Гипноз женского силуэта

   
                Путевые заметки

    Самолет, на котором я возвращался из Канады, вылетел из Оттавы в 17 часов, и уже где-то через полтора часа окунулся в темноту – мы летели на восток, навстречу надвигающейся ночи. Рейс был удобен, потому что позволял через восемь часов перелета оказаться в начале следующего дня уже в пункте назначения – во Франкфурте на Майне.
После традиционного ужина разговоры пассажиров начали стихать, в салоне выключили рабочее освещение, и народ, вытащив из целлофановых мешочков пледы и подушки, стал устраиваться на ночлег.
    Мой сон был каким-то поверхностным, я часто просыпался, и только тихое жужжание вентиляции в огромном чреве аэробуса и огни ночников возвращали меня в реальность. Я касался пальцем экрана монитора, вмонтированного в спинку переднего кресла, и он вспыхивал фосфорисцирующей голубизной и показывал на карте место, где в тот момент находится самолет. Под нами был Атлантический океан.
    Не знаю, сколько я еще проспал, но когда опять очнулся, увидел в проходе, в нескольких метрах от себя, силуэт женщины. Вначале, из-за расплывчатости увиденного сонными глазами, мне подумалось, что это происходит во сне. Но силуэт стал быстро, благодаря горящему где-то под потолком ночнику, приобретать четкие контуры, и я увидел, что все было реальным. В проходе, возле своего кресла стояла женщина и держала на руках ребенка. Она убаюкивала его, медленно колыхаясь, и держала малыша так, как это могут делать только женщины-матери – одной рукой прижимала к своему лицу его головку, а другой устроила своеобразное кресло, на котором он сидел. Я посмотрел на часы: по европейскому времени было три часа ночи.
    Ребенок, которого укачивала женщина, был мальчишка где-то двухлетнего возраста. Я уже знал эту молодую маму и ее сынишку-проказника. Еще, когда мы только взлетели, он, непоседа, со смешно торчащим светлым чубчиком, сползал с маминых рук и, громко хохоча и смешно размахивая руками, убегал от нее по проходу, озорно поглядывал на улыбающихся ему пассажиров, а мама устремлялась за ним, делая вид, что не может его догнать. Потом к этой игре с мальчишкой в «догонялки» подключились еще и другие пассажиры, делая вид, что пытаются малыша задержать, или ловили его, тискали и опять отпускали. И, конечно, вряд ли сам он, сияющий счастливой улыбкой, понимал, что тоже дарит людям такую нужную возможность ощутить и прикоснуться к теплоте детской доверчивости. От этой кутерьмы, устроенной разыгравшимся малышом, наше отделение салона аэробуса наполнилось светом и умиротворением домашнего уюта – все, оторвавшись от мониторов телевизоров, отложив книги и газеты, улыбались мальчишке и друг другу.
    И вот потом, уже в сонном полумраке, я долго видел плавно качающийся силуэт этой женщины с доверчиво, по-щенячьи прижимавшимся к ней малышом. И, может быть, тогда, это ее раскачивание убаюкало и меня, потому что я опять провалился в сон. А проснулся - показалось, что пробыл в забытьи недолго. Я поднял глаза и увидел стоящую на том же месте и в такой же позе женщину с ребенком. И опять посмотрел на часы – стрелки приближались к пяти утра. И я удивленно подумал: неужели она так и простояла с ребенком все эти два часа, которые я спал? И, не знаю, эта ли мысль или что-то другое стало причиной, но вдруг, опять увиденный в ночном сонном полумраке силуэт поразил меня каким-то мистическим величием женщины-матери. Ведь она, оберегающая его сон, даже в своем молчании наполняла прижатого к ее груди ребенка флюидами самого главного - доброты и мудрости. И еще подумалось, что в той, зажегшей всех в салоне игре с сынишкой в «догонялки», она его все-таки догнала, но пройдут годы, и он убежит из этого волшебного пространства маминой теплоты. Он будет жить своей жизнью, развлекаться с друзьями, любить других женщин. А она, которая стояла и убаюкивала его два часа в несшемся над океаном лайнере и которая потом еще многое-многое отдаст ему из глубин своего сердца, будет осторожно, чтобы не тревожить его, наблюдать за ним, переживать за малейшую его неудачу и испытывать огромную радость за каждый его успех.
    Но останутся ли те флюиды, что она так старательно и бескорыстно переливала ему, на самых главных файлах его памяти?
   
                Фото: календарь Pirelli (1916 г)