Суворовский алый погон. Часть 2, глава 31

                Глава тридцать первая
                "Товарищ гвардии капитан..."

        Молнией пролетели зимние каникулы. Началась третья четверть, самая длинная и нудная. Остаток января – хотя какой уж там остаток, когда две трети месяца впереди. Затем, целый январь, да почти полный март. Отпускали-то на весенние каникулы числа 23, не раньше.
         Погода в середине шестидесятых ещё не делала таких вывертов, как ныне. Во всяком случае, была гораздо ровнее. Январь – стабильно морозный, февраль – непременно снежный и метельный.
        Впрочем, полевых занятий у суворовцев не так уж и много. Основная их часть планируется на лагерный выход. Утренние физические зарядки в сильный мороз заменяются прогулками по двору училища, причём, конечно, в шинелях. Это на зарядку зимой в гимнастёрках выводят (в шестидесятые годы кителей ещё не было), ну а летом – в майках или с голым торсом, тоже в зависимости от температуры воздуха.
          С утренней прогулкой в мороз мы уже познакомились. Не слишком красиво закончилась в декабре такая вот прогулочка.
        Майор Соколов не вспоминал о ней и о том всеобще, мягко говоря, непослушании, которое проявил взвод. Да и суворовцы не обсуждали между собой то происшествие. Оттого ли, что было неловко, или просто к слову не приходилось, сказать трудно, но, в общем-то, все понимали, что вовсе не из-за нелюбви к офицеру-воспитателю это непослушание произошло.
       Ну а как суворовцы относились к своему офицеру-воспитателю, стало ясно уже в феврале, когда произошли события, для роты наиважнейшие.
       В один из вьюжных февральских дней в роте появились незнакомые офицеры. Это были два капитана. Оба роста среднего. Только один несколько худощав, строен, а второй – коренаст, крепок с виду и круглолиц.
       Они вошли в роту, остановились возле дневального, тумбочка которого была установлена у выхода на лестничную клетку. Один из них, тот, что коренаст, продолжал отряхивать воротник шинель своего товарища. А тот спросил у дневального:
       – Командир роты в канцелярии?
       – Так точно. Все офицеры там.
       – Мы можем пройти?
       Порядок есть порядок. Тут же появился дежурный по роте вице-сержант Козырев и, приложив руку к головному убору, сказал:
       – Разрешите я вас провожу?
       – Да, да, конечно, – ответил стройный худощавый капитан.
       Суворовцы как раз в это время только что вернулись с занятий, сновали из спальных помещений в комнату для умывания, на ходу вытирая руки белоснежными вафельными полотенчиками.
        – Толик, Кто это? Не знаешь? – спрашивали ребята у Козырева, когда он возвращался от канцелярии роты к дневальному, чтобы подать команду о построении на второй завтрак.
        Козырев не знал.
        Спрашивали у заместителей командиров взводов, но и те ничего ответить не могли.
        «Проверяющие? – подумал Костя, но тут же и отверг предположение: – Вряд ли. Что ж капитанов для проверки присылать, если в роте четыре майора и один подполковник».
        Но скоро всё прояснилось.
        Подполковник Семенков на одном из построений зачитал приказ о назначении офицера-воспитателя первого взвода майора Садыкова командиром роты. На его место был назначен тем же приказом один из появившихся в роте офицеров капитан Пучков. И ещё один пункт… Офицером-воспитателем четвёртого взвода становился капитан Каменский – круглолицый коренастый крепыш.
        Суворовцы с удивлением смотрели на своего ротного. С ним-то, с ним что будет? Он оглядел строй и сказал:
        – Ну а мне пора на отдых… Так-то. Выслужил я все установленные для моего воинского звания сроки. И майор Степан Семёнович Соколов тоже выслужил. Пора давать дорогу молодым.
         Приём и сдача дел и должностей прошли для суворовцев незаметно. А вот к прощанию с командиром роты подполковником Семенковым и офицером воспитателем майором Соколовым готовились и офицеры и суворовцы. Как водится, купили памятный подарок, как водится, собрались в Ленинской комнате роты.
        Слово сказал новый ротный, слово сказал секретарь партийной организации. Ну и, разумеется, комсомольскому секретарю тоже дали слово.               
        Костя Николаев вышел перед ротой…
        Сказать было что.
        Именно с подполковником Семенковым прошли суворовцы первые самые трудные месяцы своего становления, именно он, уже опытный воспитатель суворовцев-семилеток, полтора года занимался первым экспериментальным набором, занимался успешно. Рота под его командованием прочно удерживала первое место в училище.
          Костя Николаев помнил, как во время мандатной комиссии, Семенков сказал по его поводу:
         – Ну, у Константина Николаева всё в полном порядке. Одна тройка по немецкому языку, остальные – четвёрки и пятёрки.
         Костя вспомнил в эти немножечко грустные минуты прощания даже то, как ротный, сидевший за длинным столом, стоявшим перпендикулярно к генеральскому, просмотрел лежавшие перед ним бумаги, и заключил:
        – Предлагаю зачислить Константина Николаева в училище.
        – Возражений нет? – спросил начальник училища генерал-майор Костров. – Константин Николаев, с этой минуты вы суворовец Калининского суворовского военного училища. Поздравляю вас.
        Костя помнил, как подполковник Семенков частенько называл его комиссаром. Это был офицер старой закваски, он ещё помнил, когда в армии были не заместители командиров по политической части, а именно комиссары.
         Подполковник Семенков был весьма своеобразен. Всегда выдержанный, степенный, держался с чувством собственного достоинства, во всём его поведении чувствовалась основательность. Он никогда не переходил на крик, если и делал замечания, то с теми же основательностью и выдержкой, что и всё остальное.
         Со стороны и не подумаешь, что это командир роты. По внешнему виду его скорее можно было принять, по крайней мере, за начальника учебного отдела, во всяком случае, за кого-то в ранге более высоком, чем ротный командир.
         Садыков был иным, более подвижным, даже стремительным, несколько более резким. Да и за крутым словом в карман не лез. Может, потому что моложе Семенкова? Впрочем, вскоре и он стал меняться – каждая новая, более высокая должность, так или иначе, меняет офицера, да, наверное, и не только офицера.
         Костя Николаев, конечно, всех этих моментов в своём выступлении не касался, да и вряд ли он мог всё вот этак по полочкам разложить. Отметил главное. Под командованием подполковника Семенкова рота прошла своё становление, провела лагерный сбор и, что особенно важно, впервые участвовала в параде. С ним, первым своим ротным, она завоевала первое место в училище по учёбе и дисциплине.
         Вместе с увольнением в запас подполковника Сменкова уходило в прошлое что-то незримое, не осязаемое материально, но очень важное для каждого суворовца.
         Костя Николаев вручил памятный подарок от роты. Затем в ленинской комнате соорудили нечто вроде амфитеатра для того, чтобы все – и суворовцы и офицеры, вошли в кадр при фотографировании на память.
       А на следующий день в класс во время самоподготовки вошли майор Соколов и новый офицер-воспитатель капитан Каменский.
        У майора Соколова, настоящего фронтовика, прошедшего горнила войны, имевшего ранения, человека твёрдого и мужественного, дрожал голос. И эта трепетная дрожь словно растекалась по классной комнате, цепляясь за глаза суворовцев, проникая в каждого, вызывая предательское першение в горле.
        – Ну-у, вот, товарищи суворовцы, дорогие мои ребятки. Вот и настало время проститься с вами и передать вас новому командиру и воспитателю. Он офицер очень хороший, он, он – майор Соколов махнул рукой и сказал –Да сами узнаете, познакомитесь, а мне пора – и он поспешно вышел из класса, прикрывая глаза рукой, а ребята, сидевшие за столом, что у самой двери, потом уверяли, что глаза у Степана Семёновича были полные слёз.
         И так ещё накануне во время прощания в Ленинской комнате настроение у суворовцев взвода испортилось, а теперь…
        На капитана Каменского смотрели исподлобья, и взгляды были если и не враждебными, то и вовсе не добрыми, словно капитан вот этак сам захотел и освободил себе место офицера-воспитателя, уволив Степана Семёновича Соколова и назначив себя.
        – Товарищ гвардии капитан, разрешите вопрос? – несколько дерзко проговорил суворовец Казбеков, с особым нажимом произнеся слова «гвардии».
       Казалось бы, что уж тут такого. Ан-нет. Суворовцы – народ особенный, ироничные, если надо, дерзкий, коль случай выпадет. Знали, что знак «Гвардия» носится только во время прохождения службы в гвардейском соединении. Там же, в соединении, и существует обращение – «товарищ гвардии капитан» ну или там майор, подполковник, полковник… Ниже капитана суворовцы звания воинские как-то не воспринимали. Звание капитанское и то с трудом. У суворовцев самый ближайший к ним, непосредственный начальник офицер-воспитатель стоит на должности, на которой предусматривается майорское звание. Попросту, как говорится в обиходе, на майорской должности.
        Капитан Каменский слегка смутился и крутанул головой, словно хотел посмотреть на свой гвардейский знак, но тут же ответил:
       – Конечно, можно. Только представьтесь, пожалуйста, товарищ суворовец.
       – Суворовец Казбеков! Скажите, а почему вы пришли в суворовское училище? Ведь вы, наверное, здесь, в дивизии, служили. И не взводом командовали, а повыше…
       – Да, я действительно командовал мотострелковой ротой в гвардейской дивизии. И носил знак, который вы видите на моём кителе. Был гвардии капитаном, ну а теперь – просто капитан. Знак не снял.., – он сделал паузу и наконец, нашёл, что сказать. – Просто красивый знак, да и дорог он мне… как-нибудь расскажу, почему дорог. Да и на кителе дырка останется. Тоже жалко.
       И это простодушное объяснение неожиданно разрядило обстановку.
       – Ну а обращаться ко мне нужно просто «товарищ капитан», без» гвардии. Ну а знак сниму, пока от начальства нагоняй не получил.
       По классу пролетел лёгкий шумок, причём, шумок уже одобрительный.
       Капитан Каменский продолжил:
        – Часто проезжал мимо училища, видел суворовцев в углу за забором. Любите там собираться, любите. Часто встречал в городе. Сердце радуется, когда смотришь на мужественных мальчишек, с таких ранних лет вставших в армейский строй. Ну и когда узнал, что в училище требуются офицеры-воспитатели, сам попросил начальство направить меня к вам. Ну не я, так другой бы пришёл. Не я же Степана Семёновича уволил. Вижу, вижу, как вам нелегко расставаться. Вижу…И у самого в горле защипало… Но… Что же делать? Есть положения о воинской службе. Пришло время – надо собираться на отдых. И ко мне такое время придёт, да и к вам когда-то, когда будете в высоких званиях, – уже с улыбкой закончил он свой монолог.
       Обстановка окончательно нормализовалась. Потеплели взгляды суворовцев, начался простой, непринуждённый и доверительный разговор, столь необходимый в таких случаях, когда расстаются суворовцы ли, курсанты ли со своим командиром, причём таким командиром, который, казалось, самый обычный, который придирчив, который, быть может иногда излишне требователен… Ещё месяц назад кто б назвал его любимым командиром? А в эти минуты слезинки всё ещё поблёскивали в уголках глаз, и говорить было нелегко, нужно было отойти, успокоиться, осознать, что происшедшее неотвратимо, и что уж никак не повинен в том, что случилось вот этот коренастый капитан с открытым лицом и очень добрым взглядом.
         С ним предстояло пройти ещё очень и очень много. Учёба, майский, октябрьский и снова майский парады на Красной площади в Москве, с ним предстояло провести летний лагерный сбор в Кокошках и уже гораздо более сложную стажировку в войсках после выпускных экзаменов. Да ведь и сами экзамены с ним сдавать… И каково-то будет с ним прощаться после выпуска? Словом, время всё это ещё должно показать…
Продолжение следует.