О медузах

Отдыхающие всегда уезжают в понедельник и город пустеет. Мы идем по улицам до вокзала.
– Давай уедем, – говорила раньше Карина, глядя на оживленных иногородних.
Они и сейчас громко переговариваются, затаскивают в темно-синий поезд свои сумки и машут в воздухе билетами. Отбытие поезда через двадцать минут.
– Почему бы и нет, – говорил в таких случаях я.

Проводники смотрят на нас, узнавая. Мы приходим на вокзал каждый понедельник, бродим вдоль поезда, лавируя в толпе. Нас разделяют люди: люди с сумками и без сумок. Нас разделяет сигаретный дым, вьющийся из трубок у мужчин, и запахи духов, витающие вокруг женщин. Мы с Кариной представляем себя отдыхающими в поисках своего вагона, чтобы забраться в него и уехать в «счастливое где-то там». Где оно находится, мы знаем смутно. Мы не бывали за пределами города.

Когда минутная стрелка на больших часах подползает к двенадцати, а часовая показывает на девятку, на перроне почти никого не остается. Проводники поднимаются на подножки, закрывая двери. Мы замираем, вглядываясь в окна, прикрытые занавесками. Когда поезд трогается, порывом ветра взметает волосы Карины. Она отводит их рукой от лица.

А потом, когда поезд скроется, слившись с линией горизонта, мы покинем вокзал и будем бродить по улицам, преобразившимся в один миг. Исчезнут яркие, зазывающие внутрь вывески над магазинами и кафе, скроются ленты, украшающие деревья в сквере. Смолкнут уличные музыканты, пряча в чехлы инструменты. Спрячут свой товар уличные торговцы, свернут яркие пледы и шали, обернут в бумагу сувениры. Город облегченно выдохнет, стерев с лица грим. Так бывает каждый понедельник.

– Поехали смотреть на медуз, – говорит Карина. И мы едем. Забираемся в подобравшийся из-за поворота трамвай, пробиваем билеты, вставляя их между зубов чудовища-компостера, садимся на двойные сидения – я пропускаю Карину к окну – и едем. Трамвай выстукивает внутренностями ритм, город за окном становится еще меньше, сжимается в единую панораму.

Когда мы были подростками – ездили в этих трамваях вечерами, зимой или поздней осенью, пили из пластиковой бутылки домашнее вино или настойку. Занимали компанией несколько рядов, и те, кто спереди, сидели вполоборота, а те, кто на задних – перегибались вперед. Мы особо не шумели и никому не мешали, поэтому кондукторы нас не трогали. Сейчас, кажется, кондукторов и вовсе не осталось. Но мы все равно компостируем билеты, по традиции.

Карина чихает, вагон подбрасывает, будто бы рога резко превратились в крылья и вот-вот поднимут его в воздух. Подъезжая к остановке, трамвай звенит, мы выходим последними – и первыми – из пустого вагона.
Конечная станция находится почти у линии песка. Рельсы отделяет только полоска сосновых игл и высохшей травы. Мы пересекаем ее по тропинке, вытоптанной до нас, попадая на пляж. Увязаем в песке, я поддерживаю Карину под локоть, чтобы не оступилась. Ее волосы хлещут меня по предплечьям.

Пляж пуст, с города наползает канонада облаков. Понедельник, не для кого сохранять хорошую погоду. Ветер стал сильнее с тех пор, как мы покинули вокзал.
На краю пляжа, рядом с самыми дальними лежаками и навесами, вбиты в песок таблички с предупреждением: «Медуз из воды не вынимать!».
Медузы в отсутствие купающихся подплыли ближе к берегу. Они качаются на волнах яркими пятнами и поют. Карина замирает, вслушиваясь. Отводит волосы с лица, заправляет их за ухо. Я до хруста разминаю спину, только сейчас понимая, как устал за эти выходные.

Пение медуз обладает успокаивающими свойствами. Не знаю, как гады делают это, но даже сейчас, под конец срока, я чувствую, как негромкий звук, разносящийся по пляжу, расслабляет мои мышцы, гладит виски. Отступает ставшая привычной головная боль, распутывается комок нервов. Рядом глубоко, с облегчением, вздыхает Карина.
Мы садимся прямиком на песок, вытянув ноги. Облака трансформируются в грозовые тучи, температура падает – нет смысла в обеспечении таких же условий, как в выходные, это слишком затратно для городского бюджета. Несмотря на большое количество отдыхающих, наш город не входит в число престижных курортов.

Когда нам было лет пятнадцать, мы часто спорили о том, что там, за пределами города. Есть ли вообще что-то. Куда уезжают отдыхающие, если есть. Зачем уезжают, если нет. Каково на других курортах, каково там, где курортов нет. Мы шатались по пляжу, кидались песком, пьяные, толкали друг друга в воду. Медузы пели о тревоге, о холоде воды, о страхе и немного о темноте. Их песни действовали на нас сильней из-за алкоголя, сводили с ума, раззадоривали, заставляли мчаться вдоль берега или падать на песок, вглядываясь в звезды. Мы дрались с другими такими же компаниями, потому что кровь тревожило пение и промилле, она билась в ушах, вырывалась из треснутых губ и окрашивала синяки. Мы орали, пока голос не становился хриплым, а в горле не начинало першить. И спорили.

К полудню медузы разойдутся, не выдержав плохой походы, сменят свои успокаивающие песни на другие, нервные и тревожные, побледнеют, пытаясь слиться с водой. Вместо успокаивающего поглаживания их песни будут уколами игл, все сильней впивающихся в виски.

Но пока у нас есть еще пара часов, и Карина достает из сумки термос и коробок с бутербродами. Внутри термоса плещется свое собственное море; она откручивает крышку и отхлебывает, глубоко вздыхает, улыбается и передает мне. В нос ударяет травами один из ее фирменных настоев; я пью, борясь с наружным холодом изнутри. Беру бутерброд с сыром, откусываю с удовольствием человека, не успевшего позавтракать. Отмечаю, что воздух уже успел поменяться и вместо запаха просоленной воды приносит запах цветущих водорослей.

– Смотри, – говорит Карина, оборачиваясь. – Над городом вот-вот дождь начнется.
Я смотрю в указанном направлении на темноту, отхватившую себе окраины. Сейчас на чьи-то крыши и подоконники падают первые капли, пятная поверхности.
– Как там магазин? – интересуюсь я. Карина трет правую бровь, морщась.
– Негусто. С каждым уикэндом все меньше людей заходит. Нужно чем-то еще завлекать.
– Поставь у двери лоток с настойками для дегустации, – смеюсь я.
Карина фыркает. Медузы поют о нежности волн.
Я доедаю бутерброд, смотря, как Карина копается в песке, выискивая ракушки. Белые отбрасывает, цветные собирает в кучку. Они стукаются друг о друга, аккомпанируя пению.

От нее приятно пахнет. Не так, как от приезжих женщин, нокаутирующих ароматом духов, а по-другому: благовониями из ее магазинчика на одной из центральных улиц, мылом и лавандовым маслом. От нее пахнет мелом и немного табачным дымом с вокзала.

Медузы поют о том, как приятно, когда ты не один. Когда все вокруг – покой и общность. Неторопливость и единство с водой, друг с другом – вот и все, из чего состоит мир.
– Может, надо было уехать еще давно, – говорит Карина. Я чихаю, она смеется: – Видишь, правда.
– Так говоришь, будто теперь нельзя уехать. – Мой голос звучит гнусаво.
– Теперь страшно.
Она натягивает на пальцы рукава своей кофты, подтягивает колени к груди. Ветер откидывает ее волосы назад, создавая иллюзию движения потоков воздуха.
– Давай уедем, – улыбаюсь я, пихая ее локтем.
Где-то далеко грохочет гром, заглушая ее ответ. Медузы поют о том, как не хочется умирать.