Толька

Не так давно закончилась война. Я часто приезжала и подолгу жила у бабушки в районном центре Михамполь. Постоянно у неё находились двое внуков от старшей дочери и бабушкина  малолетняя дочь. Так что собиралось нас четверо, не скучно было.
Дом наш – мазанка, крытая соломой, располагался на гребне холма. Подворье опускалось к дороге, которая раздваивалась как раз за нашим двором. Здесь, на этом перекрёстке, мы, дети окрестных домов, любили играть.
Играли в жмурки,  лапту, после дождя строили из грязи на дороге замки.
 В сухую погоду эта грязь превращалась в пушистую пыль по щиколотки. Мы насыпали её в большие лопухи и обстреливали друг друга, играя в войну.
За это попадало  детям  Купчинских.  Анна, их мама, выбегала со двора и загоняла  домой.
Купчинские – поляки. Отец  - подтянутый, стройный мужчина. Лицо с чётким профилем, с правильными чертами казалось значительным, и было бы красивым, если бы не выражение угрюмости и высокомерия. Он никогда не улыбался, говорил резкими краткими фразами, которые звучали, как приказы. Работал  в пошивочной мастерской.
Бабушка удивлялась, разговаривая с дедушкой:
- У него выправка, как у военного, смотри, как вышагивает! И не подумаешь, что портной.   
 Было в нём что-то барское. Старая  мать, до конца жизни тоже была высокомерной.
- Матка Боска, часто возмущалась она, -  никакой культуры!  Клуб из костёла сделали! Пся крэв!
К невестке относилась строго и придирчиво. Похоронили старуху на старом заброшенном польском кладбище,  лежать на православном не захотела.
Семья знавала лучшие времена, от которых остались две породистые собаки. Купчинский скорее оставил бы голодными своих детей, чем этих собак.  Он  был страстным охотником.
Каждое воскресенье уходил с собаками на охоту, а охотиться было где.
 До огромного нашего пруда на многие километры речушка Волчок струилась потихоньку среди обширных болот, поросших  аиром и осокой. Там во множестве водились дикие утки, важно вышагивали или стояли на одной ноге, выслеживая добычу, цапли.
Анна – высокая, очень худая и бледная, ни кровиночки в лице, красивая, белокурая, с тонкими чертами лица. Гибкая, как веточка вишни.
Дети – Станислав (Стаська), Борислав (Болька), Казимир (Казька) и Владислав (Волька) дома вели себя тихо, не смели громко разговаривать. Никаких шумных игр. Поэтому они почти всегда играли у нашего двора, где собирались дети. 
Был ещё один ребёнок в семье, самый старший, двенадцатилетний Толька.
Анна для него – мачеха. Говорили, что его родная мать, первая жена  Купчинского, погибла во время войны. Её расстреляли фашисты, сразу распознав в ней еврейку.
Толька был не по возрасту маленького роста, но сжатый, как пружина,  ловкий и сильный. Его боялись все наши мальчишки, даже старше его по возрасту.
 Потому что он был отчаянным, всегда злым и бесстрашным.  В руках его мог оказаться острый гвоздь, и он, не задумываясь, мог пустить это оружие в ход. У него не было друзей, и всегда находилась работа по дому – выгуливать собак, ухаживать за скотиной, носить воду.
Когда Толька выходил на улицу, игра как-то сразу  стихала, все расходились. Он  рушил наши замки из грязи, разбрасывал «домики», которые мы устраивали в зарослях высокого бурьяна на косогоре.  Он держался независимо, всем своим видом демонстрируя, что плевать он на всех хотел.
Я его боялась, как огня, потому что он терпеть меня не мог.
- О, снова приехала городская! Получишь у меня! – и показывал мне кулак.
Если мы купались в пруду, и туда приходил Толька, он забрызгивал всех грязью, сбрасывал в воду нашу одежду.
Однажды  залез на крышу  уборной, и когда я оттуда выходила и наклонилась за оставленной на траве куклой, он спустил на меня черепицу. Удар пришёлся на поясницу, я почувствовала резкую боль. Бабушка увидела всё это, разгневалась и повела меня к Купчинским  домой. Заставила показать ушиб.
- Он же мог позвоночник ей повредить, как вы себе думаете? - сказала она.
 Купчинский не думал. Он схватил Тольку,  опустил с него штанишки и со всего плеча стал хлестать  ремнём. Толька даже не пикнул, хотя на попке у него вздулись белые рубцы, и мне стало его жалко.
Моя тётя - учительница, приезжавшая в Михамполь на выходной, как-то сказала:
- Бедный мальчишка, никто его не любит! Как волчонок!
Тогда я впервые услышала, что Тольку пожалели. Такого вредного и злого.
Однажды я пошла в огороды, располагавшиеся за дворами. Я уходила туда «в минуты душевной невзгоды», когда остро скучала по своей маме. Забиралась в заросли кукурузы , сидела там, прижимая к лицу мамин носовой платок, хранящий её запах , и тихонько плакала. И вдруг, подняв голову, увидела, что на меня смотрит Толька, неизвестно откуда взявшийся.
Я вскрикнула и задрожала от страха, даже закрыла лицо руками.
- Не бойся, - сердито сказал Толька,- твоя мама приедет, она же живая! И ушёл.
Я почему-то никому об этом не рассказала.
 Толька стал первым мёртвым человеком, которого я увидела. Он погиб, разбирая какую-то железную штуку в развалинах, которые ещё оставались с войны. Эта штука вывалилась у него из рук и взорвалась.
Все соседи, взрослые и дети ходили смотреть на него. Он лежал такой чистый и спокойный.  Не пострадавшее лицо его было совсем не злое.
Несколько лет спустя, когда мне исполнилось двенадцать лет, столько, сколько было Тольке в момент гибели, умерла моя мама.
- Бедная сиротка, - говорили обо мне.
А я злилась, не хотела, чтобы меня жалели, хотела оставаться такой, как все. Часто вспоминала Тольку и жалела его.