Стихийный буддизм в Вешняках

На восточной окраине Москвы по приказу партии и правительства строители воздвигли унылые кварталы девятиэтажек. С семидесятых годов деревья вокруг них разрослись, и теперь здесь шумят густые рощи. Район называется Вешняки — от этого слова веет поэзией. Говорят, в старину так называли объездные дороги, используемые крестьянами в половодье.

Но местные жители знают другое значение слова «вешняк». Так называют труп, вылезший из-под снега весной. В тридцатые годы местная железнодорожная станция была за чертой города. Сюда свозили тела расстрелянных. Летом их кое-как закапывали в землю, а зимой просто бросали в снег…

На улице Хлобыстова, дом тринадцать, жизнь всегда кипела. В эпоху застоя в тесных квартирах ютилась неприхотливая, стойкая к невзгодам публика — в основном пьющая. Пили с утра и до последней копейки. Врачи из районных поликлиник напрасно вывешивали стенды, где ядовито-пурпурным цветом набухала печень алкоголика — народ, из экономии конечно, охотно брал раствор для мытья окон, «розовую воду» и даже политуру.

Когда началась борьба с алкоголизмом, очередь у винного магазина растягивалась на весь квартал, аж до самой библиотеки. Иностранный гость столицы мог бы подумать, что в районе живёт самая читающая публика в мире. Только лица у читателей были уж больно синюшные и злые. Очереди сильно отвлекали граждан от строительства коммунизма, и потому светлое будущее в Вешняках так никогда и не наступило.

***
Весеннее утро в апреле 1986 года в доме номер тринадцать начиналось мирно. На лестничной клетке первого подъезда появилась бабка Тоня, уборщица.

— Опять пьяные ссаки подтирать! — изумилась она, как будто не делала подобного лет двадцать подряд.

С девятого этажа донёсся хриплый лай — это была не собака, а Люся, жена слесаря Саньки. В приступе белой горячки супруг выбил ей все зубы. Люся орала, что кормить троих детей нечем — Санька последнее пропил. Санька ей отвечал похожим хриплым лаем, потому что у самого зубов не осталось — женушка лихо дралась сковородкой.

Из лифта вышел дядя Адам, пожилой еврей с восьмого этажа, он повёл выгуливать злую овчарку Найду. Адам работал в торговле, считался местным богачом. Овчарку завёл от воров — квартиру его за год обнесли уже трижды.
Из второй квартиры выплыла бабка Авдотья — огромная, как воздушный шар, страдающая астмой и завистью к соседям.

— Тоня, слыхала, чего Казимирыч отчебучил? — обратилась она к уборщице. — Мотор в квартиру затащил, поганец. С соседнего дома скрутил, этот мотор лифт поднимал. Весь линолеум на втором этаже теперь ободран.
— На кой ляд ему мотор? — искренне изумилась Тоня.
— Так он все железяки с улицы в квартиру тащит, буддист хренов. Калорифер в подъезде — тоже его рук дело. Из-за него всю зиму стены в инее стояли.
— Солнечная активность нынче высокая, — философски заметила Тоня. — Вот он, болезный, и съехал с глузду.

Казимирыча недаром звали буддистом. Во-первых, за всю жизнь он не употребил ни грамма. Во-вторых, сходил с ума с размахом, какого ещё не видывали Вешняки.
Круглый год он разгуливал в сизой офицерской шинели, накинутой на голое тело, а на ногах носил женские фигурные коньки. Иногда он целыми днями катался в лифте с гармонью, наигрывая «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…» — и жильцы, вынужденные подниматься пешком, матерились, но невольно подпевали.

В тяжелые дни депрессии безумец включал на полную катушку ораторию Свиридова «Отчалившая Русь», и тогда весь подъезд, от курошеста (так называли будку на крыше) до подвала, наполнялся каким-то тревожно-священным гулом — будто сама душа великой страны рыдала.

***
Откуда взялся в доме этот чудик — никто толком не знал. Говорили, что вселился по ордеру, после того как схоронили предыдущего жильца — скрипача из оркестра «Пакрас», страдавшего циррозом печени и манией сверлить дырки в стенах.
Дети во дворе с ужасом рассказывали, как «придурок со второго этажа» ловит голубей и крыс, а потом засаливает их в бочках из-под капусты.

Милиция наведывалась к Казимирычу регулярно, но всё без толку. Буддист каждый раз исчезал в непролазных завалах собственной квартиры, ужом проползал между грудами железа, а потом выпрыгивал с лоджии во двор и уносился вдоль улицы — так, что коньки высекали искры из асфальта.

Поводов для жалоб на Казимирыча хватало.

Однажды ночью он вломился в квартиру трамвайщика Петухова. Воспользовался тем, что почтенная семья спала непробудным сном после употребления самодельной дрожжевой браги, полуночный гость содрал топором весь паркет в прихожей и в зале.
В другой раз дочка таксиста Горелова с шестого этажа, слабоумная школьница, сдуру села с Казимирычем в лифт. После пожаловалась отцу, что «тот псих» к ней приставал.

Таксист Горелов вырвал ножку из обеденного стола и гонялся за буддистом вокруг дома до самого вечера — пока его не свалила одышка. Весил Горелов под центнер и зашибал после смены наравне с остальными жильцами.

Был случай: Казимирыч ночью перелез на балкон третьего этажа и проник в спальню к вдове прапорщика Семихатова. Увидев, что в кровати мирно похрапывает одинокая женщина, злоумышленник — как был, в шинели и коньках — тихо прилёг рядом.
Проснувшись утром, вдова обнаружила в постели «подарок» и заорала так, что треснул плафон на чешской люстре. В тот раз милиционерам всё же удалось схватить нарушителя и доставить его в районную психушку.

Однако главврач рассудил, что такой развесёлый пациент учреждению ни к чему. В карте появилась странная запись: «находится в пограничном состоянии, угрозы окружающим не представляет». Казимирыча отпустили на волю.

Вернувшись домой, он едва не устроил пожар — поставил кастрюльку с гречкой на плиту и уснул под музыку Свиридова. Едкий дым отравлял атмосферу подъезда всю ночь, а к утру каша выгорела в уголь.

Разозленный медосмотром в больнице, Казимирыч вырвал с корнем унитаз и выволок его на лестничную клетку. Та же участь постигла обе раковины — из ванной комнаты и кухни. Ванну он наполнил водой и пустил плавать бычков, выловленных заранее в пруду парка Кусково.

В целях обороны Казимирыч приспособил к трубе горячей воды мощный насос с длинным шлангом — теперь мог обдавать нежданных визитёров тугой струей.

***
Достопамятным апрельским утром Казимирыч проснулся довольно поздно. До обеда он занимался делом — кормил голубей, которых держал в самодельных клетках на лоджии.
Когда буддист наконец вышел на улицу, он первым делом свернул ко входу в подвал, где местная шпана устроила подпольную «качалку». Там, на голом бетонном полу, сиротливо стояли вожделенные двухпудовые гири.

Взломав замок топором, Казимирыч вынес гири на улицу и припрятал их в кустах до вечера. Гири могли пригодиться в качестве противовеса для лебёдки, приспособленной для погрузки на лоджию разного хлама.

Затем безумец двинулся вдоль железной дороги, подбрасывая на рельсы разные предметы — болты, жестянки, куски пластика — и с наслаждением наблюдал, как их плющит под колёсами проходящих поездов.
Наконец, он добрался до стройки. Впереди тянулась груда бетонных плит, а дальше зиял свежевырытый котлован.

Устроившись поудобнее между плитами, Казимирыч закурил самокрутку и задумчиво осмотрел бульдозер, брошенный рабочими на произвол судьбы. Гусеница с левого борта слегка провисала.

Неугомонный буддист нашёл кусок арматуры и полез под брюхо машины. Гусеница не сдавалась — ржавая, тяжеленная, облепленная глиной. Пришлось скинуть шинель и подналечь на арматуру. Позже буддист сообразил, что лучше завести бульдозер — чтобы гусеница сползла сама, на ходу.

Взревел двигатель, повалил сизый, едкий дым, и железная махина медленно поползла… прямо в котлован — точно на магистральную трубу горячего водоснабжения.
Странно, но в тот день рабочие на стройке так и не появились. Только бывший стрелок вневедомственной охраны, старик Почечуев, проходя мимо с трехлитровой банкой самогона, с удивлением заметил странный гейзер, вырывавшийся из-под земли.

— Эк, как струя бьёт! Чистый нарзан! — восхищённо сказал Почечуев и пошёл дальше своей дорогой.

К вечеру на месте котлована плескалось мутное озеро. Глина осыпалась по краям, поднимая жёлтую пену. Земля оседала, и подъёмный кран, стоявший поблизости, зловеще накренился.

Казимирыч к тому времени был уже далеко — он тащил гусеницу по улице Хлобыстова к дому. Машины шарахались в стороны, визжали тормозами.

— Дядя, куда железо тащишь? — поинтересовались пионеры. — Неси к нам в школу, план по металлолому горит.

Вот и родной подъезд. Безумец с трудом втащил гусеницу в лифт и нажал кнопку. Хвост гусеницы зажало дверью, и лифт встал — намертво. Но Казимирыч, не растерявшись, разжал двери, выбрался наружу, как ни в чём не бывало, поднялся по лестнице, вернулся в квартиру и поставил на плиту кастрюльку с гречкой.
Часа через два дом содрогнулся от жуткого скрежета — бригада монтеров из «Мослифта» пыталась высвободить гусеницу с помощью лома, кувалды и автогена. За процессом наблюдал Почечуев, еле державшийся на ногах.

Казимирыч расценил ремонтные работы как объявление войны.
Вскоре на ничего не подозревающих монтеров и зевак обрушилась струя кипятка под напором. Вслед за ней в сторону лифта полетели самодельные дымовые «гранаты» — буддист скручивал их на досуге из селитрованной бумаги и фольги. Едкий дым наполнил подъезд, в очередной раз проверяя на прочность нервы жильцов.
Надо сказать, жильцы выстояли. Пуленепробиваемая индифферентность служила основой выживания. Мирное употребление спиртосодержащих коктейлей из дешёвых компонентов продолжалось без перебоев.

Милицию вызвала неугомонная бабка Авдотья — правда, уже по другой причине. Голубиный помёт с лоджии буддиста перепачкал бельё, развешенное сушиться на свежем воздухе.

Через полчаса к дому подкатил жёлтый «уазик-канарейка». Из него выпрыгнул наряд: четверо в форме и овчарка.

Казимирыч встретил их слаженно: струя кипятка из шланга била как душ Шарко. Ошпаренные милиционеры с криками разбежались по этажам. Кто-то открыл стрельбу, собака взвыла и принялась в панике носится по этажам.

Умудрённые горьким опытом, милиционеры на этот раз сообразили выставить засаду с тыльной стороны дома — прямо под лоджией. Там и дежурил тучный старшина, на голову которому, коньками вниз, свалился буддист. Старшину увезла «скорая», а в районе объявили план «Ромашка» — что означало тяжкую милицейскую обиду.
Поймать беглеца удалось только к утру. Он снова тащил по шоссе какую-то безумно тяжёлую ржавую железяку, кажется это был флагшток ос стадиона. Пленника незамедлительно отвезли в психушку.

Через три месяца врачи постановили, что Казимирыч полностью излечился. Как ни странно, они оказались правы: после выписки он заметно притих, больше не чудил и скоро — тихо и незаметно — скончался.

Квартира перешла родному брату покойного — набожному человеку. Три месяца тот разгребал хлам, затем заявил, что место «испорчено демонами» и от греха подальше сдал жильё государству.

Государство обрадовалось щедрому подарку и без промедлений вселило очередника по наряду — некоего буйнопомешанного механика Кукиса, которого мучили галлюцинации в виде зелено-синих рептилоидов с высшим образованием.
Но это уже совсем другая история.