ИНОЙ МИР

Если вы не веруете, безразлично до этого обходили церковь и владеете определённой долей воображения, то, всё-таки надумав теперь навестить храм, вы должны почувствовать в душе сладковатый, с примесью незначительного страха холодок. То холодок первооткрытия, который чувствует путешественник, вступая в неизведанный им, дивный край. Чувство это усиливается чистым, нежнейшим, в несколько голосов пением, звучащим внутри. Не иначе, так ангелы поют…
Вы открываете дверь, входите… и невольно замираете. Блеск, позолота; неожиданная многолюдность; особенный какой-то запах; свечи запаленные; сверкающие образы на стенах… Потерянно вы минуту оглядываетесь, пока чей-то нечаянный толчок не заставляет вас опамятоваться.
Многолюдность, теснота эта от женщин, преимущественно пожилых; мужчин только пять-шесть, тоже в годах. Все стоят, у каждого кроткое выражение лица, кто-то иногда перекрещивается, а когда на хорах раздаётся то самое – ангельское – пение, кто как умеют подпевают. Делают это с очевидной охотой, удовольствием, некоторые и с наслаждением. Выделяется голос немолодой, простоватой с вида женщины в цветастом платке. Поёт женщина прочувствованно, громко, сложив на груди руки, и когда пение заканчивается, многие с похвальной усмешкой на неё оглядываются; какая-то рядом с ней старуха говорит:
- Спасибо, сестра!
Женщина в цветастом платке смущённо и в то же время радостно усмехается.
Главное действие, однако, не здесь, а впереди, перед алтарём, где служат священник и диакон. Взгляды прихожан направлены на них.
Алтарь ярко освещён электрическими люстрами, свисаюшими на долгих цепях из-под сводов, и множеством больших свечей, воткнутых в массивные медные, под человеческий рост подсвечники, расставленные на полу. Паства часом согласованно крестится и кланяется; воздух начинает двигаться; огоньки тогда трепещут и рвутся в стороны, словно хотят от свечей оторваться и взмыть к сводам. Священник низкий, старый, седой; диакон – высокий молодой красавец с роскошной чёрной шевелюрой и такой же бородой. Медленно и степенно похаживают они в светло-зелёных своих ризах. Диакон держит большую свечу на большом подсвечнике, священник помахивает кадилом, из которого клубами вылетает голубоватый дым (по церковным канонам, дыма этого не переносит нечистая сила). Вот служители вступают в зал, обходят его за минуту по кругу (кадило мерно взлетает), затем возвращаются в алтарь. Диакон опускает подсвечник на пол, берёт с аналоя книжечку и, став к залу спиной, а лицом к иконостасу, начинает читать. У него на удивление сильный, гулкий бас, и этим своим басом он заглушает в церкви все остальные звуки. Закрыв глаза, можно подумать, что это сам господь вещает откуда-то сверху. Чтение такое требует от диакона серьёзных усилий, но и по его – вдохновенному – лицу видно, что исполняет он обязанность с приятностью.
Проходит час. В помещении становится душно. Вы видите, что многие уже утомились. Одни вытирают со лба ладонью пот, другие нетерпеливо переминаются ногами, третьи – их с десяток – расслабленно сидят на двух (больше нет) скамейках. Когда в церковь входят или из неё выходят, внутрь врывается волна свежего воздуха; с облегчением тогда ближайшие к двери верующие вдыхают. Пение уже не такое всеобщее и прочувствованное, там-сям вообще молчат.
Немного позднее горение паствы ещё больше понижается. Едва только на скамейке освобождается место, как тут же его спешат занять. Некоторые поэтому вставать не решаются и сидят подолгу. Передние, возле алтаря, верующие соблюдают ещё дисциплину и внимание, задние же стоят по двое-трое и шепчутся. В хоровых голосах проскальзывает иногда разлаженность. Да и сами служители выглядят усталыми.
Затем в храме начинают происходить вещи вообще прозаические. Крестится плотная девушка с белыми лоснящимися щёками. Склонив вниз голову, она вдруг замечает на груди то ли пылинку, то ли пушинку. Тут же кресты забыты, а все силы направлены на сдувание и сбивание этой досады. Избавившись от неё, девушка снова принимается себя осенять.
Стоя на коленях, часто кланяется иссохшая седая женщина. Рядом с ней, тоже на коленях, кланяется пяти-шести лет мальчик, видимо внук. Монотонное это действие ему вскорости надоедает, и он, задрав лицо, пялится на образа. Пялится недолго, потому что бабуля, заметив увиливание внука, мгновенно краснеет, хватает малого за затылок и резко нагибает вниз.
На скамейке неподвижно сидит чахлая старуха с беззубым запавшим ртом, смотрит не моргая в пол. Какие мысли, образы могут занимать её, вот такую? Очевидно, ничего хорошего. Всё томительное, тёмное, мутное. Наконец старуха оживает, быстро оглядывается по сторонам, потом засовывает руку в карман своей потёртой телогрейки, вынимает оттуда кусок блина и, прикрываясь ладонью, принимается жевать.
Служба между тем продолжается. В центре зала становится священник; прихожане выстраиваются к нему в очередь. Одною рукой священник держит на медном подносе чашечку, а другой кисточку. В чашечке жидкость, и каждому прихожанину или прихожанке священник мокрой кисточкой смазывает лоб, за что тут же ему целуют руку. Действие это должно очистить и укрепить души верующих. Очередь никак не кончается, и священник наконец не выдерживает и оглядывается назад: много ли их там ещё? Диакон в это в время ходит поблизости, взмахивает кадилом и выгоняет из церкви нечисть. Людей много, но кадило, как шар в руке умелого жонглёра, мелькает  среди голов и никого не затрагивает.
Вокруг замечаешь много фальшивого; кажется уже, что показывают здесь спектакль – с продуманной режиссурой, с добросовестными актёрами, со своеобычным оформлением, и вы ждёте, что кто-то сейчас выйдет вперёд и скажет: «Спектакль окончен. Роли исполняли…»
Действительно, вперёд выходят – священник с диаконом. На этот раз они свои живописные ризы сняли и остались в скромных чёрных рясах, ибо «все мы есть община господня, которой руководит сам бог». Священник напоминает порядок служб на завтра и на последующие дни, благословляет всех, и вечерня на этом заканчивается. Прихожане устремляются вон. Около двери образовывается пробка.
А вы чувствуете разочарование. Такое яркое начало – и такой серый, испорченный конец. Кажется даже, что и совсем ничего по-настоящему отличительного не было. Но нет, было: ангельское пение. С нетерпением вы ждёте, когда ангелы спустятся с хоров. Они через минуту спускаются, и это оказываются несколько сгорбленных женщин, девушка в очках и – о ужас! – двое поношенного вида мужчин. Ангелами эту компанию, при всём своём желании, никак не назовёшь.
Уже на улице вы замечаете, что среди людей, которые бредут в эти осенние сумерки из церкви, немало явно больных, а то и просто калек. Многие живут от храма далеко, и добирания сюда обходятся им нелегко. Невольно становится жаль стариков. Надо ли расходовать на такие походы свои последние силы? Может, лучше поберечь их и с богом разговаривать дома? Бог же везде, а не только в церкви.
Но не нам, равнодушным к вере, быть судьями в таких вопросах. У самих верующих нужно было бы спросить, что думают они об этих и других подобных обстоятельствах.

                Авторский перевод с белорусского