Мандарин Бальзака. Роман. Часть 2. Глава 5

                Глава пятая. Принцесса Ингрид

      — Привэт! — с лёгким акцентом произнёс дружелюбный мужской голос за спиной.
      Незнакомый Инге высокий, выше неё и Марты, мужчина с ёжиком рыжих, тронутых сединой волос, в тренировочном костюме с серебристым отливом, легонько подпрыгивал на пружинистых ногах в стильных кроссовках, словно не мог успокоиться после своей трусцы.
      — Здравствуйте, ваше королевское высочество! — Марта изобразила подчёркнутое радушие. — Счастливы снова видеть вас в Москве!
      — Какого чёрта? Просто Эрик. Чтобы я не слышал больше высочества!
      Тут же, дабы избавить собеседниц от недоумения, пояснил:
      — Бегаю, как у вас говорят, за здоровьем. Купил квартиру в этом живописном месте, полном к тому же призраков минувшего, но никто из знакомых, слава Богу, пока не разнюхал. Кроме, конечно, моих постоянных хвостов. — Махнул рукой в ту сторону, где невдалеке беседовали мужчина и женщина. Поблизости присел на скамейку и молодой человек с рюкзачком, но это уже не по части принца. — Убежище для углублённой работы, — продолжал Эрик. — Пишу книгу о московских мифах. Наверно, для вашего читателя не особенно интересно, но для нашего будет откровением. Вот так: один, чтобы писать книгу, покупает пачку бумаги, другой — новый ноутбук, а я купил ещё одну квартиру. Как вы думаете, о чём это говорит? — хитро прищурился принц.
      Марта пожала плечами.
      — О вопиющем неравенстве, — ответил сам себе Эрик. — Но скоро это кончится.
      — Неужели? — удивилась Марта. — Чем же?
      — Катастрофой.
      Взгляд его упал на Ингу, скромно отступившую на шажок-другой от Марты, занятой со столь сиятельным собеседником. Принц явственно вздрогнул и оглядел Ингу с головы до ног.
      — Что это? — спросил принц.
      — Где? — Инга тревожно глянула себе за плечо.
      — Здесь, — пояснил принц. — Что это за чудо? Марта, это ваша подруга?
      — Позвольте представить: Инга Ильина, художница нашей фирмы и по совместительству — математик, преподаёт в институте.
      Инга чуть пригнула колени, имитируя книксен, и, не выдержав, прыснула. Эрик тоже рассмеялся:
      — Нет, у вас хорошо получилось, Инга. Мы с вами коллеги: я тоже по совместительству математик.
      — Но я не принцесса, — ляпнула Инга и густо покраснела.
      — Это поправимо, — произнёс он загадочную фразу, возможно, вырвавшуюся из подсознания, и тоже покраснел. Рыжеволосые люди легко краснеют. — Марта, вы не забыли о моём мартовском предложении? — И улыбнулся каламбуру.
      Марта вздохнула, поглядев в сторону молодого человека с рюкзачком.
      — Веселей, Марта! Взмахните крыльями!
      — Ах, — сказала Марта, — если б вы знали!
      — А вы пошлите их к чёрту.
      — Кого? — вздрогнула Марта.
      — Проблемы, — уточнил принц. — Обязательно к вам наведаюсь. Инга, вы мне покажете ваши работы?
      Принц сдержал обещание, но до этого с Ингой стряслась беда, лишившая её даже того мрачного покоя, который установился в душе. Было бы ошибкой полагать, что работа в комнате общения никак не отражалась на психике. Регулярный надрыв расшатывал нервы. Инга ловила себя на том, что предвестники экстаза подступают теперь в самое неподходящее время, и требуются усилия, чтобы их подавить. Это пугало: что же будет дальше?
      Лето кончилось, пошёл сентябрь, новый семестр. Иногда на занятиях со студентами Инга входила в раж и переставала себя контролировать. Марта называла это педагогической эйфорией, Инга же для себя определяла как постыдный эксгибиционизм, от которого трудно удержаться и который, если упустить момент, приведёт — она это чувствовала — к тому, чего больше всего боялась. Однажды, на семинарском занятии, так и случилось.
      Утром, собираясь в институт, колебалась: какую юбку надеть? В итоге, потворствуя себе, надела очень нехорошую, ту, которая вызывающе обтягивала её вентральные формы. Клеймила себя за это, ловя нескромные взгляды студентов, — и наслаждалась ими. Хотя, скорее всего, они ей просто чудились: вряд ли среди студентов вентральность пользовалась популярностью, и они видели перед собой не более чем пузатую, толстозадую сорокалетнюю тётку, нисколько не привлекательную. Кончилось тем, что в момент, когда Инга с воодушевлением разъясняла аудитории некую излюбленную фишку математиков — типичную ошибку, поймав на ней решавшего задачу у доски студента, началось то самое. Инга рванулась в коридор, добежала до холла, где были окна, распахнула створку и привалилась к подоконнику, конвульсируя и жадно глотая воздух. Какой-то студент подошёл сзади, участливо спросил, не вызвать ли врача.
      — Нет, спасибо, ничего, сейчас пройдёт, — пробормотала Инга, пытаясь утихомирить приступ, глядя на солнечный городской пейзаж ранней осени, открывавшийся с верхнего этажа.
      Но оказалось — несчастье всё-таки произошло: студент, отвечавший у доски, исчез. Инга узнала об этом, вернувшись через несколько минут в аудиторию. Никто не видел, когда студент сбежал, и вообще непонятно было почему. Но Инге-то всё было понятно. Она почувствовала, что если немедленно не положить этому конец, жуть станет постоянной, и тогда проще всего будет открыть окно в холле и сигануть на асфальтированный двор далеко внизу.
      В тот же день Инга подала заявление об уходе.
      РОС её решение одобрил: теперь она могла целиком сосредоточиться на основной работе. В то же время работой её не перегружали — одна-две акции в неделю, не больше. Не то чтобы гады заботились о здоровье своей подневольной труженицы — скорее, как предположила Марта, они опасались, что излишне частые исчезновения людей, достаточно известных в своих кругах, могут насторожить общественность, возбудить правоохранителей, вызвать зуд у журналистов, а те, покопавшись в Интернете, чего доброго, устремятся по стопам Дятлова. Голос в комнате общения возвестил, что РОС подумывает даже предоставить героине труда небольшой отпуск, на время приостановив серию, если пользоваться криминальным термином. Помянув эпизод с исчезновением студента, не укрывшийся от внимания хозяев, шутник пояснил, что если не дать возможности Инге немного подлечить нервишки, она может превратиться в самого настоящего глиняного парня из русской сказки, вернее, в глиняную девицу, которая начнёт спонтанно лопать всех подряд, и тогда такое чудо природы, хоть и с болью сердечной, придётся ликвидировать.
      От помощи гадских медиков Инга отказалась, в чём Марта её решительно поддержала и в лечебных целях стала теперь водить Ингу на природу — не по ходынскому маршруту, а по тимирязевскому, как назвали его подруги: по обширнейшему лесопарку, примыкавшему к аграрному университету, он же — сельхозакадемия имени Тимирязева. РОС не возражал, благо молодые люди с рюкзачками, как выяснилось, совершают свой английский моцион и здесь, на свежем воздухе. Воздух действительно был свежим, с чудесными запахами то дубравы, то хвои: лес мощно фильтровал городские миазмы.
      Прямо в гуще леса путешественницы наткнулись на могилы видных учёных, Марта сочла это трогательным и прекрасным: о чём ещё может мечтать лесовод? Саму её в тимирязевский лес влекла вычитанная в мемории милого Юрочки любовь к этим местам. Маршрут был почти вдвое длиннее ходынского, но необыкновенно бодрил, освежал, вселял мир в растревоженную душу Инги, и подруги пристрастились проделывать его неизменно по полной программе. Длинной прямой просекой, минуя несколько перекрёстков лесных дорог, доходили до оврага — русла речки Жабенки, вода в которой появлялась лишь в дождливую погоду. Отсюда сворачивали налево и по лесистым холмам вдоль русла, заросшего болотными травами, добирались до пруда, необъятного по городским масштабам, дальний берег которого покрывал густой лес — там располагался дендрарий академии. По берегу пруда, обогнув берёзовую рощу, полуостровом вдававшуюся в пространство воды, достигали крайней точки маршрута — оконечности залива с зарослями камыша и поредевшими листьями кувшинок на воде, бушевавших здесь желтоцветьем в разгаре лета, о чём Марта знала из той же дятловской мемории. Тут предавались своему увлечению рыболовы, и Марта издали размашисто крестила их левой рукой, произнося заклинание: чтоб вам ничего не попалось! Ярая вегетарианка считала рыбёшек имеющими право на жизнь не меньшее, чем она сама. В том же духе наставляла Ингу, ставя в пример гориллу, нашего близкого родственника: не знающее страха чудовище, с которым и пять силачей не справятся, питается лишь дикими вишенками, крапивой да корой деревьев. Притом никогда не нападает на человека — и вообще ни на кого.
      Постояв над водосбросом — искусственным бетонированным водопадом, освежающим пруд водами отдалённой реки — той же самой, что питает Яузу, делая её полноводнее, чем она была до вмешательства человека, — поворачивали назад, возвращаясь тем же путём. По городу, от дома Марты до леса и обратно, шли пешком, по Часовой и по широкой Планетной.
      Перед каждым походом не забывали запастись подсолнечными семечками — для лесных синичек, лазоревок и поползней. Не прочь был поклевать и дятел в чёрно-белом фраке, кардинальской шапочке и пурпурных штанишках. Марта ласково называла его красножопиком. Белки жустрили семечки неотрывно, фонтанчиками выплёвывая шелуху. Одним словом, тут было хорошо.
      Придирчивый глаз Марты, однако, неприятно поражало обилие больных и совсем погибших деревьев, заболоченность. Лес был болен, он стонал скорбными звуками трущихся стволов: падение мёртвых задерживали ещё живые, и при порывах ветра лес оглашался тоскливым скрипом. Марта объясняла по-своему: здесь нужна заботливая рука лесовода и, конечно, деньги. А у нынешних хозяев земли нашей денег, видно, хватает только на свои небоскрёбы. Правда, если они вдруг возьмутся наводить тут порядок — много шансов, что порядок выразится в тотальной корчёвке с последующим возведением на месте никчёмного леса новых элитных кварталов.
      Одно из погибающих деревьев на холмах, окаймляющих русло мелководной Жабенки, заставляло Марту всякий раз на минуту остановиться. Это была сосна, ствол которой от самой земли и до верху выжрал древоточец, так что осталась одна труба, проломленная сбоку, и в её полости висели кое-где остатки трухлявой древесины. Тем не менее верхушку украшала пышная игольчатая крона: сосна была жива, не сдавалась, боролась за жизнь — и каким-то чудом ветер до сих пор не сумел её сломать.
      — Вот образец беспримерной стойкости! — сказала Марта, когда они с Ингой впервые остановились возле сосны. — Кое-чему можно поучиться и у деревьев.
      Говорили теперь больше не о технологиях вентро и не о тайнах пространств Креаты, тем более — не о видах на будущее, покрытое густым и довольно сумрачным туманом, а о прошедшей жизни, иногда об историческом прошлом. Инга, заядлая москвоведка, помнила, что именно в этом лесу нечаевцы замочили предателя Иванова, вдохновив Достоевского на его «Бесов». А осенью девятьсот пятого, накануне московского восстания, боевые дружины проводили здесь стрельбы, учились без промаха бить прислужников тогдашних топов. Марта, в свою очередь, комментируя стенд возле маленького лесного озерца, объяснявший его название — Оленье тем, что к охотившемуся здесь Петру Первому из леса неожиданно вышел олень, заметила, что если бы государь в тот день принял побольше, к нему, без сомнения, вылез бы из озера и бегемот.
      Марта рассказывала об отце, полковнике Горынине. Мобилизованный в девятнадцать лет, он прошёл всю войну, причём ни разу не был сколько-нибудь серьёзно ранен, не считая контузии. Всеволод Дмитриевич не видел в этом чистой случайности и относил на счёт необычных сил, проявлявшихся в его роду. Дед слыл в Рогожской, где жили предки, колдуном и целителем. Демобилизовавшись по окончании войны, Сева, пользуясь льготами фронтовика, поступил на биологический факультет Московского университета. Выбор тоже не был случайным: потомок рогожского мага, к тому же и сам заговорённый, он поставил себе задачу — раскрыть и объяснить с позиций диалектического материализма природу загадочных феноменов, давно тревожащих человечество. А затем поставить эти могучие силы на службу социалистическому отечеству. Для этого, по его оценке, требовалась образовательная триада: солидная вузовская подготовка по биологии, физике и психологии. Впрочем, психологии на специальном факультете студентов тогда ещё не учили, было лишь отделение на философском и специализация у филологов. И вообще от психологии веяло чем-то буржуазно-идеалистическим. На физфак Сева не пошёл, подзабыв за годы войны математику, так что выбор биологии оказался на первых порах однозначным.
      Но фронтовика ждало разочарование. Став свидетелем биологических дискуссий конца сороковых годов, которые ему очень не понравились, он почувствовал, что со своей программой изучения аномальных явлений может оказаться совсем не там, где бы хотелось. И старший лейтенант запаса, получив университетский диплом, попросился обратно в армию, куда и был с радушием принят.
      Отец Марты был волевым человеком, и годы, проведённые в дальних гарнизонах, не загасили его мечту. Ему несказанно повезло: как раз в те годы, когда он учился в военной академии, стала подниматься мощная кибернетическая волна, и Всеволод Дмитриевич, наверстав упущенное в математике, избрал для себя в академии именно этот профиль. Он понял, что кибернетика больше отвечает его запросам, чем расплывчатая психология. Говоря конкретно, темой стало обнаружение объектов в условиях сильных помех. Позднее, когда он служил уже в военном научно-исследовательском институте, это позволило ему взяться за неслыханную и вызывающую насмешки, но теперь, к счастью, не отправку в места с холодным климатом, тему: выделение полезного сигнала при биологической — читай, телепатической! — связи. Работа шла с переменным успехом и, помимо подтрунивания коллег и начальства, сопровождалась письменными жалобами видных академиков, близкими по стилю к доносам, а это был уже очевидный прогресс в паблисити.
      Из заветной триады наук не хватало только физики, и отец от всей души желал, чтобы дочь Марфа стала физиком. И она поступила на физфак, хотя её сильно влекла литература. Впрочем, писательство — не профессия, а итог жизненного опыта, и тут Марфа была с отцом согласна, преодолевая будоражившие душу сожаления.
      Отец знал о необычных способностях дочери, радовался им и подолгу, на их любимых прогулках, обсуждал с ней её духовный опыт, хотя к утверждениям, что это дар некоей государыни Марены, относился скептически.
      Слушая, Инга завидовала Марте и с прямотой в этом сознавалась, самой же ей рассказать было нечего: отца она презирала, о матери после случившегося говорить не хотелось.
      Вскоре после того, как Инга избавилась от преподавания и увлеклась лесными прогулками, благотворно сказывавшимися на её моральном и физическом состоянии, фирму посетил Эрик. Предварительно он созвонился с Мартой: ему важно было застать Ингу. Явился с двумя роскошными, с большим вкусом подобранными букетами, а Инге вдобавок преподнёс гномика в красном колпачке и с седой шкиперской бородкой. Если нажать на грудку или животик, гномик электронным голоском начинал петь, а исполнял он не что-нибудь, а песни советской эпохи, причём на русском языке. Электронный голосок напомнил о комнате общения, но в целом подарок был забавный. Инга под наблюдением принца убедилась, что выбор шлягера зависит от места, на которое нажмёшь. Например, если нажать на солнечное сплетение, звучала «Катюша», а если на уровне пупочка — гномик напевал куплет из «Москвы майской»:
                Солнце майское, светлее
                С неба синего свети,
                Чтоб к трибуне мавзолея
                Нашу радость донести,
                Чтобы ярче заблистали
                Наши лозунги побед,
                Чтобы руку поднял Сталин,
                Посылая нам привет!
      Изысканный юмор гномика развеселил всех троих. Подарок принц сопроводил пояснением, что в нём, ему кажется, обитает часть его, Эрика, души. Очевидно, экзотические песни призваны были выразить русскую часть этой души.
      Посидев в кабинете Марты, направились в мастерскую Инги. Марта вела за меморией художницы строгое наблюдение, но, слава Богу, обошлось без эксцессов. Принц пришёл в восторг, не жалел эпитетов, причём без малейшего привкуса ритуальной вежливости. Сам, жадно, начал перелистывать альбомы, раскрасневшись и шумно дыша. Марта с Ингой переглянулись: глубокий вентрал! Вернее, горячий, если пользоваться термином мифодинамики. В итоге заявил, что ему не хочется уходить из этой мастерской — тут бы и поселился. Что это невиданное искусство двадцать первого века. Что на Западе это произведёт фурор. Что сюрреалисты и прочие выразители подсознания — тут он щегольнул знанием словечка — отдыхают. Что он немедленно мобилизует представителей своего министерства культуры для организации выставки в его стране. Что он покупает всё, что есть в этой комнате, хотя вряд ли у него хватит средств заплатить подлинную цену. Наконец, с видимым усилием вынырнув из омута и покидая мастерскую, поглядел на Ингу такими глазами, что, казалось, едва удерживается от какого-нибудь неприличия: например, расцеловать художницу. Помешала, возможно, лишь «Золушка» под мышкой, добротно исполненная маслом, в золочёной багетной рамке, — ответный подарок за гномика.
      После ухода высокого гостя, пообещавшего в ближайшее же время привести с собой людей для решения вопроса о выставке, Марта шутя спросила Ингу, как та относится к мировой славе: Ирина Скороглотова — новый Сальвадор Дали, только ещё круче. Инга ответила, что это чепуха и сугубо личное мнение принца, а западный потребитель искусства, отпетый мидл, её творения, идущие вразрез с табу-культурой, не поймёт и не примет. Марта возразила, что понимание вовсе не требуется, достаточно заплатить двум-трём модным арт-гуру, чтобы те громко изрекли «У-у-у!» или какое-нибудь ихнее «Вау!» — и публика повалит. Но предложение принца интересно в другом аспекте. Инга сразу поняла, в каком: отдушина или даже целое окно, в которое можно упорхнуть от проклятого Ордена. Если, конечно, повезёт и если это вообще возможно.
      Читатель уже наслышан, что своё презрение к мидлам всех стран и их ценностям, не говоря уже о топах с их капиталами, дворцами и яхтами, две вольнодумки, или, говоря красивее, вольнодумицы, выражали не только теоретическими рассуждениями, но и вокальным дуэтом. Марта научила Ингу петь «Интернационал». Это был не обычный «Интернационал» — не тот, который на достопамятных сходках исполняли под фонограмму партийные и комсомольские топы, призывая великий гром на свои собственные, то есть псов и палачей, головы, втайне готовя распил общенародной собственности. Марта внесла в текст коррективы, руководствуясь личным пониманием своеобразия той неизбежной коммунистической революции, которая, к удивлению многих, последует за  всеми ожидаемой, неведомой и ужасной сингулярностью.
      Удовлетворим, если оно имеется, читательское любопытство к тексту. Может быть, читателю и самому захочется вслух исполнять «Интернационал» по утрам, перед завтраком, но лучше — после.
      Первый куплет, где в оригинале речь идёт о разрушении, подвергся серьёзному переосмыслению. К разрушению мира, пусть это даже очень скверный мир, мир насилия, призывали в своих песенках фашисты, а нам с ними, по убеждению Марты, не по пути. Поэтому в её версии куплет звучал так:
                Вставай, проклятьем заклеймённый,
                Весь мир извечной нищеты!
                Кипит наш разум возмущённый
                И о возмездии мечты.
                Мы шумный карнавал устроим
                В безумном мире, а затем
                Мы наш, мы новый мир построим,
                В котором хватит места всем.
      Далее следовал припев. Если у Маяковского в известной поэме бойцы Октября впервые поют вместо «это будет» — «это есть», то у Марты действие опять переносится в будущее, что вполне логично: где ваш последний и решительный, господа респектабельные коммунисты, исчерпавшие лимит революций и испрашивающие у буржуазного начальства разрешения на смелые демарши? Разумеется, опасаясь спецслужб — и вполне справедливо. Хотя, конечно, волков бояться — в лес не ходить. И потому
                Это будет последний
                И решительный бой.
                С Интернационалом
                Воспрянет род людской!
      Второй куплет Марта скомпоновала из общеизвестного, объединив с фрагментом «Интернационала» полного, шестикуплетного, для партийных нужд вдвое сокращённого и общественности не оглашаемого. В комментариях куплет вряд ли нуждался, поскольку в нём звучало нечто до боли знакомое:
                Довольно кровь сосать, вампиры,
                Тюрьмой, мздоимством, нищетой!
                У вас — вся власть, все блага мира,
                А наше право — звук пустой!
                От вас не даст нам избавленья
                Ни Бог, ни цезарь, ни герой.
                Добьёмся мы освобожденья
                Своею собственной рукой.
      На вопрос Инги, почему «цезарь», а не «царь», Марта разъяснила, что от царя никто, кроме глубоких дебилов, и не ждёт ничего хорошего. У трудового народа с царями разговор короткий. Иное дело — цезарь. По сути, тоже царь, но такой, в полезности которого никто, кроме отъявленных экстремистов, не сомневается. Он приносит с собой долгожданный порядок после разгула хаоса — в полном соответствии с идеями синергетики, что Инге как математику должно быть понятно. По-другому это называется — бонапартизм, и бонапартов с маленькой буквы, помимо основного, в истории было множество, удачливых и не очень. Если же брать самого первого, то это скорее не Юлий Цезарь, убитый озверелыми демократами во главе с патологическим гуманистом Брутом, а другой исторический персонаж — его приёмный сын, широкой публике известный под именем Август: даже месяц о нём напоминает. Полное его имя в честь отца — Гай Юлий Цезарь Октавиан, и славен он тем, что, как многим казалось, вернул римлянам попранную олигархами и авантюристами республику. На самом же деле — установил авторитарный режим, вскоре скатившийся к оголтелой диктатуре и дикому произволу, затянувшимся на столетия, до полной катастрофы римского государства.
      Наконец, в третьем куплете Марта решительно отвергала то, на чём поскользнулся заносчивый, погрязший в славословии и торжественных ритуалах советский коммунизм. Подлинное могущество — в знании о Креате и неразрывной связи с нею:
                Смешны все почести и слава
                Для нашей армии труда:
                Мы — повелители по праву
                Земли и неба навсегда!
                И если гром небесный грянет
                Над сворой алчных палачей —
                Для нас всё так же солнце станет
                Сиять огнём своих лучей.
      Марта тем самым подчёркивала, что из палачей заслуживают осуждения лишь алчные: совершающий праведное возмездие — тоже своего рода палач. Важно только, чтобы он делал это не из корысти, а по зову сердца. Псов Марта из текста вообще изъяла: она любила животных и сравнение нехороших людей с собаками или свиньями считала оскорбительным для четвероногих.   
      После того, как Инга постигла глубокий смысл и все нюансы текста, подруги в каждом походе горланили свой «Интернационал» на весь лес, бросая дерзкий вызов закабалившим их алчным палачам. С воодушевлением пели и другие революционные песни, и старосоветские, любовь к которым, особенно к походно-строевым, привил Марте в ранней юности отец. Прочие песнопения Марте, а за компанию и Инге, не нравились, более всего — гнусавый англоязычный вой, по которому ещё с шестидесятых поколение за поколением обмирали подрастающие позднесоветские мидлы. Великих отечественных бардов Марта тоже не жаловала — по идейным соображениям: она считала, что их явное или скрытое противостояние коммунистическому официозу, увлёкшее широкие массы и официоз расшатавшее, ни к чему хорошему страну не привело и ягодки даже ещё впереди.
      Тимирязевский маршрут, ставший любимым, полностью вытеснил ходынский. Причина была, пожалуй, глубже, чем свежий воздух и здоровье. Инге не хотелось встреч на бульваре с совершающим пробежки Эриком. Её смущало подчёркнутое внимание. Это раздражало ещё со времён юношеских ухаживаний Синюшина. Нравилось быть незаметной: в детстве она мечтала о шапке-невидимке. О принце Инга думала без симпатии, скорее, даже с неприязнью, как о прочих сильных мира сего с их выкрутасами.
      Орден подобных настроений Инги не поддерживал. Против ожидания, голос в комнате общения не только не осудил контакты с иностранным гражданином, но даже пожурил за то, что они с Мартой перестали ходить на бульвар и не ищут случайных встреч с принцем. Внимание таких людей надо ценить и углублять отношения. Несомненно, у стратегов РОС созрел какой-то план, и Инга не была столь наивна, чтобы не догадываться какой. Она поделилась опасениями с Мартой, и они обсудили это втайне от Ордена.
      Читатель вправе удивиться: а как же слухачи? А тотальная хай-тэк прослушка? По счастью, хай-тэк ещё не дорос до чтения мыслей, хотя, говорят, уже близок к этому. У Марты и Инги за несколько месяцев знакомства с Орденом выработался особый способ общения, не контролируемого большим ухом. Раньше в этом не было необходимости, хотя для Марты переход к такой форме обмена мнениями не составлял особой проблемы. Для этого следовало лишь войти к Инге в меморию, введя, кроме того, собеседницу в трансовое состояние. Тогда не только Марта воспринимала внутреннюю речь и образы сознания Инги, находясь в её актуальном пространстве, но и Инга видела у себя Марту, слышала её реплики, могла даже её осязать. На прогулках это было затруднительно, и пленницы практиковали такое, образно говоря, тюремное перестукивание, отдыхая после чаепитий. Иногда в минуты подобного общения, сидя с закрытыми глазами в креслах, Марта, а за ней и Инга специально для большого уха начинали громко храпеть, но вскоре, не выдержав, разражались хохотом.
      Вообще говоря, тайные разговоры служили лишь самоутверждению, развеивая миф о вездесущести гадов. Практического значения они не имели: не виделось путей к свободе, требующих обсуждения в закрытом режиме. Не было серьёзного плана. Сейчас такой план забрезжил!
      Обмениваясь впечатлениями и гипотезами, дополняя друг друга, молчаливые собеседницы пришли к единому пониманию вопроса. Поскольку нетрадиционность вкусов принца, с одной стороны, и его интерес к Инге, с другой, не укрылись от внимания Ордена, у его аналитиков возникла идея использовать Ингу в качестве совместительницы. То есть без отрыва от основной работы, грубо выражаясь, подложить её в постельку Эрику. Скорее всего, это часть далеко идущего плана. Для политико-финансовых кругов, стоящих за Орденом, заполучить своего человечка на уровне высшего руководства европейской страны — большая удача. Спрашивается, нельзя ли в этой не слишком чистой игре сделать ход, который позволил бы вырваться на волю?
      Инга выдвинула план: свидание с Эриком на территории, не контролируемой ни большим ухом, ни большим глазом, использовать для призыва о помощи. Разумеется, о сексе, к которому Инга испытывает глубокое отвращение, не может быть и речи. Принц, хочется верить, выслушает, даже если рассказ растянется на несколько часов. Инга приложит все силы, чтобы он не счёл это бредом и поверил. Важно предупредить его, что любые действия, по которым РОС раньше времени догадался бы о разглашении, будут иметь для Инги, Марты и их друзей ужасные последствия.
      Марта план Инги раскритиковала. Во-первых, как определить, в каких местах глаза и уши РОС отсутствуют? В квартире принца на Ходынском бульваре? Ха-ха-ха! Ну хорошо, может быть, — в посольстве, где тамошние спецы бдят. Но уверена ли Инга, что, например, не носит нечто на своей одежде? Паранойя? Отнюдь. Всё тот же хай-тэк. Во-вторых, к кому может, в свою очередь, обратиться Эрик? Обращение к нашим госорганам РОС тут же засветит. Возможно, собеседником окажется просто-напросто человек Ордена. Хорошо, об этом принца можно предупредить. Что он способен сделать собственными силами? Десантировать свой спецназ возле штаб-квартиры Ордена? Договориться с союзниками и пустить по штабу высокоточную крылатую ракету? Неплохо, но чревато международными осложнениями.
      Инга признала правоту Марты по всем пунктам, и расстались они после сеанса молчаливой беседы в скверном настроении.
      На другой день Марте позвонил Эрик. Поскольку проблему Эрика как особо важную решено было обсуждать только на закрытых совещаниях, Марта смогла поделиться с Ингой лишь после очередного похода и чаепития. Телефонный разговор был странным и долгим. Эрик выспрашивал у Марты анкетные данные Инги: семейное положение, родственники. Интересовался бытовыми подробностями, вкусами, привычками. Инга с недобрым смехом, слышимым в её мемории одной Марте, сказала, что чего-то подобного и ожидала. Не спрашивал ли о перенесённых инфекционных заболеваниях? Похоже, задумка РОС начинает осуществляться. Марта с улыбкой добавила, что семейное положение и полное отсутствие близких родственников — отец не был таковым для Инги ни по документам, ни в её душе, и потому не упоминался, — настолько обрадовали принца, что он даже замурлыкал в трубку. Самое интересное Марта приберегла на закуску:
      — Он спросил, — сказала она, не покидая, понятно, виртуального пространства беседы, — много ли у тебя было мужчин. Я ответила, что, по моим сведениям, ты девственница. После этого минуты две я слышала только его сопение: он потерял дар речи.
      Вскоре Эрик позвонил Марте снова и сказал, что хочет поговорить с Ингой. Присутствие Марты не только не исключается, но желательно. Это был уже какой-то нестандартный интим, и Марта решила заглянуть в меморию Эрика. Но там оказалась такая удивительная вещь, что, не поверив себе, Марта уточнила:
      — Поговорить о выставке?
      — И о выставке тоже, — сказал принц.
      Оповещать Ингу о своём потрясающем открытии Марта не стала, поскольку договорились вслух Эрика не обсуждать, а чаепитие планировалось лишь послезавтра. Гость прибыл в точно назначенное время — вежливость королей! — облачённый в строгий и весьма дорогой, по оценке Марты, костюм. Втроём уединились — разумеется, не от ушей и, скорее всего, глаз Ордена — в кабинете Марты. Принц сообщил, что намерен провести деловые переговоры. Лицо его при этом приняло выражение каменной бесстрастности — выучка будущего главы государства!
      Деловые предложения принца сводились к следующему. Инга приезжает в его страну по его личному приглашению — работать как художница. Ей предоставляются мастерская, квартира и все необходимые условия. Организуется серия выставок её работ в нескольких европейских столицах с соответствующей рекламной поддержкой и благожелательными отзывами авторитетов. Как знаменитости, чьё пребывание создаёт стране имидж привлекательного для выдающихся людей места, Инге раньше отведённого законом срока предоставляется гражданство. Сообщество художников, искусствоведов и меценатов присуждает ей престижную премию, параллельно она награждается почётной королевской медалью. Это даёт основание королю возвести её в дворянское достоинство. Через некоторое время, после ряда успешных поездок с выставками новых работ по зарубежным странам, в частности, в Америку, за исключительные заслуги в сфере искусства она становится дворянкой титулованной с титулом графини. Принц произнёс географическое прилагательное — графини какой, но Марта и Инга не запомнили. Это открывает ему, принцу Эрику, юридическую возможность просить руки графини, которая в случае согласия станет именоваться принцессой Ингрид. Конечно, брак возможен и без всех этих процедур, но тогда он будет не королевским, а морганатическим, и дети от него не получат права наследовать престол. Весь процесс, от приезда в страну до бракосочетания, займёт, по расчётам принца, около двух лет, но никак не более трёх. Эрик не сомневается, что скромная и в то же время царственная, широко образованная, умная, добрая, необычайно талантливая и, главное, не отягощённая никакими российскими родственниками красавица Ингочка, Ингрид, так понравится отцу-королю, что он без колебаний, с радостью примет её в семью. Завершая речь, принц торжественно заявил, что, зная от Марты , как строга Инга в личной жизни, он обязуется за эти два или три года не делать ни малейших поползновений установить с ней отношения, выходящие за рамки официальных. Может быть, она изредка удостоит его прогулкой и беседой в королевском парке.
      По завершении речи у Инги возникла мысль, что подобное объяснение в любви оригинально и, по-видимому, уникально. Она даже рассмеялась, смутив принца и вызвав строгий взгляд Марты.
      Эрик упомянул и Марту, повторив весеннее предложение открыть в его столице филиал фирмы и развернуть в странах Евросоюза активную пропаганду вентро как стиля двадцать первого века. Одновременно это обеспечит поддержку творческим усилиям Инги, а присутствие близкой подруги облегчит адаптацию в незнакомой стране.
      Немедленного ответа не требовалось, принц лишь спросил, хватит ли недели на обдумывание. Инга сказала: наверно. Провожая гостя, Марта с Ингой многозначительно переглянулись. Предложение заслуживало обсуждения после ближайшего чаепития.
      Но чаепитию предшествовало событие не менее любопытное, чем демарш Эрика. Когда на следующий день совершали обычный поход по    тимирязевскому лесу и шли широкой просекой, устланной опавшей, телесного цвета, согласно Марте, хвоей лиственниц — снег в этом году запаздывал, — рядом вдруг пристроился попутчик: невысокий жилистый мужичок с седым ёжиком на голове и энтузиазмом весёлого заговорщика на лице.
      — Чёрт возьми, Виталик! — воскликнула Марта.
      — Он самый, — подтвердил попутчик. — Вот, решил прогуляться.
      — Как здоровье великого магистра и высоких адептов? — поинтересовалась Марта, всё ещё не веря своим глазам.
      — Да, — ухмыльнулся Виталик Гущин, ибо это был именно он, — ты, Марфочка, правильно меня вычислила. Впрочем, с моей подсказки. Спасибо, высокие адепты здоровы, но вот великий магистр подал в отставку.
      — Как так?
      — А вот так. Сложил свои полномочия. Разоружился, говоря словами наших отцов, как верный ленинец перед партией.
      — И что же это означает?
      — Это, Марфуточка, означает капитуляцию. Полную и безоговорочную.
      И из уст Виталика зазвучало то, что легко было принять за сказку — миф, как он выразился, подражая Марте, но ведь миф нередко правдивее самой жизни, не так ли?
      Российский Орден Справедливости горячо приветствует будущую принцессу Ингрид и заверяет её и неподражаемую Марту Стремянскую в своей преданности, поскольку отныне — верьте ушам своим! — вручает двум могучим валькириям свою судьбу. Источающая мудрость Марта провозглашается великим магистром Ордена, а сиятельная Инга — его командором. РОС признаёт провидческую правоту Марты, когда она сказала однажды, что не они с Ингой пляшут под дудку Ордена, а совсем наоборот. Руководящие структуры, исполнители, научные консультанты и аналитики находятся в полном распоряжении великого магистра. Осуществлять связь и оперативную передачу приказов и поручений Орден уполномочил его, Виталика, о чём он и докладывает. Выбор объектов для командора Ингочки с её чудесным даром целиком передаётся в ведение великого магистра. Всякое вмешательство должностных лиц РОС исключается. Консультанты и аналитики находятся в постоянной готовности к выдаче рекомендаций по наиболее уязвимым точкам и ключевым фигурам в различных сферах общественной и деловой жизни в целях эффективной дестабилизации политической обстановки в стране. Штат международников, широко представленных в составе РОС, готов вырабатывать аналогичные рекомендации по зарубежью, международным организациям и транснациональным компаниям. Эти вопросы неизбежно встанут в повестку дня с выездом великого магистра и командора за пределы России, где РОС надеется не потерять с ними контакта. Орден полагает, что это в обоюдных интересах. Таким образом, стратегические замыслы Марты Орден принимает отныне как свою программу и руководство к действию, ставя себя на службу лидерам, доказавшим своё полное морально-политическое превосходство и побудившим высоких адептов изменить взгляд на будущее России и мира, зашоренный прежде буржуазными стереотипами.
      Виталик замолчал, вдохновенно тараща глаза.
      — Клоунада закончена? — осведомилась Марта.
      Длительность доклада, похоже, была неплохо рассчитана: приблизились как раз к возвратной точке маршрута, выйдя из леса на простор большого пруда, где дорога по берегу полуострова огибала белоствольную берёзовую рощу.
      — То, что я доложил, — обиженно откликнулся Гущин, — обсуждено и единодушно одобрено руководством Ордена, заседавшим всю сегодняшнюю ночь. У меня глаза красные? — добавил он, повернув лицо к собеседнице.
      — Красные, — подтвердила та. — Не хватает только красного шарика на носу.
      — Не надо, — укоризненно сказал Виталик. — Всё на свете меняется, Марфочка. То есть, прошу прощения: товарищ великий магистр. Не этому ли учит диалектический материализм?
      Когда через минуту добрались до оконечности залива, где вечно бурлит водосброс, приглушая слова, Виталик по-военному, с абсолютно серьёзным лицом спросил, какие будут указания. Узнав, что никаких, махнул рукой и покинул попутчиц, выйдя через калитку в ограде, отделявшей лес от оживлённой улицы. Там его поджидала машина.