2016, март

    Привычно слякотным февральским вечером прохлюпал по дворовым лужам, покрытым рябью моросящего дождя, устало кляня соседей-автомобилистов, оставивших безлошадным нищебродам лишь затейливую тропку меж как попало припаркованных тачек.
    Подъезд отремонтировали ещё осенью, но краска всё продолжала липнуть – там и сям стены изгвазданы следами, оставленными приложившимися — кто по неосторожности, кто из хулиганского умысла — жильцами. На лестничной клетке темно. Ну, тут не сложно догадаться – домовитая пенсионерка из квартиры напротив позаимствовала. Ругаться бесполезно, равно как и прикрывать лампу сеткой – у хозяйственной карги и инструментарий найдётся на предмет извлечения светоча.
    В ванной сунул промокшие ботинки меж извивов полотенцесушителя, в кухне включил духовку и раскинул пуховик на протянутых поперек помещения бельевых верёвках. Холодильник — пельмешки — микроволновка — ужин. Диван — телек на таймер — спать. Как в том анекдоте: зашибись денёк прошёл.
Протёр глаза — да нет, всё то же кажет чудо китайских часовых дел мастеров:  6.30ам, 15 марта. Нашарил на полу у дивана телефон, заткнул с ума сводящую трель будильника.
    Не, ну не до такой же степени… Краска в подъезде свисала со стен разноцветьем струпьев нескольких слоёв, хлопья её ветряночными прыщами топорщились на исщерблённом бетоне ступенек. Под ногами хрустело, что противно, но не настолько гадко, как стоящий в горле ком от дерьмового растворимого, каковые перетёртые жёлуди и кофе назвать совестно.
На покосившейся лавке у подъезда сидел Миняй. К ногам его прильнула здоровенная кувалда, в дрожащей руке слабо пузырилась почти допитая полторашка пиваса. О как, с утра пораньше — это и про прильнувшее, и про пузырящееся. Миняй протянул свободную длань. То, что находилось в глазных впадинах, походило на матово-сизые сливы. Я пожал стёртую до волдырей лапу — Миняй даже не поморщился. Вздохнул так протяжно, дохлебал из полторашки, подхватил кувалдометр, закинул на плечо, и, ссутулившись, побрёл довершать начатое. Прикурив, я едва не подавился сигаретой при больше похожем на взрыв грохоте. Миняй фигачил свой джип, за который ещё и кредит-то не выплатил. Вдруг стало жарко и одновременно тошно. Из панорамы двора я пытался вычленить хоть что-то, напоминавшее пейзаж накануне.
    Миняй, скачущий вокруг лохмотьев кузова тачки, наносил удары один другого свирепее. Сквозь вопли разрываемой ударами иномарки пробивалось хриплое треньканье, и я, отвалив челюсть, проследив взглядом по криво тянущимся вдоль тротуара рельсам, упёрся в дряхлый трамвай, вихляющий в мою сторону и помигивающий неразбитой фарой. Табличка на железном лбу вагона вещала, что продвигается он по маршруту 911. Я ступил назад — обдав меня сизым дымом тлеющей изоляции, трамвай, покачиваясь, как баржа у стенки порта, скрылся за углом, задержавшись на минуту на том месте, где вчера была детская площадка, а сейчас паутиной  распластались рельсы, пересекавшие двор в нескольких направлениях.
На клочках земли меж переплетением путей ржавели груды малолитражек, проросшие побегами тополей и рваным тряпьём. Миняй всё бил и бил, и от грохота стёкла близлежащих домов не лопались только потому, что их практически и не было — то фанеркой гнилой окна прикрыты, то матрасом или драным одеялом. Разве что труб буржуек нигде не наблюдалось, а так — полное ощущение прифронтовой полосы. Покосившиеся балконы щетинились хламом, то с одного, то с другого выглядывала недовольная физия, но вид трудяги с кувалдой залеплял готовые разразиться бранью рты.
    Я рухнул на лавку. Подо мною лопнула доска. Мелочь по сравнению с увиденным. Миняй всё бил. Я прикусил губу. Так, чтоб до боли, чтоб очнуться, наконец. Что до первого — то да: из глаз брызнули слёзы. А ничего не изменилось. Миняй никуда не делся, и, пришлось с недоумением признать, что он и лохмотья джипа — единственное, что не давало мне сбрендить окончательно.
Случись такое лет так …дцать назад, не знаю, что предпринял бы, а теперь, как любой нормальный — или приравнивающий себя к таковым — схватился мобильник, такой современный вариант палочки-выручалочки. А толку — как от гнилого полена. На индикаторах сети на обеих симках — ни черточки. Зато батарея полнёхонька. И что теперь? В птичек поиграть?
Поплёлся к соседу — может, не только мы с Миняем в этой… ну, вы меня поняли, оказались. Что до Миняя — у него и без того с башкой нелады были, а теперь его, вон, и вовсе как завернуло. Машет себе и машет. Чудак-человек.
Дверь открыла вся такая из себя нарядная. Только халатик дрянной — словно подобранный с помойки у секонд-хэнда.
    — Серёга дома? — спросил, заранее приуныв.
    — Ну да. Па, тебя тут… — глянула на меня вопрошающе и одновременно ****ски. Меня передёрнуло.
    — Лёха, скажи… те, — промямлил.
    — А, — махнула рукой, — иди так. Ни хрена не слышит. На кухне он.
Чем-то похож, только вот в его пьяных зенках сквозь марево перегара я не углядел узнавания. Этот был похож на Лёху лет так через десяток, при условии, что в оный промежуток времени будет всё время вот так же отдупляться горячительным, едва зенки продрав.
— Пойдём… — дохнула она мне в ухо, и голос её вплеснул в меня такое… А что, в конце концов – это ж не Серёга, ну, по крайней мере, не тот Серёга, которого я знаю. Знал. Да у того и дочки нет. Не было. А пьянь за столом не походила на тех, кого симпатишшшные малолетки папиками называют.
Она затащила меня в комнату, не видавшую ремонта поболя годков, чем было прелестнице.
    — Настя.
    Ага, ну, хоть тут у нас всё без недомолвок. Да и дальше как-то всё само собой произошло.
    Теряюсь, чистоплюйством это назвать или транжирством — вместо того, чтоб просто в ванную сходить, она обтирала себя влажными салфетками, так что к концу процедуры пол был усеян упаковками, а от Насти пахло, как от ромашки-переростка.
    — Пошли, прогуляемся, — сказала она, натягивая на меня штаны.
    — Туда? — я кивнул на завешенное толстой плёнкой окно. Я принялся стягивать джинсы. Хотелось мне совсем другого.
    — С нашими познакомлю, с городом. На работу только заскочу.
Мне здесь начиналось нравиться. Начинаю понимать, что значит прочувствовать, как сходишь с ума. Немного даже весело. До истерики.
    — Может, зашить надо? — спросила она, едва коснувшись моей прокушенной губы. Провёл языком – ну да, распухла. — А то есть тут у нас один…
    — Это такой, со ржавыми иголками, да?
    — Как хочешь, — пожала плечами и, заведя руки за спину, что-то там поколдовала с волосами – изобразила типа причёску. Такой, знаете, очаровательный раскардаш. Красавица моя. Хорошо-то как? Не, ну а чего? И тут ведь люди живут, так? Я уже не бултыхался, просто тонул в безумии.
    Она оделось во всё такое серенькое, неказистое, застиранное. Захотелось обнять её и пожалеть. Дурость, конечно – ей, похоже, и невдомёк было, что может быть что-то лучшее, чем окружающее её.
    — Па, мы ушли, — крикнула она в сторону кухни. Там замычало.
    — Живой ещё, — кивнула удовлетворённо, взяла меня под руку. — Можно?
Нелепость вопроса на пару секунд меня будто выключила.

(Это так, начало. Параллельный мир и всё такое)