то говорили, требовали убраться со ступенек магазина, очистить проход покупателям. Они со своим мельтешением так надоели Степану Макарычу, что он, не особо отвлекаясь от разбора и запоминания, возникавших перед ним скрижалей, ткнул пару раз своим пудовым кулаком  в одну из таких рож и они исчезли. Сколько он так просидел, Степан Макарыч не смог узнать. Но когда ему было приказано все, что он прочитал, записать на бумагу и отправить по указанным ему адресам, Лепилин преисполнился решимости  осуществить все до самой малости.

    Уже поздним вечером, придя домой, Степан Макарыч, бормоча жене «потом, потом...», выгнал деток с кухни и заперся там. Замечая ночью отсутствие мужа в постели, жена осторожно заглядывала на кухню. Степан Макарыч, объяв голову руками, о чем-то сосредоточенно размышлял. Иногда он отымал одну руку с зажатой в ней ручкой и что-то быстро принимался писать. Но, видимо, написанное его не совсем удовлетворяло, ибо тут же, другой своей рукой он в раздражении, бросая скомканный лист на пол, закатывал глаза, как бы выказывая этим кому-то там, наверху свое неудовольствие. Вокруг него уже валялось таких измятых листков предостаточное количество, но Степан Макарыч упорно пододвигал к себе новый и строчил, строчил, строчил... Это было гневное, страстное обличение мздоимства, махинаций и коррупции во всей стране. А в качестве примера, для наглядности, составитель сего документа приводил отдельно взятый ДЭЗ, которым руководит гражданка Харицкая и директора управляющей компании, чтобы на их примере указать на полный беспредел, творящийся в этом вертепе. От себя же, подумав, Степан Макарыч добавил, что в качестве консультанта, который изучил все уловки таких мошенников, на общественных началах готов предоставить свои услуги президенту, чем смог бы быть полезным стране, став его советником по делам коррупции, взяточничества и саботажа.

    Уже совсем рассвело, когда Лепилин, усталый, но довольный, с сардонической усмешкой запечатал последний пакет. Степан Макарыч в своей жизни никогда столько не писал подряд слов, да, наверное, и за всю свою жизнь не написал столько. Но, поскольку им руководила высшая сила, он даже и не заметил, что исписал несколько ученических тетрадей, которые извлек из портфелей своих детей. Торопясь исполнить высшее повеление неведомой силы, Степан Макарыч быстро сложил в папку свои опусы и вышел из дома.

    Этот, несколько сумбурный, безо всяких знаков препинания текст и прочитала утром, после ухода мужа, на одном из листков жена Степана Макарыча, подобрав его с полу, среди валявшихся на нем в изобилии смятых комков бумаги. Полная недоумения и каких-то неприятных предчувствий, она собрала все листки, аккуратно их разгладила и уложила стопкой на столе. Она не знала, зачем ее Степан Макарыч написал все это, но раз он сотворил такой труд, то и, стало быть, листки надобно сохранить на всякий случай.




    Когда Быков вошел, Стариков сразу заметил его колючий холодный взгляд, которым тот окинул комнату и сидящих в ней людей. Сразу сориентировавшись, он прошел к столу и уселся на стул:

    - Ты, что-ли, начальник, сегодня меня будешь потрошить?

    - Я, я, ;- в тон ему ответил Олег. – Не бойтесь, я добрый, я только спрошу вас, как и зачем вы загубили ребенка и все!

    - Вот она, какая песня! – Быков откинулся на спинку и с нескрываемым глумлением спросил: - Вот так сразу и расколоться?! Ну, ты даешь, начальник!

    - Зачем так сразу, - невозмутимо отпарировал Олег. – Сначала для протокола все как положено, - фамилия, имя, отчество.

    - Ну, это можно. Быков Виктор Федорович. Звучит классно!
 
    - Мгм, почти как Чикатило. - Олег холодно взглянул на Быкова и спросил. - Поясните, гражданин Быков, где вы были двадцать третьего февраля этого года?

    - Пил, начальник, так же как и ты, - как лошадь! Такой праздник! Я прямо ужрался! Как с утра начал, так сутки или больше гулял. Мое право на отдых! Правильно я говорю?

    - Не правильно, - спокойно ответил Олег. - По показаниям свидетелей, а их было около двух десятков, вы, Быков, в два часа дня дали Петру Куркову две упаковки пива «Guinness». Причем, по его показаниям, вы был совершенно трезвы.
 
    Быков почесал подбородок и уставился на Олега:

    - Не помню.

    - А вам уже и не надо помнить. За вас это сделали свидетели. Так что не напрягайте свою память, а только скажите, ; где вы были вечером и ночью с двадцать третьего на двадцать четвертое февраля?

    - Ну, начальник, я как со стеной разговариваю! Говорю же, пил – ничего не помню. Меня куча народу видела вечером, а ночью я, наверное, спал. - Быков недоуменно развел руками. - Чего мне еще доказывать? Вам надо, вот и доказывайте.

    - А тут и доказывать нечего... ; Олег выдержал паузу. ; Мне хочется услышать от вас, Быков, все обстоятельства дела. Ведь если я расскажу, то это будут совсем другие обстоятельства. На лишних пять лет потянут.

    - Тю... - протянул с издевкой Быков. ; Уж так я испугался, что облегчиться захотелось!

    - Успеете еще на параше насидеться... Вот, почитайте протокол допроса Петра Куркова.
 
    Олег пододвинул к Быкову бумаги и тот, забыв, что недавно продекларировал прилюдно свою неграмотность, подтянул их к себе и сказал:

    - Только ради интереса, что там набрехал этот пащенок!
 
    - Читайте внимательнее, чтобы не пришлось потом объяснять, что дело ваше безнадежно. Уж очень крупно вы наследили, хоть и петляли как заяц.

    - Чего там наследил! Я и не говорю, что пацан написал неправду. Ножик я ему подарил, это точно, а что он им делал, мне заботы нет.
 
    - Значит, вы, Быков, признаете, что нож был подарен вами Петру Куркову?

    - Точняк, начальник! Быков слов на ветер не бросает. В январе я ему подарил... ножичек. ; Быков прищурился и сказал. ; На зоне у меня был классный учитель. С тех пор и делаю. Это у меня теперь такое хобби. А кто мне понравится, тому подарю. Вы те ножички, которые на шмоне сгоношили, не заныкайте. Я в них душу свою вложил...

    Олег посмотрел на Быкова и, вытащив из ящика коробку, открыл ее:

    - Ножи приличные, не спорю, но до высшей пробы им далеко. Вот если бы вы не халтурили, то, может быть, и улики сейчас бы у нас не было, просто убийственной улики.

    - Я, начальник, никогда не халтурю! - с обидой сказал Быков. - У меня, в отличие от некоторых, есть рабочая гордость и совесть. Я делаю все на все сто. Принцип у меня такой. - Быков переменился в лице и ехидно хмыкнул. - Не то, что некоторые, хватают людей без разбора, лишь бы отмазаться от начальства. Я бы этим некоторым посоветовал бы сначала обмозговывать то, что делаешь, а потом уж ручками сучить.

    - Не торопитесь, Быков, разговор у нас будет долгий. Еще успеете язык начесать, так что поберегите силы.

    Олег кинул взгляд в сторону молчавшего все это время Старикова и, осторожно прихватив двумя пальцами, вытащил из коробки один из ножей.

    - Вот этот нож был изъят при осмотре места происшествия. На нем экспертиза обнаружила четкие отпечатки пальцев Петра Куркова. Я не буду говорить почему вы сейчас сидите на этом стуле вместо Петра Куркова, как и рассчитывали. Это не существенно. Мы сейчас определим один важный факт, но уже со стороны следствия, так как сотрудничать с нами вы отказались. Потому, перед тем, как это сделать, я даю вам еще один шанс облегчить свою, и без того незавидную участь.

    - Нечего меня пугать, - зло ответил Быков. - Хочешь меня прижать, так доказывай! А я послушаю ваши сказки. Иногда менты такие побаски заливают. Начинай, начальник, не трать запал. А то вон тот, за спиной, уже соскучился.

    - Будем считать эти слова за отказ сотрудничать со следствием. Поэтому, сначала подпишите вот эти свои показания, что нож, изъятый с места преступления, был подарен вами Петру Куркову за месяц до убийства.

    Олег протянул Быкову протокол допроса. Быков, пока читал протокол, сохранял сосредоточенное выражение. Когда он прочел, то, подняв голову, хмыкнул и сказал:

    - Не могу понять, вроде все правильно, но, зная вас, ментов, чувствую, что какая-то фигня тут приготовлена.

    И он, с напряженным от мысленного усилия лицом, нехотя поставил закорючку на листе. Олег, не глядя, взял протокол и, отложив его в сторону, положил перед собой чистый бланк.

    - Правильно чувствуете, Быков. Но чувства мы пока оставим в стороне, их к протоколу не приложишь. А вот некоторые факты вам придется объяснить. Один из них касается двух упаковок пива «Guinness», подаренных Петру Куркову как раз на двадцать третье февраля этого года. В связи с этим у меня к вам вопрос – имел ли место такой факт?

    Быков, покусывая губу, исподлобья взглянул на Олега и глухо сказал:

    - Не грузи меня, начальник, я же сказал, что не помню, что было в этот день. А насчет пива, то я сам пью подешевле, чем это иностранное пойло. С чего бы мне тратить столько бабла на какого-то там пацана?
 
    - Освежим вашу память, Быков. Вот протокол допроса Петра Куркова, Николая Сенявина, Ивана Трунова и Александра Коломийцева – приятелей Куркова, которые показали, что пиво «Guinness», в количестве двух упаковок, в каждой из которых имелось по восемь бутылок,  было подарено вами Куркову в этот день. Что скажите?

    Быков покатал желваками на скулах и хрипло откашлялся:
 
    - Пожалел я пацана... Его папаша, падла, каких поискать, изгиляется над ним как хочет. Парень на праздник остался без бабла, так я и отдал ему это пойло иностранное. Я такое не люблю. Вкус, как у перестоявшейся мочи. Мне что покрепче нравится, вот я и отдал ему все две упаковки.
 
    - Понятно. - Олег отложил ручку. - Не скажете, Быков, где вы его купили?

    - Я его не покупал, - нехотя ответил Быков. - Оно у меня появилось с халтуры. Мужик, которому я смонтировал всю сантехнику, в подарок добавил.
 
    - Мгм. А не скажете нам его адрес?

    - Не скажу, не помню. Давно делал...

    - Хорошо. - Олег достал из папки лист бумаги и указал на него пальцем:

    - Вот еще один протокол, в котором зафиксированы показания продавщицы магазина по Палехской улице, дом двадцать три, Кулаковой Зинаиды. Она утверждает, что двадцать первого февраля этого года вы купили у нее три упаковки пива «Guinness». На предъявленных фотографиях она однозначно опознала в покупателе вас.

    Быков опустил голову и коротко сплюнул перед собой:

    - Ну и что? Купил и купил... Чего с того! Я не обязан помнить, где и когда я покупал выпивку!

    - Значит, вы признаете, что это пиво было куплено вами двадцать первого февраля этого года в магазине по Палехской улице, двадцать три?

    - Может и так, - с угрюмой миной пожал плечами Быков.

Олег протянул ему лист протокола:

    - Значит, подписывайте!

    Дождавшись, когда Быков закончит читать и поставит подпись, Олег достал из контейнера бутылку из-под пива с этикеткой «Guinness» и поставил ее на стол:

    - Вот эта бутылка была изъята во время обыска в вашей квартире. С ней была проведена экспертиза с целью исследования ее содержимого. Помимо разных данных было получено также заключение экспертов, что состав пива не был изменен и соответствует данным производителя пива.
 
    - Ну и что? - хмыкнул Быков. ; Выпивка как выпивка.

    - Резонно, - согласился с ним Олег. - Только вот выпивка выпивке рознь! В том пиве, которое вы так щедро презентовали Петру Куркову, был обнаружен клофелин в такой концентрации, что спои бутылку этого пива хоть слону, то не то что подросток, но и слон отключится в момент.

    - Ну, начальник, эти приколы ты оставь для своих пацанов, которые обожрались клофелина и порезали девчонку! ; чуть ли не прошипел Быков. - Ко мне-то какое это имеет отношение!

    -Самое прямое, Быков, непосредственное. Я бы даже сказал, убийственно прямое!

    Олег наклонился и достал из контейнера еще одну бутылку с наклейкой «Guinness» и поставил ее перед собой:

    - Вот эта бутылка, в которую был добавлен клофелин, была обнаружена в подвале дома на месте происшествия во время обыска. То есть, там, где в тот вечер, а именно двадцать третьего февраля, они распивали подаренное вами пиво.

    Быков, застыв, словно в стоп-кадре, смотрел на бутылку прищуренным взглядом, крепко сжав зубы. Скрипнув ими, он через мгновение овладел собой и, откашлявшись, сказал:

    - На понт берешь, начальник! Я тебе в каждом подвале любого дома найду пару-тройку бутылок из-под чего хочешь! Какое отношение имеет эта бутылка ко мне?

    - Сейчас поясню. - Олег порылся в папке и извлек оттуда еще один лист. - По данным экспертизы подтверждается идентичность обеих бутылок, как по составу содержимого, так и по всем параметрам этикеток, маркировки, наклеек и фольги. То есть, эти бутылки когда-то принадлежали одной изготовленной партии на заводе. Что и подтверждает вот эта справка, полученная в дирекции магазина и на базе, где эта партия пива была закуплена. Проще говоря, бутылка, изъятая у вас и бутылка, найденная в подвале, были приобретены вами в магазине на Палехской улице именно из этой партии. Кроме того, купленное вами пиво, было последним, имевшимся в тот день в продаже. Теперь решим с вами, Быков, такую логическую задачу. В бутылке, найденной у вас, клофелина нет, а в бутылке из подвала он есть. Далее, обе бутылки были куплены вами в одно и тоже время и в одном и том же магазине. Вопрос: как объяснить наличие клофелина в пиве, которое вы дали компании Куркова, и никто из них, по их показаниям, не отлучался во время ходьбы от твоего дома до подвала, где оно и было распито?

    Быков во время монолога Олега сидел не шевелясь, уткнувшись отсутствующим взглядом в стену.
 
    - Что же вы молчите, Быков?! Хотя, можете не отвечать. - Олег усмехнулся и добавил: ; Это задачка вам не по зубам. А решение ее простое, как вот этот лист бумаги, на котором вы сейчас напишете все, как было, и поставите дату и свою подпись. Смелее, Быков, давайте, давайте...

    Быков выпрямил весь свой коротенький торс, хищно ощерился в продолжительной улыбке и процедил:

    - Не увлекайся, начальничек! Ты тут хорошую сказку сочинил, да кто тебе сказал, что она про меня? Бутылки твои любой прокурор предложит отнести на помойку. Пальчики есть на них мои? Или на клофелине написана моя фамилия? Пацаны, вишь ли, ему сказали, что пиво взяли у меня! Да этого пива во всех ларьках, которых по району напихано, как тараканов, есть точно такое же, - все они на одной  базе пасутся! А ножичек, который ты мне показал, я тебе дарю! Так уж и быть! Слишком уж ты старался, аж все копыта сбил, пока рыл под меня!..

   Сзади Быкова вдруг раздался голос Старикова:

    - Ладно, на сегодня хватит! Мы еще раз предлагаем подумать на досуге до завтра. И бросьте, Быков, отвлекаться на разные уловки. Вы человек бывалый и давно поняли, что взяли мы вас не за просто так. А за что мы вас взяли, узнаете завтра.

    Когда Быкова увели, Стариков сказал Олегу:

    - Вот видишь, все-таки сработал крючочек! Повелся он на бутылки, как малек!
 
    - Че, хороший ход! - рассудительно сказал Олег. - Только вот я подустал малость. Давай сейчас рванем в какую-нибудь кафешку и по пивку. Все равно в отдел уже поздно.
 
    Стариков согласился. Пока они добирались до известного им приятного заведения, он, вполуха слушая Олега, обдумывал прошедший допрос. Его заинтересовало возникшее ощущение разности того, что он увидел в Быкове. Стариков все время ловил себя на мысли, что видит перед собой как бы двух человек. Один, в оболочке бывалого законника, ерничал и изгилялся, другой же, спрятанный глубоко под этой личиной, только голосом выдавал свое присутствие. И голос того, спрятанного, звучал горько и устало...




    Устроенная Витей авария невольно вычеркнула напрочь из планов Малышева следующие два дня. Как он ни старался подобраться к Харицкой поближе, чтобы прояснить окончательно свои перспективы насчет квартиры, все было безуспешно. Харицкая в эти дни напоминала Цезаря, весьма озабоченного решением что там двух, - сразу трех задач одновременно: убрать Лепилина, списать на него все, что только было ею изъято из официального материалооборота конторы, и поставить своего человека на столь ответственную должность.
 
    А посему, совокупность и безотлагательность выполнения этих грандиозных задач, такой сверхвысокой идеи отразились на ее лице в виде мимического образа, очень похожего на маску какого-нибудь африканского колдуна. Завидев ее, не только что рядовой член коллектива, но и ближайшая руководящая головка ДЭЗ’а предпочитала обходить свою начальницу тридесятой дорогой.

    Малышев из-за этой затяжки нервничал и стал раздражительным и рассеянным в общении с коллегами. Виктор, заметив это состояние своего напарника, попытался выяснить его причину. Малышев не стал таиться и выложил Вите весь ком раздирающих душу проблем.

    - Понимаешь, Вить, тут сложилась ситуация, как в помойном ведре, - сколько ни разгребай, все равно один мусор найдешь. С квартирой проблема...

    Малышев удрученно вздохнул:

    - Я тебе говорил, что устроился сюда из-за квартиры. Харицкая пообещала дать служебную через полгода. Я так и сказал своим квартирным хозяевам, что на полгода-год сниму у них хату. До получения служебной...

    Виктор хмыкнул:

    - Да, теперь мне понятно. С Харицкой где сядешь, там и слезешь. Ясное дело, кинула она тебя!

    - Да чего там кинула! Разговора еще по делу окончательного не было. Она не отказывает, но бабки за метры требует охерительные. Но это полбеды. И бабки я бы наскреб, но с другого боку припекло. Хозяева мои полмесяца назад разбились насмерть. С дачи ехали, на гололеде занесло и кранты. Осталась у них дочь, девятиклассница. Я, как узнал, то подумал, что с дочерью я спокойно договорюсь о продлении аренды, тем более, что она осталась в двухкомнатной квартире. Сразу, сам понимаешь, пока похороны, траур, то да се, не получилось. А неделю назад заявляется ко мне целая делегация. Я дверь открыл, а там три полупьяных бабы и дочь бывших хозяев. Я их впустил, они покрутились, посмотрели, что-то там втихаря переговорили и ушли.

    - Ну и что?

    - Ничего. Только вчера вечером опять приходит одна из них, пьяная и сильно борзая. И с виду типичная бомжиха. Так вот, заявляет она мне, что приходится родной тетей дочери хозяев и поэтому будет разговаривать обо всех делах от ее имени сама.

    - А точно это тетка девчонки? Сейчас этих аферистов как гнуса расплодилось.

    - Точно. - Малышев издал безнадежный вздох. - Я на следующий день, как пришел с работы, маханул к ним. Сидит эта бомжиха в квартире вместе с девчонкой и чаи гоняют. Я уселся, и она сходу выложила мне свой ультиматум, - через неделю она вселяется в эту квартиру и чтобы моего духа там не было!

    - И ты что?

    - Знаешь, Вить, я скитаюсь по квартирам уже больше десяти лет и кое-какие наработки в борьбе с хозяйским беспределом имею. Особенно против таких, как эта бомжиха-пьянь. Она точно захотела квартирку сдать повыгоднее, то есть, переселить племянницу в мою квартиру и их двухкомнатную сдать. Понятное дело, бабки в этом варианте совсем другие.

    - Надо думать!

    - Вот я и стал думать! Против такого рэкета есть только один метод борьбы, ; предложить больше. Бабок у меня не было и я использовал проверенный способ. Квартиру ты видел. Туда только что бомжей вселять, ; все обвалилось и прогнило. Я и предложил этой сучаре сначала сделать ремонт. Чтобы там можно было жить хоть более-менее нормально. Сказал, что вся сантехника в квартире настолько сгнила, что если бы я не ремонтировал бы ее сам, там пришлось бы делать капиталку с заменой всех стояков и санприборов. Что жить там они не смогут, потому что через пару дней, как только я уйду, квартиру зальет по пояс.
 
    - Ха! Ловко! - Виктор засмеялся. - Страх великое дело! А особенно, как я понял, для бабы, которая не просыхает. На такие дела бабок нужно немерено!

    - Ты точно врубился! Как я только произнес этот монолог, добавив в конце, что ремонт затопленных квартир снизу обойдется дороже ремонта самой квартиры, бомжиха притихла. Я тут же организовал еще одну психическую атаку. Я ей предложил не торопиться с моим выселением, ибо выгода от продления моего пребывания в этой развалюхе для них будет гораздо больше пользы, чем от выбрасывания кучи денег на ремонт. Она спросила, «какая-такая выгода?». Я ей популярно объяснил весь расклад. Одно то, что я работаю в ДЭЗ’е враз ее отрезвило, потому что к концу разговора она осоловела до приличных кондиций. Я понял, какой чай она тянула из своего стакана все это время.
 
    В общем, цели я своей добился. Бомжиха, наконец, смекнула, что со мной можно поиграться, как с котенком, и согласилась на отсрочку моего выселения на два месяца. Она даже пришла на следующий день составить бумагу на предмет нашего договора. Я ей написал такую цидулю, что мало не показалось. Эта пьянь прибалдела от того, что я включил в договор пункт о замене и в ее квартире всей сантехники на новую.

    - Не хило! Что, клюнула?

    - Заглотила, будь здоров как! Жадность, она, сам знаешь, и не таких фраеров губит.

    - Ну и что ты теперь будешь делать. Кислород нам ведь Харицкая перекрыла. Это у «Черепа» можно было попастись в конторских закромах. Сейчас, по-моему, глухо.

    - Тут ты попал в самую больную точку моей проблемы. Теперь думаю, что делать? Долго ей голову морочить не удастся...

    Малышев удрученно покачал головой и замолк...




    Домой Лепилин пришел с просветленным, как свежерасписанное пасхальное яичко, лицом. Отстранив от себя жену, которая что-то пыталась ему сказать, Степан Макарыч прошел в комнату и тихо лег на диван, сложив на груди руки. Увидев мужа в таком состоянии, жена, видимо, заробела и не стала настаивать на немедленном общении с ним.
 
    Она решила, что муж был в храме, и потому, сама являясь набожной прихожанкой этого храма, коей знакомо такое просветление, не решилась прервать чувств умиротворения и светлой радости греховной суетой.

    Но благоверная Степана Макарыча жестоко ошиблась. Она забыла про козни искусителя рода человеческого, который по непонятной причине почему-то стоит гораздо ближе к творению божьему, чем сам создатель. Видимо, потому-то и действует он оперативнее и конкретнее, наступая на любимые и не очень мозоли, которые сам же и набивает в сердцах попавшихся ему на крючок бедолаг.

    И по всему было видать, что возлюбил он ее муженька крепко и навек. Ибо не успел Степан Макарыч насладиться чувством выполненного долга, как раздался телефонный звонок. Жена Степана Макарыча взяла трубку, выслушала краткое сообщение и дрожавшей рукой медленно опустила ее на аппарат. Не понимая еще сути этого звонка, но, инстинктивно связывая его с необычным состоянием мужа, предчувствуя страшное, она сомнамбулической походкой подошла к двери комнаты, где на диване с такой же счастливой умиротворенной улыбкой возлежал на диване ее супруг.

    Жена осторожно подошла к нему и тихим дрогнувшим голосом произнесла:

    - Степа, слышишь, Степа? Там тебе звонили из милиции, из следственного отдела, и сказали, чтобы ты в течение часа пришел к ним, в комнату семнадцать, для дачи каких-то показаний.

    Веки Степана Макарыча дрогнули, улыбка умиротворения потерялась на его лице, и он медленно поднялся:

    - Так... Они не хотят униматься! Что ж, я... да, только удар и... Я им такое устрою! Мне, советнику президента грозить!.. Твари ничтожные!
 
    Взревев, как медведь, обложенный сворой собак, науськанными беспощадными охотниками, Макарыч отодвинул от себя побелевшую как мел жену и бросился в прихожую. Схватив по дороге стул, он просунул его ножку в ручку входной двери. Затем, единым усилием сдернул с места вешалку, с которой в результате его могучего рывка попадали зонтики, шапки и обувь, и притиснул ее к дверному полотну. Не делая никакой паузы, на едином дыхании, Степан Макарыч схватил жену за руку и увлек за собой в дальнюю комнату, куда, не мешкая, собрал и всех детей. Не говоря ни слова, он указал на дверь пальцем и приложил его к губам. С этим жестом Степан Макарыч вышел из комнаты, предоставив своим охваченным ужасом домочадцам трястись от страха.

    Они слышали, как глава семьи гремел софой, придвигая ее к двери их темницы. Жена Степана Макарыча, несколько оправившись от первоначального потрясения, бросилась к двери с намерением открыть ее, но, увы! Тяжелая софа намертво забаррикадировала дверь. Она поняла, что происходит нечто невообразимое, непоправимой бедой навалившееся на их семью.  Что-то надломилось в ней и она, на подгибающихся от переживания ногах, подошла к дивану и опустилась около тихо скуливших сдавленным плачем детей.
 
    Степан Макарыч, проделав все  манипуляции с дверьми, не медля больше ни минуты, подошел к телефону и снял трубку.
 
    - Начальника отделения милиции... Кто его просит?..

    - Скажите, советник президента по национальному вопросу. Я хотел предупредить, что я взял свою жену и детей в заложники. Если через пять минут мне не перезвонит начальник, я взорву себя и семью. Мой телефон...

    Степан Макарыч назвал номер телефона, аккуратно положил трубку и медленно повел вокруг себя глазами. Он знал, что враги не отступят, не пощадят, а потому оставлять им нажитое таким трудом имущество он не имеет права. В его груди клокотало чувство поруганной чести и достоинства. Что ж, ничего им не достанется! Все уничтожить в щепки, на куски!

    Степан Макарыч подскочил к окну в гостиной, которое выходило на улицу, и распахнул его. Свежий ветер пахнул в его, пышущее жаром лицо, но не остудил, а лишь разжег сильнее, как тлеющие угли на ветру. Степан Макарыч чувствовал, как пылает его мозг. Он побуждал его к борьбе, последней и беспощадной!

    Схватив первый попавшийся предмет (им оказался туалетный столик) в руки, Степан Макарыч размахнулся и с силой обрушил его вниз, с третьего этажа на асфальт. Внизу грохнуло, раздались вопли, испуганные крики и беготня. Степан Макарыч удовлетворенно улыбнулся. Почувствовали, забегали, как крысы... Он сейчас не очень жаловал тех, внизу, которые наверняка были заодно с его обидчиками!

    Он с натугой развернул стоявший около окна трехящичный комод и оторвал его от пола. Вещь оказалась не только тяжелой, но и габаритной. Степан Макарыч опустив комод на пол, лихорадочно выдернул ящики с разнообразным тряпичным содержимым и вновь вздыбил перед собой облегченную мебель. К его сильной досаде обнаружилось, что комод в окно не пролезает. Степан Макарыч сделал несколько попыток, но упрямый комод не хотел выбрасываться из окна.
 
    Издав утробный рык, Лепилин отступил несколько назад и, придав своему телу ускорение, пошел на таран. Рама, уступив могучему усилию, удесятеренного яростным натиском, вылетела наружу вместе с упрямым комодом в мгновение ока. Звон стекла, треск ломающейся рамы, и рассыпавшийся где-то внизу мелкой щепой от грохнувшегося об асфальт комода породили звуки еще более истошные и пронзительные. Крики людей, вознесшиеся к распахнутому зеву окна, достигли ушей Степана Макарыча, и он, удовлетворенный сбывшимися расчетами, услышал где-то вдали нарастающий многоголосый вой несущихся милицейских сирен...