Счастливые люди

                (повесть)

1. О ТОМ, КАК ПОЧИВАЛОВ ПОПАЛ В ПРЕДАТЕЛИ

Над Асинском приплясывала и подвывала вьюга, какая, прямо сказать, редко даже в Сибири позволяет себе куражиться. Хотя, с другой стороны, это соответствовало времени, потому что середина февраля – это не середина июля, и если уж заметать – значит, на полную катушку, заметать.
Однако совсем непонятным было другое: заваливало чудовищными по размерам хлопьями; заваливало с упорством целую неделю, и прогноз не обещал асинцам ничего утешительного еще дня на три точно. Откуда в небе набралось столько снега, объяснить не брался никто.
По утрам автомобили раздосадованных владельцев, напрягая вложенные в их моторы лошадиные силы и зарываясь колесами по самые крылья, неуклюже барахтались, стремясь выбраться с открытых стоянок на проезжую часть. По обе стороны от подъездов панельных и кирпичных пятиэтажек Гималаями дыбились кучи перелопаченного снега. Зато дворники – а в дворники здесь каждый год записываются исключительно старички-пенсионеры – помолодели и окрепли. В последние дни они буквально приросли к лопатам и бессчетные часы проводили на свежем, полезном для организма воздухе, хотя радости от этого у них почему-то не замечалось.
Если центральные дороги и подъезды к пятиэтажкам еще худо-бедно чистились, то боковые, не столь важные улицы давно были отданы на откуп стихии. Жители частного сектора, измученные борьбой, хладнокровно наблюдали, как растут перед домами и гаражами исполинские сугробы. От дорожки, с упорством пробитой от крыльца до калитки и чуть дальше, через каких-нибудь двадцать минут не оставалось и следа.
Лютовал февраль, лютовал!
Вот и сегодня, когда небо на два слоя покрывали тучи, утро стремительно норовило перейти в вечер. Сумерки лепились над городом в тяжелый и беспросветный ком.
В этот буранный день Андрей Васильевич Почивалов возвращался с работы поздно и сильно не в духе. На то имелись очень веские причины. От остановки на Красноярской через переулок, где покатые серебряные барханы давно скрыли даже верхушки оград, и затем от дороги к крыльцу пробирался он, как по воде: буйно взмахивая руками, а коленями расталкивая вязкий снег.
Добравшись, потопал на последней ступеньке, сбивая налипшие хлопья. Он был уже на веранде, а ветер все продолжал колотиться снаружи и швырять на крыльцо белый мусор. «Вот как метет, – подумал Почивалов. – Совсем зима озверела!»
Защелкнув дверь, он заглянул в крытый двор: есть ли на приступочке уголь в ведрах? Два из четырех ведер стояли пустые. С веранды шагнул в маленькую прихожую, где кроме старого шкафа для верхней одежды и окна с видом на заваленный сугробами огород ничего больше не было. Здесь он выгреб из-за шиворота горсть снега, стряхнул шапку прямо под ноги и вытер ладонью мокрое лицо.
Жилье, в котором обитали супруги Почиваловы, было не новым: дом построили за год до рождения Андрея Васильевича. Его и строили с прицелом на прибавление в семействе. Но прибавление на Андрее Васильевиче и закончилось, и когда пришла пора вступать в наследство, других претендентов на имущество, кроме него, не оказалось.
Для двух людей, чей возраст приближался к пенсионному, жилплощади хватало в самый раз. В доме была обширная кухня с побеленной кирпичной печкой, светлая комната в четыре окна и две спаленки. Со временем это все успело обветшать, и Почиваловы, поставив себе целью жить, как полагается, несколько лет вели дорогостоящий ремонт. Однако ремонтники им попадались, как на подбор, с популярной в Асинске халтурной жилкой, и если б не супруга Андрея Васильевича (она вела за ними неусыпный надзор), еще неизвестно, чем бы все закончилось. Только благодаря ее въедливости, ее понуканию и ругани, умельцы выполнили то, что от них требовалось: снаружи утеплили стены толстыми листами поролона и обшили веселеньким желтым сайдингом, а внутри для тех же стен приспособили гипсокартон, пол застелили линолеумом. Вместо сгнивших оконных рам были вставлены стеклопакеты. Но главное, чем в первую очередь гордилась супруга, – совершенно преобразили кладовку. Теперь там к стене был привинчен электрический титан на семьдесят литров воды, слева от него обосновался умывальник с раковиной, зеркалом и стеклянной полочкой. Полочку освоил узкий стакан с зубными щетками, возле которого болезненно скрючился мятый тюбик противокариесной пасты. Напротив утвердилась автоматическая стиральная машинка. Кроме того, один угол занимал унитаз, а другой – душевая кабина (для слива в огороде пришлось выкопать выгребную яму). Душным летним вечерком, скосив сорняки триммером или подвязав помидоры в тепличке, Андрей Васильевич любил забраться в кабину и, покряхтывая от удовольствия, лил на себя обжигающую воду. Ремонт, как легко заметить, супруги проделали добротный, и дом стал по-настоящему удобным для проживания.
Cправившись с «молнией» на отсыревшей куртке, Андрей Васильевич утвердил ее на плечиках, а шапку и шарф отправил на полку. После чего скинул зимние полусапожки, пошевелил пальцами в шерстяных носках, пригладил редкие волосы на голове и открыл дверь в кухню.
В кухне, скрытая под абажуром, горела лампочка. Мирно гудела печь, в ней потрескивали уголь и полешки. У порога встретила кошка – своя, привычная и рыжая, с белой грудкой. Выгнула спинку и, льстиво заглядывая в глаза, заурчала нечто обворожительное, затерлась о ноги. Наклонившись, Андрей Васильевич почесал ее за ухом.
Жена вздыхала и волновалась в темной комнате. Из телевизора неслась негромкая, терзающая душу музыка. Ее прерывали голоса.
– Ох, дон Альварес! Я умираю из-за вашего невнимания! – изнывала какая-то девица.
– Но почему? Почему?!
– Вчера, на вечере у Миранды, вы ни разу не взглянули на меня! Ну, зачем, зачем вы так со мной поступили?
Супруга Андрея Васильевича, женщина обворожительных размеров и, несмотря на крутость со строителями, очень впечатлительная, была без ума от бразильских и мексиканских сериалов.
Если б Латинской Америки вовсе не существовало на белом свете, ее бы обязательно следовало придумать. В том далеком мире, куда не залетают вьюги, и где никогда не бывает даже минус двадцати, люди так вкусно, сочно и обстоятельно выясняли между собой отношения, что совсем непонятно было: в каких промежутках они успевают гонять футбольный мяч и отплясывать ламбаду? Лишь в этих правдивых сериалах, категорично утверждала супруга, можно встретить чувства столь необыкновенной силы, какие у наших местных вечно хмурых и потрепанных мужиков, лгунов и пьяниц, нипочем не сыскать. Священное имя Вероники Кастро в доме произносилось с придыханием, и несладко пришлось бы тому, кто рискнул бы над этим посмеяться!
Слыша о чувствах необыкновенной силы, Почивалов отводил глаза и испытывал желание куда-нибудь улизнуть: понятно было, в чей огород камень. И хотя, по сравнению с девяностыми, латиноамериканские разборки запутанных отношений напрочь исчезли с центральных каналов, у запасливой супруги имелась большая коробка с громадным количеством дисков, а в них и мексиканская, и бразильская жизнь была представлена во всей полноте…
Кошка возле ног завопила, намекая, что теперь, когда она позволила себя приласкать, следует наполнить чем-нибудь миску.
– Перестань блажить, кому говорю! – строго прикрикнул Почивалов. – Ишь ты!
Кошка подумала и перестала.
– Хотел бы я знать, по какому праву ты первая начинаешь клянчить ужин?
Почивалов наклонился и отряхнул с брючины кошачью шерсть.
– Ну вот, не успел с работы прийти – и сразу ругаться! – в халате с крупными фиолетовыми цветами жена вплыла на кухню. Она была недовольна. Там, в телевизоре, кипела жизнь и любовь, дон Альварес, симпатичный мерзавец, опять нашел себе молоденькую доверчивую подружку. А здесь надо было исполнять постылый супружеский долг: включать кофейник, подогревать вчерашний борщ, накрывать на стол.
– Я не ругаюсь.
– Нет бы – помолчать и вести себя поприличнее!
– Понимаю, сеньора, – Почивалов не сдержал раздражения, – вы только что из приличного общества! И какие там новости: Матильда с Клотильдой еще не закончили делить женихов?
– Очень смешно… Что так задержался?
– Дела.
– Там, от дороги, мои следы – совсем замело?
– Совсем. Еле пролез. Утром расчищу.
– Господи, что ж это такое? Не зима, а сущее наказанье. Вот столько же снега было, когда мы с тобой познакомились. Помнишь? Ужасная была зима! Все дороги завалены. Ты ко мне по сугробам бегал. И как только терпения хватало?
– Сейчас сам удивляюсь. Чего по дури не сделаешь…
– А я печку полчаса как затопила, сама недавно пришла.
– Как это – недавно? У вас же детишки простужены, в группах по пять человек осталось.
– Хоть пять, хоть один, а дожидаться надо, пока последнего не заберут, ребенка своим ходом домой не отправишь. И потом к Валентине заглянула.
– Зачем?
– Давно не была, – жена доставала кастрюлю из холодильника. – Посидели, почаевничали.
– И что там у них?
– Будто не догадываешься!
– Семен Михалыч, что ли? Опять?
– Ну да, по новой запил. Третий день уже, – она сняла крышку с кастрюли и загремела ложками, отыскивая в ящике черпак. – Бедная Валька: достается же ей!
Андрей Васильевич переодевался в домашнее.
– Посмотри: хватит или добавить? – супруга черпаком наполняла пластиковый контейнер.
– Добавь еще.
Включив микроволновку, жена вернулась к холодильнику.
– А холодец будешь?
– Буду.
– И горчицу доставать?
– И горчицу доставай.
– Вот ведь может же не пить. До этого три недели – ни капли. И ничего, живой, не умер. Вальке тыщу раз уже говорила: закодируй ты его! Дождется: выгонят чертова алкаша с завода. Терпят, терпят, но – выгонят. Как он возле станка стоит – у меня в голове не укладывается! Ему пальцы когда-нибудь оторвет.
– Не оторвет. Семен – мужик толковый. Он пальцы куда попало не сунет. У него руки правильно растут, из нужного места. Уж кто-кто, а Семен стоит иных двух трезвенников. Есть у меня пара непьющих, я бы их хоть сегодня за ворота выставил, но замены пока не нахожу.
Андрей Васильевич насыпал в кошачью миску горсть китикэта. Кошка ткнулась в еду, захрустела.
– Ну, конечно, конечно! Тебя послушать… С трезвенником деньги хотя бы из дома не пропадают. Я лучше соглашусь жить с безруким трезвенником, чем с рукастым алкашом!
– Поздно, милая! Права выбора ты уже лишилась.
– Не пойму, почему ты всегда оправдываешь пьяниц? Они мало треплют твои нервы на работе?
– Не мало. Но куда деваться? У некоторых включенный станок сразу навевает мысли о водке. Исторически так сложилось, по-другому нельзя.
– Прямо уж так – «нельзя». Выходит – и нам в детский сад, к ребятишкам, под градусом являться допустимо?
– А что – это идея, стоит попробовать. У них жизнь впереди долгая, надо ко всему вырабатывать привычки.
– Да ну тебя! Я с тобой серьезно...
– Дома пьет?
– Нет, бродяжничает где-то.
– Понятно. Если человек уходит в запой, значит, на то имеется причина. Очень веская причина! С Валькой жить на трезвую голову… Это ж не баба, а кактус в юбке, воткнет занозу и не поморщится. Она Семену – в наказание; он, наверно, в детстве вел себя плохо, отца с матерью не слушал. Вальку в музее выставлять надо. Редкий экземпляр!
– Ты чего, чего несешь? – поразилась супруга. – Какая муха тебя укусила? В цехе неприятности? С Жидихановым, что ли, поцапался?
– Кто – я? Я никогда ни с кем не цапаюсь.
– Да ну? А со мной?
– Ты не в счет, – Почивалов мыл руки под краном, тщательно растирая ладони. – С этой глупой привычкой – цапаться я расстался лет двадцать назад, когда работал в водоканале. Мы, помнится, разошлись во взглядах с механиком Малиновским, был такой. И так основательно разошлись, что разрисовали друг друга, как два художника. Красивая была картинка, когда мы с ним на планерке сидели! Так что цапаться – последнее дело. В вашем детском саду ты чем занимаешься?
– Как – чем? С детишками в группе вожусь!
– Нет, детишки – это потом, детишки – это между прочим. А главное – что?
– Ты к чему клонишь?
– Главное: ты грызешь методистку. Сколько вы вместе работаете?
– Тридцать лет.
– Вот. Тридцать лет ты грызешь ее и грызешь. Юбилей как-никак, отметить надо!
– Ее угрызешь, та еще сучка!
– Не из-за тебя ли?
– Сразу такой к нам пришла! Ни одного мужика, бывало, мимо не пропустит, самого завалящего подберет! И ведь как всё обернулось: смолоду была – пробы негде ставить, а сейчас оказалась замечательная труженица!
– …А эта бедная женщина с желтыми волосами обнажает длинные зубы и грызет тебя. Слушай, в честь юбилея – подари ей вставную челюсть. Типа запаски.
– Пусть она всякую дурь с меня не требует. То уголок «Мы любим город» оформи – это для трехлеток! А то родителей заранее обзвони, узнай: у кого ребенок болеет. Надоела своими придирками! Сегодня вот опять…
О методистке супруга могла рассказывать часами. Андрей Васильевич сразу это прекратил.
– Консенсус надо искать. Кон-сен-сус! Все беды, где бы они ни происходили, возникают исключительно от скандалистов, от того, что они, как ты говоришь, цапаются. А цапаться не надо, нехорошо это – цапаться. У нас на производстве спокойней меня никого нет. Если до сих пор в нашем цехе всё крутится, – это исключительно благодаря моей выдержке.
Жена поджала губы, но промолчать не смогла:
– Вот только на зарплате твоя выдержка не отражается!
– Конечно, не отражается. Если бы всё как надо отражалось, мы бы всем обществом давно увязли в бардаке. А так – в молодости вкалываешь больше, а получаешь меньше. В старости – наоборот.
– Тогда почему тебе сейчас не платят больше?
– Это выше моих сил! – закричал в комнате то ли Хулио, то ли Хозе.
Супруга напряглась. Она разрывалась между некормленым мужем и чьим-то темпераментным любовником.
– Так почему тебе не платят больше?
– Потому что я еще молодой, – сказал Почивалов.
Микроволновка отключилась. Почивалова сняла крышку с контейнера. На кухне вкусно запахло горячим борщом. Холодец, выложенный на блюдце и нарезанный кубиками, уже занял место в центре стола. Борщ был перелит в тарелку и заправлен майонезом. Зашумел, распаляясь, электрический чайник. И тут Почивалов наконец-то признался:
– Сегодня в суд ездил.
– Пиломатериал, что ли, отвозил? Ремонт там затеяли?
– Какой, к черту, пиломатериал! Суд был назначен, судили меня.
– Судили?
Жена оглядела Почивалова и подозрительно втянула носом воздух. От мужа не пахло.
– Что значит – «судили»?
– То и значит. Не знаешь, что ли, как судят?
– Что ты такое говоришь! Откуда мне знать?
– Тогда у тебя все еще впереди, – он обмазал горчицей кусок дрожащего холодца. – Судили обыкновенно. Судья спрашивает: вину признаете? Я говорю: признаю – куда ж деваться. Паспорт мой посмотрела, зачитала бумагу и объявляет: виновен!
Крупные женщины легче пугаются. Страх охватывает их сразу, целиком. Лицо жены сделалось, как у этой… у донны Лусии, в сорок восьмой серии.
– Господи, боже мой! Андрюша, неужто за руку поймали? – она прикрыла ладонью рот.
– Нет. Пока в эту сторону поползновений не было.
– Тогда ничего не понимаю. За что судили-то?
– В двух словах не объяснишь.
– Да не томи ты – выкладывай!
– Ладно, слушай…
Работал Почивалов на деревообрабатывающем предприятии «Алмаз». Проще говоря – на лесопилке, куда лесовозы свозили поваленные вокруг Асинска ели и сосны. Восьмой год числился мастером распиловочного цеха. Еще мебельное производство небольшое было. А вся эта канитель, которая привела к судебному процессу, началась пару лет назад. Зашел тогда к нему в кабинетик, увешанный по стенам грязноватыми графиками и таблицами, хозяин фирмы Жидиханов, и – невинно так:
– У нас кто-то должен отвечать за гражданскую оборону. Я остановился на тебе.
Был понедельник. Андрей Васильевич занимался раскладкой работ на предстоящую неделю – заносил цифры в клетки, суммировал, перечеркивал, умножал. Всё, как обычно. Тайга, дико раскинутая вокруг Асинска, в своем естественном виде приносила пользу людям слишком невразумительно – ну там грибы, ягоды, шишки кедровые. Цех Андрея Васильевича перерабатывал ее в конкретные тес и плаху. Почивалов составлял план и вник не сразу.
– Почему на мне?
– Кто-то должен быть ответственным – так полагается. Ты – человек серьезный, никому, кроме тебя, доверить не могу. Однако учти: никаких денег на это дело не жди. Никаких!
– Как это?
– Я ни рубля не дам.
За стенкой с воем распускалось на плахи очередное бревно. Поэтому говорили слегка на повышенных тонах, словно через минуту собирались расплеваться и перейти на кулаки.
– Погоди, Сергеич, погоди. Я вот наметил стайку летом отремонтировать: фундамент подправить, пол заменить. Начал прикидывать: цемент нужен? Нужен. Щебенка нужна? Нужна. А еще плаха обрезная, брус.
– Зачем ты мне про стайку рассказываешь?
– Так ведь даже для ремонта стайки финансы требуются. А ты хочешь, чтобы я гражданскую оборону без копейки поднял!
– Ты мне мозги своей дурью не забивай! Деньги ему… Умерь аппетит! Это, так сказать, теперь твоя общественная нагрузка. Будешь в обеденный перерыв крепить наши рубежи.
– А как крепить-то?
– А вот как хочешь, так и крепи.
– С таким подходом обороноспособность нашего предприятия не улучшится.
– Тебя это волнует?
– Ну… как только что принявшего назначение – да, волнует.
– Почивалов, ты где живешь? Мы ведь как к войне готовимся: бумажки пишем! Бумажку – туда, бумажку – сюда, отчетик какой-нибудь состряпать. А когда до дела доходит – выясняется: одна винтовка на троих…
– Но почему?
– Судьба у нас такая. А против судьбы не попрешь. И потом, тебе какая разница: портфелем больше, портфелем меньше?
– Да, но я гражданскую оборону понимаю так. К примеру – газовая атака. Коллектив обязан знать, куда отступать, где окапываться – у каждого свой маневр.
– Ты мне партизанщину тут, понимаешь, не разводи. Будешь числиться – и ладно.
– А если кто с проверкой явится?
– Вот на случай проверки тебя и записываю.
– Стоп-стоп! А скажи-ка мне: как до этого было? Ведь кто-то до меня гражданскую оборону вел?
– Ну, вел. Черенёв, экономист.
– Так пусть он и дальше ведет!
– Не будет он дальше вести. Закончилась его гражданская оборона. Выгоняю к чертовой матери. Он, сволочь, ноутбук конторский пропил. Захожу к нему – нет ноутбука!
Нельзя сказать, чтобы жизнь Андрея Васильевича после этого как-нибудь изменилась. В обеденный перерыв он съедал принесенную с собой пайку: пару холодных котлет, жареную картошку, иногда – бигус. Затем пил чай с булочкой. И никакой гражданской обороны. Всё имущество ее состояло из трех запыленных противогазов, которые Черенёв, судя по всему, не сумел обменять на водку. Да и не спасли бы три противогаза работников лесопилки – в них все головы сразу не всунешь. Подразумевалось, видимо, что в случае химической атаки коллектив дружно рванет в леса, заляжет под кустами, а там свежий природный воздух окажет на отравляющие газы очистительное действие. Отдышавшись под елками, возвращаться уже не имело смысла, а можно было совершать на врагов партизанские набеги. Такое заключение сделал Андрей Васильевич, глядя на очкастые противогазные морды.
За два года рубежи лесопилки не сильно окрепли. Но и ничуть не ослабли.
А на прошлой неделе прямо посреди зимы грянул гром: приехал майор из МЧС! Оставив машину за территорией, он вошел в распахнутые ворота, огляделся и проследовал прямо к Жидиханову. Через десять минут общения владелец фирмы куда-то торопливо укатил, а майор внезапно возник в каморке Андрея Васильевича. Для составления полной картины гражданской обороны на объекте ООО «Алмаз», как сразу обозначил он цель своего появления. Погоны на его плечах вздымались, словно крылья.
– Ох, господи! – выдохнула натянутая, как струна, супруга.
– Ты погоди. Устроился напротив и сразу давай выпытывать: «Имеется ли у вас бомбоубежище?». Я отвечаю четко, по-военному: «На вверенном мне объекте такой факт не зафиксирован». – «А почему? Если война? Если, к примеру, бомбить начнут?» – «В ямках спрячемся». – «Не спрячетесь, теперь не 41-й, и бомбы не те». И говорит так, будто самолеты уже летят на лесопилку. «С бомбами – я согласен, но у нас мирное производство, у нас переработка леса; брус, плаху делаем, тес обрезной». – «Когда бомба на голову валится, она не спрашивает, чего вы тут перерабатываете, ей это второстепенно. Она вместе с брусом вас и зароет! Почему не заключили договор с предприятиями, которые оказались предусмотрительными? Они, в случае чего, под землей укроются, вот и вы бы к ним – под землю. Вместе переждете: подвинутся, не белая кость». – «А эти убежища: у кого они есть? Я что-то про них ничего не слышал». – «У кого надо – у того есть! Так. Идем дальше: эвакуационная комиссия приказом утверждена? Ах, ее даже не выбирали! А должностные лица имеют знания по гражданской обороне? Нет? Почему не обучены? Покажите-ка мне теперь учебно-материальную базу, которую вы обязаны поддерживать в рабочем состоянии. Ка-ак: и базу тоже не имеете?!»
Верная супруга с ужасом глядела на мужа:
– Но ты пробовал как-нибудь отбиться?
– Это от врагов можно как-нибудь отбиться, а от майора МЧС – не тот случай. После всего этого «План гражданской обороны» потребовал. А какой, к черту, «План», если его отродясь не бывало. Черенёв, поганец, за семь лет не придумал, как обороняться. И тут майор прямо взвился! Начал бегать по кабинету, кулаком трясти. «Да вы что! – кричит. – Рехнулись? Телевизор не смотрите? Не сегодня-завтра заваруха начнется! А вы? Вы знаете, чем это попахивает? Вы только что, на моих глазах, свой объект предали!» И статью уголовную называет: от года до трех. «Вы, – орет, – ни к чему не готовы! Вот – приблизилась линия фронта, вот взяли вас в кольцо диверсионно-разведывательные группы. Обложили, как сусликов в норе. За что хвататься начнете? Пустили газы: аммиак, синильную кислоту, фосген. И все – на ООО «Алмаз». А у вас «Плана» – нет, бомбоубежища – нет, противогазов – нет, индивидуальных аптечек – нет. Раненые, ваши товарищи, по территории ползают, а раны обработать нечем!»
Супруга попыталась что-то сказать, но лишь судорожно сглотнула.
– Очень живо всё обрисовал: гарь, воронки, товарищей в лужах крови!
– Подожди. Если тебе денег ни на что не дали, – какой может быть с тебя спрос? Пусть враги к Жидиханову и обращаются. А майор – тем более!
– Ты ничего не понимаешь. На то он и майор, чтоб в наши денежные дела не вникать. У них, у военных, свои представления о гражданской обороне. Даже если на лесопилке полная разруха, и мы вообще без денег загибаемся, ему главное – чтобы противогазы в наличии имелись.
Борщ в тарелке покрылся холодной пленкой. А пурга, притихшая было, опять заколотилась в окно.
– «Кое на что, – закруглил майор, – мог бы глаза закрыть, но на отсутствие «Плана» не закрою. Что от наказания увильнете – не надейтесь даже!»
– И что теперь?
– Что-что… Как ни крути, а я кругом виноват.
– Но почему именно ты?
– Всегда кто-то должен быть крайним. На этот раз за мной никого уже нет. Майор составил акт, я в нем расписался. А вчера позвонили, сказали, что утром надо явиться в суд, будет слушаться мое дело в четвертом участке.
В комнате раздался визг отчаянно тормозящих колес и глухой удар.
– Ах, дон Альварес! – нервно закричал женский голос. – Вы убиты?
Словно огромный букет фиолетовых цветов, Почивалова метнулась туда. Грянули два пистолетных выстрела, следом крик и затихающий стон.
– Вы живы, живы!..
Жена, удовлетворенная, вышла на кухню.
– Я знала, что Миранда снова выкрутится. Ее, голубушку, вокруг пальца не проведешь, Розалинда напрасно козни строит! – сказала она. – Так что там у тебя в суде?
Андрей Васильевич перестал жевать.
– Сегодня ровно в девять состоялся процесс. Жидиханов машину дал. Как это, говорит, тебя угораздило за два года бомбоубежища не подыскать? Я, говорит, прямо удивляюсь, и с «Планом» – тоже. Проводил до порога и напутствовал: поезжай, бог тебе судья.
– Почему же он с тобой не поехал?
– Почему-почему… Хитрый потому что! Прибыл я, значит, поднялся на второй этаж. Полицейский завел в комнату, окон нет. Поставил возле тумбы – типа кафедры, руки мои сверху положил. И всё это – молча, ни слова не произнес.
– Такой злой, что ли?
– Нет. Ему какой смысл разговаривать, за него закон говорит. Во Франции, я читал, палачи тоже словами не сильно разбрасывались. Вот гильотина, вот голова – и нечего рассуждать! Так вот, напротив тумбы стол, у стены два флага. И тут из боковой двери появилась судья: молодая, но строгая, как глянула – ну, думаю, от этой добра не жди.
– Что творится, – сказала жена, чутко прислушиваясь к телевизору: там опять загремели выстрелы.
– Да выключи ты его! – закричал Почивалов.
– Он тебе мешает? – неприязненно парировала супруга и осталась сидеть.
– На пять тысяч меня наказала. Обязан заплатить и квитанцию предоставить.
– На пять тысяч? С первого раза на пять тысяч! – жена моментально забыла про телевизор. – Ну не сучка ли?
– Насчет этого ничего не могу сказать.
– Я всегда знала, что в судьи сучек берут!
Почивалов покачал головой.
– Ты неправильно рассуждаешь. Если суд не будет судить, что же это за суд, зачем такой нужен? А тут – тем более. Виноват Почивалов, не защитил лесопилку от врагов – к ответу Почивалова! Под топор его! Пять тысяч – только начало. Если вцепились, челюсти не разожмут.
Кошка принялась тереться о ноги Андрея Васильевича. Она вновь требовала внимания и ласки, но была неправильно понята и получила молока в миску.
– И как теперь с этим «Планом»?
– Вот и сам думаю: как? – Почивалов опять уселся за стол. – Я никогда таких «Планов» не писал. Там одних звеньев надо организовать штук пять: санитарное, охраны, радиационной разведки. Комиссию для эвакуации… И приложений в виде таблиц и схем разных – не меньше десятка. Ума не приложу, как ко всему этому подступиться.
– Надо ж было тебе ввязаться!
– Да не ввязывался я! Это Черенёв, чтоб ему, мерзавцу, за пропитый ноутбук икнулось сто раз! И потом, я бы никогда не подумал, что врагам нужна асинская лесопилка.
– Врагам многое нужно.
– Выходит, так! Иначе б майор не приезжал. Только вот что меня сильно озадачивает: какие у врагов на нее планы?
– Ты сам говорил: у вас очень приличный мебельный цех и пилорама Р-63, хоть и старая, но вполне еще.
– Да кто ж отрицает! Но готовы ли враги терять свои войска, танки и минометы для вторжения и захвата нашей пилорамы Р-63? Ей уже сорок лет. Ну? Я пытаюсь поставить себя на место врагов и никак не пойму их замысла. Что им – брус или плахи позарез нужны? Так мы не против. Пусть в любое время обращаются, у нас и скидки есть! А то сразу – воевать! И почему с лесопилкой? В городе много чего еще. Те же продуктовые базы. В них тушенка – ящиками, паштет в банках, консервы рыбные.
– Вы тоже не на последнем счету. Ваша продукция – нарасхват. Ирина Семеновна крест и гроб для мужа заказывала, очень хвалила. Если, говорит, еще понадобится, теперь – только к вам.
– Конечно, не на последнем. А гробы делаем – такие еще поискать. Мы их из высушенного теса сбиваем, а не из сырого, как некоторые халтурщики. Для войны мы годимся в стратегических целях: бои без потерь не бывают. Людей надо закапывать по-человечески, не как попало.
– И для трибун ваш тес годится, – добавила жена.
– Ну, мать – ты иногда как ляпнешь! – покачал головой Андрей Васильевич. – Трибуны-то для чего?
– Войска на фронт отправлять. Те, кто отправляет, обязательно речи с трибун говорят. Поднимутся на трибуну и желают беспощадно бить врага. У Михалкова в кино про это показывали.
– Хм… Может, и так. Хотя чем тротуар хуже.
– Тротуар не годится. На тротуаре духовой оркестр «Прощание славянки» играет.
Андрей Васильевич вскочил и, не в силах унять захлестнувшие его эмоции, нервно заходил по кухне. И угрозы майора, и сегодняшний суд – всё это так подействовало, что он вслед за супругой сам нес черт знает что. Грамм сто пятьдесят сейчас бы очень не помешали…
Сериал закончился. Супруга упрятала диск в коробку и переключила телевизор на новости. Почивалов сунул нос в комнату. На экране крупным планом была Украина. Немытые киевляне шумным табором расположились на главной площади, среди горелых покрышек. Из большого котла разливали по мискам суп. Поодаль толпились голодные милиционеры.
– Не было беды, и вот – дожили, – сокрушенно сказал Андрей Васильевич. – Какая напряженность разразилась вдруг! А всё из-за хохлов.
Жена, по первому мужу хохлушка, обиделась:
– Это здесь при чем? Украина вон где, а мы – вон где.
– Не так все просто, не так все просто! – сказал Почивалов и снова сел. – Приспичило же им в Киеве покрышки жечь! Я сразу тогда заподозрил: с огнем шутки плохи. Там, где начинают стаскивать в кучу покрышки, – жди каких-нибудь неприятностей. У них аукнулось – здесь откликнулось. За их Майдан я расхлебываюсь. Почему, думаешь, этот майор примчался? Им по первое число влетело! А даже, хоть и в эмчеэсе, когда задницы надирают, это – процесс болезненный и неприятный. Бунт на Украине подстроило НАТО, а ударило по нашей лесопилке. Пять тысяч надо бы сдернуть не с меня, а с тех в Пентагоне, которые воду мутят, – если по справедливости.
– Как же, дождешься. Они мутят, а расплачиваться – тебе!
– То-то и оно.
Помолчали.
– Лёнька из Москвы звонил, – сообщила новость супруга.
– Смотри-ка! И чем еще обрадовал твой братец?
– Да ну его. Лучше бы пил, зануда! Я, заявляет, последний осколок интеллигенции. Когда, говорит, стоял в августе перед Белым домом, разве понимал, в чем участвую и кому готовлю почву? Кто понимал, тот никуда не высовывался, а выглядывал из окошка сверху. Да еще посмеивался над нами. Им, которые в окошках, главное было – запустить процесс… Вот убей меня, не представляю: для кого он свои статейки в журналы пишет?
– Пусть пишет. Каждый должен высказаться, пока есть возможность.
– Да кто ж его читает?
– У них там свои читатели.
От печки шел ровный жар. Сытая кошка свернулась калачиком на подстилке возле духовки.
– Ладно, убирай со стола, – поднялся Андрей Васильевич. – На следующей неделе обещают потепление.
– Андрюш, неужто в самом деле война будет? С этим чертовым НАТО? По телевизору такое говорят…
– Ничего исключать нельзя.
– А вдруг бомбежки? Вдруг, и правда, сюда придут?
– Пусть приходят. Они нас плохо знают. Мы, если сразу их не разобьем, то перетерпим. Сто лет терпеть будем, а все равно перетерпим. Иго Орды – вон сколько терпели.
– Хорошо, что ты старый. Тебя на войну не возьмут.
– А что – я бы пошел.
– Молчи, вояка.
Почивалов опять опустился на табуретку.
– Да, порохом, конечно, попахивает. Сильно попахивает. С другой стороны, всяким поджигателям прежде, чем драку затевать, десять раз взвесить надо. Война – настолько неопределенная штука, думаешь: оно так должно обернуться, а оно – бац! – и всё иначе. Я бы на их месте поостерегся. Когда кто-то предполагает войну закончить в Москве, – Андрей Васильевич взглянул на жену значительно, – часто заканчивает в Берлине или в Париже. И нам она ни к чему, сплошные хлопоты. Если война, надо эвакуироваться, а куда я тебя повезу? Ну? У нас огурцов, помидоров маринованных – подполье забито, ни в одном магазине столько нет. До лета, наверняка, не съедим. Икра овощная… Это ж все разграбят.
– Капусты еще шесть трехлитровых банок осталось, – напомнила жена.
– Вот – и капуста.
– Так что все-таки с «Планом»?
– Думать надо, – тяжело вздохнул Почивалов. – Через месяц майор вернется с повторной проверкой. Тогда и начнется самое главное. Зря, что ли, обещал уголовное дело на меня завести.
– А если попробовать… дать? Тысяч десять?
– Молодец. С твоей головой – только в правительстве заседать.
– Я серьезно с тобой говорю.
– А если серьезно, тогда сразу запасай сухари, будешь мне посылками отправлять. За взятку – знаешь, что бывает?
Супруга смотрела в лицо мужа со страхом и жалостью.
– Может, ты чересчур сгущаешь? Может, как-нибудь обойдется?
– Есть вещи, которыми не шутят. Этот майор состав моего преступления в разных деталях распишет, и глазом не моргнет! Видела бы ты его. За новую звездочку на погонах – штаны с себя снимет.
– Что – из-за какого-то «Плана» и посадить могут?
– Посадить – вряд ли посадят, но неприятностей нахлебаешься. Они уже начались. Думаю, новую кампанию раздувают, на предмет бдительности или чего-нибудь в таком роде. Кампания – это тебе не шутка. Трезвону будет! И я в самое время попал под раздачу!
– И долго эти кампании продолжаются?
– Месяц. От силы – два.
– Тебе надо скрыться, – убежденно заявила жена. – На время – скрыться! Чтоб не нашли!
– Опомнись! О чем ты? Не в лесу живем. Куда я скроюсь?
– Разницы нет. Главное – спрятаться. Перед тем, как твой майор еще раз нагрянет, тебе необходимо исчезнуть. А там понемногу и на Украине все успокоится: это пока зима, им делать нечего. А весна придет – огороды надо копать, рассаду на грядках высаживать. Не до митингов будет!
– Что я – в подполье залезу, что ли? Среди банок берлогу сделаю?
– Погоди, надо поискать выход… Ольга неделю назад квартиру кому-то сдала. Можно бы к ней. А я приносила бы поесть.
– Ну да, ну да, ты ведь у нас – великий конспиратор! Тебя бы, конечно, не выследили! И потом – ты мне предлагаешь работу бросить?
– Нет, этого я тебе не предлагаю.
– Тогда что?
Лицо жены обозначило глубокую степень раздумья. Взгляд на минуту затуманился и вдруг озарился:
– А возьми-ка ты отпуск и отправляйся во Владивосток!
– Как это?
– А вот так: сына навести. Почему бы тебе не слетать?
Почивалов возвел глаза к потолку. Под пластиковым абажуром ровно светила энергосберегающая лампочка.
– А что – и слетаю! – сказал Андрей Васильевич. – Возьму отпуск и улечу. В чем дело? У меня есть сын, и я хочу посмотреть, как он живет. Когда Васька был у нас? Семь лет назад? Семь лет сына не видел! Да. Я сына повидать могу? Могу. Вот! Пусть тут без меня разбираются.
– И сын тебя в гости давно зовет!
Сын не то чтобы сильно звал, но в последнее время частенько общались по мобильнику, и Васька раз-другой обмолвился: мол, неплохо бы тебе, папаня, посмотреть на город, в котором ты выучился и откуда в молодости отправлялся моря утюжить. Андрей Васильевич иронически похмыкивал: чего мне у вас делать? Уж четверть века с тех морей прошло, все былое пеплом затянулось и быльем поросло. А тут и жена, бывшая, на днях позвонила: Васька, обалдуй, второй год не работает, сидит дома, в компьютер пялится. Начинаю вразумлять – не слушает, ты бы приехал, повлиял…
У сына квартира своя, однокомнатная. С головой только разлад. А у кого, если вникнуть по-настоящему, с головой теперь абсолютное понимание? У Жидиханова, что ли? И потом: единственный сын. Жена вон уже третья по счету, а на дите ему сподобилась лишь самая первая. Две последующих это дело замяли, мол, уже нарожались, хватит…
Так Андрей Васильевич Почивалов, пятидесяти трех лет от роду, внезапно собрался в гости. Во Владивосток.
А Жидиханов ему:
– Не отпущу. Заказ на вагонку от нефтяников. Чуешь, какие деньги? А сроки – сжатые.
А Почивалов в ответ:
– Тогда ухожу. Совсем.
А Жидиханов говорит:
– Не смеши. Куда ты уйдешь?
А Почивалов в ответ:
– В «Лесную деляну». Давно зовут. У них пилорама новее и оклад больше.
И Жидиханов сдался:
– Ладно, черт с тобой. Отдыхай, если так приспичило…
Через интернет (хорошая штука – интернет!) жена выбрала самые недорогие рейсы, заказала билеты из Новосибирска во Владивосток и обратно и тут же с карточки оплатила их. Часа не прошло, а дело было сделано.
– Ну вот, – сказала ему, – можешь отправляться.
К этому времени Андрей Васильевич все продумал.
– Условимся так: ты мне не звони, и я тебе не буду. Мало ли. Сейчас любого по звонкам в два счета можно вычислить. Если кто-нибудь начнет спрашивать, скажи: уехал в Омск, друга детства навестить. Адреса не оставил.
– Как же не звонить, Андрюша? А если какой случай?
– Никаких случаев!
Андрей Васильевич написал заявление на двухнедельный отпуск, заранее взял плацкартный билет до Новосибирска и принялся ждать. Купил подарки: сыну – часы с браслетом, бывшей жене – духи за восемьсот рублей, помня по молодым годам, что она любила хорошо пахнуть. По вечерам устраивался у телевизора и, отобрав пульт у сопротивлявшейся супруги, вместо мексиканских любовных плутней смотрел Олимпиаду, дивясь подвигам новых русских – корейца и американца.
Между тем время решительно поворачивало на весну. Бураны прекратились, и хотя на календаре все еще значился февраль, солнце начинало наглеть, поджаривая верхний снег до твердой корочки. Однажды субботним вечерком, выбежав и нырнув, как обычно, из душа в сугроб, Андрей Васильевич исцарапался весь.
Штраф в пять тысяч он заплатил. А вот к «Плану» приступать не стал. Ну его к лешему, этот «План». Вернется – там видно будет.

2. В ДОРОГЕ

Люди привыкли бегать с места на место. Многие проделывают это часто и с удовольствием. Кто-то, особенно из молодых, бежит навстречу трудностям; кто-то, из тех, у кого уже давление и поясница побаливает, – наоборот. Бегут из деревень в города, убегают к морю, в знойные края от суровых зим. Бегут от родственников и детей и при этом так запутывают следы, что государство в недоумении: с кого же взимать алименты?
Но невозможно припомнить случая, чтобы кто-то бежал от МЧС.
Случай Почивалова наверняка оказался первым, его смело можно включить в книгу каких-нибудь рекордов. А что касается МЧС – тут тоже не все так просто. Надо сделать разграничение. Есть МЧС и – МЧС. А именно: есть те, кто разбирает завалы, ликвидирует утечку ядов и спасает кошку из канализационного люка. Они бросаются в пламя, выводят людей из огня, и самые лучшие из них при этом даже погибают.
А есть еще чиновник в погонах, истовый приверженец параграфа, мерзавец и буквоед куда больший, чем обычный гражданский чиновник, поскольку выслуживает очередную звездочку. Это он, стоящий якобы на страже государственных интересов, рассылает на предприятия циркуляры и постановления. Он требует проводить комплексные учения (КУ), командно-штабные учения (КШУ), тактико-специальные учения (ТСУ), штабные тренировки (ШТ) и объектовые тренировки (ОТ) в сроки, установленные «Инструкцией по подготовке и проведению учений». Он заставляет создавать эвакуационные комиссии и придумывает дурацкие эвакопункты, которые существуют только на бумаге, поскольку даже он прекрасно понимает, что в случае чего каждая семья сядет в свой автомобиль и рванет в ту сторону, которую сочтет нужной. Он диктует, чтобы предприятия покупали на каждого работника противогазы по цене две с половиной тысячи рублей за штуку. А потом эти противогазы, ни разу не востребованные, гниют на складах, пока их через пятнадцать лет не спишут и не отправят в утиль. Почти каждый пункт его предписаний – это деньги, которые предприятию надо фактически выбросить на ветер.
Все предприятия ненавидят этих чиновников, но поделать ничего не могут, так как в хитро устроенной государственной машине даже бесполезным шестеренкам находится место, где они тоже усердно крутятся.

В пятницу, 7 марта, в десять часов утра, Андрей Васильевич вышел из дома. Жена у порога напутствовала:
– Смотри там – чтобы старая любовь не зашевелилась!
– Вот только не надо смешить меня сильно! С чего бы ей вдруг?
– А у тебя, когда я не рядом, обязательно что-нибудь начинает шевелиться.
– Это уже поклеп. Не о том думаешь.
– О том, о том!
– Собрать бы вас, всех моих бывших, вместе.
– Зачем?
– Чтобы опытом обменялись.
– Нет, ну ты глянь на него: всякую ерунду в голове держит, честное слово!
– Не проговорись никому, где я.
Со спортивной сумкой через плечо и пакетом с минералкой, колбасой, сыром и хлебом он дотопал до остановки, сел в подкатившую «тройку», доехал до спорттоваров «Чайка» и, поскольку легкая поклажа рук не тянула, пешком отправился по Гагарина в горку – на вокзал.
Родной город провожал раздухарившимся солнцем и сырым воздухом. Весна властно заполнила город, и он обомлел. Лужи еще не появились, но перезревший снег по обочинам плавился, чернел и щетинился ребристой корочкой. Края крыш густо обросли сверкающими сосульками. У свертка к общественной бане пять или шесть взъерошенных птах, скандаля, прыгали вокруг хлебного мякиша. Поодаль от них сидел угрюмый воробей. Справа на горке блистала луковкой новенькая часовня; слева, среди разросшихся тополей и берез утонуло в снегу старое кладбище. Посмотрев налево, Андрей Васильевич проговорил: «Не дай бог». И далее твердым шагом проследовал мимо часовни и гвоздильного цеха.
За ветлечебницей Почивалова обогнал бренчащий, как банджо, «пазик» 23-го маршрута и затормозил на конечной остановке – у виадука. Задорные молодые люди, числом – пятеро, высадившись из салона, рысью поскакали вверх по лестничным пролетам. Следом и Почивалов зашагал по ступенькам. Наверху остановился – отдышаться. Под ним к перрону, тонко присвистнув, причаливала электричка. Растянувшись цепью, пассажиры изготовились занять места в вагонах. Почивалов обвел глазами покидаемый город. Кучковались ближе к центру пятиэтажки, а вокруг – кривые деревянные улочки. Маленькие серые домишки жались друг к другу, словно новорожденные слепые котята в коробке из-под обуви. В случае нападения противника никаких естественных преград и труднопреодолимых препятствий город выставить не мог. Андрей Васильевич только сейчас понял, насколько плох Асинск в смысле гражданской обороны. Родное предприятие прикрывало подступы с юга и отсюда не просматривалось. Но и там ландшафт был неважнецким и обороне не способствовал. Перебравшись по виадуку, Андрей Васильевич очутился у выкрашенного в зелень вокзала. Затем час маялся в зале ожидания, поглядывал на часы и разгадывал судоку.
За последние двадцать лет Почивалов отвык покидать дом. Мир за пределами Асинска и речки Яи все больше казался непредсказуемым. Теперь настала пора ворошить в себе подзабытый вкус к переменам, снова чуять волнение путешественника – когда-то, он помнил, оно бодрило. Почивалов силился представить далекий город, в котором провел самые яркие годы, но кроме главной площади с красноармейцем на пьедестале, вцепившемся в древко знамени (вид строго обязательный для новостей из Владивостока), все остальное всплывало неотчетливо.
Состав подкатил вовремя. Почивалов резво устремился к своему вагону (не рассчитал, где тому надлежало остановиться) и закончил волноваться лишь тогда, когда занял место согласно купленному билету.
Вагон вздрогнул, и вокзал поехал в левую сторону окна. На место вокзала ненадолго водворились огромные черные холмы гортопсбыта. Экскаватор разворачивал ковш с углем над кузовом самосвала. Затем придвинулась дорога с бегущими в обе стороны автомобилями. Через десять минут в окне мелькала тайга.
В плацкартном вагоне № 11 поезда «Иркутск – Москва» живущие на колесах люди занимались абсолютно тем же, чем и любые другие пассажиры, перемещающиеся из пунктов А, Б, В в пункты Г, Д, Е. Они ели часто и с удовольствием, много спали, а если не делали ни того, ни другого, то разгадывали кроссворды или разговаривали на разные темы. Иногда выходили в тамбур – покурить. Вагон заполнял устоявшийся запах полукопченой колбасы, которая, как известно, дольше хранится в дороге, и потных носков. Однако запах колбасы все же перебивал.
Поэтому неудивительно, что, попав в вагон, Андрей Васильевич сразу почувствовал разыгравшийся аппетит, хотя дома плотно подкрепился. Но припасов, взятых с собой, трогать не стал: рано еще.
Будто отвечая томлению желудка, в конце вагона раздалось:
– Пирожочки, беляши для поднятия души!
Душа не отреагировала, зато желудок взволновался.
– Пирожочки, беляши для поднятия души!
Цена у беляшей была железнодорожная – 50 рублей штука, но Андрей Васильевич без сожаления выложил сотню за два. Беляши оказались черствые, не первой свежести – их пришлось грызть, слегка тревожась от подозрительного запаха, но желудок притих и успокоился.
Когда через час та же разносчица из вагона-ресторана пошла с корзинкой и новой присказкой: «Сосиски в тесте – душа на месте!», занятый делом желудок ей не откликнулся.
Несмотря на полдень, соседи по купе, разложив постельные принадлежности, спали. Дама в вязаных носках со второй полки выводила носом нечто трогательное и лирическое, сосед напротив нее выдавал такого богатырского, с захлебами, храпака, что сам вздрагивал от изумления и испуга.
Лежавший на нижней лавке пассажир почмокал во сне, заворочался, открыл глаза, свесил ноги на вагонный пол и сразу потянулся к хрустящим пакетам, что занимали большую часть столика перед окном. На свет появилась незаменимая спутница всех железнодорожных путешественников – холодная курица. Точнее – уже половина курицы. Проснувшийся покрутил ее в руках, прицелился, вонзил зубы и в два счета обработал до косточек. При этом налитые, крупные щеки его сладострастно тряслись. Затем в жующей пасти исчезла сарделька, та же участь постигла два вареных яйца, три пирожка с капустой и стакан холодного чая.
Насытившись, пассажир убрал несъеденное в пакеты, мусор и огрызки сложил в отдельный мешочек, снова улегся и через минуту вплел свой храп в рулады верхнего соседа.
Андрей Васильевич попробовал задремать сидя, но сон, захвативший купе, до нового пассажира не снизошел. Тогда, пользуясь проверенным средством для коротания времени, Почивалов достал книжку с судоку. И до самого Новосибирска, пока снаружи пролетали виды заснеженных елок, осин и деревень – да так быстро, что не успевали зацепиться в памяти, разносил цифры по клеткам.
Новосибирск Андрея Васильевича обескуражил. Город оказался хмурым и неприветливым. Массивные здания с острыми гранями, сверкая темным стеклом, поплыли за окном автобуса. Гигантская геометрия придвинулась к дороге. Куб… куб… вставший на попа параллелепипед… куб, куб, куб, шар… Почивалов прикрыл глаза и ненадолго забылся. Через десять минут очнулся, глянул в окно: куб, куб, параллелепипед... Однако, здраво поразмыслив, путешественник решил, что если население в них обитает, значит, и здесь жить можно.
Первое, что встретило в аэропорту, – дотошный контроль на входе, больше похожий на шмон. Пришлось выкладывать ключи и выворачивать карманы, поскольку звенела даже фольга на таблетках от давления.
До вылета оставалось семь часов. Незаменимые судоку помогли и тут. Андрей Васильевич в несколько приемов покончил с припасами – доел сыр, колбасу и хлеб, выпил минералку – и оказался подготовлен к полету на все сто.
Вылет задержали. Какая-то неразбериха случилась с московским рейсом. Он должен был отправиться на полчаса раньше, но пассажиров пригласили на посадку, а затем вернули и заставили еще раз проходить досмотр. На скамью рядом с Почиваловым опустилась пожилая пара. Он – румяный, жизнерадостный, с огромным чувственным носом, раскинувшим трепетные крылья над густыми усами, был облачен в дорогой джинсовый прикид; она – в цветастом халате и мешковатых штанах, рыхлая, манерная, густо пахнущая табаком и духами.
Она жаловалась по мобильнику кому-то в Москве:
– Я сейчас тут умру.
Он предупредительно трепетал ноздрями:
– Лора, одумайся. Что ты говоришь, Лора.
– Если еще раз вернут – я умру.
– Что ты говоришь, Лора…
Излив предсмертные жалобы, дама в халате отключила мобильник. Мимо прошагали две девчонки в коротких шубках. Крупные ягодицы волновались дерзко и завлекательно. Ноздри предупредительного мужа потянулись вслед.
– Бесстыжий, – томно сказала умирающая.
– О чем ты, Лора?
– Ты неисправим.
– Одумайся, Лора!
Почивалов был солидарен с носатым мужем. Разумеется, будь ягодицы плоскими или, скажем, отвислыми, – он и сам бы на них смотреть не стал.
– Когда только угомонишься?
– Лора! Я ничего не имел в виду.
– Конечно!
– Помнишь, позавчера у Княжевичей подали в вазочках шарики мороженого? Что-то мне напомнило эти шарики…
Он долго оправдывался. Получалось неуклюже.
Однако улетела и эта пара, а следом позвали на посадку дальневосточный рейс. Несколько долгих минут пассажиры, сбившись в кучку, ежились на пронзительном ветру у трапа. Небо сияло звездами, манило к себе. Наконец разрешили подняться в салон.
– Добрый вечер! – сказала ему прямо в лицо встречавшая стюардесса.
Андрей Васильевич растерялся и невпопад ответил:
– И вам того же.
– Проходите, пожалуйста, – добавила стюардесса в спину.
Теперь всякие ожидания кончились, и можно было расслабиться. Однако сразу расслабиться не получилось. Проследовав внутрь, Почивалов тревожно заозирался: уж не ошибся ли он? Было бы куда уместней, если бы этот рейс прямым курсом шпарил в Узбекистан или в Киргизию: смуглых восточных лиц оказалось больше, чем всех остальных. Он успокоился только тогда, когда в обрывках близкого разговора услышал слово «Владивосток». Еще какое-то время улетающие потолкались в проходе: снимали куртки, засовывали их и ручную кладь на полки над головой. После чего расселись по местам.
Аэробус А-320 сперва стоял смирно, а потом начал вибрировать и трястись: это двигатели заработали. Потом он долго петлял по летному полю – то ускорялся, то замедлялся – словно прикидывал, откуда лучше взлететь. Наконец в половине первого ночи, пробежав вдоль снежных сугробов, спружинил и оторвался от бетонной полосы. Затем задрал нос и, натужно взвывая, полез на одиннадцатикилометровую высоту. И земля внизу продолжала крутиться в ту сторону, в которую полетел самолет.
Все объявления по салону дублировались на английском. Однако ни англичанами, ни канадцами-австралийцами вокруг и не пахло. Почивалову досталось место возле прохода. По левую руку от него шумно устроился полноватый парнишечка родом из Бишкека. Лет ему было около двадцати – черноглазый, коротко стриженый. На круглой голове топырились невероятно толстые уши, словно их вылепили из теста. Жизненная сила кипела и переливалась в нем через край. Он вертелся, привставал, разглядывал, что творится в салоне. За любым действием тут же следовал комментарий. Прошла вперед стюардесса – ах, смотри, какая девушка! За шторкой что-то загремело – чай начнут развозить? Или соки? А какие соки? Его абсолютно все интересовало. Самолет, вкрадчиво гудя, пробирался во тьме к побережью Японского моря, но, по решительному убеждению соседа, летел очень медленно, так самолеты не должны летать, это он неправильно летит.
Андрей Васильевич не прочь был вздремнуть, но болтливый сосед прицепился жестко. Известив, что имя его – Мирлан, он взялся забрасывать Почивалова вопросами.
– В гости собрался, да?
Андрей Васильевич, которому успела поднадоесть говорливость попутчика, коротко буркнул:
– В гости.
– Я сразу понял, что в гости: лицо у тебя озабоченное. Не так, чтобы сильно, но очень заметно. Не на похороны летишь? Нет? О! Кого-то сзади затошнило! – Мирлан подпрыгнул. – Видишь: стюардесса пакет понесла. А то, может, на похороны? В прошлый раз один с точно таким лицом на похороны летел: тетка умерла. А у тетки – квартира. И на квартиру пятеро метят. Очень он переживал, очень. А я домой лечу – из гостей. В гостях хорошо. Я люблю бывать в гостях! У меня в Бишкеке мать и сестра. Сестра Мирим поваром работает, на восемь лет меня старше. «Кушай, – говорит, – братик, мне для тебя ничего не жалко. Хочешь – кульчетай, хочешь – бешбармак. А хочешь – иримчик боорсоки, любимые твои творожные шарики приготовлю?» Я у нее две недели наедался. А вообще во Владике живу, в магазине фруктами торгую. Третий год уже. Дядя Сталбек – хозяин. Приходи, сладкую дыню выберу. Любишь дыни?
Почивалов обещал:
– За сладкой дыней приду.
– Такую дыню найду – Мирлану «спасибо» скажешь! Ты раньше бывал во Владике?
– Бывал. Учился там.
– Ух, ты! Даже учился? – дядин племянник уставился на Почивалова так, словно тот был по меньшей мере народным артистом. – А после учебы что делал?
– После учебы на берегу работал и в моря ходил.
– О! Я тоже два раза на катере плавал. Остров Попова знаешь? Туда и обратно. Дядя Сталбек сказал: ты мой племянник, я тебе остров Попова покажу. Мне понравилось: вокруг вода. Все покупатели на месте, никуда не разбегутся! А жил где?
– В общежитии и на частных квартирах.
– А почему уехал?
– Дом в Сибири остался. Надо было продать. Но покупателя не нашлось.
– А потом?
– Что – потом?
– Тоже покупателя не находилось?
– Нет же, говорю тебе, расхотел продавать.
– Как это?
– Взял и расхотел – что тут непонятного?
– Неправильно поступил! Дядя Сталбек говорит: если мужчина принял решение – должен в лепешку разбиться, а сделать, как решил. Зачем передумывать? Когда дядя захотел иметь свой магазин, он сказал: у меня будет свой магазин! Где-то кого-то немножко обманул, где-то кому-то на лапу дал и – готово!
«Нет уж, за дыней я к тебе точно не пойду, – сказал себе Почивалов. – Черт тебя знает, что ты подсунешь».
За любителем творожных шариков, притулившись к иллюминатору, скрючился остроносый, с вытянутым вперед лицом человек, житель маленького приморского поселка. Иногда он легонько поглаживал грудь. Желтоватые щеки и лоб свидетельствовали, что с ним не все ладно. Человек тут же и подтвердил это.
– Николаем меня зовут, – сказал он, обращаясь к Почивалову. – Я в Новосибирске в клинике лежал, теперь домой лечу.
– Ты больной, да? – накинулся на остроносого дядин племянник.
– Не больной, а после операции, – строго поправил Николай. – Операцию мне сделали: шунтирование. Сосуды начали сужаться, а отчего сужаются – черт его знает, ни одна собака не разберет. Даже доктор сказал: видимых причин нет. Откуда бы им, причинам, взяться? Молоко и яйца только свои. Мясо – свое. Картошка, капуста – само собой. Никакой химии сроду не жрем. Я думаю: это всё Менделеевы натворили. Спутники запускают, космонавтов. Что они там с атмосферой химичат – нам не говорят, а сосуды сужаются.
– Космонавты на сосуды не влияют, – авторитетно заявил племянник.
– Как это не влияют? А кто тогда влияет? Будь моя воля – я бы из ученых оставил только агрономов и ветеринаров. От остальных, кроме вреда, никакой пользы.
Он расстегнул рубашку. Из-под белой нашлепки пластыря торчали по краям марля и вата. Пластырь был такой обширный, словно за ним скрывалась необъятная рана. Оторви его и увидишь сердце.
– Ой! – вскрикнул Мирлан, схватившись ладонями за щеки. – Так у тебя еще не зажило! До дома не долетишь.
– Не боись, долечу, – сказал Николай.
– Как тебя выписали?
– Не хотели, – он торжествующе усмехнулся. – Да разве им меня удержать? Когда позарез надо!
– Заболел дома кто? – посочувствовал Андрей Васильевич.
– Никто не заболел. У меня в семье все здоровые.
– Тогда – что?
– Хочу осмотреть свинью для покупки. Жена звонит: большая свинья, и просят недорого! Сейчас хорошую свинью дешево не купишь. Упускать нельзя, надо смотреть.
На это Андрей Васильевич не нашелся, что ответить, а племянник сказал:
– У тебя там зашито, да?
– Зашито.
– А если швы разойдутся?
Николай презрительно оттопырил губы, отчего лицо его еще сильнее выдвинулось вперед, затем цыкнул зубом и произнес:
– Не разойдутся! Я фартовый, мне всегда везет.
– Всегда везти не может! – солидно объявил Мирлан. – Мне и то не всегда везет.
– Про тебя – не знаю. А мне везет! – Николай опять обращался к Почивалову. – Из армии пришел, а Танька моя замужем. Ничего, отбил. К себе привел, сказал: тут теперь твое место. Только начали жить – хоромы мои сгорели. Начисто! Гроза была, молния в крышу ударила. Полыхнуло так, что остались одни головешки. И двор, и стайка – в один момент прахом. Трех овечек успел на улицу вытолкать, да сами выскочили, в чем были. Танька в слезы: ох, ах! Я говорю: не боись, дура, все будет тип-топ. Еще лучше построю. И сам, от начала до конца, дом поднимал. Как хотел, так и сделал. Теперь всё у меня есть.
– Где же вы работаете? – спросил Почивалов.
– Меня топор кормит. Кому дом, кому стайку срубить – все ко мне. Я своему старшему – он последний год в школе мается – вдалбливаю: черт с ними, с двойками! Раз ума нет – на руки надейся, руки не подведут. Баньку новую поднимали, он не хуже моего управляется, – Николай повернулся к племяннику. – А ты говоришь: «не долечу». Обязательно долечу!
– Скучно, наверно, в вашей деревне. На дорогах коровьи лепешки. Обязательно в какую-нибудь влезешь! Я большие города люблю. Владик на Бишкек сильно походит. Только моря в Бишкеке нет.
– Вот и жил бы в Бишкеке, – сердито сказал фартовый. – Чего скакать по земле, как какой-нибудь козел.
– Зачем в Бишкеке? Мне тут нравится.
– Нравится ему... Это девку, в каком краю погладят – там и родина. А ты не девка.
– Пусть живет, если нравится, – разрешил Почивалов. – Главное, чтоб ему хорошо было.
– Человеку хорошо там, где деньги. Я бедных и счастливых ни разу не видел. Может, кто-нибудь видел? – племянник засмеялся. – Один уезжает из Владика, другой приезжает – всё правильно. Так не бывает, чтобы пусто было. Дядя говорит: есть такие раки-отшельники. Найдут ракушку и таскают на себе. А если опасность, забираются в нее. Владик – теперь моя ракушка. Я сейчас на квартиру коплю. Потом лагманную открою. Назову ее так: «Лагман от Мирлана». Красиво, да? Это я сам придумал. Все любят кушать, пусть кушают мой лагман. Лагман, если правильно приготовить, очень вкусный – ни с какими пельменями не сравнить. Будут сыновья – отправлю в море. Дядя, когда молодым был, за границу плавал в торговом флоте. Теперь у него два магазина. Но почему нам кушать не везут? В самолете всё, не как у людей.
Фартовому нужно было поставить укол, и он отправился в хвост самолета. Его не было долго. Вернувшись, начал рассказывать, как обратился за помощью к стюарду:
– Трусы приспустил, кожу спиртом натер, повернулся – не ставит. Глянул, а он белый, как пудель. Говорю: не боись, вот шприц, вот задница. Какие проблемы? Иголкой ткнул и готово. Но чувствительный оказался. Еле убедил. Что за народ такой – изнеженный!
– Каждый по-своему реагирует, – сказал Андрей Васильевич. – У нас прошлой осенью прививки делали. От клещевого энцефалита. Обычная прививка, ничего сложного. А распиловщик Тишков, восемь пудов весом, в обморок упал. Руками взмахнул – и на медсестру повалился. Чуть не придавил. Такой переполох устроил!
– И тебе нравится жить рядом с клещами? – племянник вновь округлил глаза.
На тележке по проходу повезли ужин. Андрей Васильевич вспомнил, что проголодался, откинул полочку и водрузил на нее подносик.
Племянник напутствовал:
– Дядя Сталбек говорит: когда кушаешь – торопиться не надо.
Куринная нога, доставшаяся Почивалову, была сухой и маленькой. У соседей, что неудивительно, куриные ноги оказались тех же размеров. Столь мелких и жилистых кур выращивают, по всем признакам, в засекреченных хозяйствах авиакомпаний. Почивалов не успел раззадориться, как мясо на косточке кончилось. Вздохнув, он убрал в себя и остальное, что лежало на подносике: гарнир из гречки (две ложки), салатик из помидора, двух тонких пластиков огурца и мятого сельдерея, который до него, похоже, кто-то жевал. А также кусок хлеба, бутерброд с сыром и ветчиной. Использовал и соль, и перец, и горчицу.
Подкрепившись, все трое начали подремывать.
Так, в наступившем молчании, на высоте одиннадцать тысяч метров один несся к дяде и сладким дыням, другой вез домой распластанную грудь, а третий – смутные и непонятно какие надежды.
Утром, в половине шестого, самолет пошел на посадку. Командир корабля так решительно бросил его вниз, что у Почивалова заскрипели барабанные перепонки. И уже оказавшись на земле, он неоднократно мотал головой, чтобы вытряхнуть из ушей застрявшее в них давление.
– Желаю здоровья, – сказал Андрей Васильевич Николаю, когда, надевая куртки, они готовились к выходу.
– Не боись, зарастет, как на собаке, – обещал тот.
– За дыней приходи, – напомнил дядин племянник.

3. ПРИБЫТИЕ

Цифры на местном электронном табло показывали десять с минутами, и Андрей Васильевич перевел часы.
Хотя в родном Асинске уже вовсю разворачивалась весна, приморская столица встретила таким теплом, какого в Сибири еще не было. Новый, с иголочки, аэропорт впечатлил. Никаких автобусов к самолету, как было в Новосибирске, никаких трапов. Подкатили к зданию аэровокзала и сразу из салона – пожалуйте внутрь. Сумку Почивалов в багаж не сдавал, потому и ждать не пришлось. Не выходя на улицу, с любопытством вертя головой, проследовал до касс электрички (всё – под одной крышей). Тут, однако, не повезло: ближайшая электричка должна была отойти в город только в двенадцать.
Охранник, скучавший у стойки, дал совет:
– Езжай автобусом, это быстрей и дешевле. Пока электричка сюда придет, ты уже по городу гулять будешь.
– Так-то оно так, но хотелось бы с ветерком, как президент. Я по телевизору наблюдал: он на саммите в электричке катался.
Охранник был старше Почивалова и оглядел его снисходительно:
– Ишь ты – «как президент»! Может, еще и начальника железной дороги тебе в компаньоны?
Пришлось в обратном порядке, через аэропорт, тащиться наружу. Автобус, настолько длинный, словно это был вагон поезда, по ошибке поставленный не на те колеса, тихо урча, уже поджидал у платформы. Путешественник, весь открытый новым впечатлениям, ринулся в него. Среди сидящих по обе стороны от прохода пассажиров Андрей Васильевич узнал несколько лиц из новосибирского рейса, но недавних соседей среди них не обнаружил. Свободных мест оказалось немного, одно было у окна, и к нему дальневосточный гость сразу устремился. В 10.45 отъехали. Почивалов вынул мобильник и позвонил сыну.
– Через час буду, – коротко сказал он. – Встречай.
– Я подойду к Некрасовской, – так же коротко ответил сын.
Кондуктор с сумкой на груди приступила к обязанностям, и Почивалов сразу осознал, насколько дорогой город Владивосток. В самом прямом смысле. Если в Новосибирске билет обошелся в 35 рублей, то здесь потянул на все девяносто. Но деньги были отданы, билет получен, и гость приник к окну – разглядывать виды.
Виды за окном заторопились непривычные. После утопающей в тяжелых сугробах Сибири всё здесь выглядело не так. Снег отсутствовал. Абсолютно. Сразу за асфальтом скованная холодом земля была где больше, где меньше покрыта прошлогодней сухой травой. Редкие деревца никак не могли слиться в такое количество, чтобы их можно было назвать лесом. Они торчали из мертвой почвы неестественно.
Но Андрей Васильевич отметил это мельком, он искал других перемен. И они не заставили себя ждать. Вдоль дороги потянулись канавы, за ними отделяющая полоса с той же травой, а уж дальше пошло-поехало жилье.
Сменяя друг друга, замелькали веселенькие двух-, а то и трехэтажные особнячки. Язык не поворачивался назвать их дачами – настолько они были респектабельны и свидетельствовали о достатке и благополучии владельцев.
Некоторые семейные гнезда норовили изумить архитектурными фантазиями: башенки, балкончики, арки, а попадались и вовсе с колоннами, в каком-нибудь древнеримском или древнегреческом стиле – того и гляди, появится среди колонн его владелец в тоге и с пальмовым венком на голове. Все это великолепие, обнесенное надежными заборами, было ярким, свежим и радовало глаз. Город словно выхвалялся, словно говорил Почивалову: вот я каков, и это еще что – ты еще много чего увидишь! На крыше одного из теремков две невозмутимые вороны поглядывали на дорогу. И неуместно от выставленной на обозрение красоты досадными серыми пятнами выползали к проезжей части трухлявые домики, ветхие сараюшки, словно из последних сил сбежавшие из умирающих деревень. Но их было так мало, и настолько они терялись на фоне сытости и достатка, что даже самый привередливый гость не мог бы усомниться, что Владивосток – город, что надо.
Часто мелькали крупные вывески: «Строительные материалы», «Строительная техника». Ниже значились номера мобильников. Тут же, за металлическими заборами, выкрашенные под апельсин, застыли колесные экскаваторы, грейдеры, тракторы. Все новенькие, чистые, блестящие – недавно только соскочившие с заводского конвейера и еще не успевшие проявить себя в деле. Однако возле них гость не заметил ни одного человека. Ни единого! Как будто всё намеченное жителями края было уже построено, и покупатели потеряли к технике всякий интерес. Андрей Васильевич озадачился, но быстро вспомнил: сегодня ж праздник, Восьмое марта! В окне проехала огромная надпись: «Шиномонтаж».
А еще машин на трассе был миллион. Если судить по встречным, город к обеду встал на колеса и убегал из себя. Однако поток, летящий обратно, тоже насчитывал ничуть не меньше. Похоже, те, кто успел убежать раньше, сейчас рвались назад. Владивосток разъезжался в противоположные стороны, он еще, видимо, не решил: то ли свалить, к чертям, окончательно, то ли окончательно к себе вернуться.
Легковушки сновали исключительно японские. За последние тридцать годков дальневосточная столица настолько придвинулась к стране самураев, что никакого удивления не вызвало б, если б за следующим поворотом открылся вид на Фудзияму. Андрей Васильевич был слегка подавлен, он так загляделся в надежде обнаружить хоть одного «жигуленка», что едва не пропустил мелькнувший слева на взгорке ресторан «Лесная заимка».
Здесь гостя охватило волнение. В этот загородный ресторан он, студент, прикатил на такси с молоденькой женой и свидетелями сразу после загса. Были первые дни июня. По дороге притормозили около частного домика. Хозяин, разглядев невесту в фате, разрешил нарвать сирени. И они вдвоем со свидетелем ломали мокрые ветки – дождь только что кончился. А свидетелем у жениха был Костя Дрозд – он ведь и сейчас где-то тут, во Владивостоке. А потом сидели за деревянным грубым столом и пили вино. И курносая невеста, сияя глазами, прижималась к его плечу, готовая делить с мужем и радости, и беды, и не возникало даже тени сомнений, что в расстилающейся впереди жизни будет как-нибудь иначе.
Тут кондуктор полетела по салону с садистским известием:
– На скорый приезд не рассчитывайте, в городе в это время автомобильные пробки!
Но даже досадная новость нисколько не омрачила настроение Андрея Васильевича. Он никогда еще не бывал участником пробок, и ему было любопытно, как это так: много машин, и все стоят.
Однако с пробками обошлось. То ли праздник смел с дороги лишних автомобилистов, то ли просто повезло. Без задержки проскочили даже узкий, как горло бутылки, проспект Столетия. Через сорок пять минут путешественник высадился на Некрасовской. По виадуку пересек проезжую часть, начал подниматься по Народному проспекту и тут увидел, как навстречу идет его бородатое дитя. Дитя тоже заметило папу и приближалось, помахивая бородой.
– Ну – здравствуй, сын!
– С приездом.
Несколько секунд они разглядывали друг друга.
– Как добрался?
– Нормально. Не выспался только.
– Ничего, сейчас отоспишься.
Васька перехватил у отца дорожную сумку и повел за собой.
Дитя проживало в старом кирпичном доме, Андрей Васильевич помнил его еще студентом. Правда, тогда ему и в голову не могло бы прийти, что в одной из ячеек людского муравейника поселится его ближайший родственник.
Это было строение, спланированное таким образом, чтобы впихнуть в девять этажей как можно больше клетушек для обитателей. Известная коридорная система, а справа и слева – каморки, каморки, каморки. Перегородки, однако, между клетушками соорудили капитальные, и что творилось на соседней жилплощади – услышать было решительно невозможно. Квартирку сын занимал на втором этаже. Они поднялись по грязной лестнице. Васька открыл ключом железную дверь, и оба очутились в длинном коридоре. Коридор оказался неширок. Стены его были покрыты потускневшей зеленой краской, местами потрескавшейся. Там, где краска отвалилась, выглядывала серая штукатурка. Завершался коридор окном с мутными стеклами. За четвертой слева дверью, тоже из железа, располагалось жилье сына. Возле каждой двери стояли массивные деревянные ящики. Андрей Васильевич знал, что в них складывают всякое барахло, а еще картошку с осени на хранение.
– Что у тебя здесь? – спросил отец, похлопав по запертой на висячий замок крышке.
– Ничего. Пустой.
За железной дверью оказалась еще и деревянная.
– Вот тут я и живу, – сказал Васька, открыв ее вторым ключом. – Отличные условия. У кого-то и хуже бывают. Проходи.
Снимая куртки, оба Почивалова неловко топтались в маленькой прихожей. Освободившись от верхней одежды, Андрей Васильевич приступил к осмотру.
– Я когда-то тоже начинал с клетушек. Нас в студенческом общежитии пятеро в такой обитало. Нормально было.
– Ты к окну на кухне близко не подходи, у меня там гвоздь в полу торчит.
После этого напутствия гость стал внимательно глядеть под ноги: сто лет не крашеный пол мог таить и другие сюрпризы.
Крошечная кухня была заполнена всем, чем обычно заполняются кухни, разве что с поправками на беспорядок. Электропечь с жирными подтеками вокруг конфорок, железная раковина, два подвесных шкафчика (дверца одного болталась), тумбочка возле раковины с не закрывающимся верхним ящиком для вилок и ложек. Страшный, словно побитый молотком, табурет с облупившейся белой краской. Несколько пустых стеклянных банок, пол-литровых и литровых – на столе, на подоконнике, на плите. В раковине кастрюлька, две немытые тарелки и кружка.
Сказав: «Хм», гость переместился в комнату. Тут он обнаружил разбитый диван, продавленный почти до пола, облезлые шкафы – книжный и платяной, прямоугольный стол на массивных ножках, а еще парочку стульев из разных гарнитуров. В углу у окна – компьютер с монитором, крепко оседлавшим компьютерный стол. Около платяного шкафа притулился узкий и высокий холодильник, которому не досталось места на кухне. Заглянув в него, Андрей Васильевич удостоверился, что морозил тот, в основном, воздух. Безусловно, новыми в комнатке были холодильник, компьютер и компьютерный стол. К остальной мебели и прочему можно было смело применять слово «старая», а то и вовсе уничижительное – «драная». Но, несмотря на раскардаш и явное отсутствие женской руки, здесь наличествовал какой-то дикий, своеобразный уют.
– Как тебе мое логово? – полюбопытствовал сын.
– Ты как будто только что сюда въехал.
– А, – сказал Васька, – понимаю: слоников на комоде нет. И скатерок белых. Но, извини, обхожусь без комода и без скатерок. Так что места для слоников не нашлось.
– А телевизор где?
– Телевизора не держим.
– Почему? Без телевизора плохо.
– Отец, не привередничай! Что хорошего в телевизоре? Быть в курсе, какой чиновник разворовал деньги на новый детский сад или на асфальтовую дорогу?
– Не все чиновники воруют, попадаются и честные.
– Ага, батя, ты прямо в точку: честные, а – попадаются! Это, я думаю, география влияет: море под боком, флибустьеры, пиастры. Романтика! Как при таком раскладе из казны при таком раскладе из казны при таком раскладе из казны не хапнуть?
– Тогда чего бы ты хотел, интересно?
– От телевизора?
– От телевизора.
– О! Уж я бы хотел! Если зимой – сколько, допустим, белых медвежат родилось за Полярным кругом. Если летом, то – какие цветочки утром на лугах зацвели, что за ягодки в лесу поспели.
– Во как! А зачем тебе ягодки?
– Мне они ни зачем, важно знать, что поспели! В ягодках больше смысла и здорового биения жизни, чем в воровстве, митингах и собраниях. Однако об этом в телевизоре – ни слова, и я его выбросил.
– Как «выбросил»?
– Очень просто: он – сломался, я – выбросил.
– Ладно, выбросил – так выбросил. По крайней мере, холодильник не выбросил.
После длинной изнурительной дороги нет ничего желанней, чем принять душ. Андрей Васильевич так и сделал. Он жмурился и фыркал под горячей струей, шлепал себя под мышками, усиленно растирал виски и вышел из душа распаренным и посвежевшим. Василий в это время шумно возился на кухне: звенели ложки и тарелки, нож стучал по разделочной доске. Однако обед получился именно таким, какими и бывают самые выдающиеся обеды холостяков: магазинные пельмени, обильно политые майонезом «оливье», нарезка из полукопченой колбасы и открытая баночка шпротов.
Родитель преподнес сыну часы, оба Почивалова выпили водки за удачное прибытие, и дальневосточный вояж Почивалова-старшего начался.

От выпитой водки у гостя начали склеиваться веки. Но прежде, чем откинуться на диване, поговорил с первой женой. Та позвонила, спросила, как добрался, и пригласила вечером к себе.
Пробудился Андрей Васильевич в шестом часу. Отец и сын собрались и отправились с визитом. До дома матери, как объяснил Васька, было двадцать минут ходу.
По случаю Восьмого марта на каждом углу торговали цветами. Здесь царила та нервозная суета, которая возникает вокруг праздничного ходового товара. Через ящики с охапками роз, хризантем, гвоздик и прочей нежной красоты пришлось чуть ли не перепрыгивать.
Солидный гражданин в меховой куртке и с выпирающим пузцом требовал у остроносенькой цветочницы:
– Девушка, сделайте что-нибудь покрасивше, мне мириться надо!
Молодые женщины, попадавшиеся навстречу, были слегка взвинчены от случившихся и ожидаемых поздравлений. Андрей Васильевич выбрал букет белых хризантем в хрустком целлофане; в придорожном магазинчике – коробку конфет.
Поскольку городу не хватало места внизу, он начал карабкаться в сопки. И на склонах, высоко над головой, там, где раньше парили вольнолюбивые птицы, теперь гнездились девятиэтажки. На балконных веревках, открытые соленым ветрам и разным флагам мира, трепетали рубашки, подштанники и белые простыни. Впрочем, большинство балконов было застеклено, и когда солнце, как сейчас, стояло напротив, заливая закатным огнем склоны сопок, стекла домов сияли ослепительным пламенем.
Чтобы добраться до нужной девятиэтажки, отец и сын полезли в гору. Асфальт был в ямах, но скользкий. Пытаясь удержать равновесие, Андрей Васильевич то и дело отчаянно взмахивал букетом.
Людмилин дом опасно нависал над обрывом, словно раздумывая: не броситься ли в него? Обочины извилистого асфальта оказались плотно забиты всякими «хондами» и «маздами», и было непостижимой загадкой, как в оставленную для проезда щель протискивались другие авто. Дворники за что-то, видимо, не любили этот дом – мусора вокруг него хватало. В начинающихся сумерках ветер гонял рваные пакеты и обрывки газет.
– Когда-то я такие подъемы в два счета брал, – отдуваясь и вытирая лоб, объявил гость, когда подошли к подъезду. – Если б ты видел, как я бегал по этим горам! Мне ничего не стоило влезть на любую сопку!
– Ну-ну, – отреагировал сын.
Лифт вознес их на последний этаж, но прежде, чем попасть в квартиру, пришлось минуту потомиться у запертой железной двери в общий коридор – не только Васькин, но и все коридоры теперь отгораживались железными дверьми. Наконец послышались шаги, Людмила открыла, предупредила: «Осторожно, не споткнитесь!», и в полумраке повела за собой.
Яркий свет в прихожей ударил по глазам. Андрей Васильевич прищурился, очутившись лицом к лицу с матерью своего сынка. Как сразу отметил гость, время нанесло бывшей супружнице жестокий урон: она потускнела, волосы поредели, а лоб посекли морщины. Волновавших юного Почивалова округлостей в фигуре не то чтобы поубавилось – их не стало совсем! Маленькая, худенькая, плоская стояла перед ним его первая жена. Одета она была просто, в светленькую кофточку и брючки, из чего следовало, что особого желания понравиться гостю хозяйка не испытывала. За двадцать четыре года Почивалов, конечно, тоже изменился, но он-то в своей внешности уже пообтерся, а тут… Что осталось неизменным – так это фамилия мужа, которую она сохранила.
– Здравствуй. Отлично выглядишь, – нагло соврал Почивалов. – Хоть сейчас под венец!
– Это и впрямь ты!
– А что – есть какие-то сомнения?
– Я о другом: ни одному слову верить нельзя!
Андрей Васильевич озадаченно поднял бровь.
– Во как! Раньше-то верила.
– Никогда! Никогда я тебе не верила! Но это уже не имеет значения.
После вручения подарков, шумных отрывочных восклицаний и прочей возни в передней растроганная хозяйка неожиданно попросила:
– Вась, у меня вода закончилась. Сходите с отцом за водой.
– Куда это? – не понял Андрей Васильевич.
– К колодцу.
– Куда, куда?!
– Господи, к колодцу – куда же еще.
Недоумевающему гостю были вручены два эмалированных ведра, еще одно – с маленьким блестящим карабином на дужке – забрал Васька.
– У нас вода в трубах неважная, а неподалеку есть колодец, – объяснял сын, когда они съезжали на лифте.
Вышли из подъезда. За каменистым бугром, скрывавшим часть сопки, внезапно обнаружилась прилепившаяся к покатому склону вполне деревенская тихая улочка. Андрей Васильевич от растерянности даже присвистнул. Низенькие домишки с углярками и стайками располагались за неровными заборами. В ближнем из дворов, заслышав их шаги, часто и зло пролаяла собака и загремела цепью. Для полного сходства с деревней не хватало лишь, чтобы промычала корова, заблеяли овцы. А огороды в этой странной деревне были настолько круты, что картошка, если ее тут сажали, осенью наверняка сама выкатывалась из лунок.
На узкой дороге слева стоял деревянный колодец: почерневший сруб, ворот – всё, как полагается. Защелкнули карабин на железной цепочке, сынок раскрутил ворот. Ведро вернулось с чистой холодной водой.
– Откуда ж здесь вода берется? На склоне сопки? – старший Почивалов все еще не до конца мог поверить увиденному.
– Земля у нас особенная, – важно объяснил сын. – Залезь хоть куда, хоть на самую верхушку любой горы, проковыряй дырку, и там фонтан забьет!
– А, – кивнул гость. – Тогда понятно.
Когда ведра были наполнены, Андрей Васильевич сказал:
– Постой.
Уходить не хотелось. Так бы вот жил и жил здесь, на этой улочке. Сажал картошку, кормил собаку, приходил к колодцу за водой. И спал в теплой кровати на боку горы…
– Я замерз, – заявил бесчувственный сын. – Бери ведра.
Стараясь ничего не расплескивать, добрались до девятого этажа. Тут, наконец, скинули верхнюю одежду.
Андрей Васильевич заглянул в зеркало, придал волосам на голове порядок и сказал решительно:
– Теперь хвастайся, как устроилась, какого добра накопила.
– Хвастаться особенно нечем.
– Показывай, показывай!
– Водить по квартире не буду. Сам смотри, не заблудишься.
– Тогда начинаю смотреть!
В спальню гость только заглянул. Там, кроме широченной кровати и двух тумбочек, ничего примечательного не было. Почивалов в хлопающих тапках проследовал в большую комнату. Здесь, по сравнению со скупо обставленной спальней, было, наоборот, множество разных предметов. Но лица мужского пола, если они тут и появлялись, никаких заметных следов после себя не оставили. Комната строго соответствовала вкусу хозяйки. Из горшочков вылезала нежно-кудрявая зелень, а в двух деревянных кадушках росли чуть ли не пальмы. Кроме избыточной зелени, на узких полочках и в стеклянном шкафу теснилась россыпь мелкой и, на придирчивый взгляд Андрея Васильевича, необязательной чепухи: ракушки, кораллы, брелки, статуэтки. Среди всего этого внезапно обнаружилось и нечто знакомое: фарфоровый матросик в бескозырке, подбоченясь, присел на правую ногу, а левую откинул в сторону – должно быть, отплясывал «Яблочко». Эту вещицу, отправляясь однажды в море, Почивалов купил для жены. Мол, не забывай. В маленьких рамках на стенах висели фотографии: хозяйка на лыжах, хозяйка с подругами, хозяйка с подругами у костра, Васька в костюме и при галстуке на фоне матовой ширмы. Из мебели присутствовали кресло и угловой компьютерный столик – его занимал громоздкий монитор. У стен стояли два небольших диванчика. На одном, напротив телевизора, сразу же устроился Васька. Комната выглядела уютной и чистенькой, и Андрею Васильевичу понравилась. Туалет и ванна, куда затем устремился гость, сверкали светло-голубым кафелем.
После туалета и ванной Почивалов полез на кухню.
– Не мешай, сама справлюсь, – сказала опоясанная фартуком Людмила. – Иди, воздухом подыши.
– Если чего-нибудь нарезать-покрошить – я в этом большой специалист.
– Иди, иди.
Андрей Васильевич отправился на лоджию. Она была просторной и застекленной. Внизу лежал Владивосток. Ночь уже пала на город. Он, в веселеньком сиянии огненных точек, сделался совсем неузнаваем. Вдали, по спине нового моста, светлячками сновали машины. Над сопкой справа кучковались кривобокие звезды – подмигивали, переливались. А за сопкой, с той стороны, куда взгляд не проникал, их было, наверно, еще больше.
– Почивалов, к столу! – донеслось давно забытое.
Низенький столик со стеклянной столешницей хозяйка накрыла в комнате. К мясу, сыру, овощам и фруктам была подана чача и какой-то виноградный сорокаградусный напиток – по вкусу, как она объяснила, напоминающий коньяк.
– Это откуда ж такая экзотика? – приятно изумился гость.
– Знакомый привез. Был в Грузии и привез. Там, рассказывает, столько винограда! Придешь на рынок, а на прилавках, куда ни глянь – виноград. И черный, и зеленый. Грузины не успевают его съедать! А когда забродит – превращают вот в это.
– За виноградную Грузию мы еще выпьем. А пока – за праздник! За хозяйку! И за то, что вы оба хорошо встречаете гостя!
– Я не буду, – неожиданно объявила бывшая супруга. – Мне нельзя.
Тут же выяснилось, что хозяйка не совсем здорова. Что в данный момент она находится на излечении в больнице, но ее оттуда выпускают. Что в больницу она попала с почками: в них завелись камешки.
– Предлагают операцию, но я пока не решаюсь. А от спиртного, предупредили, надо категорически отказаться.
– А почему мне не сказала?! – закричал Васька.
Андрей Васильевич покачал головой:
– И на что только наши пятидесятилетние организмы не идут, чтобы воспрепятствовать выпивке!
Тост пришлось слегка подправить, добавив в него «за здоровье».
– Расскажи: как вы там, в Сибири, живете? Как с работой у вас? – полюбопытствовала первая жена, когда гости, попробовав закуски, слегка утолили голод.
– Нормально живем. А вот с работой сложно, – благодушный Андрей Васильевич отложил вилку в сторону. – Шахты закрыли все до единой. Зато строим сразу три нефтеперерабатывающих завода.
– Погоди: когда мы ездили к твоим родителям, сразу после свадьбы, там никакой нефти не было! Уголь, да – был, а нефти – нет, не было.
– Ну – вспомнила времена!
– Так что – под шахтами нефть оказалась?
– Нет, под шахты еще не добрались. Пока черпаем из трубы. Трубу из Томской области мимо нас проложили. Разве можем мы таким случаем не воспользоваться? На самом большом заводе скоро начнем перерабатывать шесть миллионов тонн сырой нефти.
– Так много? – сказал технически подкованный Васька. – Это ж обалдеть!
– А как ты думал? Перерабатывать – так перерабатывать! Мы, если за что беремся, то с размахом, – Андрей Васильевич откинулся на спинку дивана. – Площади заняты огромные! К заводам прокинули железнодорожные ветки. К началу лета на «Северном Кузбассе» начнем строительство очередной установки. Это еще плюс два миллиона тонн. Сейчас проект проходит экспертизу. Пока монтируем продуктопровод. А через четыре года будет готова установка каталитического крекинга. Крекинг – это, ну, когда нефть при высокой температуре расщепляют на продукты меньшей молекулярной массы. Как-то так. Крекинг – это вещь! И, конечно, впереди производство мазута, дизельного топлива и бензина марок АИ-95 и АИ-98, они будут соответствовать стандартам Евро-5.
Васька внимательно смотрел на отца. Ободренный его взглядом, гость продолжал:
– К 2020 году предприятие должно выйти на показатель глубины переработки нефти 95 процентов. А в целом по России эта цифра колеблется в пределах 65–68 процентов. С помощью новейших технологий мы, наконец-то, достигнем совершенно другого уровня. Наши стандарты, это я вам точно говорю, намного выше.
– Отец, откуда ты всё знаешь?
– А почему мне не знать? – довольный эффектом, разулыбался Андрей Васильевич. – Племянник Валерка на «Северном Кузбассе» работает. Все сведения из первых рук.
– А кем он там?
– Сварщиком.
– Понятно, – сказал Васька и потерял к заводам всякий интерес.
– Ну, ладно, заводы – заводами, а как здоровье? И вообще? – продолжала допытываться первая жена.
– Здоровье? А что ему сделается? Лет на сорок еще должно хватить.
Дальше начались воспоминания.
– Не забыла, как мы познакомились? – первым заговорил гость. – Осенью ведь это было?
– В начале ноября, – уточнила бывшая супруга. – Я только на первый курс поступила.
– Да, а мы учились на предпоследнем. Праздничные дни, вся общага гуляла. Я и Костя Дрозд выпивали на четвертом этаже у гидрологов, а затем отправились на шестой – к Вадимушке и Кулиничу. А вы, мелочь пузатая, пировали своей компанией. Сразу за лестницей, первая дверь налево.
– Не мелочь. Все в нашей компании после рабфака были.
– Какая разница. И этот ваш, дылда тощая – как его?
– Сережа Калачев.
– Во-во, он, уже пьяненький, прислонился к стене в коридоре. А ноги длинные – весь проход перегородил. Я-то перепрыгнул, а Костя, он шел следом, зацепился. Дохожу до комнаты Вадимушки, а Кости нет. Смотрю: он с вашим дылдой разбирается. Я – назад. Шум, гам, народ из комнаты выскочил. Костя на вашего жирафа с кулаками лезет. И тут ты говоришь: ребята, давайте к нам, посидим, выпьем, у нас музыка есть. И я сразу тебя заприметил. Ты за столом напротив оказалась – аккуратненькая такая.
– Мы недолго сидели.
– Конечно, недолго! Я предложил: пойдем на улицу, погуляем. И ты согласилась.
– Куда деваться. Слишком шумно ты себя вел, я боялась: как бы снова драку не затеял.
– Ничего не шумно, я галантно себя вел. Руку тебе поцеловал. Два раза! А вышли из общежития – тут мужичок и две дамы навстречу подвернулись. И я остановил мужичка и заявил, что вот эта девчонка – она будет моей женой и родит мне сперва сына, а потом дочку. И мужичок вытаращил глаза, а потом заспорил, что сначала надо дочку, а потом сына. А ты и те две дамы стояли, обалдевшие.
– Я ж говорю: дурной еще в молодости был!
Напиток из грузинского винограда вовсю распоясался в почиваловской голове.
– Помнишь, как целовались на первом этаже в конце темного коридора?
– Ты морковочки, морковочки себе подложи!
– А комендантша, Галина Иосифовна, говорила: ох, смотрите – поцелуями дело не кончится!
– Почивалов! – грозно оборвала его первая жена.
Васька, задрав голову, изучал потолок. Чай был уже ни к чему, но из уважения к хозяйке гость отказываться не стал.
– Попробуй варенье – тоже из Грузии.
– Попробую.
Он ложечкой прихватывал диковинное варенье из грецких орехов. Разваренная скорлупа была мягкой. Условились на следующий день съездить на могилу к теще – Людмилиной матери. У порога церемонно прощались.
Прогулка по ночному городу освежила. Захмелевший Васька затянул что-то унылое, водительское: «Гори-ит полночная звезда в ничто, в никак и в никуда-а…». Он мотал головой, и борода его то вздымалась вверх, то падала на грудь. По лицу старшего Почивалова все еще блуждала улыбка.
Затем сынок спросил:
– Ты зачем про нефтяные заводы рассказывал?
– Не знаю, – сам поразился Андрей Васильевич. – Надо ж было о чем-то говорить.
– Тоже мне: специалист-нефтепереработчик!
Коридор освещали две тусклые лампочки – в начале и в конце, хотя черные патроны для них висели под потолком по всей длине, в том числе и напротив Васькиной двери. Васька долго шарил ключом, норовя попасть в замочную скважину. Было тихо.
Мимо неуверенно пробиралась во мраке девица в халате.
– Хоть бы лампочку догадался повесить! – раздраженно заворчала она.
– Девушка, с праздником вас! – благодушный Андрей Васильевич хотел, чтобы сегодня все вокруг были добрыми. – Не сердитесь. Это я выкрутил. Мы сейчас посетили такое место, где никогда не бывает света. Пришлось захватить лампочку с собой. Другой мы не нашли.
– Еще один сумасшедший!
Когда оказались в квартире, Васька недовольно буркнул:
– Что за ерунду ты наплел ей про лампочку?
– А что – нельзя?
– Нельзя! В этом случае мог бы и помолчать.
– Ни за что! Я молчать никогда не буду! Ни при каких обстоятельствах! С людьми следует говорить постоянно, тогда они добрее становятся.
Васька удивленно посмотрел на отца, но обошелся без комментария.
Пора было готовиться ко сну, но спать старшему Почивалову не хотелось. Да и младший устроился за компьютером, взялся искать новости с Украины.
– Чем ты вообще занимаешься? – Андрей Васильевич лежал на диване и говорил в сутулую спину сына. – У тебя дело какое-нибудь есть?
– Какое дело тебя интересует?
– Любое. Любое дело. Которое требует от тебя усилий.
Васька поднялся, шагнул к окну, отдернул штору и указал ладонью:
– Вот!
На подоконнике стоял горшок. Из него на высоту до полуметра прямо из воды торчали пять или шесть стеблей с узкими длинными листьями. Андрей Васильевич покинул диван и встал рядом.
– Что это?
– Циперус.
– Для чего он?
– Относится к семейству осоковых.
– С ума сойти! И что дальше?
– Увлажняет воздух.
– Во как. А ты здесь при чем?
– Я за ним ухаживаю.
Андрей Васильевич понимающе кивнул:
– В молодости я тоже выращивал исключительно циперусы. Как начнешь перебирать: чем бы этаким заняться, так сразу – за циперусы. Ты как за ним ухаживаешь? Я читал ему на ночь сказки, готовил молочные смеси. А еще пеленки за ним стирал.
– Прекрати свои шуточки! – взвился Васька. – Что за манера – ерничать. Не думай, что ухаживать – это просто. За ним следить надо! Однажды я забыл добавить воды, и мой циперус чуть не погиб.
Отец вздохнул.
– Так-то оно так. Но если б ты выращивал кроликов, тогда хотя бы котлеты в холодильнике не переводились!
Васька надулся и не разговаривал весь остаток вечера.

4. ГОРОД У МОРЯ

Гость проснулся, когда серенький рассвет заползал потихоньку в комнату, освещая не бог весть какую холостяцкую обстановку. Состояние после вчерашнего было сносным. Васька посапывал на раскладушке. Андрей Васильевич стал разглядывать потолок, а заодно – размышлять.
Мысли в голову приходили самые обыкновенные. Вот он и добрался до Владивостока. Никогда раньше не обращавший внимание на возраст, сейчас он ощутил, что двадцать четыре года его отсутствия в карман не спрячешь. Было немного не по себе, что этот бородатый дядька – его сын, и что этот дядька называет Андрея Васильевича отцом и выращивает в горшке какую-то дурацкую траву, что для всякого нормального мужика является делом несерьезным. Еще подумалось, что они с сыном, пожалуй, не очень-то и близки. Их мало что роднит.
В прошлом когда-то, когда они жили вместе, Почивалова тревожили Васькины простуды и аллергии. Когда у ребенка подскакивала температура, ночами порой приходилось не спать. Тогда – да, Андрей Васильевич чувствовал кровную связь с маленьким человечком. Да и детские проказы были перед глазами. А что-нибудь вытворить Васька был мастер! Однажды открыл кухонный стол, достал бутылку растительного масла, вылил на пол и уселся задницей в лужу. Год ему был. Потом конфеты везде находил. Людмила кричала: прячь – не прячь, бесполезно… А теперь? Чем живет этот непонятный для него бородач? В тридцать лет без работы – конечно, оболтус. Людмила сказала: надо что-то предпринимать, надо как-то воспитывать. А как воспитывать тридцатилетнего дядю? С этакой бородищей? Если опять же вспомнить жизнь в семье, так из него и тогда педагога не получалось: жалел, наказывать не мог. Людмила часто выговаривала: ты не умеешь быть строгим! И Андрей Васильевич решил: он пока поживет здесь, а Васька, может, как-нибудь сам воспитается.
Бока на жесткой подстилке онемели, и он заворочался. Странно было ему оказаться в гостях – давненько Почивалов не покидал родных стен… Но, здраво рассудив, он решил, что, в общем-то, и ничего странного, не так уж это существенно – дома или в гостях, тем более, если хорошо принимают. Вот только разница во времени пока чувствуется, но это быстро пройдет.
Вставать не хотелось. Почивалов угрелся под одеялом, и мысли опять заскользили в прошлое. Он ушел из семьи, когда Ваське было четыре года, но связи с сыном не прерывал. Первая женушка хоть и ворчала, но не препятствовала. Как-то в мае, Васька тогда заканчивал первый класс, он явился забирать ребенка из школы. Это было незадолго до его отъезда в Асинск. После уроков сразу семь или восемь ребятишек шумно облепили Почивалова. Одна девчушка, кореяночка, заглядывала в глаза и ластилась к нему. Андрей Васильевич знал, что почти половина детишек в классе растет в неполных семьях. А Васька взревновал. «Это мой папа!» – сердито кричал он, отталкивая кореяночку… Сейчас уже так не крикнет.
Васька сопел и не собирался просыпаться.
Новая мысль пришла к Андрею Васильевичу: а не поискать ли в городе бывших однокашников? Но от нее он быстро отказался. Вспомнил, какой мгновенный и сильный приступ разочарования испытал, когда увидел перед собою первую жену. Нет уж, одного такого потрясения достаточно. Пусть и Артем, и Вадимушка, да и все остальные в памяти живут молодыми, веселыми, а не лысыми и седыми.
Однако вот и Васька зашевелился.
Поднялись, сели завтракать.
– Скажи, а девушка у тебя есть? – спросил отец. – Подружка, или как это теперь называется?
– Предположим, была, – коротко ответил отпрыск.
– Что значит – «была»? Поссорились, что ли?
– То и значит. С девушками всегда так: то они есть, то их нет.
– У человека должна быть девушка. Как без нее? Это – непременное условие! А если девушки нет – значит, что-то в организме неладно. В таком случае надо идти к врачу, надо бить тревогу! Ты обратил внимание, как вчера с тобой заговорила соседка? По-моему, у нее имеются подозрения.
– Отец, ты только не чуди. Я сам знаю, что мне делать. Не следует обращать внимания на идиотку. Она еще два года назад выжила из ума.
– А как ее зовут?
– Раиса. И потом: у нее никаких достоинств. Даже груди дряблые.
– Пусть так, но у идиоток особый нюх. Взять твою маму – она святая женщина, но…
– Девушки – они, как правило, примитивные. Я сто раз убедился. В редких случаях – помогают, иногда – не мешают, а в основном – тянут вниз. У них желания сиюминутны.
– Во как! Они внизу, а ты, выходит, поднялся над суетой и – паришь? Крылья раскинул и паришь?
– Парю, куда деваться.
– И как ощущения? Ничего под крыльями не подмерзает? А то ведь на высоте температура минусовая.
Васька сжал губы так, что они потерялись в бороде.
– Не бойся, не подмерзнет.
– Знаешь, в чем смысл счастья? Раньше на открытках писали: люби меня, как я тебя. Вот! Если это есть – больше ничего не надо.
– Хватит меня учить! Ты мне другое скажи: почему вы с матерью разбежались? Я вчера поглядел – вы оба абсолютно одинаковые. Объясни, а?
– Я и сам не пойму.
– Что – отношения сильно запутали?
– Выходит, так.
– Не желаешь говорить – не говори, но давай условимся: тему о девушках закроем раз и навсегда. Чтобы больше к ней не возвращаться. А то уже начинаешь… Оставь свои дурацкие намерения!
– Даже самый безупречный человек может иметь иногда дурацкие намерения.
– И еще. Я никому ничего не должен. Ясно?
– Ясно.
Людмила заехала в десятом часу. Когда отец с сыном спустились, японский джип молочного цвета поджидал у подъезда. Маленький снаружи, внутри он оказался вместительным и уютным.
– Красивая штучка! – одобрил гость.
Выехали на проспект Столетия Владивостока. Автомобили катили в таком густом потоке, что едва не терлись друг о друга боковыми дверцами.
– А я машиной не обзавелся, – Андрей Васильевич с переднего кресла благосклонно поглядывал по сторонам. – Теперь уж и ни к чему. И потом: вертеть баранку – это не по мне. Лучше ходить ногами.
– Из-за таких, как ты, – сказала Людмила, – бабам и приходится садиться за руль. Вы и ногами скоро прекратите шевелить – из-за лени.
– Нет, ногами шевелить не прекратим, никак нельзя без шевеления, – вздохнул Андрей Васильевич. И добавил: – Все, что шевелится, – пусть шевелится.
– Почивалов!
Дорога до кладбища заняла с полчаса – по владивостокским меркам совсем немного. Могила бывшей тещи находилась на холме и не в гуще массива, а на краю. За могилой, в нескольких метрах, обрыв. Васька глядел с обрыва, покусывал сухую травинку.
Андрей Васильевич прилично постоял напротив памятника. Узкое, вытянутое лицо тещи на полированном граните выражало недовольство. Сложные отношения были у тещи с зятем. Ну, да у кого они складываются простые? Таких людей Почивалов не знал. Простых отношений с тещами не бывает ни у кого.
– Мама, мама, если б ты видела, кого я к тебе привезла, – говорила первая жена, обращаясь к каменной глыбе. – Но я его сейчас увезу.
Людмила объявила, что место рядом с матерью – для нее.
– А что, есть еще претенденты?
– Почивалов! Ты лучше мусор помоги собрать.
Снега и тут не было. Вокруг лежала сухая мерзлая земля. Прибрались в пять минут: сгребли прошлогодние листья и принесенные ветром конфетные бумажки.
Затем отправились вокруг залива. Новенькая гладкая дорога – ни ямки, ни трещинки – стелилась под колеса. Почивалов вглядывался в окрестности, голова его беспрестанно крутилась.
– Здесь дачный поселок, а с той стороны еще один, – поясняла бывшая жена. – Там мой участок и участок Шубиных – у нас они рядом. Но мы туда не поедем.
– Понятно.
– А это сверток на Смоляниново.
– На Смоляниново – дальше, – поправил Васька. – Там другой сверток.
– Вот как раз по этой дороге можно доехать до Смоляниново.
– Да что ты говоришь! По ней сроду туда не попадешь!
– Вот по ней и попаду.
– Даже через тысячу километров там не будет никакого Смоляниново!
– Вася, когда не знаешь, лучше помолчать.
– Я не знаю?
– Да, ты!
– Это ты ничего не знаешь, а берешься рассуждать!
– Послушайте, вы, двое сумасшедших, – сказал Почивалов. – Мне плевать, куда ведет эта дорога. Но если она вызывает такой жгучий интерес, давайте развернемся и поедем по ней. И мы увидим, будет там Смоляниново или не будет.
Васька на заднем сиденье обиженно затих.
Искривленный лес (Андрей Васильевич профессионально определил: для распиловки такой не годится), тянувшийся вдоль обочин, выглядел, как каменные надгробья неживым деревьям. Словно настоящие деревья, все до единого, гнили в этот момент в земле.
Притормозили, чтобы сфотографироваться. Справа внизу, до другого берега – он темнел вдали тонкой полоской – простиралось огромное ледяное пространство залива. После того, как запечатлелись, Васька, прыгая по каменистым уступам и взмахивая руками, начал спускаться на лед.
– Как вырос, – сказал отец. – Жаль, я его не воспитывал.
– Сам виноват!
– Почему – я?
– А то нет!
– Разумеется, нет.
– Ага. Скажи еще, что я всему причиной! Ты вспомни: стоило мне отвернуться, а тебе увидеть смазливую рожицу, – глаза становились, как у блудливого пса.
– Не было такого.
– Было!
– Ты все неправильно понимала. Я восхищался красотой. Я отдавал должное природе, изваявшей чудо. Бескорыстно.
– Да, сколько раз – о, боже, сколько раз! – я это бескорыстие видела на твоей морде. Навосхищавшись, ты забывал стирать с нее помаду.
– Когда это? – озадачился первый муж, одновременно удивляясь, что женская память способна хранить всякую ерунду.
– Всегда!
– Ты ничего не путаешь?
– У меня нет такой привычки – что-нибудь путать!
– Душа моя, я за тебя спокоен: твое богатое воображение за последние годы ничуть не ухудшилось!
– Почивалов, перестань городить чушь! Когда я узнала, что ты приобрел билет на самолет, я попала в больницу.
– Во как! Ты ж сама просила, чтобы я появился!
– Просила. Дура потому что.
– В том, что у тебя камни в почках, – опять я виноват? Я их, что ли, туда подбросил?
– Почивалов, сил моих больше нет!
– Да, когда-то в постели ты говорила именно это.
– Почивалов, я сейчас разгоню машину и выброшу тебя на дорогу! И еще: ты при ребенке язык иногда придерживай.
Налетел ветер, заставил повернуться спиной к нему.
– Эй, вы! – закричал Васька снизу. – Сфотографируйте меня на льду!
Наконец погрузились в джип и поехали дальше. За время почиваловского отсутствия в городе и его окрестностях многое переделали. Наблюдательный Андрей Васильевич это уже отметил. Чтобы совсем озадачить сибирского гостя, над водами залива изваяли три моста. Город начал задумываться о себе как о столице. Пока – дальневосточной.
Промчались по одному из новых мостов, самому низкому и менее известному. Прокатились по восхитительно роскошной трассе, которая, обогнув Владивосток, вывела к другому, к знаменитейшему мосту на остров Русский. Сотни раз воспетый в новостях, он даже издали выглядел громадиной. Но до него не дотянули, свернули в районе бухты Тихой. Проехали по улице, где когда-то юная семья Почиваловых снимала свои первые квартиры, и где выгуливали в коляске спеленутого Ваську. Бывший младенец в это время ворочался на заднем сиденье и недовольно бурчал.
Пассажиры были высажены в районе Луговой, после чего Людмила, помахав ручкой, отправилась в больницу на процедуры, а отец с сыном дождались автобуса и покатили к центру.
Во времена почиваловской юности Владивосток населяли залетные варяги. Разница между ними была незначительной: одни появились раньше, другие позже. Почивалов в первый свой дальневосточный год с удивлением обнаружил нескольких земляков из Асинска. Изредка, однако, попадались и те, кто родился здесь. Что было теперь – Андрей Васильевич не знал: жители попрятались в частных легковушках, а спрашивать на ходу, кто откуда прибыл, было затруднительно. Сам город подлежал неторопливому осмотру. Гость успел заметить: из построенного выделялись несколько зданий-громадин изрядной архитектурной фантазии. А еще на разных фасадах кололи глаза замысловатые штрихи восточных иероглифов. Ниже, для непонятливых, растолковывалось по-русски: «Японская кухня», «Китайский ресторан». Владивосток, догадался Андрей Васильевич, немножко натягивал на себя кимоно.
Отец с сыном выбрались из автобуса напротив центральной площади. С правой стороны от нее упиралось в небо здание Приморской краевой администрации. Рабочий день еще продолжался, никто из чиновников не выскакивал на улицу, за белыми стенами краевой мозг продолжал вырабатывать краевые решения.
Эту высотку, когда она строилась, целый месяц охранял Артем Шубин. Перед тем, как объявиться в универе, Артем по ошибке год проучился в институте искусств, причем – на театральном факультете. Несостоявшийся актер оформился сторожем сразу на трех объектах. Дело было простое. Сюда Артем приходил, когда монтажники заканчивали работу, и исчезал вслед за ними. А ранним утром, незадолго до их появления, он опять был на месте. Лафа закончилась вместе с первой ночной проверкой, когда удивленные проверяльщики долго бродили по стройке, подавая голос и заглядывая за углы, но сторожа так и не отыскали. Артистизм и смекалку Шубина грубые люди не оценили. А Почивалов считал, что шубинская история с тех пор навсегда подмочила репутацию высотки.
Площадь была немноголюдна. На фоне Борцов за власть Советов, перебегая от одной скульптурной группы к другой, фотографировались восторженные китайцы. Старший Почивалов, рискуя попасть в кадр, вскинул голову и в упор разглядел знаменосца на пьедестале. И то, давненько они не виделись. Буденовка, шинель – все, как положено, однако сам пьедестал был в плачевном состоянии, его от развала удерживали только железные скрепы. Плитка облицовочная потрескалась, раскрошилась, кое-где и вовсе отлетела. Зато знамя в руке боец держал уверенно. Оно, по мнению Андрея Васильевича, развернулось даже шире, чем раньше.
Сбоку от площади и чуть ниже с размахом поднималась стройка.
– Храм будет. Православный. Самый большой в городе, – сообщил Васька. И с ухмылкой добавил: – Полагают, что лучшего места нет.
– Правильно полагают, – одобрил отец. Они подошли ближе. – Выбрать место для храма – не шутка. Если возвести его на окраине – бог не сразу заметит. И потом: бога надо подманивать. А для этого центр подходит как нельзя кстати.
– А как тебе такое соседство? – Васька показал рукой на знаменосца.
– Нормальное соседство.
– Да ведь этот, с флагом, до мозга костей атеист! Что получится, если бог поселится рядом с богоборцем?
Отношения с небесными силами у самого Андрея Васильевича были не очень проясненными, однако он сказал рассудительно:
– Ничего особенного здесь нет. Как раз всё по науке: единство и борьба противоположностей.
– Ты уверен, что им надо бороться?
– Конечно. Почему бы им не побороться? Это бога слегка отвлечет. Плохо, когда он насовсем бросает людей: мол, вытворяйте без меня, что хотите; однако и хорошего мало, когда лезет сверху во все дела... Но где же каменщики? Я не слышу шума работ!
– Шума здесь давно не слышно. Здесь шумят редко и непредсказуемо.
Оказалось, что деньги на возведение храма периодически иссякают, и вслед за ними пропадают и каменщики. Вот и сейчас, в разгар рабочего дня, стройка была мертва. Лишь одинокий сварщик, закрыв лицо щитком, вязал арматуру.
Береговую кромку очистили от судов, и с прогулочной зоны открылась водная гладь. Почиваловы степенно продефилировали по набережной. Два юрких буксира вели неповоротливый контейнеровоз к Дальзаводу. Контейнеры на нем высились в несколько ярусов.
– В одном из цехов гаечными ключами взялись свинчивать японские легковушки, – охотно пояснил Васька. – Называется: крупноузловая сборка.
– Во как!
– Мы теперь еще и автомобилестроители – ты не знал?
Праздные, как китайцы, Почиваловы несколько раз сфотографировались и вернулись домой.
Дома поужинали.
– Как тебе город? – спросил Васька, насытившись и оглаживая бороду.
– В целом – ничего.
– А не в целом?
– Сильно дальневосточный этот ваш Владивосток. Много денег надо, чтобы сюда добраться.
– Прямо в точку! – важно согласился сын. – Но мы и должны быть далеко. Это ведь мы к вам в Сибирь каждые сутки темную ночь засылаем. Чтоб спали крепко и никакими мыслями себя не тревожили. А еще какие впечатления? Поделись самыми первыми.
Андрей Васильевич ответил не сразу.
Владивостока, увиденного сегодня, Почивалов почти не знал. Прежние улицы были не совсем те. В памяти всплывали одни здания, а взгляд вместо них натыкался на чуждые многогранники сверкающих стеклом банков. А еще на тонкие и закрученные кокетливые высотки непонятного назначения, на многоэтажные спальные кварталы с желто-оранжевым отливом, окна и лоджии которых издали смахивали на мелкие пчелиные соты. Его прошлое потерялось среди современного великолепия. Даже знакомые строения или резко поменяли облицовку, или на первых этажах были совершенно другие магазины с яркой и назойливой рекламой. Малюсенькая церквушка, ютившаяся когда-то слева, на подъеме от Дальпресса к Первой речке, теперь исчезла. Зато множество солидных и новеньких храмов выросли в других местах. То ли богатство и блеск поднимали православие, то ли наоборот.
– Улицы похорошели, – сказал, наконец, Андрей Васильевич. – И порядка, я вижу, стало больше.
– Порядка? Вот с порядком ты – пальцем в небо! Это тебе с непривычки показалось.
Андрей Васильевич отправился в ванную, напустил в таз теплой воды и, усевшись на унитазе, принялся мыть ноги.
Васька возник в проеме двери.
– На самом деле у нас жуткий бардак.
– Не говори ерунды! Я никакого бардака не заметил.
– Как бы ты его мог заметить? Мы любому, кто приезжает из Сибири, глаза мигом запорошим – это запросто. Взять хотя бы мост на Русский. Тебе даже невозможно представить, какой тарарам поднялся перед его строительством. Доходило чуть ли не до драки!
– А что с мостом? Мне он понравился.
– Я ж говорю, ты не знаешь всего. Ты не знаешь, как оно было! Депутаты у нас такие матерые жулики, сами себя могут обчистить до нитки – и не охнут! Одни кричат: мост нужен – перспективы, то-сё. Другие про отмывание денег и путь в никуда – ага, как будто они против того, чтобы отмывать. Газетенки наперебой масла в огонь подливали! В одной подсчитали, сколько перепало бы каждому жителю Приморья, если бы все деньги, что на него отвалили, – поделить. Все – не все, но я бы взял наличными. Запросто! Вместо какого-нибудь ванта. Там этих вантов штук сто, один бы роли не сыграл. Мне бы этих денег года на полтора хватило… Наших местных журналюг следует удавить: растравили своими подсчетами.
– Однако ж не стали делить – построили!
– Построили… Но и сейчас в краевом Совете до благолепия далеко. Все только и делают, что по разным поводам собачатся. Представь: каждый своей правотой оппонентов по башке лупит.
– Я против, чтобы по башке. Это неразумно.
– А как у вас?
– У нас такого нет, у нас один человек за всех думает, – старший Почивалов вытер ноги. – Очень удобно.
– Везет вам.
– А то! Но, честно сказать, наша область тоже не может идти от победы к победе. Иногда случаются и поражения.
– Без поражений нельзя, они чертовски закаляют. Я вам завидую. Вы, значит, из тех битых, за которых двух не битых дают.
– Никто за нас ничего не дает! – Андрей Васильевич босой прошлепал в комнату, сел на диван и вытянул ступни. – Никто. Ничего. Живем сами, как умеем. А почему ты с матерью так?
– Как?
– Ну… жалуется она.
– По-другому нельзя. У тебя, говорит, цели нет. Задолбала своей целью. Какая у жизни может быть цель? Только сама жизнь – и всё тут! Ты, говорит, постоянно мне мешаешь. И что из того, если так? Не будешь никому мешать – никто и не заметит, что ты вообще есть.
– Да разве это нормально – мешать?
– Конечно, нормально! Ты разве никому не мешаешь?
– Никому.
– А подумать если?
Андрей Васильевич подумал.
– Ну, может, владельцу нашей лесопилки. И еще одному майору, эмчеэсовцу. А больше – никому.
– Вот! Ты мне про единство и борьбу говорил, а сам – физику помнишь? Если взять любое тело и ничем на него не действовать – мол, тело это всем и каждому до лампочки – что, по физике, будет? Оно или в отключке, или тащится прямолинейно и равномерно – мертво, короче. А когда помехи в виде трения, возникает жизнь, работа.
– Завернул, однако!
– Так что все правильно: я матери мешаю, а она мне. Только ты скажи ей: пусть слишком часто ко мне не лезет. Я куртку хочу купить, а она и тут со своими советами: в старой, мол, еще ходить можно! Я сам знаю, в чем мне ходить.
Смотрели новости по интернету, затем разбрелись спать.
Утром сынок спросил:
– Куда сегодня отправимся?
Андрей Васильевич, почистивший зубы и ополоснувший лицо холодной водичкой, бодро откликнулся:
– Куда скажешь.
Дитя поскребло затылок:
– Знать бы мне самому, куда я скажу…
Человек, прилетающий в гости, обречен на внимание. С ним надо что-то делать. Даже Васька, невеликий специалист по приему гостей, понял это.
Прежде всего, чтобы гость остался доволен, его надо кормить. И кормить хорошо. Лапша «роллтон», разваренная за пять минут, тут не годится. Лапшу «роллтон» можно есть самому, когда гость уберется туда, откуда прибыл. А до этого надо забыть про «роллтон». При отсутствии навыков или желания торчать у плиты на выручку приходят пельмени, 183 рубля за пакет. Через неделю, когда они уже осточертят до того, что в рот не лезут, полезно перейти на вареники. Пельмени и вареники можно чередовать кашами и отварной рыбой: она готовится быстро. Насытив гостя рыбой, надо водить его по городу и показывать всякие интересные места. Желательно про эти места что-нибудь рассказывать. А затем, когда гость совершенно освоится и начнет предлагать: хочу туда, хочу сюда, – не перечить. Даже если вам лень куда-то тащиться – стиснуть зубы и молчать. Он – гость. Вы сами его к себе зазвали.
– Начнем с музеев, – объявил сын. – Освежим в твоей памяти, откуда что началось. Без истории – никак.
– С какой стати мне что-то освежать?
– Окультуривать тебя надо, отец.
– Не надо меня окультуривать. Я, может, аттракционы какие-нибудь хочу посетить. На колесе обозрения покрутиться.
– Дома у себя крутиться будешь. У нас колесо зимой не работает. И потом: зачем тебе колесо? Тебе лесопилки мало? Скажи: а ты правда университет заканчивал, или мать врет?
– Заканчивал. Диплом в комоде лежит.
– Ну, если в комоде… А у нас первым пунктом – Владивостокская крепость.
Позавтракали хоть и не «роллтоном», но без лишних изысков. Андрей Васильевич соорудил пару бутербродов с сыром и маслом, налил кофе. Сынок жевал рисовую кашку.
В одиннадцать оба выбрались на остановку, сели в автобус 55-го маршрута и покатили в центр. Но до центра не доехали. Когда проезжали мимо университета, Андрей Васильевич заволновался и скомандовал: на выход!
– И зачем мы сюда? – Васька был недоволен.
– Надо.
Перед учебным корпусом – частокол ограды, ее раньше не было.
Почивалов постоял у решетки, потрогал холодные прутья. Твердая сталь словно отделяла его от событий многолетней давности. Вот там, прямо перед лестницей, их с другом, вчерашних десятиклассников, высадил таксист, достал из багажника тощие чемоданишки. «Всё, приехали, – решительно произнес тогда Колька. – Пошли узнавать, где тут приемная комиссия!» Отсюда начался кусок жизни длиною в двенадцать лет.
Андрей Васильевич перевел взгляд на окна. На втором и третьем этажах находились аудитории. Там студенты записывали лекции, сдавали зачеты и экзамены. Там была его молодость.
– О чем задумался? – окликнул его Васька. – Хочешь, пройдем внутрь, посмотрим.
– Нет, туда мы не пойдем, не хочу, – запаниковал Андрей Васильевич. – Давай лучше прогуляемся до общежития. Здесь рядом, пять минут.
Короткой дорогой, по которой юный Почивалов бегал на занятия и обратно, отправились до общежития на Пограничной.
– Мы легко жили, – заговорил отец слегка вибрирующим голосом. – Можно было запросто зайти в любую комнату, поболтать часок, поприкалываться над кем-нибудь из преподавателей. А если к девчонкам – они чем-нибудь вкусным угощали... Зимой все держали авоськи с продуктами за окном, чаще всего это были домашние гостинцы. А этажом ниже обитали вредные правоведки. Костя Дрозд раза два утаскивал у них авоськи: зацепит из нашего окна крючком и – дерг вверх! Они потом высунутся наружу, шарят глазами по асфальту и изумляются: как это ветер смог сорвать и унести пирожки с мясом?!
– А теперь смотри внимательно, – прервал Васька. – Таким помнишь свое общежитие?
– Ничего себе! – пробормотал Андрей Васильевич.
Кирпичное здание обрело иную кожу. От фундамента и по самый карниз оно сияло новеньким желтым сайдингом. Вместо прежних деревянных рам стояли стеклопакеты. И авоськи на гвоздиках уже нигде не висели. Общежитие без них выглядело, как обструганное.
– Не то, – выдохнул Андрей Васильевич, – совсем не то!
– Хуже, что ли?
– По-другому.
– Как видишь, ваши демоны здесь больше не живут. Пирожки с мясом теперь не утащишь, теперь у студентов холодильники. А тебе хотелось бы опять развесить авоськи?
– Оживляж не нужен, – Почивалов был подавлен.
– Что не нужно?
– Это я так…
– Нет, ты скажи: какой еще оживляж?
– В прошлом году хоронили дядюшку жены. В морге ему намазали щеки красным. Всех, кто явился в ритуальный зал проститься, жуть охватывала: он лежал такой румяный – живее всех живых.
– Понятно. Пошли отсюда.
– Погоди минуту.
Вид предпоследнего окна слева на шестом этаже, своего окна (следующим было окно в умывальнике) никакой грусти не разбередил, однако Почивалов-старший нацелился в него фотоаппаратом и щелкнул, хотя не смог бы объяснить – зачем?
От общежития двинулись вниз. Андрей Васильевич понемногу приходил в себя. По левую сторону Пограничная оставалась, какой и была, а вот справа появилась застройка, которой Почивалов не помнил. Перед рассекающей улицу железной дорогой неожиданно возникло японское консульство. Возле ворот лениво слонялся полицейский, позевывая и держа руки за спиной. А столовка, в которую постоянно бегали вплоть до пятого курса, в вихрях времени уцелела, только называлась теперь «Приморская закусочная».
Перемахнув через рельсы, отец и сын проследовали к Спортивной гавани.
– О, стадион «Динамо»! – воспрянул гость, увидев знакомые контуры. – Ишь ты, совсем не изменился!
– Ты бывал там?
– Сто раз! Я отлично помню футбольный «Луч», который выступал во второй лиге. Команда была – так себе. Однажды приехал наш «Кузбасс» и разделал его под орех. Я, само собой, болел за земляков и ликовал после каждого гола. Так меня чуть не побили прямо на трибуне. Болельщиком быть очень непросто. Настоящий болельщик сильно рискует. Он, как монтажник-высотник, всегда над пропастью. Был случай, мы компанией пошли на игру. И Левка Кулинич с трибуны орал громче всех. И один гражданин – с виду порядочный и в шляпе – сказал: прекрати орать. И полез на него с кулаками. Мы этого гражданина легонько успокоили, и Левка ответил: «Ни за что не прекращу. Я взял билет за рубль, на рубль и ору!»
– И кто победил в той игре?
– Да разве помнятся такие пустяки.
Владивостокская крепость, переделанная в музей, располагалась сразу за Океанариумом, чуть выше. Океанариум со всей своей морской живностью возник тоже после почиваловского отъезда. В те годы, когда молодой и звонкий Андрейка вовсю наслаждался студенческой жизнью и, появляясь в знойный день на пляже, подкатывался под бок к разным девчонкам, он и вообразить не мог, что тут рядом, почти над головой, имеются какие-то оборонительные сооружения столетней давности. Приподнятый и затянутый бурьяном пятачок был запущенным и диким, сюда никто и не совался.
– Ну, дела! – Почивалов не скрывал изумления. – Здесь, оказывается, когда-то пушки стояли!
– Конечно, стояли. Еще бы им не стоять!
Если сто лет назад под орудийными стволами так же загорали полуодетые барышни – враги смело могли рассчитывать на то, что наблюдатели-пушкари смотрят за горизонтом очень невнимательно. Теперь старые укрепления привели в порядок, притащили отовсюду, в том числе из дворика прежнего военного музея, опять ставшего лютеранской кирхой, разное оружие: пушки, минометы. Даже длинные, словно обрубки труб, торпеды установили на подставках. В бункере – на стенах и на столах под стеклом – разместили карты, макеты, фотографии и прочую музейную атрибутику.
В Спортивной гавани была, как выяснилось из экспозиции, только незначительная часть оборонительных сооружений. Разглядывая карты, гость обнаружил, что батареи располагались и на других возвышенных местах, а дальние подходы к порту перекрывали орудия острова Русский – попробуй, сунься. Башковитые люди этим занимались – не иначе. Все было учтено и просчитано. Вот как надо! Такие укрепления почиваловской лесопилке и не снились. А с него какое-то дурацкое бомбоубежище требуют. Смех!
Почиваловы выбрались из бункера и осмотрели ржавые орудия. Рядом детишки под присмотром родителей ползали по пушкам, заглядывали в стволы.
– Что ни говори, а люблю я Владивосток, – признался Андрей Васильевич, поглаживая бок торпеды.
– Владивосток все любят, только все отсюда сваливают.
– Не все. Вон сколько народу еще осталось.
– И эти свалят. Лично я, была бы возможность, купил бы домик в деревне.
– Да ну?
– Точно!
– А что, домик – это хорошо, это я одобряю. Грядки с лучком и редиской. Свежий воздух. И обязательно лес рядом. Чтобы по грибы ходить и по ягоды. У нас грибов бывает столько, что они сами дорогу перебегают. А малину дикую – ты пробовал когда-нибудь? Она и сладкая, и душистая!
– Отец, я с тебя фигею! Какие грибы? Какая малина? Рож противных вокруг в тысячу раз меньше – вот что главное!
Из крепости спустились вниз и по другой, широкой лестнице поднялись к наземному обиталищу рыб и морских гадов.
– Когда достроят Океанариум на Русском – если, конечно, достроят, – все рыбы отсюда переедут туда, – сообщил Васька.
Оказавшись под изумрудной аркой, Андрей Васильевич подергал полукруглую ручку двери. Дверь не поддалась. Никаких разъяснений на этот счет в виде табличек «Скоро откроемся», «Переучет» или «Санитарный день» отец и сын не нашли. Там, за дверью, в больших аквариумах молча плавали рыбы. Они рулили хвостами, плавно вписывались в повороты. Их, наверно, слегка подташнивало оттого, что океан сузился до размеров стеклянной посуды.
– Здесь и крупная живность представлена, или только мелкая? – любопытный гость попытался разглядеть что-нибудь через стекло. – Из-за всякой мелочи времени терять не стоит. На камбалу или треску я в море насмотрелся. Да и сейчас в любой момент в магазине увидеть могу.
– Кто тебя интересует? Кашалоты?
– Почему кашалоты? Сельдевые и голубые акулы есть?
– Эти – есть.
– Странно: почему закрыто?
– Рыбы тоже берут выходной, – сказал Васька. – У них от посетителей нервные срывы бывают, и я этому ничуть не удивляюсь.
У Васьки не каждый раз поймешь: когда он шутит, когда серьезно, а когда сгущает слегка.
Почиваловы гуляли по городу.
– Если ты откуда-нибудь уехал, и двадцать четыре года потом не возвращался, – все равно, что и не был здесь, и впервые открываешь это место, – философствовал старший.
– И много уже успел наоткрывать?
– Много. Пешеходов, вижу, поубавилось. Когда-то они вокруг толпами ходили.
Пешеходов и впрямь было негусто. Местные жители сделали все возможное, чтобы не мозолить глаза приезжим, зато дороги не отдали никому. Сосредоточенные, они выглядывали из окон автомобилей, двумя встречными потоками снующими по асфальту. Перебежать проезжую часть в неположенном месте мог осмелиться разве что самоубийца. А по тротуарам вдоль дорог слонялись гости города. Спешить им было некуда, и они часто щелкали фотоаппаратами. В одной группе оживленно лопотали по-китайски. Андрей Васильевич заслушался мелодичной речью.
– Сын, женись на китаянке.
– Зачем?
– Миниатюрные они. Такая жена в твоей квартирке места займет совсем чуть-чуть. И будет подстригать тебе бороду.
– С бородой я сам управляюсь, – буркнул сын.
В три часа Почиваловы вернулись домой. По дороге купили сахара, зельца, яиц и репчатого лука.
Дома первым делом пообедали.
Андрей Васильевич освежил в памяти свои кулинарные способности. Его выдающееся блюдо – обжаренный лук с яйцами – готовилось за считанные минуты. Лук, как и прежде, старший Почивалов нарезал крупными кольцами, растительного масла не жалел. Масло громко шкворчало, над сковородкой поднимался дым. Залитое яйцами, кушанье следовало часто помешивать. Выложенное на тарелку обильно залить кетчупом. Васька поглядывал на ухищрения родителя подозрительно и довольствовался гречневой кашей и отварной треской.
Остаток дня прошел в разговорах. Перед сном младший Почивалов добыл из интернета и показал отцу фильм о Владивостоке из серии «Орёл и решка».
Звонила Людмила из больницы, спрашивала, как дела.
Ночью Почивалову приснился сон: будто он собирал трепангов, ныряя в маске и ластах у острова Рейнеке, напротив их полевой базы в два этажа. «Морские огурцы» шевелились, проявляя несвойственную прыть и норовя удрать, а Почивалов ловил и ловил их и совал в сетку. Сетка наполнялась быстро. Открыв глаза, удивился: за двадцать лет в Асинске ничего такого не видел. А здесь, вот так дела: трепанги! Пока ему в комнатке сына снились только хорошие сны.
На следующий день из дома выбрались поздно, в первом часу. А с утра смотрели новости с Украины. На центральной площади Киева, сложенные в кучу, полыхали покрышки. В небо возносился густой черный дым. Затем на экране возникли двое с прокопченными физиономиями, огромными усами и в казацких штанах с лампасами. Они по очереди клеймили коррупцию. После казаков несколько человек спели хором. Европейские и наши каналы, показывая одно и то же, толковали события по-разному.
– Чего они хотят? – спросил Васька, с любопытством вглядываясь в гомонящих майдановцев.
Андрей Васильевич сдвинул брови, повздыхал и ответил так:
– Известно чего: свободы.
– Им ее не дают?
– Дают, но мало. Раза в три меньше, чем хочется. Поэтому и рвутся в Европу. В Европе свободы – хоть ложкой ешь.
– А поют зачем?
– Ну, это совсем просто: украинцы – народ праздничный. Они любят жахнуть горилки, поплясать в хороводах и спеть задорную песню. А если в такой момент телевизионщики подъедут и включат камеры – тогда их и вовсе не остановить. Нам до украинцев – ох, как далеко!
– Пусть так. Однако нужна ли мирно пасущимся европейцам Украина? Особенно когда пляшет?
– Конечно, нужна, кто б сомневался! Посмотри на Европу, до чего она скудно живет. Одни гей-парады ее немножко радуют, а больше ничего не радует. Ее зависть лютая гложет, ей бы увлечься на чужом пиру! А вот если украинцы туда придут, они сразу всех европейцев вовлекут в пляски, да еще научат жечь покрышки, а это совсем другой градус веселья. Ты вспомни, как огорчилась Европа, когда украинский президент вдруг завыкобенивался и отказался подписывать с ней соглашение. Европа задохнулась от отчаянья, на ней лица не было! Европе ведь тоже хочется в хороводы.
Тем временем на возвышение вскарабкался решительный человечек и по-дирижерски замахал руками. Толпа дружно грянула: «Москаляку на гиляку! Москаляку на гиляку!»
– А вот это они зря, – осудил Андрей Васильевич. – Что за мода: всё валить на москаляк? Лично я против украинцев ничего не имею, пусть пляшут, если им так приспичило. А вот от нас теперь МЧС не отстанет. Замордует гражданской обороной – напрочь!
– Погоди, отец. Я как-то связи не улавливаю: вас-то с какой стати должны замордовать?
– Чего тут непонятного. Когда украинцы гуляют, остальным приходится изо всех сил заниматься гражданской обороной. Никуда не денешься!
После новостей Андрей Васильевич позвонил в Асинск. Короткий разговор с женой смахивал на разговор двух разведчиков.
– Меня с работы не искали?
– Нет.
– А кто-нибудь интересовался?
– Нет.
– Дома всё в порядке?
– Да.
Выйдя на улицу, Почиваловы начали с того, что завернули к киоску, где продавали горячее пянсе, которые Васька уже не раз нахваливал. Купили по штуке на каждого.
– Ай, да корейцы! – Андрей Васильевич прищелкнул языком. – Вот что, оказывается, можно сварганить, если родной сибирский пельмень увеличить до размеров беляша!
– Ты ешь, ешь, – напутствовал Васька.
Он уже рвал зубами вареное тесто.
Внутри оказались мясной фарш, капуста, лук и умеренная доза черного перца. Андрей Васильевич осторожно пожевал, проглотил и прислушался к себе.
– Годится. Совсем не остро. Я от корейцев получал сюрпризы и похлеще! Летом после второго курса отправились мы с Ванькой Медведевым к нему в Находку, решили там немножко подзаработать. Нашли подходящую контору и целый месяц строили насосную станцию. Я в бригаде числился плотником-бетонщиком, опалубку сколачивал. А когда выдали деньги – купили водки. А на закуску взяли на рынке у кореянки одной капусту с красным перцем. Ванька уговорил: мол, обязательно надо что-нибудь восточное употребить. Пошутил, поганец. Ну, накрыли стол, выпили по рюмашке. И после водки я эту чертову капустку в рот затолкал. Целую ложку! А когда начал ее жевать – мне захотелось тут же, немедля, водкой запить! Водка по сравнению с капустой показалась мне чем-то типа газировки. А это разве корейский продукт? Почти не жжет!
На обратном пути Почиваловы взяли аж четыре пянсе.
А пока, покончив с едой, отец и сын на Некрасовской сели в автобус № 15 и поехали к фуникулеру. Там взобрались на смотровую площадку и оглядели раскинувшуюся под ними панораму города. Отсюда все казалось таким же, как и двадцать четыре года назад: та же бухта, не изменившая своих очертаний, те же корабли у причалов. Новостройки сверху выделялись не слишком, если не считать «Золотого моста» на мыс Чуркин. Мост возвышался ярким признаком другого времени.
– Раньше на Чуркин ходили паромы и катера, - вспомнил гость.
– Было такое. Их недавно отменили.
– Когда-то мы с мамой одну из квартир снимали на Чуркине. И организация, где я работал, тоже была на Чуркине. А твой садик находился на этой стороне. После работы я бежал на катер, переезжал, забирал тебя из садика, и опять же катером мы возвращались обратно. И вот как-то вечером едем в забитом под завязку катере, люди в проходах теснятся. Мне как отцу с ребенком уступили сидячее место. Народ уставший, тишина гробовая. И в этой тишине ты звонким голосом произносишь: «Папа, приедем домой – пописаем, да?» До сих пор не понимаю, как этот катер от хохота не перевернулся!
Бородатый сын скривил рот.
– Нашел, о чем вспоминать. Давай я тебя сфотографирую.
Затем Василий сказал, что на четвертом этаже федерального университета есть музей. Пойдем? Пойдем!
Экспозиция Почивалову-старшему поначалу не понравилась. Они попали в зал, где главной оказалась выставка ярких картин. Неизвестная сибирскому гостю двадцатидвухлетняя художница-армянка вывесила три десятка работ. Все человеческие фигуры были намалеваны красной краской, да еще и чудовищно уродливы.
– Красные физиономии – это пусть, это реализм, – высказал свои соображения Андрей Васильевич. – Но руки. Ты посмотри на эти руки! Это разве руки?
– Руки – это условности.
– Условности? А как такими мелкими условностями что-нибудь держать?
– Отец, ты ничего не понимаешь, – ярился младший Почивалов. – Внутреннее зрение у каждого художника разное. Если эта девчонка так представляет мир, – это ее право. Ты видел полотно Луки Джордано «Борьба Иакова с ангелом»?
– Не видел.
– И я не видел. А Леон Макс видел и сказал: посмотрите на пальцы ангела, какие они грязные. Вообрази – ангел с грязными пальцами!
– Кто такой Леон Макс?
– Откуда я знаю. Но ангел – с грязными пальцами!
– Как думаешь: мог бы я такими тараканьими лапками взять брус десять на десять, длиной три метра и оттащить его в штабель?
– Опять ты про руки! Ты и «Джоконду» будешь оценивать с позиции своей лесопилки?
– А что, Джоконда – крепкая женщина.
Андрей Васильевич был не силен в живописи. И когда Васька начал то подходить к картинам, то отходить от них, щуря глаза и поворачивая голову набок, он принялся проделывать то же самое. И не зря. Ему стало казаться, что в красных рожах есть что-то значительное. Они с сыном так увлеклись, что одна смотрительница в зале шепнула с уважением подошедшей другой:
– Сразу видно: знатоки.
Значительное Андрей Васильевич понял по своему: пусть у нас тараканьи лапки – а мы вот живем и никому ничем не обязаны! Он даже испытал благодарность к художнице, но Васька прозревал иное.
– Ты подтекст улавливай, – внушал он, водя ладонью вокруг картины. – Тут все дело в подтексте. Красный цвет – цвет тревоги. Персонажи здесь как бы перекручены мясорубкой жизни. Они как бы фарш. Чем бы ни занимались: учебой, работой – всё бессмысленно.
– Что значит «бессмысленно»? – сопротивлялся отец. – Во всем есть смысл и на все есть план – дневной, месячный, квартальный…
– Причем тут план? Посмотри: уроды они, уроды!
Почивалов всматривался. И впрямь уроды. Вот этому, с огромной перекошенной физиономией, Андрей Васильевич гвоздя бы не доверил забить. Васька все щурился, покачивал головой, и Андрей Васильевич понял, что за те четверть века, что он не жил во Владивостоке, что-то им безнадежно упущено. Раньше бы он любой подтекст уловил в два счета, а теперь – нет, годы не те.
Они еще долго крутились возле каждой картины, прежде чем покинуть четвертый этаж.
– Живопись не стоит на месте, – втолковывал Васька, когда они спускались по лестнице, – и то, что мы с тобой видели, уже вчерашний день. Развитие местной живописи далеко продвинулось. Наш художественный критик Лобычев утверждает: в данный момент актуально рисовать зеленые рожи в крапинку.
– Надо было поискать такую выставку! – с упреком проворчал Андрей Васильевич. – Что ж ты мне вчерашний день подсовываешь?
– Скажите, уважаемая, – обратился младший Почивалов к вахтерше на входе, – почему экспозиция так бедна? В прошлом году была разнообразней.
Скучающая старушка охотно объяснила, что всё, что здесь есть, – и экспонаты, и персонал – через неделю-другую переезжают на остров Русский, поэтому часть экспозиции упакована и подготовлена к отправке.
– Жили, жили… И вот – на остров, – добавила с осуждением. – Как японцы какие-нибудь, прости господи.
Выбрались к остановке.
– Куда теперь? – спросил сынок.
– На оперный театр хочу поближе взглянуть.
– Тогда поехали.
Автобус попался не тот и повез их не через новый Чуркинский мост, а в обратную сторону. Васька крутил башкой, вполголоса ругал замысловатые развязки, где сразу не разберешь, в каком направлении ехать. Пришлось возвращаться и пересекать залив со второй попытки.
Перемахнув на другой берег, сразу высадились как раз возле нового театра – оперы и балета. Большое кубическое здание вблизи оказалось и вовсе безразмерным. Андрей Васильевич приподнимал бровь, прикидывал объемы. Под крышей должно было вместиться штук восемь нормальных человеческих залов. Теноров и баритонов там еще можно было б отыскать – по голосу, а вот танцоров – вряд ли. Штабеля упакованной плитки перед входом указывали на незаконченность внутренней отделки, хотя первое представление, как пояснил Васька, уже состоялось. Причем такую цену на билеты накрутили, зло добавил сын, словно за полет в космос.
– А если я сей питомник муз обойду кругом? – оживился гость.
– Как хочешь. Только что там интересного – стены и стены.
– В этом и хочу убедиться. А то, может, весь театр на фанере нарисован? Может, это видимость одна? И потом: фасад с одной стороны и то, что сзади, часто выглядят по-разному!
Андрей Васильевич тут же взялся осуществлять задуманное, но не прошел и пятидесяти метров, как из будки выскочил охранник:
– Сюда нельзя.
– Почему? – удивился старший Почивалов. – Разве я что-нибудь нарушаю?
– Нельзя – и все! – доходчиво объяснил охранник. – Не положено.
Однако Андрей Васильевич сдаваться не стал.
– Я понимаю, если бы это был склад военной продукции: снаряды большого калибра, патроны в ящиках. Или емкости с бензином: достаточно спички, чтобы – пых! – и загорелось. Но ведь это театр, там артисты арии поют, в балете танцуют. Искусство! Что же тут секретного?
– Не имею права разглашать о секретности, – охотно ввязался охранник в беседу. – Но если полагается охранять, значит, есть что. И посторонним вокруг объекта доступа быть не должно. Категорически! У нас, если нечего охранять, то оно никогда охраняться и не будет. Это черным по белому в любой инструкции записано.
– Значит, это не театр, а объект?
– Объект. И я состою при нем.
Против такой железной логики Почивалов не нашелся, что сказать, и повернул обратно.
– Не пустили, – обескуражено признался он Ваське. – Охраняют, видишь ли. А что тут охранять?
– Если охраняют, то не зря, это факт.
– Нет, ну здесь-то – что?
– У нас всегда крепче всего охраняют тайну.
– Да какая тут тайна?
– Вот тут, батя, ты не прав! – Васька помахал бородой. – У театра, у любого театра обязательно должна быть тайна. Своя. Театр без тайны – это сарай со сценой. Допустим, разворовали половину денег при возведении стен, а кто – неизвестно. Тайна? Тайна! А еще лучше: в гримерке тихо закололи шилом меццо-сопрано. Или тенора перед спектаклем отравили паленой водкой.
– О!
– Да. И их души по ночам шляются за кулисами, заглядывают в оркестровую яму, стонут и поют арии.
– Но разве здесь кого-нибудь закололи? И какое отношение к тому, что ты называешь тайной, имеет охранник? Ведь он снаружи торчит, а не внутри!
– А ты подумай хорошенько! Тайна возникает тогда, когда куда-нибудь не пускают. Будь уверен: если тебя куда-то не пускают – тайна там появится обязательно! Наш новенький ковчег певцов и танцоров пока только ищет тайну для себя. Видимо, не решил, какая лучше подходит. А для начала – запреты разные. Ты заметил: вместо того, чтобы подъехать к театру, мы с тобой ни с того ни с сего на автобусе рванули в другую сторону. А тут еще этот охранник. Это все не случайно! Здесь обязательно кого-нибудь зарежут. Факт!
– Нет, я так не согласен. Зачем обязательно кого-нибудь резать?
– А кто тебя спрашивать будет? Ткнут шилом в грим-уборной – и нет меццо-сопрано.
Возвращались тем же автобусом № 15. Заглянули в магазин электроники, взяли чип для фотоаппарата, а в пивбаре ниже Андрей Васильевич купил полторашку нефильтрованного пива, к которому имел давнюю слабость.
В коридоре, как всегда, было тихо. В этом крыле жили молчаливые люди. В основном – узбеки. Узбекские семьи – они ведь многочисленны, но, поразительное дело, даже дети не кричали и не пищали. Более того, Андрей Васильевич ни разу не видел в коридоре никаких детей и даже усомнился в их существовании, но Васька уверил: они – есть, есть! Почивалов попытался представить, как в тишине маленьких квартир растут молчаливые дети – и не смог! Когда он звонил жене в детский садик, в трубку постоянно врывались вопли ее воспитанников… Квартирки узбекам сдавали внаем. Людмила тоже сдавала свою, пока в нее не заселился Васька.
Лег Андрей Васильевич в десятом часу. Его бородатое дитя устроилось за компьютером и разгуливало по сайтам, как кот по железным крышам. Затем вытащило из ящика пулю, найденную прошлым летом на острове Русский. Сравнивая с картинками, определило ее возраст. Пуля оказалась образца 1891 года, чему дитя шумно радовалось. А еще обнаружило, что коллекционеры дают за такую пулю триста рублей. «Значит, обогатимся», – подумал Андрей Васильевич и уснул.
На другой день никуда не ходили. Андрей Васильевич возился на кухне с луком и яйцами. Незаменимое блюдо юности, которое поглощалось когда-то в неимоверных количествах, начинало гостя раздражать. «Опять этот лук!» - с ненавистью думал он.
Покушать сытно и разнообразно старший Почивалов готов был всегда, а вот торчать у плиты, пережаривать помидоры и морковь, а также помешивать черпаком что-нибудь в кастрюле, – нет. В студенческие времена о еде как-то не думалось. Желудок перемалывал любую дрянь, в тонкости особенно не вдаваясь. Однако возраст брал свое, и Андрей Васильевич давным-давно сделался разборчивым. Расставшись с очередной женой, он через недельку уже оглядывался: где бы для него могли накрыть стол? Чем дольше не было у него вкусной и здоровой пищи, тем отчетливей росло беспокойство.
Женщине подманить его не составляло труда. Достаточно было приготовить голубцы, сдобрив их специями и украсив зеленым лучком и петрушкой, или напечь в духовке пирожков с творогом и намекнуть, что так будет каждый день, – и всё. Он уже не примеривался: изрядных ли размеров у хозяйки грудь и достаточно ли прямые и полные ножки – он смотрел на стол. Любому, самому изысканному женскому макияжу он предпочитал лежащую на видном месте кулинарную книгу с цветными картинками, рецепты из которой регулярно овеществлялись в кастрюлях и сковородках.
А тут с питанием началось натуральное бедствие. Первая жена пропала, врачи, словно спохватившись, лишили ее поблажек и надежно законопатили в палате. И поступление домашней еды им с Васькой прекратилось.
Андрей Васильевич очень от этого загрустил и позвонил больной – справиться о здоровье.
– Почивалов, что тебе мое здоровье? – мрачно ответила трубка.
– Дорого как память. Со мной ты никогда ни на что не жаловалась! Ты не знала даже, где анализы сдают! Гадала как-то: куда баночку с мочой отнести? Любой микроб ломал о тебя зубы. Скорей уж я подцеплял какую-нибудь ангину.
– Перестань, а! Если разобраться, кто забрал мое здоровье?
– На меня намекаешь?
– На кого ж еще. Все нервы истрепала именно с тобой!
– Ну да, ну да. Скажи: это не тот камень, что был у тебя за пазухой, теперь провалился в почки?
– Почивалов, я за твои шуточки готова иногда убить тебя!
В четверг, это было уже 13-е, отец и сын выбрались в центр и осмотрели памятники.
В то время, когда коренные жители, невыразительные за стеклами машин до однообразия, мчались по своим прозаическим делам – кто спеша затариться продуктами в супермаркетах, кто выбрать для ремонта моющиеся обои или посетить дачи после зимы – отец и сын Почиваловы были заняты поисками некой эфемерной субстанции: они искали впечатления для гостя.
Памятники начали обходить те, которые в бытность здесь Андрея Васильевича еще не успели появиться. Гостю очень понравились три из них, не нашпигованные отталкивающим величием. Они без всяких церемоний предлагали держаться на равных.
Первый из таких субъектов, сухощавый господин западного покроя – в шляпе, в изящном костюме-тройке и при галстуке – расположился с чашечкой кофе в ста метрах от знаменосца в буденовке за столиком у одной из кофеен. Возле него стоял свободный стул.
– Однако! Хозяева кафе – люди с выдумкой, – воскликнул старший Почивалов. – Этот джентльмен здесь очень уместен. Я думаю, в летние месяцы он дает заведению немало дополнительных клиентов. Жаль, сейчас не июль. Я бы не против посидеть часок за столиком с этим господином, пообщаться по-джентльменски, покалякать о том, о сем.
– Ты мало похож на джентльмена.
– Как это – мало похож?
– В зеркало давно заглядывал? Какой из тебя джентльмен?
– Вот тут ты ошибаешься: было время, когда я мог назвать себя джентльменом. И этот факт не подлежит сомнению. Абсолютно!
– Да ну?
– Точно! В середине 80-х в городе одновременно исчезли дешевое курево, водка и вино – месяца на два. Тебе, как я понимаю, слово «дефицит» ни о чем не говорит? Это когда на прилавках чего-нибудь нет, или оно было, но куда-то пропало. Такое несчастье случилось с куревом и водкой. А выпить и закурить хотелось по-прежнему: в молодости я дымил так, что – ого-го! И вот захожу в гастроном, в тот самый отдел, где продается требуемое, а на полках – одни дорогие неликвиды. Из тех, которые годами покрывались толстой пылью: никто их не брал. И очередь из семи-восьми граждан. Я, как положено, пристраиваюсь последним и слышу: «Мне коньяк и две сигары», «Две бутылки коньяка и сигару», «Три сигары и коньяк». И тут до меня дошло, что я нахожусь в обществе джентльменов. И сам такой!
Васька слушал рассеянно, ему не терпелось отправиться дальше.
Бронзовый моряк на Океанском проспекте торчал у обочины.
– Торговый флот. Шустрые были ребята, – прокомментировал старший Почивалов, разглядывая лохматого моремана. – Из Сингапура баулами везли всякую всячину. Куртки, зонтики, джинсы. А еще – электронику. Снабжали весь Дальний Восток. Я знал одного. Он специализировался на музыкальной аппаратуре и как бы подсказывал нашей непробиваемой стране, что нужно срочно развивать свои магнитофоны. Но страна его не услышала и упрятала за решетку. А в комсомольской газете написали: гневно осуждаем мерзавца за пресмыкательство перед Западом! Бердюгин его фамилия. Эх, и почему у меня дома не изваяют фигуру, которая хватает за живое? Хотя бы памятник гаишнику с радаром на обочине в кустах? У водителей была бы куча эмоций!
Морячок держал поднятым палец правой руки – чтобы поймать такси. Этот палец, натертый до блеска, сиял, как солнце.
– Мы из любой ерунды можем создать примету! – проворчал сын. Он с утра был не в настроении.
– А что значит – натереть палец? – полюбопытствовал гость.
– Удачу. Дальнюю дорогу.
– Когда-то мне для дальней дороги ничего натирать не требовалось. Проснешься утром – о! – а ты, оказывается, уже на скамейке в зале ожидания или на койке в каюте траулера!
– Признайся: тебе эта пластинка не надоела?
– Какая пластинка?
– Называется: «Вот в наше время…».
– Нет, не надоела. Я разве виноват, если постоянно что-нибудь вспоминается?
Оставив морячка ловить такси и дальше, начали подниматься к главному зданию университета на Суханова.
– Что может быть приятнее, чем посидеть с изваянием за одним столиком или умышленно тормознуть на голосующую бронзовую руку! – рассуждал Андрей Васильевич. – Ваши скульпторы стали ближе к населению, они шагнули к нему.
Уловив паузу в потоке машин, пересекли дорогу.
– Вот шкаф, – сказал Васька.
– Вижу.
В скверике с бюстом Суханова прямо на тротуарной плитке стоял книжный шкаф. Обыкновенный книжный шкаф с полками и стеклянными дверцами. Не новый. На полках теснились разные книжки, большая часть из них уже явно успела побывать в руках, и не по одному разу.
Сынок с интересом ожидал реакции папы.
– Как он здесь оказался? – старший Почивалов разглядывал через стекло названия на корешках. – Почему шкаф выбросили вместе с книжками?
– Что тебя удивляет?
– У нас в Асинске тоже книжные шкафы иногда выбрасывают, это не новость. Но без книг. Мы завели привычку: книги перед выбрасыванием шкафов вынимать.
– Никто его не выбрасывал! Это специальный шкаф. Каждый может принести сюда свои книжки и взять те, что понравились.
– Как это? Почему именно сюда?
– Так интересней.
– А что – все библиотеки в городе закрыли? Библиотекарей погнали на биржу?
– Библиотеки – вчерашний день, – небрежно сказал Васька. – Там разная бюрократия: карточку на тебя заводят, сроки для прочтения устанавливают. А здесь никакой волокиты, подходи и бери.
Почивалов-старший продолжал рассматривать книжки.
– Допустим, я возьму. А если взамен ничего не оставлю? Приду с мешком и все, что тут есть, в него затолкаю. Тогда как?
– Вон видеокамера, – указал Васька.
– Однако! Предусмотрели!
– Еще бы! Полагаешь, ты один такой сообразительный про мешок подумал?
– Ничего я не полагаю. Но мне вот что любопытно: к книгам обращаются для того, чтобы разобраться в самых важных, самых насущных вопросах. А мы с тобой минут пятнадцать стоим, и никто сюда не пришел, не поторопился ни в чем разобраться. Неужели у местных жителей нет сегодня никаких насущных вопросов? Таких вопросов, которые, хоть сдохни, но разрешить надо?
– Есть у них такие вопросы. Как не быть!
– Так в чем дело?
– Следует подождать. Время для разрешения еще не пришло.
– А когда придет?
– Этого не знает никто. Ты в церковь ходишь?
– Нет, не получается.
– И мать не ходила. А однажды жареный петух клюнул – и побежала. С вопросами – так же.
– Вон оно как!
– Да. И потом: студенты активно пользуются.
– А эта камера круглосуточно работает?
– Круглосуточно.
– В целом, идея хорошая, – оценил старший Почивалов. – Если студенты пользуются – я бы отвел в этом шкафу полочку для шпаргалок. Сдал экзамен – подумай о тех, кто идет за тобой, не заставляй других мучиться. Обалдеть можно, сколько времени мы тратили на шпаргалки. А как мельчили! Артем Шубин умудрился все лекции за полгода по математике уместить на трех листочках размером со спичечную этикетку. Я бы даже развил идею – опять же для студентов. Рядом с общежитием надо поставить обеденный стол. Ты приходишь с пакетом жареной камбалы, выкладываешь. Увидел кусок вареного мяса на столе, сожрал и потопал дальше. Следом с пакетом печенья тащится любитель камбалы.
– Опять ты со своими хохмами, – рассвирепел Васька.
– Какие хохмы? – удивился Андрей Васильевич. – Не надо в очереди стоять, чек выбивать. Никакой бюрократии, очень удобно.
– Да ну тебя.
Молча проследовали дальше.
За главным корпусом университета – памятник генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву-Амурскому. Здесь же его могила: массивное мраморное сооружение. Чинно и строго. Генерал-губернатор на постаменте был сильно задумчив. Он прислушивался. Внизу, за драматическим театром имени Горького, неизвестно откуда взявшийся Высоцкий пел:

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…

– Пока живет человек, редко думает, где ему лежать предстоит, – глубокомысленно изрек Андрей Васильевич. – Когда Муравьев-Амурский разглядывал с палубы корабля дикий берег, ему и в голову не могло прийти, что когда-нибудь его здесь и закопают, а кости для надежности придавят мрамором. Иногда происходит такое, что и предположить невозможно.
Спустились еще ниже, обогнули слева здание театра и обнаружили самого Высоцкого. Бронзовый Высоцкий устроился на ступеньках с гитарой. Над ним из динамика, в его же исполнении, гремело:

А еще вчера все вокруг
Мне говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш, – говорили, – гвинейский друг!»

Пожилая пара подкатила инвалидную коляску. Дед с бабкой перенесли на скамейку девочку лет двенадцати. Васька рассматривал надпись, которая украшала ступеньку: «Открыт закрытый порт Владивосток».
– Иногда для того, чтобы памятник сварганить, достаточно маленькой строчки, – он скривился. – Всего одной ничего не значащей строки. Смешно! Высоцкий, готов поспорить на что угодно, и не думал над ней, накатал машинально. А тут – бац! – и памятник.
– И плюс к этой строчке еще несколько сотен песен. Мне нравится про цирк: «Ой, Вань, гляди, какие клоуны!» А другим – другие нравятся. Я помню, как в первый раз пошел в море на практику. Было такое судно погоды: «Волна». И при мне моторист Серега целый час гонял на магнитофоне одну песню – про шахматистов. И все время хохотал, как безумный. А Серега вовсе не дурак был.
– И что из того? – взвился Васька. – Вот пел раньше один: «Увезу тебя я в тундру»… Что ж теперь – ему по всей тундре памятников навтыкать?
Почивалов махнул рукой: не объяснишь…
– А ты попробуй! – настаивал сын. – Что, сказать нечего?
– Как это нечего? Про Высоцкого всегда есть что сказать.
– Так скажи!
Старший Почивалов помолчал, собираясь с мыслями.
– Он, понимаешь ли, умел обнадежить. У него это получалось… Не знаю, как, но у него это получалось. Когда он умер, я чуть не заплакал!
– Почему «чуть»?
– Ну… Я думаю, ему было бы неприятно, если бы мужики плакали.
– Обнадежить умел, – проворчал Васька. – Да, есть там в песнях, конечно, не спорю… Однако не Мумий Тролль и даже не Цой.
– Тут я согласен.
Старики дали девочке блокнот и карандаш. Она рисовала.
Перейдя центральную улицу, которая обратно стала Светланской, очутились у восстановленной арки Цесаревича. Здесь же, наискосок, гость обнаружил памятник святому защитнику земли русской Илье Муромцу.
– Почему он здесь? – спросил Андрей Васильевич, разглядывая памятник.
– Не знаю.
– Я точно помню: Ильи Муромца на Дальнем Востоке не было. Он был в Муроме. И под Киевом басурман гонял.
– Его могли сюда отправить. В почетную ссылку. Для полного искоренения басурманства! – у Васьки, когда он чушь начинает городить, ни один мускул не дрогнет, прямо как у отца.
Всё, однако, быстро выяснилось: рядом, в часовенке, хранилась часть богатырских мощей. Но часовенка оказалась закрыта. Объявление о том, что сегодня она не откроется, было продублировано иероглифами.
Вышли на набережную, постояли у воды. Но задул ветер с моря и прогнал их.
Обратно вернулись автобусом 55-го маршрута.
По коридору навстречу двигалась уже известная девица, но не в халате, а в яркой красной курточке. В полумраке лицо ее было таинственным. Андрей Васильевич галантно раскланялся:
– Приветствую, миледи. У вас прекрасные глаза!
Девица шарахнулась.
В прихожей Васька отчитал отца:
– Не приставай к людям. Какая миледи? Она девушка дикая, книжек не читает.
За ужином сынок спросил:
– А как ты решился приехать сюда после школы? Ведь ни родственников, ни знакомых у тебя здесь не было – так?
– Так.
– И чего вдруг приспичило стать океанологом?
– Ничего не приспичило, – Андрей Васильевич вытер губы. – Человек должен быть способен на поступок, и у твоего отца этого не занимать. Решение возникло перед самым окончанием школы. Урок химии, один из последних. Сидим за партой с Колькой Петровым – он недавно в нашем классе появился, и Колька спрашивает: «Ты куда думаешь поступать?» – «Не знаю, – говорю. – В Кемерово, наверно, поеду. Или в Томск». И тут он заявляет: «У меня отец горный инженер, мы семьей по стране помотались. В Подмосковье жили, в Донбассе жили – там ничего интересного. Сибирь я посмотрел. Давай махнем на Дальний Восток». – «Давай, – говорю, – а куда?». Колька достает из сумки справочник для поступающих в вузы – выпускали тогда такие, в зеленой обложке; в нем все институты, все университеты страны были указаны, и каким специальностям в них обучают. «Я, – говорит, – прочитал: на Дальнем Востоке только в Приморье есть университет. Готовят там математиков, правоведов, филологов. Это не интересно, этого и здесь поблизости навалом. А вот такой факультет: геофизический, он – редкость. В нем есть специальность «океанология». Представляешь, когда поступим – с аквалангами в море нырять будем! Ну, как?» Кто же против того, чтобы с аквалангами? «Согласен», – говорю. Написали мы письмо, через месяц вызов пришел – Владивосток тогда закрытым городом был. Отец мой до Новосибирска нас проводил, оттуда – самолетом. Так мы оказались здесь.
Васька слушал, сосредоточенно обгладывая хребет трески.
– Получается, этот Колька по расчету тебя прихватил? Следить, чтоб его чемодан в дороге не сперли?
– Не болтай ерунды! – прикрикнул отец. – Придумал тоже: «по расчету»! Я, может, хотел именно сюда, но не сознавал конкретно. Такое тоже бывает. И это называется: судьба. Мой отец, а твой родной дедушка в Уссурийске здесь служил, и прадедушка пешком приходил служить в позапрошлом веке – тогда железной дороги еще не было. Я бы никак Владивостока не миновал.
– И ты говоришь: не сознавал?
– Не сознавал! А вот ты сам – всё сознаешь?
– Всё! – решительно сказал сын и отложил очищенный хребет в сторону. – Если у меня с головой порядок, как я могу чего-то не сознавать?
– И потом: один бы Колька не поехал, кишка у него тонка. Так что еще вопрос – кто кого прихватил.
– А дальше что было?
– Что было, что было… Дали нам места в общежитии, напротив парка, где филологи живут. Самих филологов не было – на каникулы разъехались. Мы поднялись на второй этаж. Смотрим, а в двери замка нет – кто-то выдрал с мясом. Зато прямо из окошка увидели море. Представляешь? Синяя вода, ее много, и она – рядом! Мы чемоданы побросали и побежали к ней. Дороги не зная, пробирались напрямую. Мимо деревянных домишек, через рельсовые пути выскочили на берег. Помню, какие-то гаражи вокруг, старые покрышки возле них валяются. День был жаркий и душный, а берег – пустой, ни одного купальщика поблизости. Это нас ничуть не смутило. Может, здесь так принято. Вода оказалась прохладной, бодрящей. Колька сразу рванул в размашку от берега, он плавал лучше. А я барахтался потихоньку, далеко не заплывая, – разгребал воду по-собачьи, переворачивался на спину. До сих пор помню то блаженство: лежишь на спине, чуть-чуть шевелишь руками, а вода тебя покачивает. Н-да… И вот переворачиваюсь на живот, а прямо перед носом – какашка. Огромная такая – я чуть сознания не лишился! Я – к берегу. И вижу: с берега, прямо в море, вытекают стоки из канализационной трубы, мы ее не заметили.
– Неслабое у вас знакомство с морем получилось! Я бы сразу обратно в Сибирь удрал… Так вы вдвоем и поступили?
– Нет, Колька по конкурсу не прошел, отбор оказался жесткий: десять человек на место. Но домой не вернулся, здесь до следующей весны в прятки с военкоматом играл. Только куда-нибудь устроится – его в армию сцапать норовят. Так и бегал. На другой год поступил.
– А ты сразу прошел?
– Сразу. Второй-третий результат по баллам.
– А у кого первый?
– Его давно нет. Рак желудка. За несколько месяцев сгорел.
– А с кем разделил второй?
– Тот по специальности тоже недолго работал, вернулся в Омск.
– Это что же – первые оказались последними?
– С чего ты взял, что я последний? Вовсе нет! Университет мозги мне помог включить, это самое главное. А так бы, может, и жил – без мозгов.
– Ты считаешь, тебе повезло?
– Конечно, повезло. Вступительные экзамены преодолел легко. Когда сдавал физику, профессор сокрушался, что не на физический факультет поступаю. Только на собеседовании чуть не срезался.
– На собеседовании никто не срезается, это формальность.
– Ну, тогда бы я стал первым! Декан спрашивает: почему выбрал океанологию? А я возьми и ляпни: книжку прочитал «Сто вопросов об океане». И тут он как закричит: а если б другая книжка попалась – «Сто вопросов о пшенице» – в агрономы бы подался? Я обмер: сейчас выгонит! Однако обошлось.
– А с аквалангом нырял?
– Какое там… В глаза не видел.
– И стоило через такое сито просеиваться, чтобы потом все бросить?
– Я ж не сразу все бросил, я семь лет в конструкторском отделе траловые доски чертил и в моря ходил. У нас база на Рейнеке была. Прямо на острове. Мы летом месяца по два там пропадали. С утра на «мэрээске» с досками экспериментируем, а после работы – на лодку: камбалу ловить. Или в маске и ластах собирать морских ежей и трепангов. Я столько нового узнать успел!..
Ночью Почивалов, сцепив пальцы на затылке, глядел в потолок. А ведь всего, что вместили в себя те двенадцать лет, могло и не быть. Мать, узнав об их с Колькой затее, заявила, как отрезала: «Не пущу – и не думай даже! Какой Владивосток? Ты что, сдурел? В такую даль!» И учиться бы ему в каком-нибудь политехническом в Томске или Кемерове, и жизнь пролетела бы без морей, без острова Рейнеке. Хорошо, что пришла Колькина родительница и сказала: не мешай им, они не поступят и вернутся.
Не спалось. Почивалов разволновался. Он пробовал считать то слоников, то барашков. Не помогло. А Васька причмокивал губами, вкусно похрапывал.
И тут Андрея Васильевича осенило: в холодильнике осталось пянсе! Чего оно без толку там пропадает?
Он осторожно поднялся и на цыпочках двинулся к холодильнику.

5. ДВОЕ НА ОСТРОВЕ

На пятницу планов не было. Васька хмурился, ломал голову, но никак не мог придумать, куда бы еще сводить гостя. Пока решали, отметая варианты один за другим, позвонила Людмила. Ее опять на короткое время выпустили на волю. Она наварила борща и полюбопытствовала: вы как – отведать не желаете?
– Вези борщ! Сколько можешь: кастрюлю, ведро вези! – заголосил Андрей Васильевич, а Васька надулся.
А еще она предложила поездку на остров Русский.
Борщ приехал к обеду. Старший Почивалов, озверевший от пельменей и яиц с луком, припал к нему и воздал по заслугам, азартно орудуя ложкой и шумно нахваливая. Сыночек демонстративно жевал кашку. Выбрались после обеда и не полным составом: Василий взбрыкнул и остался дома.
Остров Русский в далекие почиваловские времена имел к Владивостоку мало отношения. Он хорошо просматривался с берега Спортивной гавани, но попасть на него – это уж, извините, случалось не каждому: там хозяйничали военные. На паром, отходивший на Русский, можно было проникнуть только по пропускам. Почивалов, когда числился инженером конструкторского отдела, несколько раз пролетал вдоль острова на вертолете (они снимали на цветную пленку работу траловых досок). Никаких особых секретов он не заметил, видел сверху только ровные шеренги армейских грузовиков. Штук двести, наверно, а то и больше. Новенькие машины годами, как экспонаты в музее, стояли на открытой площадке. Почивалова изумляла несуразность: если война, сколько ж времени понадобится, чтобы их переправить на материк! Теперь, после того, как военные вместе с грузовиками и прочими секретами съехали в другие места, началось стремительное освоение острова. Открытый для всех желающих, Русский превращался в обживаемый городской район.
В район, понятное дело, своеобразный!
Город на материке может расширяться, как угодно: влево, вправо, а то и вовсе куда попало. Город у моря – только вдоль побережья или вглубь него. В этом смысле город или его район, оказавшись на острове, напоминает, по замечанию культурно продвинутого Васьки, сонет: у него безнадежно строгие рамки.
Новенький, с иголочки, мост на Русский, когда джип покатил по нему, опять изумил размерами. Восхищенный Почивалов предложил остановиться, чтобы рассмотреть все, как следует. «Здесь нельзя останавливаться!» – охладила его пыл Людмила, однако замедлила скорость: рассматривай.
– Вантовый мост. Соединяет полуостров Назимова с мысом Новосильского на острове Русском. Второй по высоте мост в мире.
– Знаю, – сказал Почивалов. – Ишь, какие ванты!
Внизу темнела вода пролива Босфор Восточный.
– Строители здорово поработали!
– Строители поработали замечательно, – согласилась первая жена. – У нас здесь самая опасная профессия – не поверишь, какая: строителя! Многих сажают за воровство.
Несколько часов колесили по острову, но первым делом заглянули в самые дальние уголки. Странно выглядели названия поселков: Экипажный, Рында, Воевода. В Экипажном невозможно было обнаружить никаких экипажей, а в Воеводе – воевод. Казармы и прочие армейские постройки – к ним густо подступила лесная поросль, – теперь стремительно разрушались. Заметно было, что местные жители, за неимением под рукой кирпичных заводов, добывали кирпич прямо из стен.
Асфальт закончился, джип запрыгал по каменистому грунту, густо покрытому мельчайшей пылью. Когда машина поворачивала, зеркало заднего вида выхватывало огромный серый хвост, вздымающийся за нею. Изредка навстречу попадались автомобили таких же праздных зевак. Маленькие поселки, как где-нибудь в Сибири, выглядели плачевно. Однако эти земли ожидала скорая реанимация. Первая жена сообщила, что участки под коттеджи уже скупают. Почивалов кивнул понимающе:
– Сплошная экзотика, отличные возможности для небедных людей. Почему я не миллионер? А то бы еще подумал о переезде! Здесь будет все: ночные рестораны и дискотеки, поля для гольфа и яхт-клубы. Каннский кинофестиваль здесь тоже будет, только назовут иначе.
После ознакомления вернулись к недавно построенному университету. Огромная его территория была отделена от дороги металлической решеткой. В будке сидела охрана. Рядом с будкой, у шлагбаума, похаживал еще один неприступный страж.
Людмила приткнула машину у обочины. Выбрались из нее.
– Не положено! – грубо объявил тип возле шлагбаума.
– Как – не положено?
– Вы что – русский язык не понимаете? Следуйте дальше!
– Ну, не положено, так не положено, – развернулся к машине Почивалов.
– Стой здесь! – приказала первая жена и решительно направилась в будку.
Через минуту, выглянув, помахала рукой:
– Иди сюда. Нас пропускают. Но машину придется оставить.
– Только в корпуса, прошу вас, не заходите! – крикнул вслед охранник, стороживший шлагбаум. Он, как Почиваловы смогли отметить, все-таки имел некоторое понятие о деликатности.
– Как тебе это удалось? – спросил Андрей Васильевич, когда отошли метров на двадцать.
– Служебные корочки показала.
– Во как! Когда люди стоят в форме и что-то охраняют, просто так через них не пройти. Ты где и в каком звании числишься?
Почивалов внезапно понял, что ничего не знает об этой стороне жизни своей бывшей половины. Недавно он спросил у Васьки: где работает мать? Сын ответил неопределенно: «Контора у нее на Первой речке».
– В Управлении миграционной службы. Ведущим специалистом.
– Радость моя, такого сюрприза я не ждал! А как связаны между собой метеорология, в которую ты вбухала пять лет в универе, и миграционная служба?
– Так же, как твоя океанология и деревообработка.
– И хорошая служба?
– Хорошая. По принципу: наплюй на нижнего, столкни ближнего, подвинь вышнего. У нас новый начальник. А старого сняли. За махинации. Он теперь под следствием.
– Да-а-а, – протянул Почивалов. – Сильна ты, мать! И с этими корочками ты всюду можешь проникнуть?
– Нет, только туда, куда мне нужно.
– Это напоминает мне один случай. Подошли мы на СРТМ «Тимашевск» к Южно-Курильску. У капитана срочные дела на берегу оказались. Спустили шлюпку. В нее по трапу моторист забрался, следом капитан, за ним стармех. Больше никого не взяли. И тут откуда ни возьмись – радист в шлюпку лезет. Так вчетвером и отчалили. Я потом радиста спрашиваю: ты-то по какому праву в шлюпку полез? А он: разве я для того родился, чтобы меня куда-то не пускали?
– Вот именно. Начнем осмотр?
На территории студенческого городка, полукольцом охватившего бухту Аякс (привет грекам!), люди отсутствовали. Много учебных корпусов и общежитий, но – ни студентов, ни преподавателей. Вообще никого! Это поразило Андрея Васильевича гораздо больше, чем весь роскошный комплекс! Редко где-нибудь вдали показывался человечек и, словно пугаясь одиночества, быстро исчезал. Из конца в конец курсировало несколько автобусов, в них сидело едва ли по два-три пассажира. Все напоминало величественные, с размахом возведенные декорации. Но время спектакля еще не настало. Не приехали ни актеры, ни режиссер. И нарядно одетые зрители в предвкушении начала не заполнили фойе, толкаясь у буфета и потягивая коктейли и фруктовые соки. Однако то, что явилось глазам бывших супругов, свидетельствовало о грандиозности постановки. Было на что посмотреть!
Им никто не мешал фотографироваться. Вначале у крыльца, на котором несколько месяцев назад расточала улыбки репортерам госпожа Клинтон. Потом, когда обогнули центральный корпус, – возле невысокого постамента с раскинувшим крылья драконом (Андрей Васильевич даже похлопал его по крылу: миленькая птичка!). Оглядывая длинные корпуса, Почивалов шумно восторгался и прикидывал, сколько пиломатериала сюда пошло, и какие это были лакомые заказы. Спустились по лестнице к обледенелому морю.
Здесь тоже на всем обширном пространстве не наблюдалось ни одной живой души. Весь этот огромный комплекс вместе с берегом и упрятанным под лед морем был абсолютно пустой, и принадлежал им так, как не принадлежал госпоже Клинтон и прочим участникам саммита!
Набережная была уложена плиткой, от моря ее отделял высокий бортик. Между льдом и бортиком на узкой полоске земли валялись спутанные водоросли. Ветер с резким запахом их гниения, такой плотный, что можно было ударить его кулаком, напоминал о веселой юности, случившейся с Почиваловым в этих краях тридцать с лишним лет назад. Он снял шапку и пригладил волосы. А пригладив, задышал полной грудью, как когда-то у него получалось естественно и без усилий.
Если смотреть вверх и вдаль, легко вообразить, что стоишь не на берегу, пусть даже острова Русский, а на палубе среднего рыболовного траулера «Тимашевск». Что до земли – многие десятки миль, а вокруг, до горизонта, небо с ватными облаками и неспокойное море. И впрямь: квадратная плитка под ногами стала как бы слегка покачиваться. Взвизгнула траловая лебедка, с двух барабанов стремительно начали сматываться ваера, и канатный трал с круглыми сферическими досками скрылся в волнах. Эхолот выдал запись на бумажной ленте: там, на глубине семьдесят метров, плотные косяки минтая. Скорость два целых и три десятых узла – больше из этой старой колымаги не выжать. Сейчас входное устье трала, словно гигантская прожорливая пасть, начнет заглатывать одно скопление рыбы за другим. Траулер натужно ползет вперед. Каким в этот раз окажется улов? Десять тонн? Пятнадцать? Двадцать пять? Над головой с дерзкими выкриками парили белые птицы, и он на палубе – один, один… Нет, подошла и встала слева буфетчица.
– Что скажешь о Ваське? Как тебе он? – спросила буфетчица.
– Нормально.
– Ты все-таки отец.
– Да, – согласился Андрей Васильевич.
– Ты двадцать шесть лет не принимал участия в его воспитании.
– Да, – сказал Андрей Васильевич.
– Все эти годы я тянула его сама.
– Да, – сказал Андрей Васильевич.
– Почивалов, ты опять меня не слушаешь?
Почивалов обернулся. Рядом стояла первая жена с сердитым лицом.
– Да, – кивнул он.
– Что – да?
– Я думал, за те пять лет, что мы прожили вместе, ты мне уже все сказала.
– Почивалов, ты когда-нибудь изменишься? Если бы не мое ангельское терпение, от тебя можно было сбежать через две недели!
– Когда-то ты говорила: через три.
– Я тебе льстила.
– Ну, хорошо. Я понял: сын у нас один.
– Да. И это счастье! Если бы их было двое или трое, и все похожи на своего папочку, – меня бы давно упрятали в дурдом.
– Вот! А ты говоришь, я ничего для тебя не сделал.
– Оставь свои кретинские шуточки. Наш сын – твоя точная копия по части мозгов. На этой почве вы должны сойтись – не зря же я заманила тебя к нему. Говори с ним, говори. Мне ли не знать, как ты можешь убалтывать всяких дурех и прочих недоразвитых!
– Чего ты от меня хочешь?
– У него нет девушки. Это тебя не беспокоит?
– Это должно беспокоить в первую очередь его.
– Он не работает. Он не желает работать. В этом тоже весь в тебя.
– Неправда. Я всю жизнь на производстве.
– Что ты называешь производством? Если бы ты видел, сколько слез я пролила над твоими алиментами! Уж лучше б ты воровал!
– Во как! Если б я загремел в тюрьму – ты бы вообще ничего не получала.
– Как был эгоистом, так и остался!
– Кто – я?
– А кто ж еще? Тебе не понять, насколько тяжко мне приходилось, когда ты сбежал в свою Сибирь.
– Я не сбежал. Это был смелый бросок в другую сторону.
– Ради сына мог бы еще в моря походить – там хоть деньги зарабатывал. А так – всё на одну свалилось. Да еще больная мать на руках, которая, кроме меня, никому не нужна. Наконец, нашелся человек, подставил плечо. И опять не сложилось, новый развод. Васька сильно переживал, замкнулся, сделался жестким. Ему шестнадцать тогда было. Через год, когда Толя вернулся, – не простил, ушел в эту, нынешнюю квартиру. Мы с Толей вскоре окончательно расстались. Все из-за Васьки: смотрел на Толю зверенышем. И у меня с сыном с тех пор отношения – хуже не придумаешь. Мы ведь почти не общаемся. Звоню – не берет трубку. А я ведь только добра ему хочу. Ты с ним разговаривал?
– Разговаривал.
– И что он думает?
– Куртку собрался покупать.
– Причем здесь куртка?! – закричала первая жена. – Он балбесничает уже год и два месяца. На что он существует?
– Я в его кошелек не заглядывал.
– Так загляни! Повлияй на сына! Внуши ему, что так жить нельзя.
– Не делай из меня Макаренко. Поздно мне заниматься его воспитанием.
– Учти: Владивосток – город дорогой. Надо платить за квартиру, за интернет, за питание. Если все сложить – тысяч пятнадцать, как минимум. А то и все двадцать. Где он деньги берет? Ладно, я понимаю: живет экономно, скопил, на железной дороге ему неплохо платили – я узнавала. Тут я еще от продажи мамулиной однокомнатной двести тысяч подкинула. Но даже если что-то и осталось – это уже крохи. Он работу думает искать?
– Наверно.
– Что значит – «наверно»?
– У него много газет с объявлениями. Не зря же их покупает.
– Он их не покупает. Рекламные газеты у нас бесплатно в почтовые ящики разбрасывают. При тебе звонил куда-нибудь?
– Звонил.
– А куда?
– Куда-то звонил.
– Почивалов, твое спокойствие меня бесит! Он все что-то выбирает. А какие у него теперь навыки? Наверняка растерял и те, которые имел. У меня хорошие знакомые, я могла бы посодействовать. Предлагала ему на завод, там стабильные заработки. У слесаря не меньше двадцати пяти тысяч на руки. Но ведь не слушает! Ничего от меня не принимает. Ты объясни ему: пока есть возможности – нельзя упускать. Не хочет на завод – другое место найду. Скажешь ему об этом?
– Скажу.
– Правда, скажешь?
– Ну.
– Вот смотрю и все больше изумляюсь: до чего сыночек в папу пошел!
– Ты это уже говорила.
С острова Русский завернули к Дальтехрыбпрому – существовал на Чуркине такой заводик вместе с конструкторским бюро, где Почивалов за кульманом проводил дни над чертежами траловых досок. Теперь «Золотой мост» одной бетонной опорой влез прямо на территорию заводика, в узкое пространство между цехами. Там, где раньше были широкие ворота, въезд оказался забран листами железа, гнутыми и в ржавых подтеках. Земля вокруг глухого забора превратилась в помойку. Андрей Васильевич, осторожно огибая кучи мусора, пробрался к кирпичному корпусу, в котором провел семь лет. У корпуса был заброшенный вид, грязный и страшный: похоже, там теперь никто не работал. Почивалов попытался вычислить окна своего отдела на четвертом этаже – и не вычислил.
Затем заехали к Людмиле. Она снабдила Почивалова голубцами и, весьма тронутого такой заботой, доставила к Василию.
Прощаясь, бывший муж протянул тысячную купюру.
– Это что?
– За бензин. Полдня ведь катались. Бери.
– Почивалов, откуда такая щедрость?
Но деньги взяла.

6. ТРОЕ НА ОСТРОВЕ

В субботу испортилась погода. Хмурые облака свисали с неба, как сырые тряпки. Васька поднялся мрачный. Под запавшими глазами отпрыска обозначились круги.
– Я плохо спал, – сообщил сын.
– Отчего так?
– Бессонница.
– Откуда тебе в тридцать лет знать про бессонницу? – удивился Андрей Васильевич. – Еще про повышенное давление расскажи!
– А вот бессонница у меня бывает! – упрямо повторил Васька.
– Ты плохо питаешься. Ты не готовишь супов. Если для себя не хочешь, подумай хотя бы о бороде – она несвежая и клочковатая. Ей нужны эти… удобрения.
– Не удобрения, а витамины.
– Какая разница.
– А у тебя бывает бессонница?
– Бывает, но недолго.
– Я понимаю, куда ты клонишь. Мол, если я не работаю, бессонница для меня – непозволительная роскошь. Мол, мне и так некуда время девать.
– Я никуда не клоню.
– Не увиливай, я-то вижу.
Васька иногда бывал абсолютно открыт, а иногда начинал поглядывать испытующе: а что ты способен выкинуть, отец?
Оба весь день просидели дома. Посмотрели три фильма. Васька опять ел треску, приготовленную в пароварке. Андрей Васильевич налегал на борщ.
А в воскресенье, в обед, позвонила Людмила и сказала, что если у мужичков есть желание, можно куда-нибудь съездить. Васька тут же начал пыхтеть и раздуваться: мол, если хочешь, езжай один, а я никуда не поеду. Отец подумал, подумал и предложил: а давай махнем на Русский, на рыбалку!
Сын принял идею без восторга, но постепенно загорелся, и собирались Почиваловы уже с энтузиазмом.
– А что – вдруг повезет? – волновался Васька. – Я в этом году ни разу на лед не выходил, а в прошлом году был дважды, да неудачно.
– Когда-то я на льду Спортивной гавани, в ста метрах от стадиона «Динамо», навагу ловил, – скороговоркой частил Андрей Васильевич. – И корюшку-малоротку. Зубатка, правда, реже брала. У меня самодельный рыбацкий ящик был, я его иногда полностью рыбой набивал.
Васька сопел, выгребая из шкафа теплые вещи.
Людмила отвезла их на Русский. Они насверлили лунок, отправили в воду снасти.
Однако то ли давление быстро менялось, то ли корюшка с навагой не догадывались, что пришли за ними, – и ответного интереса не проявили.
– В чем дело? – сказал Почивалов-отец после сорока минут безрезультатного ожидания. – Я помню: в этом море была рыба! Она сидела в воде, и я вытаскивал ее из лунок. Не могла же она уйти в другое море.
– От нее всего ждать можно, – отвечал Васька.
Хитрый Андрей Васильевич применял разные уловки: пытался взять ее и со дна, и у самого льда. Он то еле шевелил удочкой, то резко вздергивал ее вверх, надеясь на подсечку. Глухо.
Сыну такая рыбалка не понравилась. Он с кислым видом монотонно помахивал кивком вверх и вниз, ни на что особенно не рассчитывая. Надо было его чем-то отвлечь.
– Однажды зимой в субботу я отправился на лед, – ударился в воспоминания старший Почивалов. – Всё туда же – в Спортивную гавань. Рыба, чтоб ты знал, согласна оценивать наши блесенки, только не всегда их может найти, потому что воды слишком много. Вот и в тот раз возле берега рыба мои блесны не искала. Тогда я сменил позицию. Засверлился – опять пусто. Смотрю: вдалеке, чуть ли не здесь, возле Русского, человек двадцать кучкуется. Я – к ним. С полчаса топал. А результат – нулевой. И у тех, кто вокруг, не лучше. Часа в три засобирался домой. Вся добыча – несколько малороток да некрупных наважек. Иду себе налегке, рыбалка не задалась. И вижу, как прямо по курсу два дедка с удочками пристроились. Настолько старые, что рыбацкий ящик, один на двоих, на саночках привезли. Вокруг никого. Подхожу ближе. И тут один из стариков руками замахал и наважку вытаскивает. А блесна – чуть ли не из гвоздя сделана, на такие, наверно, еще до войны промышляли. У меня-то блесенки – сам вытачивал – из желтого металла, легкие были, уловистые. Ну, думаю, если тут на гвоздь цепляется – мне тоже стоит попробовать. Отошел метров на тридцать, засверлил две лунки, и пошло-поехало! Пятьдесят шесть наважек в итоге, как с куста! Дальше сумерки наступили.
– А что деды? – заинтересовался Васька. – Они много поймали на свой гвоздь?
– Не знаю. Я только засверливаться начал – оба собрали свои снасти, ящик на саночки погрузили и поплелись к берегу. Как будто судьба специально их передо мной вывела, чтобы показать, где рыба есть.
– Тогда и нам надо узнать, где рыба. А тут ее нет, – здраво рассудил Васька. – Поехали отсюда.
Смотали лески, и джип покатил вдоль берега. В одном месте увидели четырех скрюченных над лунками мужичков.
– Пробуем здесь! – скомандовал Васька.
Они засверлились метрах в десяти от одного из рыбаков.
И опять – тишина. Васька психовал, безнадежно поигрывая удочкой.
– Зато какой воздух! – восклицал Почивалов-старший. – В рыбалке важен не только улов. Чувствуешь, как дышится?
– В рыбалке важен прежде всего улов, – ворчал сынок.
– Мой сосед вчера здесь был. Семнадцать наважек вытащил, – сообщил ближний рыбак. – И две селедки.
– Давай закругляться, – окончательно разозлился младший Почивалов.
Озябшие, выбрались на берег. В машине Людмила налила им кофе из термоса, накормила бутербродами.
– Давно я так аппетит не нагуливал! – не уставал восторгаться отец, уминая хлеб с колбасой и сыром.
Васька отмалчивался.
Поехали в город.
– Замечательно порыбачили, – сказал Андрей Васильевич, когда, вернувшись в Васькину квартиру, оба освобождались от рыбацких доспехов.
– Конечно, замечательно, – согласился Васька. – Только рыбы не поймали, и ноги на льду зверски окоченели.
– Твоя рыба еще впереди. Всякий, кто выходит с удочками на лед, начинает с неудач, – это факт. Насколько бы противней было, если бы всегда везло!
Сынок не отвечал.

7. ВСЯКАЯ ТЕКУЩАЯ ЖИЗНЬ

Утром в понедельник, открыв глаза, Андрей Васильевич увидел, что Васька изучает себя в зеркало. На хмурой физиономии младшего Почивалова пламенело три прыща, самый ядреный наливался под правым глазом. Так что нельзя сказать, что рыбалка была совсем безрезультатной. Васька задумчиво трогал прыщи пальцем.
– Я думал, красивее быть уже никак не смогу. Оказывается, есть еще куда.
– Это пройдет, – успокоил отец. – Возможны две причины. Первая – застудил ноги. Вторая – отсутствие девушки приводит иногда к подобным последствиям.
– С такой видухой я – вылитый портрет композитора Мусоргского работы художника Репина, – мрачно заявил сын. – Все, папаня, сегодняшние вылазки из дома отменяются. Ждем возврата моего человеческого облика.
Васька-Мусоргский включил компьютер, уткнулся в него и лишь изредка заглядывал в зеркало, проклиная навагу и корюшку вместе взятых.
Перед обедом неожиданно позвонил университетский однокашник Артем.
– Андрюха, здравствуй, это – Шубин. С приездом!
– Здравствуй, – сказал удивленный Почивалов. – Ты как меня нашел?
– Твоя бывшая номер продиктовала. Как насчет того, чтобы встретиться?
– Конечно, о чем речь!
– Тогда в четверг ко мне, к двум часам. Я еще Вадимушке и Дрозду звякну – может, и они с работы подтянутся. Мы на Угольной живем, записывай адрес…
Сынок оторвался от компьютера и повернул композиторский облик к отцу.
– Кто звонил?
– Представь себе: это привет из юности, от наших пацанов!
– Каких пацанов?
– Ну – с кем учился. Ведь когда-то я был моложе тебя!
Андрей Васильевич взволнованно заметался от окна к шифоньеру и обратно. Как живая, встала перед глазами студенческая общага – не эта, обезображенная сайдингом, а та, родная, кирпичная, с деревянными рамами, за которыми зимой у девушек висели авоськи с пирожками.
– Ты чего распереживался? – спросил наблюдавший за отцом Васька. – Опять прошлое вспомнил?
– Конечно.
– Богатое у тебя прошлое.
– Еще бы! Чего только в этом прошлом не было. Вот, хотя бы про Артемку Шубина, который звонил, и Дрозда.
Андрей Васильевич сел на диван.
– Однажды летом, после первого курса, ожидая отъезда на практику, мы в комнатке Шубина попивали винцо. Кроме Артема находились тут Костя Дрозд, Кукулин Вадимушка и, кажется, Кулинич Левка. И я, само собой. С закуской было плохо. Прямо скажу: не было никакой закуски. А винцо, сам понимаешь, с закуской пьется гораздо лучше, чем без закуски. Шубин так и заявил: чем больше пью, тем сильнее есть хочется! Тут Костя поднялся и говорит: «Сейчас что-нибудь придумаю», – и вышел из комнаты. Не пролетело и трех минут, он вернулся со сковородкой. А в ней – жареная картошка! Горячая. И парок над ней. Представляешь? Мы прямо набросились на еду. Работали, как звери. В два счета сковородка была выскоблена так, что мыть не надо, и, пустая, задвинута под кровать. Прошло немного времени, и аппетит вновь взыграл. Костя опять говорит: «Сейчас что-нибудь придумаю». И вышел. Всё повторилось один в один: сковородка с горячей картошкой – слаженная работа челюстей – пустая сковородка задвинута под кровать. И только она там оказалась, ввалился, пошатываясь от горя, старшекурсник. И поведал душераздирающую историю о том, как в бытовке оставил жариться картошку, а когда вернулся ее забрать – сковородки не было. Проклиная мерзавцев, утащивших еду, он выпросил у соседей другую сковородку. Начистил картошки и занял пост у плиты. Когда картошка была почти готова, он попробовал и решил, что соли чуть-чуть не хватает. И отправился в комнату за солью. «Всего на минуту отлучился!» - кричал старшекурсник. А, вернувшись, не обнаружил и этой сковородки…
Васька-Мусоргский сотрясался от смеха.
– Если бы ты видел, как сидевшие за столом возмутились от неслыханного вероломства! Как утешали бедного старшекурсника и даже налили ему стакан вина…
Вечером осатаневший Васька выдавил прыщи, ранки обработал йодом, и во вторник утром от картины Репина не осталось и следа. Познавательные поездки можно было продолжать.
Как обычно, Почиваловы добрались до площади со знаменосцем и борцами за власть Советов. Спешить им было некуда, и для начала они посидели на скамейке на краю площади. Андрей Васильевич разглядывал скульптурную композицию. Борцов окружали все те же старые здания, но с ослепительно яркой и зазывной рекламой на стенах. Победа буржуинов была безоговорочной. «Площадь – это последнее, что осталось за борцами. Они ее защищают с пулеметом и винтовками, – мелькнуло в почиваловской голове. – А я? Тогда, двадцать четыре года назад? Вернулся, поостыв, в родной дом или сбежал отсюда? Чего все-таки было больше в моем отъезде?»
Пока он размышлял, возле ног закопошились ушлые голуби, десятка полтора, в расчете на подачку. Не получив ничего, попрошайки ринулись к другой скамейке, где три хохочущих над чем-то студентки неосторожно вытащили из пакета беляши.
– Предлагаю сходить на вокзал, – сказал Васька.
– А что мы там будем делать?
– Что и везде – смотреть.
Морской и железнодорожный вокзалы располагались рядом, и первым делом они свернули к морскому. Постояли у парапета. Причальная стенка была свободна.
– После первого курса я уходил отсюда на практику, на южные Курилы, – Андрей Васильевич кивком указал на причальную стенку. – На теплоходе «Мария Ульянова». Пока ждали отплытия, Костя Дрозд прямо из каюты, через иллюминатор, забросил леску в воду. Нацепил на крючок колбасы кусочек и забросил. Мы смеяться начали над ним. А он подергал чуть-чуть и вытащил камбалу. Размером со сковородку. Все сразу полезли в рюкзаки за снастями, но никаких камбал, кроме этой единственной, больше не выловили.
– И куда вы ее дели?
– Не помню. На камбуз, наверно, отдали.
– Ты мне про Рейнеке говорил, что база у вас там была.
– Говорил.
– А еще что там было?
– Ничего особенного. Поселочек небольшой, воинская часть, развалины рыбозавода. Все умирало.
– Теперь на острове осталось не больше двадцати жителей. А давно, до революции еще, его сдавали в аренду. Был такой – Август Менард, обрусевший француз. Купец из Владивостока. Он построил на Рейнеке молочную ферму, питомник пятнистых оленей и организовал добычу высококачественного гранита. Хозяйство там у него вовсю процветало. После революции все это дело, конечно, национализировали, в 37-м сына Менарда, Георгия, замели как врага народа, а оленей перестреляли. Вот сейчас кругом кричат: мосты, мосты! Меня эти хваленые мосты ничуть не убеждают. Показуха, только и всего! Я тогда поверю в серьезность наших намерений, когда на Рейнеке пятнистые олени опять появятся.
В железнодорожном вокзале побывать не удалось: там сразу за дверью встречала охрана с металлоискателем, и отец с сыном, не желая выворачивать карманы, повернули обратно.
Около вокзала мало что изменилось. Ильич все так же, попирая ногами постамент, указывал рукою на нечто вдали, что никому за все годы так и не удалось разглядеть. Запомнились еще две старухи. Они держали перед собой картонки. Одна сдавала однокомнатную квартиру на длительный срок, другая – комнату по часам. Расценки были указаны.
Васька затянул отца в картинную галерею, сто рублей билет.
Здесь были работы советских художников. Висели портреты каких-то почтенных людей – один даже позировал в профессорской шапочке и явно был известен в свое время. Вперемежку с почтенными людьми находились картины с голыми женщинами и картины с природой. Андрею Васильевичу особенно понравилось, что женщины были без подтекста – не худосочные, а крепкие и упитанные, наверняка с аппетитом евшие много мяса, картошки, хлеба и молока. Из природы Почивалову запало в душу изображение поздней весны: ветка цветущей яблони в вазе на подоконнике, а за окном – речка, лес. Андрей Васильевич даже задержался возле этой картины.
А Васька открыто скучал.
– Натурализм, – цедил он. – Ни уму, ни сердцу.
Из галереи отправились на набережную. К морю не спускались, а прошли мимо старого кинотеатра «Океан» – там по-прежнему крутят фильмы. В него студент Почивалов не однажды водил свою будущую жену.
– А какое кино вы смотрели? – заинтересовался отпрыск.
– Про любовь, конечно, какое ж еще.
Постояли у памятника адмиралу Макарову: издали узнаваемая фигура с бородой, как у Васьки, но в адмиральской форме. И Андрей Васильевич сильно удивился, когда узнал, что знаменитый ученый и флотоводец, который, по его представлениям, был едва ли не старцем, прожил всего пятьдесят пять лет, то есть чуть больше, чем сам Почивалов.
Затем запечатлелись возле тигра. Мощный бронзовый тигр скалил пасть. Он когда-то свободно шастал по сопке своего имени, а потом спустился вниз и забронзовел.
– Хороший зверюга, – сказал Андрей Васильевич. – В наших лесах такие не водятся. Фотографируй!
Он встал рядом и показал свои железные зубы – чтоб понятно было: мы тоже при случае кое-кого порвать можем!
Добрались и до арт-галереи в одной из подворотен в центре. Здесь была выставка художника-авангардиста, имя которого Андрей Васильевич не запомнил. Парень оказался с выдумкой: он обыграл названия районов и улиц Владивостока. «Тигровая сопка» – огромный черно-белый фотоснимок, где карабкались вверх высотки, и пририсованный тушью на склоне полосатый хищник, чуть ли не в половину сопки. Ну – с «Тещиным языком» все понятно. «Снеговая падь» – такой же крупный снимок и крупные черные снежинки по всей картине. Работы, под каждой указывалась стоимость, были развешаны на трех стенах. Цены – от четырех до двадцати тысяч. Андрей Васильевич нахмурился, представив, как бы выглядел под пером художника уголок в Асинске под названием «Вшивая горка».
– Вот где проявляется талант и воображение! – вдохновился Васька и забегал, заприщуривался.
Почиваловы вернулись к остановке, что возле кинотеатра «Уссури», а потом, не дождавшись автобуса, решили: почему бы не прогуляться пешком? И направились мимо ГУМа вверх, верх. Той самой дорогой, которой Андрей Васильевич возвращался когда-то, переехав на пароме, в рабочее общежитие. Среди множества новых торговых мест сохранился, как ни странно, и тот маленький книжный магазинчик, куда Почивалов иногда захаживал. Удивленный, он не сдержался и открыл стеклянную дверь. Книг стало больше, обложки на них были ярче, а вот раздел «Партийная литература» исчез. А какие толстенные тома там стояли, из какой хорошей бумаги – казалось, им пребывать здесь вечно.
Поднялись наверх, до бывшей «Пельменной». Затем так же пешком спустились вниз. Васька в банкомате снял деньги и, когда дошли до офиса МТС, положил двести рублей на мобильник. Люда позвонила, объявила, что ее, наконец, выписали из больницы, но не сразу на работу, а под наблюдение участкового терапевта, так что еще с недельку побудет дома. Она ждала обоих к себе. Но Васька огородился бородой, сказал категоричное «нет», и визит был отменен. По пути Андрей Васильевич немного поразмышлял: стоит ли подавать сыну дурной пример; решил, что ничего дурного в том нет, и купил чекушку. Из любопытства добавил еще коробочку кукумарии с овощами в масле.
Вечером отец с сыном поужинали – докончили остатки гречневой каши, съели вареное мясо. Под мясо в три приема, желая всем счастья и здоровья, осушили чекушку. Зато кукумарию старший Почивалов забраковал. Вид ее насторожил гостя. Вместе с ней, для отмазки, были легко узнаваемые овощи, но это только усилило беспокойство. Андрей Васильевич в раздумье помахал вилкой над мешаниной в коробочке, затем подцепил кусок, пожевал.
– Не то.
– Почему? – сказал Васька. – Все просто: кукумария – как кукумария. С морковкой и прочим.
– Это для тебя, может, просто, а у меня подозрения.
– Ну, батя, ты даешь! В чем ты подозреваешь кукумарию?
– Я знать хочу. Взять котлету: в прежней жизни она хрюкала и хлебала из корыта. А что делала кукумария?
– В море дни проводила.
– Понятно, что не на дереве чирикала. Но что-то она все-таки делала. В каких условиях росла, кого ела?
– То есть, тебе нужна ее родословная? И вся судьба вплоть до этой коробки?
– Конечно! Я ведь не каждый день питаюсь кукумарией.
– Извини, в подобных делах я не спец.
– Это плохо.
Коробочка была отодвинута до выяснения обстоятельств.
Убрали со стола.
– Я все жду, когда ты меня воспитывать начнешь, – объявил Васька, ковыряя во рту зубочисткой.
– Это еще зачем?
– Положено. Ты – родитель. Ты ж приехал воспитывать? Я догадываюсь, что и мать к твоему приезду руку приложила?
– Не буду отрицать.
– Вот и воспитывай.
– А как?
– Интересный случай! Что я – подсказывать должен?
– Не знаю.
– Ответь, только честно: тебе нравится жить?
– В каком смысле?
– В прямом! Просыпаться каждый день, ходить на свою идиотскую лесопилку, ругаться там с работягами, а вечером возвращаться и снова укладывать в постель натруженные кости.
– Очень нравится. Я получаю от этого удовольствие.
– Вот спросил бы: почему я дома сижу, почему не участвую в труде со всеми сообща?
– Почему ты дома сидишь?
– Потому, что я – против!
– Против чего?
– Против всего!
– Как это понимать?
– А как хочешь, так и понимай. Но я – против!
Андрей Васильевич кивнул:
– Это мне напоминает случай из прошлого лета. Один паренек твоего возраста – он тоже был против – выпил, как следует, сел на мотоцикл и рванул по встречной полосе.
– И что?
– В лепешку. С грузовиком не поспоришь.
– Дремучий ты, отец, – рассердился сынок. – Сразу видно: из деревни явился. И истории у тебя дурацкие.
– Нормальные истории, – Андрей Васильевич зевнул. – Я ложиться буду. Спать уже пора…
Проснувшись ночью, Почивалов раздумался о доме: как там? Жена могла бы позвонить. Что из того, что он запретил? Разок можно. А если снюхалась с кем-то? Почивалов заворочался, пружины под ним заныли, взялись толкать в бока. Он захотел представить неизвестного хахаля. Хахаль представлялся неотчетливо – роста среднего, с небольшим пузцом и блудливыми глазками, с круглым, словно картошка, носом. Почему-то думалось, что именно на такого могла запасть его жена. Раздражало и то, что своими ногами этот негодяй влезет в любимые почиваловские тапки. Про тапки думать было невыносимо… Чтобы отвлечься, перекинулся на работу. Что, если самому узнать у Жидиханова: как там с вагонкой для нефтяников? Успевают? А еще спросить про гражданскую оборону. Душу глодал червяк в майорских погонах…
Утром опять смотрели новости. Новости были тревожные.
Васька вскочил, едва не опрокинув стул:
– Из-за напряженности у западных границ я начинаю нервничать!
Он забегал по комнате и вдруг распахнул холодильник и влез в него головой и плечами. Захрустели какие-то обертки, холодильник явно нес потери: убывала, видимо, колбаса и еще что-то. Андрей Васильевич привстал, гадая, каких продуктов они не досчитаются на ужин – Васька нервничал очень сильно. Наконец сынок, отдуваясь, выбрался наружу.
– Почему, когда волнуешься, обязательно тянет съесть что-нибудь?
– Это у нас наследственное, – вздохнул Почивалов.
– Как, по-твоему: чего ожидать от Киева? Пойдет ли он на нас войной?
Старший Почивалов потер переносицу.
– Всякое возможно. Тем, кто прогнал президента, надо теперь показать, какие они серьезные ребята, и с кем-нибудь повоевать. Вариантов два: или с нами, или с поляками.
– Я думаю – с поляками.
– И с поляками можно. Но с ними неинтересно – большого азарта не будет. То ли дело с нами.
После завтрака отец с сыном ненадолго выбрались из дома. И пока шли платить за квартиру и свет, Васька все разглагольствовал о Крыме. А Андрей Васильевич приобрел в аптеке таблетки «Валз»: привезенные с собой он уже израсходовал, и теперь чувствовал иногда, как побаливает затылок – верный признак подскочившего давления. Затем Почиваловы побывали на рынке, где обнаружили в рыбном магазинчике свежего пелингаса. Цена смешная – всего 80 рублей за килограмм. Ловят его в море неподалеку, но пока Андрей Васильевич учился и работал во Владивостоке, ему ни разу не довелось его попробовать, тогда эта рыбка была на прилавках редкостью. Взяли две штуки. Они чуть-чуть не дотянули до килограмма.
Дома старший Почивалов почистил их – Васька вручил ему специальный нож для чистки рыбы. Но сначала гость подозрительно повертел в руках диковинную штуку. Он успел увериться: ничто не способно его изумить в запущенном хозяйстве сына, – а вот поди ж ты! К ножу была прилажена коробочка, куда слетала чешуя. Андрей Васильевич живо вспомнил: начни он дома чистить окуня для ухи – вся кухня чешуей залеплена. А тут хоть и летит в стороны, но не так сильно. Потрошеных и резаных пелингасов Васька приготовил в пароварке. Съели по два куска за Крым. За то, чтобы не было войны, добавили еще. Рыбка понравилась: нежная, слегка сладковатая, по вкусу напоминает жареного карася. За один присест оба пелингаса без остатка улеглись в желудках, а был бы третий – и ему бы место нашлось.
Вечером появилась Людмила и принесла два пакета жареной корюшки и красноперки. Красноперка после пелингаса показалась суховата, безвкусна. Как всегда в ней было много мелких костей, которые портили всякое удовольствие, Васька шумно негодовал, вылавливая их во рту. А еще и бутылочку чачи выставила первая супруга. Андрей Васильевич умилился, послал еще один привет Грузии, хлебнул чачи раз и другой, разомлел и галантно проводил женщину до дома. А когда вернулся – узнал: Крым собирается в Россию. Ничего на это не сказал Андрей Васильевич, только помылся в душе и лег спать. Спал крепко до самого утра.

8. ВСТРЕЧА

На следующий день была поездка к Шубиным. Андрей Васильевич заранее запасся. Для взрослых – бутылкой хорошей водки; для непьющих и внуков – конфетами, фруктами и коробкой свежей виктории. Еще взял пачку сигарет: знал, когда волнение захлестнет, потянет закурить, а клянчить чужие он не любил. Пешком дошел до станции на Первой речке. В ожидании электрички сел на лавочку. Рядом, так же в ее ожидании, устроились четыре контролера, женщины в форме и разного возраста. Шумные, как болельщики на футболе, они кричали на весь перрон.
Самая молодая вдруг заговорила о школе:
– Я любила литературу. О, как я любила литературу! Я ее просто обожала! Мне нравилось читать стихи. Я учила их наизусть!
Выяснилось, что и остальным тоже нравилось. Память у всех оказалась отменной.
– Белая береза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром! – взвывала тетка одних лет с Почиваловым.
Почивалова это сначала забавляло, а потом стало не по себе. Что-то в издавна знакомых строчках заставляло поеживаться. Не сразу, но все же Андрей Васильевич понял: зычный голос гремел так, словно требовал приготовить билеты.
Заранее предупреждая о себе свистом, подкатила электричка. Вслед за контролерами Почивалов шагнул во второй вагон, и тут же, в тамбуре, у него проверили и прокомпостировали билет.
За окном замелькали станции. Пассажиров было мало. По проходу взад и вперед сновали офени. Предлагали: а) газеты, б) напитки и пиво, в) беляши и сосиски в тесте.
Одна, в оранжевой куртке, попыталась всучить Андрею Васильевичу семена цветов.
– Мужчина, у вас свой дом?
– Свой.
– Тогда вам обязательно нужны цветы для клумбы! Ничто так летом не украшает дом, как яркая клумба перед ним! Вы согласны? У меня богатый выбор. Могу рекомендовать семена календулы, незабудки, сальвии, петунии, пеларгонии. Если желаете – бархатцы.
– Спасибо, не желаю.
– Еще есть анютины глазки – очень трогательные цветы.
– И трогательных не надо.
– А чего бы вы хотели?
– Букет, так и быть, я бы купил. Но у вас же нет букета.
– Букета нет, – согласилась она. И внезапно добавила: – Ох, устала. Посижу пять минут. А то весь день на ногах.
Она села напротив Почивалова, вынула из сумки бутерброд. На толстом куске хлеба лежали толстые пласты сала. Глядя бойкими глазами в его глаза, прямо спросила:
– На свидание едете?
Почивалов удивился.
– Да, на свидание. А на мне что – написано?
– Помотайтесь с мое по вагонам – людей насквозь видеть будете, – она говорила и жевала одновременно настолько ловко, что ни одна крошка не упала. – Я даже больше скажу: она намного моложе вас. Она хороша, знает об этом и любит поддразнивать. Она предложила вам больше не встречаться, но первая не выдержала и позвонила. Сколько вы не виделись?
– Четверть века.
Ее уверенность мигом улетучилась.
– Как это?
– Я к друзьям еду, – объяснил Андрей Васильевич. – Учились вместе. Я из Сибири прилетел, а здесь гощу у сына.
– Надо ж было так ошибиться! – разочарованно протянула она. – В первый раз со мной такое.
– Вы не очень ошиблись. И звонок был, и пригласили, – Почивалову вдруг захотелось рассказать, как замечательно было тогда, в юности. – Мы в одном общежитии жили. Понимаете? Всем по двадцать лет – кому чуть меньше, кому чуть больше. Однажды, помню, после второго курса, сессию сдали, и все студенты ломанулись кто куда – кто на практику, кто домой. А мы, человек десять из одной группы, остались. Нам в деканате сезонную работу обещали. На Камчатке. У всех с деньгами, ясное дело, туго, но как-то изворачивались. Сейчас смешно вспоминать, но поесть хотелось всегда. Однажды утром двое наших задумали сделать пробежку и размяться. С голодухи чего только в голову не взбредет! Натянули трико, кеды и рванули к Спортивной гавани. Мимо стадиона «Динамо» выбежали на пирс. Утро выдалось тихим, и вода в заливе была неподвижной. А у самой поверхности резвилась стайка наваги. Там скучковалось килограмма три рыбы, если не больше. Это ж мучительно видеть: столько бесполезно пропадающей еды! Артем подобрал камешек, размахнулся, да как, со всей злости, пульнет его в эту стайку. И – попал. Представляете? Попал! Одна наважка перевернулась кверху брюхом. Во как! Обратно спортсмены, забыв о разминке, летели в общагу с добычей, как птицы. Слух разнесся мгновенно: есть рыба! Затеяли варить уху. Кто-то притащил луковицу, кто-то пару картофелин. Рыбу нарезали мелко-мелко, чтоб – по справедливости – досталось всем. Соль, перец и лавровый лист имелись в избытке в каждой комнате. Всё загрузили в огромную кастрюлю. В бытовке собрались гурманы – помешивать ее поварешкой и наслаждаться ароматом. И вот готовую уху торжественно внесли в комнату. По тарелкам разливать – пижонство, поэтому уселись с ложками вокруг кастрюли. Я за всю жизнь никогда больше не ел такой вкусной ухи! И тут кто-то вспомнил, что на третьем этаже вроде бы есть хлеб. И что ушица, по мнению авторитетных людей, особенно хороша с хлебом. И все подтвердили: да, с хлебом ушица замечательна просто! Но никто на третий этаж не пошел. Потому что вернулся бы он уже к пустой кастрюле…
– Да, счастливая пора – студенчество, – грустно сказала торговка. – Моя фамилия Элефтериади. У меня папа – грек. Я в институте искусств училась. Играла на виолончели. Мы даже с концертами ездили. Тоже – чего только не было. Я всех людей сравниваю иногда с оркестром. У каждого своя партия. Судьба подсовывает ноты. Хочешь, не хочешь – играй. И никогда не жалуйся. Ладно, пойду.
Электричка замедлила бег, появился перрон Угольной.
До Шубиных Андрей Васильевич добрался легко. Даже спрашивать ни у кого не пришлось: с Васькой весь маршрут изучили в интернете. Да и дом был приметный: длинно вытянутая, как белое полотнище, девятиэтажка. Обитали Шубины в одном из крайних подъездов.
Супруги Шубины были редкостной парой. В общежитии вычислить обоих не составляло труда. Леночка – она жила на четвертом этаже – вечно что-нибудь с грохотом роняла. Артем – он обитал на шестом – натыкался на разные предметы и громко кричал. Студенты соединили их насильно: когда вы вместе, то хотя бы на одном из двух этажей спокойно. Всякий, кто не был подготовлен, вздрагивал, проходя мимо комнаты, где находились оба: крики и гром раздавались такие, словно за дверью бьются насмерть. Сейчас у них было две дочери, которых они не только родили, но и каким-то образом умудрились вырастить, не покалечив.
Лифт рванул вверх и в мгновение ока доставил гостя на девятый этаж. Подойдя к двери с нужным номером, Андрей Васильевич ощутил, как сильно заколотилось сердце. Сразу после звонка за дверью раздался шум, словно кто-то, падая, побежал в прихожую. Дверь распахнулась, и Почивалов очутился в Леночкиных объятиях. За нею маячил Артем.
– А, добрался! – завопил Артем, вытирая мокрые руки о цветастый фартук. – Сидит, понимаешь, в своей Сибири! Давно бы мог появиться!
Маленькая Леночка, помяв гостя, отпустила его и теперь прыгала рядом, едва не опрокидывая вешалку. Из кухни обалденно пахло едой; там, на плите, что-то шипело и потрескивало.
– Подождите, дайте раздеться! – отбивался Андрей Васильевич, у него сразу закружилась голова.
– Да уж разденешься, если доехал!
Внезапно в прихожую повалил сизый дым.
– Ленка, котлеты! – рявкнул Артем. Леночка исчезла.
Почивалов скинул заодно и пиджак.
– Иди, смотри, как мы тут в нашей конурке умещаемся! – гремел Артем, похлопывая его по плечу.
Андрей Васильевич и так понял, что квартира большая. Однако хозяин решил, что гость много потеряет, если в деталях не изучит семейное гнездо Шубиных. Немилосердно толкая в спину, владелец конурки погнал гостя на экскурсию. Почивалов был протащен по всем четырем комнатам, и в каждой давалось пояснение.
– Здесь мы через полчаса рюмашки начнем опрокидывать. Тут наша спальня. Тут Янка с мужем – она к свекрови вчера умотала с пацаном вместе, а зять на Сахалине, в командировке. В этой старшенькая с Филимоном, когда заявляются, ночуют. Сейчас еще и лоджию увидишь. Ленка, ты там порядок навела? Эту квартирку, Андрюха, врать не буду, я в Перестройку на пиве сделал. Завязал с морями и внедрился инженером на пивной завод. За три года получил, очередь тогда быстро двигалась!
– Ну, вы прямо, как аристократы!
Комнаты были большие и раздельные.
– Имеем право! А теперь кладовку в прихожей покажу.
Спасение пришло от Леночки:
– Потом досмотрите, мне помощь нужна.
Гость ринулся на кухню, закатывая рукава рубашки. Новая партия котлет взамен испорченных, утонув в сковороде, шкворчала и стреляла жиром. На кухонном столе вперемежку громоздились разные продукты.
– Давайте, подключайтесь!
– Всегда готовы.
Первым делом Почивалов приступил к нарезке огурцов и помидоров для салата, отобрав нож у Артема: тот, размахавшись ножом, был попросту опасен.
– Ух, как сейчас мы посидим! – кричал Артем, он взялся протирать рюмки безобидным полотенцем. – Коньячка попьем!
– Попьем! – вторила Леночка.
– Люблю я всякий витамин – огуречный, помидорный, особенно в начале весны, – заливался и гость.
– Да кто же витамины не любит? – отполированная рюмка в руках Артема сияла веселым пламенем.
– Нам в студенчестве витаминов по весне не хватало. Но за девчонками бегали все равно! Помнишь, Леночка?
– Бегали! Еще как бегали! – хозяйка обитала в те годы в одной комнатке с первой почиваловской женой, которая тогда никакой женой не являлась.
Замечательно было на кухне! И разговоры, и запахи – все наполняло сердце нежностью.
– Хорошо, что приехал, повод дал, а то мы в бытовухе увязли! – орал Артем.
– То на работе, то на даче, то с Еремушкой нянчимся! – подхватывала супруга.
– Леночка, а ты разве не домохозяйка?
– Нет, метеоролог в аэропорту.
Она металась по кухне, постоянно задевая стулья, и норовила уронить то банку с капустой, то кастрюлю. Рядом с ней приходилось быть начеку. «Как дочь доверяет им обоим внука?» – усмехался про себя Почивалов, а вслух неожиданно выпалил:
– И чего я тогда с выбором так крупно промахнулся? Сейчас бы Шубин у нас в гостях огурцы на досточке тюкал! А ты, представляешь, – была бы Почиваловой. Ну, а я дочерей бы воспитывал и внуков нянчил.
– Нечего, нечего! – крикнул Шубин, грозя рюмкой. – Каждому свое.
К трем подъехали Вадим Кукулин – Вадимушка и Костя Дрозд. Вадимушка раздобрел. Время кого-то сушит, а кого-то и округляет – и сильно. В прихожей снова поднялся гвалт, словно ввалилась толпа цыган.
– О! Все такой же, с небольшими поправками, – заворковал Вадимушка, когда бутылка дорогого коньяка была передана Леночке (и сразу чуть не выскользнула на пол). – Ты где работаешь? В ООО «Алмаз»? А что это? Лесопилка? Своя или вскладчину взял? А-ах, наемный труженик.
Вадимушка неопределенно хмыкнул.
– У нас и мебельный цех имеется, – добавил Почивалов.
– Вы стульев не делаете? А то я заказал бы парочку эксклюзивных стульев. С гнутыми ножками.
– Нет, стульев мы не делаем.
– А что тогда делаете?
– Разное… Оградки для могил.
– Это преждевременно.
– Брось, – сказал Костя. – Нынче всякий труд в почете.
– Да что всё про меня. Сами-то как добываете хлеб насущный? – перевел разговор сибирский гость.
Вновь прибывшие устремились в комнату, где стол был уже наполовину накрыт.
– По-прежнему, старик, по-прежнему. У нас с Костиком – по лаборатории. Правда, в разных институтах. Так что мы – завлабухи. Лабаем аккорды научно-технического прогресса.
– Справляетесь?
– А чего. И не такие дела заваливали. Костик, правда, в этом качестве еще притирается… сколько – лет пять?
– Семь, – сказал Дрозд.
– А у меня почти двадцать два. Исключительно на одном кресле. Собственной задницей пропукал его навылет, можно использовать вместо стульчака.
– Кукулин! – закричала Леночка. – Ты как был, так и остался противным!
– Верно! Иначе нельзя: все должно развиваться от противного.
– От противоположного! – уточнил Артем.
– Какая разница.
После медицинских процедур явилась Людмила.
Начали рассаживаться. Диванчик был низенький, и Вадимушка, плюхнувшись на него, округлился еще больше. Почиваловы оказались напротив.
– Давайте выпьем за то, – поднялся Артем, – что мы, жившие когда-то вместе, под одной крышей на Пограничной, через столько лет встретились!
– Ура! – крикнул Почивалов.
– Я за рулем, – сказал Костя.
– Я тоже, – добавила Людмила.
– Тебе много нельзя! – воскликнула Леночка Шубина.
– Один раз можно! – рявкнул Шубин так, будто жена все еще находилась на кухне.
– А у меня сегодня персональный водитель, – ерничал Кукулин, поглядывая на Дрозда. – Так что лей по полной. Я за встречу половинками не пью!
– Положи мне салата вон того, – попросила Людмила, когда Почивалов поставил рюмку. – И немного картошки. И помидорку тоже.
 Галантный Почивалов нырял ложкой в блюда, накладывал в тарелку первой жене.
– Грибочки, грибочки попробуйте, – угощала Леночка. – Сами собирали.
– Шубины, а почему не вижу селедку под шубой? – острил обладатель стульчака.
– Пусть тебе жена дома делает! – громыхал Шубин.
– Кому еще грибочков надо? – не отставала Леночка.
И тут тарелка выскользнула из рук, и грибы, как мелкие лягушата, посыпались на брюки Вадимушки.
– Шубина! – закричал он. – Ты как всегда!
– Неправда! – громыхал Артем. – Она уже давно ничего не роняет. Почти неделю!
Собрали разбежавшиеся по полу грибы, Вадимушке дали полотенце – прикрыть колени.
– Это случайно получилось, – оправдывалась Леночка. – Тарелка скользкая. Салата хочешь? Сейчас я тебе…
– Если мне чего-нибудь надо, я сам положу! – заголосил пострадавший.
– Плюнь ты на свои брюки, – крикнул Артем. – Подумаешь – грибы на коленях полежали. Не мухоморы ведь! Ну что, бывшие студенты, поднимем?
– А то!
– За группу нашу, за преподавателей наших! Если б не те пять лет – и родиться не стоило!
– Теперь разве так учат, как нас, – заговорила Леночка, когда выпили. – На позапрошлой неделе Янка приводит Еремушку из садика – он весь пунцовый, горит. Вызвали «скорую». Приехала фифа молоденькая, с медсестрой – такой же соплюхой. Глазками: хлоп-хлоп. Руку ему на лоб положила и спрашивает: что с ним? А я говорю: угадайте с трех раз! Так она еще и обиделась. Рецепт, жаль, не сохранила: всё, что есть от простуды, – она всё выписала. А того не понимает, что это ребенок.
– Вы таблетками не увлекайтесь, – сказал Вадимушка. – Сила медицины – в чем? В ее невмешательстве!
– А как тогда быть?
– У меня сосед, ему уже под девяносто, говорит: нет таких болезней, которых не могли бы излечить три стопки качественной водки под мясную закуску. А соседка снизу – она каждый день пилила его и кроме клюквенного сока ничего не пила, уже два года как в могиле. Теперь я сильно сомневаюсь в пользе клюквенного сока.
– Ага, ты насоветуешь – трехлетнего ребенка водкой спаивать!
– А что? Пусть к микробам иммунитет вырабатывает.
– У меня тост, – объявил Артем. – Я умею предсказывать будущее. Так вот: все будет хорошо. Давайте за это!
– Шубин, не гони!
– А я и не гоню.
– Все равно не гони.
– Вадимушка, ты не переживай: бутылок хватит!
Выпили.
– Приятный коньячок.
– Нормальный.
– Такой бы нам в те годы в общагу.
– Тогда и портвейн «три семерки» за первый сорт шел.
– Да, общага… – вздохнул Почивалов. – Какая у нас компания была! Еще кого-нибудь из наших видите?
– А как же! – откликнулся Вадимушка. – Как думаешь: где мы теперь чаще всего встречаемся?
– Ну… На улице или в магазинах, где ж еще.
– Нет.
– Тогда – на похоронах?
– Точно! Пока еще, к счастью, не на своих. В последний раз собрались в прошлом октябре. Провожали Адельфину Серафимовну. Померла бабулька на семьдесят пятом году.
– Да ты что?! – охнул Почивалов.
– Да.
– Обалдеть! А ведь мы застали ее еще не старой. Помнишь, как она говорила: я перехожу в тот возраст, когда на мне, как на собаке Павлова, можно все испытывать?
– Так вот, из нашей группы было человек восемь. Или девять. Когда гроб закопали, и привезли всех в кафешку, кто-то сказал, что теперь таких лекций по теории волн никто не читает – кишка тонка! Молодые тетки с факультета речи толкали – все о том, какая славная была старушка. А затем поднялась наша Катюшенька Львова и своим мерзким голосом предложила тост за океанологов. За тех, которые настоящие! Я ей говорю: если я, к примеру, заведую вычислительной лабораторией, – могу ли считаться настоящим океанологом, или мне стакан обратно на стол поставить? А она уже окосела, как сука, и отвечает: я тебя, Кукулин, всегда ненавидела, ты был бабник! Я говорю: почему «был»? Есть! Есть, и таковым остаюсь!
– Это она докторскую защитила? – спросил Почивалов.
– Кто, Львова? Нет, ей пока еще рано. Докторскую по морским беспозвоночным защитила два года назад Никифорова. Защитила, проявив нечеловеческую волю: она проехалась по всем морским тварям, как каток. А теперь не работает. Нигде. Диссертация истощила ее до такого состояния, что Галинушка набрала полный рот слюны и харкнула на всех морских беспозвоночных разом. Недавно купила квартиру в Праге, теперь шустро распродает здесь недвижимость. Выучила, что по-чешски повозка с крыльями называется «летадло», и со дня на день на этом самом летадле свалит отсюда.
– Во как! – сказал Почивалов.
– Да. Скоро начнет жить по цветаевским местам, тосковать по Родине, потом вернется и повесится в Елабуге.
– Не дождешься, – сказал Костя. – Вешаются от упадка сил и при пониженной самооценке. А у нее с этим – порядок.
– Верно, верно. Значит – Елабуга отменяется…
Вадимушка поведал, что Рычкова ушла в монахини, Приставко исчезла с мужем в Новосибирске, а вот Катюшенька Львова заторчала в науке и, похоже, сваливать никуда не собирается.
– У Катюшеньки нечеловеческих сил нет, но зато есть нечеловеческое упорство. Замутила что-то там с гребешками. Она их в Посьете тонну сожрала, пока материал собирала. Она бы еще дольше могла собирать, но гребешки закончились. И пришлось ей перебраться во Владик, защитить кандидатскую и вспомнить, что она меня ненавидит. Как только урон, нанесенный ею гребешкам, ликвидируется, – поедет жрать для докторской.
– С девчонками все понятно, они и тогда зубрилками были. А что с пацанами? Что слышно про Реброва, Зубакина?
– Ребров где-то пропал, про него ничего не знаю. А вот Олеженька Зубакин в прошлом году объявился. Он в августе рухнул нам на голову из Первопрестольной и всем надоел. Мы тут передавали его из рук в руки, как эстафету. И каждый норовил поскорее избавиться. Ни один больше суток не выдерживал. Пытались засунуть его на остров Попова, но он оттуда сбежал. Олеженька по-прежнему без ума от дешевой бормотухи и бесед до четырех утра. А нам и то, и другое здоровье уже не позволяет, мы можем только до одиннадцати, на что этот москвич страшно обижался.
– А Кулинич – он где?
– А, Лёвушка! О нем я знаю всё. Лёвушка, как в моря ходить бросил, выучился на электрика и начал работать в Теплоцентрали. Быстро дорос до четвертого разряда и стал в бригаде гроссмейстером по забиванию «козла» – я видел на его пальцах профессиональные мозоли! Но не это главное. У Лёвушки возникла новая фишка: он теперь, как геронтолог, выискивает баб чуть ли не вдвое старше себя. И тут, не сходя с рабочего места, обзавелся одной с образованием, но жадной. Моей Светке она сразу не понравилась. Лёвушка разменял квартиру на две; в одну, в Хабаровск, отправил сына, а сам увлекся садоводством. Перемещаясь над грядками под прямым углом, заполучил естественным образом черную спину и белое пузо. Этот облик пингвина пришелся ему по душе. Жизнь вроде бы стала налаживаться, но тут начались глюки. Друзья сказали: «Езжай в Хабаровск. В Хабаровске старшие братья общими усилиями вправят тебе мозги на то место, которое сумеют найти». Лёвушка внял и уехал. Но, объявившись в Хабаровске, он не пошел к братьям, а почему-то решил, что у него еврейские корни, и немедленно полетел с визитом на историческую родину. Там, в кипе, припав к Стене плача, окреп духом и просветленным вернулся к братьям и сыну. Как выяснилось, город на Амуре тоже полон стареющих баб. На этот раз Лёвушке выпала бухгалтер из торговой фирмы «Одуванчик», а сам он подался на стройку. Жизнь понемногу наладилась, но тут его назначили прорабом. Начальство стало иметь Лёвушку сверху, а работяги – напрягать снизу. К тому же бухгалтер, у которой в месяц шестьдесят три штуки против Лёвушкиных семнадцати, стала все чаще напоминать об этой неправильной арифметике. Не выдержав такого ****ства, Лёвушка плюнул и сбежал со стройки. Это произвело двойное положительное действие: сгинули  начальство и работяги, а бухгалтер смекнула, что и с ней он может поступить, как со стройкой, и на время притихла. Сейчас у Лёвушки новый план: он хочет попасть матросом на лесовоз типа «река – море» и гонять лес в Корею. И это правильно. На судне его истинное место. Он крепко стоит лишь тогда, когда опора под ногами качается. На днях неугомонный хабаровчанин прибывает во Владивосток.
Андрей Васильевич жмурился от удовольствия. И язвительный Вадимушка, и домовитые Шубины, и молчаливый Дрозд – ему все нравились, всех хотелось обнять.
Пока общались, Вадимушке позвонил Трофим Побережец.
Когда-то железные койки Трофима и Почивалова два года стояли рядом. Комнатка была крохотная, но пяти студентам места хватало. Трофим учился на геоморфолога. На удивление всем, кто его знал, он, наряду с выпивкой и разной увлекательной жизнью вокруг, взахлеб поглощал научные книжки и очень серьезно относился к своей геоморфологии. А еще его любили клопы. Они находили его везде: и в постели, и за столом, когда он пил чай, и даже в холле, куда он убегал, чтобы спокойно почитать свежую статью в научном журнале.
Трофим исчез из Владивостока сразу после универа вместе с дипломом и молодой женой. Он двадцать лет не высовывал носа с Камчатки. Там на бескрайних просторах камчатской земли затерялась метеорологическая станция. Как после объяснил Вадимушка, вокруг станции на много сотен километров обитали исключительно ягель и дикие олени. Побережец сделал стремительную карьеру и стал начальником станции. В подчинении у него значился один сотрудник: жена. Ей доставались все замечания, выговоры и поощрения по работе. В жилой комнатке подрастал будущий сотрудник: дочка. А больше никого там не было. Трофим так сроднился с природой, что даже отпуск проводил в тундре – за год он уставал от людей. С собой брал спички, ружье и соли на месяц. Ягель и олени наводили на мысли. Мысли возникали разные. От иных его начальство столбенело. Так, на своей подведомственной территории он попытался воссоздать тундростепи, в которых в прежние времена околачивались мамонты. Однажды, обнаружив, что теряет способность к человеческой речи, он не на шутку испугался и вместе со всем составом станции убежал во Владивосток. Здесь, стремясь поскорей вернуть забытые навыки, по двадцать раз на дню звонит всем знакомым.
– Трофим, мы с Дроздом сейчас у Артемушки Шубина. Угадай: кто сидит напротив меня? Андрюша Почивалов сидит! Да. Явился из Сибири и себя показывает. Передаю трубку.
– Привет, – сказал Андрей Васильевич. – Я совсем ничего про тебя не знаю. Как поживаешь?
Трофим заговорил быстро, словно боясь, что прервут:
– У меня все нормально. Собираюсь в экспедицию. В прошлом месяце опубликовал статью о механизме формирования метана и двуокиси углерода до максимальных значений в атмосфере над Арктикой. Будет желание – посмотри в…
Он назвал иностранный журнал. Название Почивалов сию же секунду забыл.
– А как дома и вообще?
– Понимаешь, – крикнул Трофим, – определение мерзлоты в учебниках, прямо скажу, идиотское! Ты только послушай эту чушь: грунт, температура которого поддерживается ниже ноля градусов по Цельсию не меньше двух лет. Ну? Уссаться легче! Я на прошлой неделе холодильник купил. По определению в учебниках, в его морозилке – тоже вечная мерзлота!
– А как надо? – озадачился Почивалов.
– По-другому, тут и к бабке не ходи! Я еще пока не сформулировал, как, но по-другому! Понимаешь, внешне мерзлота похожа на камень с прослойками жильного льда. Содержание льда в мерзлоте может изменяться от нескольких процентов до десятков процентов. При оттаивании наземной или подводной мерзлоты в условиях без кислорода из древнего органического вещества образуется метан. Больше всего метана – на восемь-десять процентов – в атмосфере над северными полярными широтами. Путем сравнения древнего состава воздуха, извлеченного из ледяных кернов Гренландии и Антарктиды (возраст – приблизительно 450 тысяч лет), установлено, что в теплые эпохи, предшествующие голоцену, этот максимум также существовал, но исчезал в холодные. Полный климатический природный цикл составляет примерно 105 тысяч лет, но в нашу эпоху теплый период затянулся еще на несколько тысячелетий – видимо, что-то переклинило в климатической кухне. Что – вопрос сложный и требует дополнительных исследований. В теплые эпохи температура воздуха в среднем на четыре или пять градусов выше, чем в холодные, что и вызывает таяние мерзлоты, при котором высвобождаются чудовищные запасы органического вещества в форме метана и углекислого газа.
– Здорово! – восхищенно сказал Андрей Васильевич. – У нас тоже своих заморочек хватает. Я сейчас занимаюсь переработкой дерева. Мы выпускаем обрезные и не обрезные доски, тес, а также штакетник, плинтус и штапики. Попутно беремся за изготовление похоронных принадлежностей – гробов и крестов. Предоставляем заказчикам фигурный пиломатериал типа филенки. Опилки с пилорамы продаем на свиноферму. Однако не подумай, что дело это простое! Мы работаем с яйским лесом, а у яйского леса, даже строевого, возраст не более шестидесяти лет, и основная масса кругляка, свежая на корню, имеет дупла и гниль в сердцевине. И, как ты думаешь, почему? Ни за что не угадаешь! Из-за особенностей яйской почвы! Да! Почва дерново-подзолистая, с илом, так как через территорию Яйского района протекает река Яя, в весеннее половодье смывается защитный слой, и происходит накопление влаги, которая не просыхает вплоть до июля. Кроме того, у каждой древесины свое свойство. Если взять, допустим, ель…
– Тоже неплохо, – не дослушал Трофим. – Дай мне Вадимушку!
Долго крепившийся Андрей Васильевич все-таки один раз вышел с Артемом на лестничную площадку покурить.
– Не жалеешь, что уехал? – спросил Артем, когда сизые змейки дыма поплыли над головами.
– О чем жалеть? Считай, вслед за одной жизнью проживаю вторую. А первая была здесь.
– Ты изменился.
– Это верно. Волосы с головы выпадают, а новые расти не хотят. Как ни уговариваю – бесполезно.
– Я о другом. Вот ты в моря ходил. Столько всякого повидал. И деньги неплохие зарабатывал. Не лучше было бы продолжать?
– У меня есть знакомый, Федоринов. Он как тридцать лет назад бегал за девчонками, так и продолжает бегать. Но разница, говорит, ощутима: сейчас это дело сильно изнуряет.
Артем усмехнулся.
– А я понял, почему вы с Людкой разбежались. Она ведь упертая, как коза. У нас дачные участки рядом, я ей иногда помогаю. С ней долго быть невозможно: всегда норовит настоять на своем. В любой мелочи! Из-за этого разбежались?
– Не помню, – Почивалов загасил окурок в жестяной банке из-под горбуши. – Столько времени пролетело.
За столом становилось шумно.
Почивалов захмелел. Он уже не стремился вникать в разговоры, а просто сидел и улыбался. Словно со стороны долетали обрывки фраз.
– …ты мне ерунду не рассказывай, до пятидесяти голова – сырая. Ты еще не видел предела моих возможностей!
– А планы? А твои планы?
– Плевать на планы. Я настрою новых планов!
– …мечтаешь? Вот увидишь – я угроблю твои мечты! Угроблю и зарою…
– …покойников тоже с разбором жалеть надо! Взять нас, дачников: мы к земле привычные, всю жизнь в ней копаемся. Что нам – плохо там будет, что ли? Вот когда далеких от земли несут, всяких там научных работников, всяких заведующих лабораториями, – тут да, тут другое дело…
– …к своим слабостям надо быть терпимым. Лелеять их надо...
– …а как же дети?
– Что – дети? Детей лучше всего заводить поздно, чтоб не дождаться, когда они тебя бросят…
– …я тебе ясно говорю, но я ж ведь не до конца договариваю!..
– …Кукулин, сколько тебя знаю – ты всегда бодрячок. Не надоело?
– Нет. Я тоже умею плакать! Только мои слезы текут не по эту, а по ту сторону глаз…
– …чем проще, тем надежней. И нечего усложнять! Кувалда реже ломается, чем японский телевизор…
Затем прощались в передней. Громогласный Артем как-то незаметно выпал из поля зрения. Первыми откланялись Костя с Кукулиным. Когда Костя стоял уже в куртке, Вадимушка все еще пробирался к выходу, цепляясь за стены.
Общими усилиями одетый, Вадимушка повис на Почивалове:
– Поехали к тебе. Хочу работать на предприятии «Алмаз». Хочу делать могильные оградки, я сумею. Ты научишь меня? Гори здесь всё синим пламенем!
Дрозд отдирал Вадимушку:
– Поедешь, поедешь. Завтра поедешь. А сегодня надо вещи собрать. Без вещей ни предприятие «Алмаз» не принимают.
– Не принимают?
– Не принимают.
– Поехали за вещами!
Костик уволок Вадимушку, подхватив за плечи.
Засобирались и Почиваловы. Андрей Васильевич прицеливался, желая поцеловать Леночку в лобик.
– Андрей, прекрати! Ничему вас годы не научили, – отбивалась Леночка. – Какими были, такими и остались.
– А где Артем? Почему не вижу Артема?
– Спит Артем, упоили Артема!
Когда вышли из подъезда, первая жена скомандовала:
– Подыши пять минут!
– Зачем?
– Во избежание последствий.
– Никаких последствий не будет!
– Дыши, дыши. Я словно помолодела лет на двадцать: опять пьяного мужика из гостей доставляю.
Холодный ветер и освежил, и прояснил голову.
– Кажется, я слегка того, – сказал Почивалов, забираясь в машину.
– Ага, слегка. Сиди прямо, не качайся.
Джип, попетляв среди высоток, выбрался на шоссе.
– Доволен? – спросила первая жена.
– А то! Даже не думал, что так получится. Никто почти не изменился. Леночка выглядит молодцом. Вот только Кукулин растолстел.
– Хряк! – сказала первая жена. – Боров высокомерный. Барство из него так и лезет наружу.
– Его все любят. Он хороший.
– Терпеть его не могу.
– Это от предвзятости. Есть люди, к которым бывает предвзятость.
– Почивалов, ты чего городишь? Какая предвзятость? Неудачник твой Вадимушка! Самый обыкновенный жалкий неудачник! Как и ты.
– Я?!
– Конечно! Чего ты достиг?
– Чего-нибудь достиг.
– Не смеши! А Вадимушка... Вспомни его студентом: сколько было апломба! Он думал, что звезд с неба нахватает. А сам? Завлаб в институте. Сидит в своей вонючей лаборатории. Серая мышь на окладе! Где его звезды?
– Звезды – это такая штука… Можно ухватить не те, на которые рассчитывал.
– Ничего он не ухватил. Ничего! Вот и бесится. И ерничает над всеми.
– Он не ерничает. У него манера такая.
– А Дрозд? Тоже был яркий. Знаешь, почему он молчал? Сказать нечего! Кандидатскую вытянул, когда люди докторские защищают. Неприметный, как тысячи других. Плывет по течению, как не знаю что.
– У какого-то писателя есть рассказ. Там один редактор предлагает заголовок: «Человек, обреченный на счастье». Я тебе правду скажу: мы все на него обречены. Каждый – по-своему. И потом: у Вадимушки – сын, у Кости – сын и дочь, все с образованием, у всех – семьи, увлекательная работа. Внуков имеют.
– Зануда ты, Почивалов. Что ж, выходит, они – счастливые люди?
– Конечно, счастливые.
– Зачем тогда Вадимушка к тебе собрался?
– Это хохма такая.
– И Шубины, по-твоему, счастливы?
– А разве нет?
– А что у них хорошего?
Оба надолго замолчали.

9. ОБРАТНАЯ ДОРОГА

На следующий день отец и сын до трех были дома. Разбитый Почивалов стаканами хлебал чай. Ближе к обеду побрился. Смотреть на страдальческие глаза в зеркале было противно. В три позвонила Людмила, пригласила к себе. Васька хмурился, недовольно хмыкал, но переоделся молча, и отец с сыном отправились.
Люда, хотя и провела полдня в поликлинике, успела запечь в духовке цыпленка с картофелем. Салаты доделывали вместе. Андрей Васильевич привычно шинковал огурцы. Хозяйка очищала вареные яйца, терла на терке морковь и поминутно мыла руки душистым мылом. Руки пахли цветами. Почивалов открыл банку мидий с морской капустой.
Васька повертелся на кухне, понял, что он здесь лишний, и отправился в комнату смотреть телевизор.
Стол опять же накрыли в комнате.
Люда показала множество снимков. За ее плечиками проигрывающим фоном выглядывали Питер и Париж. В купальнике она возлежала возле радоновых источников. От них поднимался пар.
– Что ж, – сказала первая супруга, – думала: больше не увидимся. А вот и увиделись. Может, и не в последний раз.
– Ты бы поискала себе кого-нибудь, – осторожно заметил Андрей Васильевич. – Возраст еще позволяет.
– Эх, Почивалов! – ответила первая супруга.
Потом и сами фотографировались. Причем сыночек взбрыкнул, как всегда – по-глупому, и как всегда – обидно для матери.
Перед уходом Андрей Васильевич помог ей мыть посуду.
– Вы оба похожи, – грустно сказала первая жена. – Что сын, что папа. Зачем ты приезжал? Толку от тебя…
Часы показывали четверть десятого.
На обратном пути купили в киоске полторашку арсеньевского живого кваса. Он был в непривычной белой пластиковой бутылке.
Над железной дверью сынка ярко сияла лампочка.
– Откуда она взялась? – тупо спросил Васька.
– Так бывает. Чего-нибудь не было, не было, а потом – р-раз! – и оно есть!
– Ты уже афоризмами заговорил. Тебе следовало поступать на философский факультет.
– Нет, я бы не потянул. Я и так в университете на тройки учился.
Андрей Васильевич вымылся в душе и напился кваса. Васька спал, негромко похрапывая. Почивалов подошел к окну и отдернул штору. За окном была ночь. Редкие автомобили на шоссе торопились добраться до своих гаражей. Окна в жилых домах на противоположной сопке сияли огоньками. Угомонились все – люди семейные и одинокие, счастливые и несчастные. И даже разное начальство – крупной и средней руки, справив дневные труды на благо города, позевывая и почесываясь, отходило ко сну. В горшке на подоконнике, растопырив узкие, как ножи, листья, зверел в комнатных условиях циперус.
Утро наступило хмурое. Бледненький свет с трудом пробивался сквозь плотные облака. В эти сумеречные часы, пока Почиваловы спали, а циперус с отвращением увлажнял воздух, время пребывания гостя во Владивостоке стремительно приближалось к концу.
Но вот затрещал будильник. Дальше – умывание, завтрак. И начались сборы в дорогу.
– С каким настроением Владивосток покидаешь? – спросил Васька, когда вещи были уложены в сумку.
– Поездка получилась замечательной.
– И только?
Андрей Васильевич подумал и добавил:
– Посмотрел много нового. Ты и мать встретили радушно, за что вам большое спасибо. Что у тебя никаких перемен – огорчает. Оставлять вас жалко, но уже и домой тянет. Дай бог мне удачного пути до самого порога. Всё.
Васька проводил гостя до электрички. Молчали, посматривали на часы. Говорить уже было не о чем.
– Если появится желание, приезжай ко мне летом, – выдавил Почивалов-старший, когда неуклюже обнялись перед разлукой.
– Мать опять про работу. Как, говорит, жить будешь? А разве это важно? – Васька натянуто улыбался.
– Знаешь, ты все-таки это… – отец замялся, пытаясь подобрать слова – и не подобрал.
– Да ладно тебе. Проживу, не маленький.
В вагоне оказалось всего четверо пассажиров. Андрей Васильевич припал к окну. Состав зашевелился, начиная движение. Что-то произошло за эти две недели. Он приехал в почти неизвестный Владивосток, а покидал давно знакомый город. Улетали назад улицы и кварталы. На дорогах копошились машины. Его Владик прощался с ним буднично и обыкновенно, будто не сомневался в следующей встрече. Лишь печальный стук колес напоминал: электричка летит в аэропорт.
Через час он уже выходил из вагона. Осталось спуститься по эскалатору и ждать начала регистрации.
Почивалов потягивал капуччино за сто шестьдесят рублей и заглядывал в чашку. Удивляла цена, а кофе был обыкновенный.
За соседним столиком расположилась небольшая компания. Два среднего возраста пассажира своеобразно ухлестывали за молодой особой.
– Марина, а Максим Сергеич хочет угостить вас конфеткой.
– Только учтите: Денис Александрович ее уже надкусил.
– А у Максима Сергеича осталась еще целая коробка.
В зале терпеливо ждали своих рейсов люди с баулами, сумками и чемоданами.
Обратный путь сулил много неудобств. Самолет прибудет в Новосибирск поздно вечером (а с учетом возможных задержек и вовсе после двенадцати), там надо добраться до вокзала, дождаться поезда… Колготиться предстояло всю ночь.
Однако вышло, как по маслу. Посадку совершили минута в минуту. От аэропорта до вокзала – на такси (800 рублей). Причем водитель уговаривал доставить прямо к дому – всего за пять тысяч, дешево. На вокзале Андрей Васильевич купил билет (670 рублей) и через семь минут был в поезде.
Место ему досталось неудобное, боковое, на второй полке, но это не смутило. Еще через пять минут вагон дернулся, состав двинулся в нужном направлении, и вскоре скрылись позади тысячи огней ночного Новосибирска.
Быстро разложив постель, Почивалов забрался на свою полку. Время было позднее, но спать не давали. В вагоне обживалась стайка школьников лет десяти-двенадцати. Ехали в Красноярск, с туристическими намерениями. Их опекали двое сопровождающих.
Ребятишки хоть и разговаривали шепотом, но шума было на весь вагон. Они сразу же сгрудились у титана и понесли на вытянутых руках залитое кипятком содержимое коробочек «доширака». Наконец угомонились и они.
В соседнем купе разговаривали.
– Капусту и морковь крупно порезать. А каждый зубчик чеснока поделить на половинки, – тихо объяснял певучий женский голос.
– А чеснока много? – уточнял мужской.
– Ни боже мой – две головки хватит. И обязательно держать под гнетом…
В купе по другую сторону выпивали двое. Первый – квадратный, как шкаф, с такой искривленной красной рожей, что Андрей Васильевич сразу вспомнил картины художницы-армянки, говорил решительно:
– Борщ она готовить могла, врать не буду. Мяса в него не жалела, этим и подловила. Ну, значит, встречаемся, я – с цветочками, она – с борщом. Все, как полагается. Ем, похваливаю. На второй свиданке говорю, что неплохо бы совсем уж сблизить наши отношения. Для радости, а также для взаимного удовольствия. И тут-то она мне выдает, что, мол, с взаимным удовольствием может выйти заминка. Что ей, конечно, уже не двадцать лет (как будто я и сам не заметил), что мигрени у нее бывают, и аппетит совсем плохой: скушает булочку и сыта. И что ей секса один раз в неделю за глаза хватит. Нет, ты понял – один раз! Я прямо вскинулся: что такое – один раз? Это как-то не по-человечески, все равно, что от занозы – зуд и жжение, и ничего больше. «Накинь, – говорю, – хотя бы до семи!» А она ни в какую. Полтора часа торговались. Я до пяти сбросил, а она только до двух подняла. И тогда я понял: между нами – пропасть. Непреодолимая. Доел тарелку борща, добавки еще похлебал и сказал ей: счастливо оставаться, я на такое рискованное дело не согласен! Она сразу: а чего ты? Что тебя не устраивает? Известно, что: секса – нет, и на здоровье жалуешься. Помнишь, говорю, как объяснял Владимир Ильич про гнилую стену? Чем-нибудь ткни в тебя – ты и развалишься.
– Что верно, то верно, – согласно подхватил второй. – Бабы – они как шурупы. Одних по часовой стрелке надо закручивать, других – против…
– Ой, да не вечер, да не ве-ечер, мне малым-мало спало-ось… – загудел первый.
– Хорошо жить в южной Европе, в маленькой стране, где север от юга отделяют два часа на машине.
– Что ж хорошего? – прервал песню первый. – Здесь я куда захотел, туда и пошел. А там только и следи, чтобы за границу не вывалиться.
– Нет, ты не понимаешь. Почему у нас столько бардака? Пределов нет! А нет пределов – и порядка никогда не будет.
– Ерунда это все.
– Не скажи. Я был в Италии. Страна такая, что не разбежишься. Как хочешь, так и крутись. За нынешних итальяшек все уже построили две тыщи лет назад. Чего им сейчас не жить?
– Наливай еще.
– Петь, а Петь, ответь мне – только честно.
– Да.
– Нет, ты только честно ответь.
– Ну.
– Ты пьешь от избытка того, что имеешь, или от недостатка того, что хотел бы иметь?
– Хм. Честно?
– Да, только честно.
– Совсем честно?
– Совсем.
– Тогда так: а пошел бы ты со своими рассуждениями. Пью и пью…
Под равномерное покачивание Андрей Васильевич задремал. Снилось ему что-то несвязное и беспокойное. Исправно стуча колесами, поезд между тем пересек границу Кемеровской области.
За сорок минут до родного Асинска Почивалов пробудился.
Из купе выпивавших раздавался храп. Зато в другом спать и не думали.
– Она мне говорит: он всегда так шикарно одет, у него такие красивые галстуки! – выводил тот же певучий голос.
– Ага.
– А я ей говорю: это все пустое, пыль в глаза. Ты посмотри на его носовые платки – они самые дешевые, неподрубленные. Она с обидой: и что? Если у человека шикарные галстуки, может ведь он хотя бы на платках экономить! Я ей на это: вряд ли, говорю, он их покупает. Такие раздают на похоронах, в память об усопшем. Разумеется, я оказалась права! А она теперь замужем за порядочным человеком.
– Да, чего только не бывает, – зевая, отвечал собеседник.
Тело Почивалова затекло на жесткой полке. Покряхтывая, он сполз в проход и с полотенцем проследовал в туалет. В освещенном тамбуре толстая неопрятная девушка в густо рассыпанных по лицу веснушках уткнулась в книгу. «Те и йети» – прочел Андрей Васильевич на обложке.
Отражение в зеркале над краном Андрею Васильевичу не понравилось. Он поморщился и еще раз взглянул. Серая кожа, тяжелые набрякшие веки, отчетливая щетина на щеках и подбородке. «Да, не мальчик уже…» Он долго растирал лицо холодной водой. Взбодрившись таким образом, обратно ложиться не стал, пристроился на краешке лавки и замер, мысленно подгоняя минуты.
За окном до самых звезд стояла ночь. Снизу ее подпирали черные верхушки проносившихся деревьев. Где-то в лесу зябли волки и спали в берлогах медведи. Внезапно перед глазами встала вся его поездка. И как с Васькой ходили с ведрами за водой, и как рыбу со льда неудачно ловили, и застолье у Шубиных. Особенно ярко он видел застолье. Казалось, что в той обстановке, в той дружеской атмосфере было что-то незыблемое, прочное – такое, что рассчитано на долгий срок. Не мог он знать, что в следующем году, в начале мая, ему позвонит Вадимушка и скажет, что умер Артем. А еще через четыре месяца уже Леночка сообщит ему печальную новость, что не стало Вадимушки.
В половине пятого утра Почивалов с нижней ступеньки вагона спрыгнул на асинскую землю. Было чертовски холодно. Ледяной ветер носился над рельсами, поднимал снежную пыль и кувыркался в ней. Прожекторы освещали пустой перрон. Около привокзальных берез лежали чистые сугробы. Андрей Васильевич втянул голову в плечи и мелкими шажками поспешил к стоянке такси, пройдя вокзал насквозь и оказавшись на улице с другой стороны.
Машины – пять или шесть – застыли в ряд: лобовые стекла были припорошены снегом. Водители дремали, откинувшись на сиденьях. Почивалов подошел к крайней. В ней завозился, разлепив глаза, губастый паренек. И вскоре такси уже мчало его мимо оптовой базы, мимо мясокомбината, мимо строящегося нового, Восточного района. Мелькали безлюдные улицы. Фонари, отгоняющие темноту, работали сами на себя… Город был весь в белом, машину заносило на поворотах. Водитель, шлепая губами, объяснил, что вчера повалил снег, поднялась метель, а сегодня мороз ударил.
– Трасса – что каток. Ручаюсь: битой техники будет много!
Проскочив мимо городской больницы и педучилища, свернули на родную Кирпичную. Всякая дорога кончается у крыльца дома, в котором топится печка, и в котором тебя кто-нибудь ждет. Кончилась и эта дорога.
Расплатившись с водителем, путешественник зашагал к калитке. Постучал в окно. Услышал, как всполошилась жена. Зажегся свет.
И вот он – дома.
– Никто меня не искал? – спросил первым делом.
– Нет, все тихо.
– А как вообще?
– Валька с Семеном разругалась.
– Что – опять?
– Ну да. И когда только пить бросит.
Кошка замяукала, принялась тереться о ноги, заглядывать в глаза. Андрея Васильевича на миг кольнуло подозрение, что кошка обрадовалась его возвращению больше. А может, просто супруга не выспалась?
Через пятнадцать минут Почивалов уплетал подогретые в микроволновке котлеты с картошкой. По случаю возвращения и графинчик на столе появился. Жена сидела напротив.
– Как съездил-то? – спросила Люда.
И нынешняя, и две предыдущие жены были Людмилами.
– Нормально съездил, – сказал Андрей Васильевич. – И съездил нормально, и вернулся нормально. И там хорошо живут.

                2015 г., 2022 г.