Мандарин Бальзака. Роман. Часть 2. Глава 6

                Глава шестая. Операция «Свинья»

      По возвращении из похода ароматный чай, ванильные крендельки и даже клюква в сахаре показались Инге безвкусными от нетерпения обсудить животрепещущее. Ни малейшего сомнения в коварстве Ордена не возникало, поэтому стратегическое совещание, как и прежде, происходило тайно, в мемории Инги.  Марта начала с вопроса, как Инга относится к предложению принца.
      — Дерьмо, — заявила Инга, сама удивляясь своей категоричности. — Вчера я, дурёха, обалдела, но сегодня, когда гад Виталик поздравил, поняла, чем всё это пахнет.
      — Ты права, Инга. Но подумай, спроси сама себя: так ли это плохо? Ты действительно этого не хочешь?
      — Куда я поеду? Ведь я свинья свиньёй! — сказала Инга, разжигая себя обидой — правда, непонятно на кого. — Даже английского языка не знаю: по-советски, со словарём! Вести себя не умею в приличном обществе. Вилку держу в правой руке! С точки зрения Эрика, которому добрая фея, государыня Марена, брызнула росой в глаза, я — красавица, но в королевском семействе наверняка скажут, что он привёз им жирную русскую свинью не первой молодости.
      — Свинья, — наставительно сказала Марта, — одно из самых умных после человека и прекрасных животных. Дело не в свинье. Я скажу тебе правду, Инга: нашей дружбе пришёл конец. Да, именно так. Не возражай, дай мне договорить. Потерпи, я буду говорить долго. С моей стороны это не женская зависть, хотя она есть и у меня — есть, конечно, есть: куда же без неё? Меня никогда не полюбит король, миллиардер или Брюс Уиллис. Я не хочу разыгрывать из себя абсолютную революционерку, чуждую прочим страстям, мои женские субличности сильны, очень сильны, и они яростно теснят моё революционное эго. Учти это и доверяй не всему, что я скажу. Но я всё-таки скажу. Аналитики РОС гениальны. Вернее, просто профессиональны. Они знают, что такое коммутация. В твоей мемории, Инга, я прочла интересную мысль бедняжки Клепикова. Он как-то сказал тебе, что убеждения — это то, от чего не отрекаются даже под горячим утюгом врага. Если, например, кто-то сказочно щедрый перевёл на твой банковский счёт, куда обычно поступает твоя нищенская зарплата, сумму, равную ста миллионам долларов, или же тебе делает предложение наследный принц — это пострашнее утюга. У тебя с неизбежностью наступает коммутация. Попросту говоря, меняется психология — в особенности то, что называют убеждениями. Орденские аналитики, Инга, сообразили, что со вчерашнего дня нам с тобой не по пути. Не потому, что ты плохая — тщеславная, жадная, или же я плохая — властолюбивая и жестокая. Нет, вполне объективно. Стратеги Ордена поняли, что отныне у них с тобой — но не со мной! — общие интересы: интересы топов, не важно, каких — отечественных, мировых, но — топов. Это не вульгарная социология, Ингочка, — это тонкая психология. И они перестали нас бояться. Они благоразумно взяли паузу, надеясь в дальнейшем, когда ты освоишься в новом качестве, при полном твоём согласии, без всякого принуждения продолжить твою и свою работу уже в международном масштабе. Это будет борьба за мировое господство. Чьё? Российского капитала, чьё же ещё, — кто бы ни стоял за организацией под именем РОС: могущественная финансовая группа или само гэбэ. Может быть, всё к лучшему. Есть ведь и другие стратеги — я тебе, помнится, говорила: те, которые не от мира сего, а от Креаты. Быть может, таков их замысел. Это сильнее нас, Инга, что бы ты ни говорила, и не надо плакать — даже в мемории. Мыслители Ордена осторожны: ни единого намёка на наш с тобой неизбежный разрыв. Они готовы подождать, пока понимание само вызреет в твоей головке, чтобы не спугнуть его бурей сентиментальных чувств. И тогда тебе всей душой захочется избавиться от старой надоедливой бунтарки, а если у тебя не хватит мужества — помогут исполнители. Наши дороги разошлись, Инга, и я хочу избежать долгой агонии нашей дружбы. Я оставляю тебя в покое. Не надо, убери свои виртуальные руки и не пытайся меня обнять. Мы же не лесбиянки какие-нибудь!
      Слёзы текли по щекам Инги — и в её мемории, и из закрытых глаз в комнате Марты, где обе, казалось со стороны, дремали в креслах.
      — Я не предам тебя, моя Марта, — всхлипнув, сказала Инга. — Я боюсь лукавого слова «никогда» — я просто не предам тебя, и всё. Я ненавижу то, что ненавидишь ты, и хочу быть с тобой. Я никого раньше не любила, я люблю только тебя, Марта, какой бы лесбиянкой ты меня ни называла. Я уничтожу этого принца!
      — Не глупи, Инга! Я говорю не для того, чтобы разжалобить. Я не пытаюсь тобой манипулировать. Нам пришло время расстаться. Не швыряй в лицо судьбе её подарки, она этого страшно не любит!
      — А мне плевать, что она любит! — сказала Инга и вдруг запела:
                Смешны все почести и слава
                Для нашей армии труда:
                Мы повелители по праву
                Земли и неба навсегда!
      Марта, тоже в слезах, начала подпевать. И они всё-таки обнялись. После этого их стратегическая мысль заработала в другом направлении.
      Ингу занимал вопрос, зачем гады выдумали свою шутовскую капитуляцию. Неужели надеются, что им поверят? Марта изложила своё понимание. Предложение принца чрезвычайно увлекло Орден перспективой проникнуть в Европу, что называется, со служебного входа. Это не менее интересно, чем пресловутый мандарин Бальзака. А для обустройства Ингочке необходим длительный отпуск: хозяева ведь не звери какие-нибудь! То, что в отпуске она захочет, образно говоря, мандаринить самостоятельно, Орден не пугает: будет не до того. Да и российская жизнь покажется сном. Пусть девочка отдыхает, вживается, а чтобы не поминала лихом добрых друзей — собеседников по комнате общения и к работе на новом месте вернулась с охотой, расстаться надо по-хорошему. Это не должно быть похоже на побег из-под стражи. Чему и служит фарс с великим магистром Мартой и командором Ингой. Адресован он не рассудку, который знает, что — клоунада, а подсознанию, тем его субам, которые привыкли больше чувствовать, чем думать, и потому по-детски обрадуются нежданной победе, возгордятся ею и не будут держать зла на побеждённых.
      — Э-э, да ты меня не слушаешь! — вдруг заметила Марта. — И по-моему, опять разволновалась. О чём, Ингочка? Слежу за твоими фантазиями, но пока не могу понять.
      — Я знаю, — с торжествующей улыбкой объявила Инга, — знаю, как покончить с Орденом!
      И изложила план, со злостью взмахивая виртуальным кулачком, что означало решительные удары по врагу, так что даже рассмешила Марту, которая, однако, план не отвергла: пожалуй, это было интересно, хотя и рискованно. Сделала лишь некоторые уточнения, касавшиеся лично её действий, и спросила Ингу, приняла ли та окончательное решение относительно принца. Инга ответила, что приняла, и лицо её при этом светилось радостью. Договорились вернуться к обсуждению завтра: может быть, за ночь подсознание, то есть совещание субов, выявит уязвимые места и внесёт коррективы.
      Ночную проверку план выдержал и был принят к исполнению. Конечно, могла постигнуть и неудача, но рискнуть очень хотелось. К тому же неудача, как показывал анализ, не означала катастрофу. Успех же сулил радикальное освобождение. Операцию назвали в честь умнейшего и прекраснейшего животного, о котором недавно вспоминали: «Свинья». В этом крылся и глубокий смысл: свинью предполагалось подложить Ордену.
      На следующий день, который наметили для проведения операции, совершили обычную прогулку, чтобы не насторожить гадов. Виталик за поручениями великого магистра не явился, манкируя своими обязанностями то ли не желая мозолить глаза начальству. После чая расположились в креслах и произвели погружение. Марта начала пробное зондирование, результаты передавая Инге, для чего соорудила в её актуальном пространстве экран, на котором Инга видела то же, что Марта. Объектом зондирования был Эрик. Марта хорошо чувствовала его индивидуальность, это и был нужный адрес для глобальной Адресной Системы — поисковика в живом Интернете, в незапамятные времена отлаженного титанами, творцами земного мира, наряду с другой Системой, Исполнительной, — Машиной Чудес. Вызванный в сознании образ человека, так называемый образ-код, позволял Марте войти в актуальное пространство его мемории и увидеть то, что в данный момент у него перед глазами, а также и его текущие фантазии или воспоминания. Марта когда-то рассказывала об этом Инге и сейчас, базируясь в её мемории, проделывала это с принцем. Эрик работал, сидя в кресле с ноутбуком на коленях. На экране можно было разобрать и текст — без сомнения, принц трудился над своей москвоведческой книгой. Момент оказался удачным: к концу дня Эрик стал уставать, в его актуальном пространстве, видимом Инге на экране Марты, то и дело возникали посторонние образы. Инга легко узнала себя и покраснела даже в собственной мемории: принцу она являлась совершенно голой  и в подчёркнуто вентральном теле. В конце концов принц отложил ноутбук: видимо, на сегодня кончилось вдохновение. В этот момент на него и начали интенсивно действовать чары Марты. Чары — слово ненаучное, одержание — тоже. Правильнее говорить о целевой активизации десанта из мифосферы, давно уже орудовавшего в мемории Эрика как горячего вентрала. А поскольку Марта была не только девицей Марфочкой Горыниной, но, по поручению государыни Марены, также и главным мифоидом своего мифа, она могла многое во внутреннем мире такого клиента. В частности — слиться на время с его «я» и руководить поступками, причём клиент воспринимал их как результат собственных намерений. На этом и строился замысел дерзкой операции «Свинья».
      Инга следила за ходом мыслей Эрика, направляемых Мартой, на её экране, и это напоминало то, что в киноискусстве называют монтажом. Впрочем, не только в киноискусстве. Читатель-знаток вспомнит, что ещё Сергей Эйзенштейн полагал монтаж общим принципом любого искусства, если не творческого мышления вообще. Но это к слову. Из красноречивого чередования образов можно было понять, что у принца вдруг возникла уверенность: ответ на своё предложение он получит сегодня, сейчас. Для этого Инга якобы назначила ему свидание — разумеется, без всякого интима — и ждала его, тем не менее по-прежнему голая, в помещении нового офиса фирмы «Вентро». Причём принц почему-то знал адрес этого офиса на юго-востоке Москвы и без труда его найдёт. Эрик начал одеваться к поездке, перед Ингой мелькал интерьер квартиры, просторной, без лишних вещей, но стильно обставленной — что-то вроде изделий фирмы «Икея». На видном месте красовалась «Золушка» — подарок Инги. Принц задержал на ней взгляд. Потом, надев куртку, спустился на лифте и вывел из гаража машину — новенькую, кажется, бэ-эм-вэ, но не внедорожник: даже Инга знала, что для европейца внедорожник в городе — неприличие. Инга заметила, что Марта нахмурилась, и поняла почему: неясен был момент, когда принц подал сигнал своим телохранителям. Возможно, он его и совсем не подавал, а те как-то отслеживали выходы подопечного из квартиры, чтобы сопровождать. Несомненно, они обитали где-то совсем рядом. Присутствие охраны было ключевым моментом операции, и Марта нервничала. Но когда Эрик отъехал, увидела вместе с ним — и вместе с Ингой — в зеркальце следовавшую позади машину: всё в порядке!
      Эрик включил указатель пробок , но оптимальный маршрут всё равно оказался мучительным, и Марта несколько раз предостерегающе поднимала руку: рано! Инга тревожилась: вдруг в нужный момент не получится? Но тут же напоминала себе о своём долге: должно получиться! Главным было даже не освобождение. Главным было доказать Марте, что она любит её и не ведёт своекорыстную игру. И от этой решимости наступало спокойствие. Надо быть железной — как Марта!
      Вот наконец машина принца и, что важно, сопровождающих в зеркальце вырвались на оперативный простор. До цели оставалось не более пяти минут, и Марта дала отмашку. Инга, как она это называла, подожгла себя изнутри. Вокруг неё, как вокруг какого-нибудь святого Антония, заклубились соблазняющие тела, пожирая, вздуваясь, пронзая друг другу чрево, напарываясь на острия, лопаясь, взрываясь, разваливаясь на куски, рассыпаясь осколками. Без сомнения, Марта, не покидавшая актуального пространства Инги, видела это. Важнее всего была теперь синхронизация, и Инга, продолжая следить за экраном, где уже заблестела стеклянными башенками в последних лучах солнца штаб-квартира Ордена, всеми силами старалась оттянуть пик экстаза. Эрик вышел из машины, взбежал по широкой лестнице. Его поле зрения метнулось назад: в полусотне шагов свою машину покинули ангелы-хранители, мужчина и женщина. Принц открыл стеклянную дверь, наружную, потом внутреннюю, и вошёл в вестибюль. Парадная лестница, украшенная растениями, вела на второй этаж. Дорогу загородили сразу два охранника в чёрной униформе. Есть! Всё! Конец! Инга, не сдерживаясь, закричала в своей мемории, корчась в виртуальном кресле. Экран Марты погас.
      Когда после экстаза Инга пришла в себя и вынырнула в явь, попили чаю с курабьешечками из песочного теста, с островком варенья на каждом печеньице, и с шоколадками для восстановления сил: необыкновенно вкусно! От обсуждений решили сегодня отдохнуть. Да и что обсуждать: операция «Свинья» прошла успешно в части, от них зависевшей. Что касается противника, возможны были два варианта, загодя обговорённые. Если РОС действительно не имеет отношения к государству и связан с ним лишь через завербованных чиновников — в этом случае в подозрительное здание, куда входят и больше не выходят иностранные кронпринцы, не позднее сегодняшней ночи нагрянет спецназ, а потом следственные органы будут долго-долго ворошить дерьмо, которое незадачливые рыцари не успеют уничтожить. Найдут, конечно, кое-что и про Ингочку с Марточкой, но подобная деятельность называется колдовством и преследуется по закону разве что в некоторых государствах Африки. Синсвязи, мифосфера, Машина Чудес? Боже мой, да разве следователи поверят в такое?
      Вариант второй, худший: Орден — романтический филиал гэбэ. Разгрома тогда не будет — лишь его имитация для обиженных соотечественников Эрика. Как поведут себя хозяева с бунтарками? Захотят ли на основании одного, пусть очень неприятного, дипломатического скандала расстаться со сверхоружием, которое в нашем неспокойном мире может ещё ой как пригодиться? Нет, Ингочку, да и Марточку, мудрую укротительницу чудовища, они не тронут, но вот Катя Земных, Слава Синюшин и вообще коллектив фирмы «Вентро» — конечно, заложники. Но Марта не была бы Мартой, если бы накануне операции «Свинья» не обмозговала и проблему заложников. Вывод напрашивался такой: не тронут! Почему? Потому что у РОС хорошие аналитики. Которые понимают, что если хоть один волос упадёт с головы упомянутых лиц, Инга просто-напросто объявит себя смертницей и учинит такое, о чём и подумать страшно. И тогда перед хозяевами вновь встанет дилемма: лишить себя навсегда чудесного, но строптивого оружия — или заняться перевоспитанием. Эскалация взаимных возмездий с трудом поддаётся прогнозированию, но Марта остановилась на том, что аналитики РОС благоразумны и решат для себя: Бог с ним, с принцем! Он всё-таки не наш. А вообще, такому випу, как престолонаследник, не следовало бы шляться по злачным местам Москвы вроде офиса «Вентро», потакая своему извращённому вкусу, и искать приключений, образно говоря, на свою задницу.
      По завершении операции решили некоторое время не расставаться, опасаясь быстрых ответных действий РОС: их невозможно предотвратить, но лучше уж держаться вместе. В качестве предосторожности — смехотворной, конечно — произвели передислокацию: с Часовой, откуда осуществлялась операция, перебрались к Инге в Рогожскую, и Марта осталась у неё ночевать. Отдохнуть после напряжённого дня не получилось: вечером и ночью, прерывая и без того неспокойный сон, жадно ловили новости. Но ни вечером, ни ночью, ни утром ни по радио, ни по телевидению, ни в Интернете о пропаже в Москве наследного принца зарубежной державы не было ни слова. Марта предположила, что стороны по линии дипломатов и спецслужб договорились пока не предавать событие огласке. Настораживало лишь то, что нигде не было и о спецоперации в районе штаб-квартиры РОС, которая не могла остаться не замеченной по крайней мере жителями близлежащих домов и вряд ли не комментировалась бы сетевыми балагурами. Объяснить этого Марта не могла. Вернее, могла, но это говорило в пользу версии гэбэ, что было грустно.
      В такие моменты сказывается напряжение предыдущих дней, и хочется послать всё к чёрту, послать туда же саму судьбу, по обыкновению коварную, и воскликнуть, как Кутузов после Бородинского сражения: «Неприятель побеждён!» — хотя это ещё не вполне очевидно. Марта с Ингой поступили именно так, предавшись мечтам о будущем. Происходило это на яузском маршруте, от дома Инги в Рогожской. Похоже, прошедшие месяцы не прошли даром, изменив кое-что — нет, не в убеждениях, если вспомнить критерий Клепикова, а в умонастроениях Марты. Её планы стали менее мстительны, менее провокационны, более конструктивны.
      Социальная доктрина Марты и её стратегия в изменившейся обстановке, если бы подтвердилась бесславная кончина РОС, базировались на учении о трёх коммунизмах, которое она эксклюзивно излагала Инге, пока шли от улицы Сергия под железнодорожным мостом, потом через Строгановский парк и дальше за Яузу. И если сопоставление проповеди Спасителя с идеями коммунизма давно стало общим местом, то синтез на базе знания о Креате был, судя по всему, детищем интеллекта самой Марты.
      Классикой первого коммунизма следует считать раннехристианские общины. Верования в вечную жизнь и царство небесное, то есть, по Клепикову, — убеждения, не покидали адептов ни на Нероновых кострах, ни на аренах с разъярёнными хищниками. Примерно то же можно сказать о лучших коммунистах Марксова призыва, приверженцах второго коммунизма, учившего о царстве божием по эту сторону смерти. Но, по мысли Марты, первые два коммунизма страдали тяжёлым недугом, который она назвала трагической нехваткой.
      Первому не хватало достоверности, то есть, расчленяя это русское слово, не хватало эмпирического знания, что его объекты действительно достойны веры, реальны. И если неодолимая воля первопроходцев, движимая чуждой сомнениям верой, способна была привести в действие Исполнительную Систему и творить материальные чудеса, подтверждая концепцию в целом, то, поубавившись в последующие тёмные века, стараниями своекорыстных попов формализовавшись, вера утратила чудотворное могущество, чудеса сделались легендарным воспоминанием. Разум, отточенный умствованиями схоластов, двинул вперёд рациональную науку, в конце концов доказавшую, что чудес не бывает, никогда не было и быть не может. Это и стало считаться достоверностью, достойной веры под новым именем: научное знание. И первый коммунизм пал в умах здравомыслящих миллионов.
      Но тут на смену ему явился второй — как антитеза, справедливо отвергавший наивную веру и облачённый теперь в строгие научные одежды. Но он тоже страдал трагической нехваткой — как раз того, что раньше в избытке было у первого. Не хватало представлений о так называемом потустороннем мире и о жизни после жизни, говоря словами одного любознательного медика. Вернее, представления-то были, но сводились к простой мысли, что там вообще ничего нет. Вытекавший отсюда лихой лозунг «Однова живём!» звучал печально, но и соблазнительно. Однако, несмотря на это, невообразимым для позднейших поколений энтузиазмом, чудовищными усилиями и жертвами второй коммунизм был вчерне реализован советской системой. Но трагическая нехватка погубила и его. Ловушкой оказался переходный период — так называемый социализм с его жиреющей элитой, без проблем выбравшей для себя нормальный, пусть и диковатый, капитализм.
      Третий коммунизм, синтез первых двух, реализует научную идею второго, при этом наделяя людей знанием, что все они практически бессмертны, потусторонний мир огромен и реален, хотя и зависим от материального, а чудеса осуществимы и научно обоснованны. Именно третий коммунизм как идеология и образ жизни отвечает общественной сути человека — существа среди множества других существ, разных по интеллекту и могуществу, братьев и сестёр, друзей и врагов отдельного человеческого «я», населяющих внутренний мир каждого, вторгающихся в него извне и обитающих в мириадах виртуальных миров Креаты, на едином материальном носителе — синсвязном общечеловеческом мозге: нейросфере. Именно третий коммунизм способен развить универсальную природу человека, перекрывающую все нормы, выходящую за любые рамки, прорывающую всякие границы. И потому коммунизм таких людей, становящихся постепенно коллективом богов, несокрушим: он есть не конец, а начало подлинной всемирной истории, как о том грезил Маркс, только вряд ли представлял себе, о чём говорит.
      Третий коммунизм — не только неизбежное будущее. Это оружие уже сегодня. Своими идеями нейросферы, Креаты, Исполнительной Системы он избавляет современных коммунистов и от тоскливого атеизма, и от неискренних реверансов перед служителями неких мифоидов, якобы возрождающими народ духовно, на деле же давно дружными с мифоидом по кличке «князь мира сего». Искренним же энтузиастам капитала третий коммунизм со смехом демонстрирует тщету любого богатства, кроме виртуальных сокровищ мемории, кои неистребимы и не имеют пределов роста.
      Когда, уже в Сыромятниках, миновали с виду ничем не примечательный прогал между старыми кирпичными домишками, ведущий в лабиринт дизайнерского квартала, где приютилась и родная фирма, Марта от общей теории перешла к проекту для России. Задачу — свою и тех, кто захочет быть с ней рядом, — Марта видела не только в насаждении жизнерадостного вентро — это само собой, — но и в создании группы людей, проникнутых идеями третьего коммунизма. Конечно, государево око будет в ней представлено с неизбежностью — куда же без него? — но это не суть важно. Эта группа при поддержке из мифосферы инициирует широкое общественное движение, однако её члены не станут вождями, а лишь, говоря языком естествознания, ядрами конденсации — тем, чем в идеале пытались стать большевики. Но присущая второму коммунизму трагическая нехватка толкнула их к нетерпимости, вождизму, а потом и к своекорыстию. Движение новой волны будет не вождистской пирамидой, а тем, что называют сетевой структурой, формой народного движения двадцать первого века. И напрасно буржуазное начальство станет выискивать заправил, с кем якобы желает договариваться, на деле же — расправиться в первую очередь. Не метят в лидеры и Марта с Ингой. Их роль — сугубо просветительская, а в дальнейшем, с ростом движения, они будут устранять преграды на его пути, подобно благосклонной судьбе, — не более того. Вот для чего — и только для этого! — понадобится чудесный дар Инги. Для России же третий коммунизм станет новым великим проектом, национальной идеей. Марта взяла на себя смелость помыслить и за стратегов Креаты. Россия, судя по всему, интересна и нужна им лишь как очаг этого коммунизма, как центр объединения человечества на подлинно человеческой основе, к чему и стремятся стратеги. Россия же капиталистическая надёжно столбит себе место в хвосте истории. Россия крепких мужиков — буржуйская, с цезарем на макушке, отгораживающаяся от мира под предлогом традиций или же занятая имперской экспансией — такая Россия стратегам не нужна и с их подачи рухнет, а затем окончательно станет придатком Запада, но скорее не как страна, а как совокупность богатых сырьём территорий. Патриотический проект без третьего коммунизма обречён.
      По отношению к мидлам позиция Марты заметно смягчилась. Теперь она видела в них массовую базу нарождающегося движения. Согласно Марте, мидлы в основной своей массе, наряду с ловерами, — это и есть трудовой народ, но пока смутно сознающий свои стратегические интересы, свою силу, историческую роль и головокружительные перспективы. Это рабочие, фермеры, мелкие и средние предприниматели, офисные служащие. Разумеется, исключая топ-менеджеров с доходом в два-три десятка миллионов зелёных в год, а то и побольше. Для них с их повреждённой бешеными деньгами психикой есть, увы, лишь одна мера пресечения: расстрел на месте. Марта, однако, тут же оговорилась, что это шутка.
      Так, за разговорами, из Сыромятников сначала поднялись до гребня Садового кольца, а потом улицей со старинным, возвращённым названием Воронцово поле незаметно спустились к бульварному перекрёстку, где оголившиеся ветки уже не скрывали строгой белизны девушки с ружьём, — и направились прямо к ней, чтобы, по обыкновению, отдать честь. Когда проходили торцом Яузского бульвара, со скамейки встал человечек в кепочке, при ближайшем рассмотрении оказавшийся Виталиком Гущиным. Выглядел он опечаленным. Остановились: что-то скажет?
      — Ай-ай-ай, девоньки! Вот всё, что я могу сказать: ай-ай-ай!
      Марта, а с ней и Инга, выжидательно молчали, воздерживаясь от прямого вопроса: что, Ордену — хана?
      — Я бы лично, — продолжал Виталик, — если бы Орден меня уполномочил, спустил бы каждой из вас трусики и отшлёпал по толстеньким попкам до покраснения. Я ещё не встречал женщину, которая не хотела бы стать королевой. И не красоты или какого-нибудь другого дерьма, а самой настоящей!
      — Просчёт, Виталик! — скривила губы Марта. — Просчёт.
      — Только не пой мне свой «Интернационал», Марфочка: я его знаю. И за третий коммунизм не агитируй. Да, — невинно улыбнулся Виталик в ответ на жёсткий прищур Марты, — как видишь, у нас всё свежее. Аудиалы в строю. Что касается твоего высокого звания в Ордене — сама понимаешь… И вообще, Марфочка, мне надо с тобой поговорить. С глазу на глаз. На тему очень интимную. Ингочка, иди-ка домой, завершай свой маршрутик. Поклонись любимой статуе Смерти — и ступай. А мы с твоей учительницей покалякаем. Не фордыбачьтесь, девочки! Я же вам не запрещаю потом всё обсудить. Иди, Ингочка, иди, а Марта постучится к тебе через часок, и тогда вы с ней вдоволь посекретничаете. Я ведь знаю, миленькие, что такое ваш мёртвый час после чая, когда вы мирно похрапываете в креслицах! Правда, признаюсь честно: в чертоги Ингочкиной мемории не вхож — Марфочка умеет навесить замочек. Позволь, девочка, и нам с твоей Мартой посекретничать: при тебе я буду стесняться. Не бойся, я не замыслил изнасиловать твою подружку, хотя, скажу откровенно, она такая, что иногда очень хочется. Но это трудно чисто технически. Так что будь спокойничек, как говорили в наше время, — верну целенькой, как была. 
      — Ступай, Инга, — хмуро подтвердила Марта. — А я понюхаю, чем пахнет из этой старой задницы.
      — Ах, какая образность! Вот что значит — писательница! Прав был товарищ Сталин: инженеры человеческих душ!
      Оставшись вдвоём, уселись на скамейку в начале бульвара.
      — Хочу поговорить с тобой, Марфунчик, как физик с физиком. Тебе, конечно, известно, что в математической физике есть задачи прямые, а есть обратные. Обратные задачи сложнее прямых, и решать их более почётно. Впрочем, кому я это рассказываю? Ах, как бы хорошо посидеть вдвоём в кафешке, вспомнить родной НИИ! — Лицо Виталика под козырьком кепочки приобрело сентиментальность цирковой обезьянки. Марта невольно рассмеялась. — Обратная задача, — продолжал он, не смутившись, — это когда из того, что получилось, желательно восстановить то, что было. Говоря по-житейски: сначала натворят, а потом ломают голову, как бы подтереть дерьмецо. Улавливаешь намёк?
      — То, на что ты намекаешь, невозможно, — сказала Марта.
      — Марфочка, извини за грубое слово, не ври! Мы с коллегами подняли записи, опять же извини, твоей прослушки, и там ты совершенно чётко говоришь Ингочке, что пыталась выяснить, как это сделать. Ты очень хотела вернуть Юру Дятлова, невзначай проглоченного толстопузенькой милашкой с твоей подачи, так?
      — И что же ещё, милашка Виталик, поведала вам с коллегами госпожа прослушка?
      — Она поведала нам, что ты получила ответ не совсем отрицательный. В глубинах мифосферы тебе, по твоим словам, разъяснили, что в принципе это возможно, но способность возвращать требует более высокой степени могущества, а государыня Марена не дарует её просто так.
      — И ты думаешь, Виталя, с тех пор что-нибудь изменилось? Неужели ты вхож в мифосферу?
      — Не вхож, Марфуточка, не вхож. Твою монополию никто не оспаривает. Просто я уполномочен сообщить, что Орден ставит перед тобой с Ингочкой новую задачу, а именно — обратную. До сих пор вы решали прямую задачу, а теперь поработайте над обратной. Не стану скрывать: принц нам нужен. Не потому, что конфуз для державы, а стратегически. Не сомневаюсь, что вы тайком это обсуждали, прежде чем измыслить свою пакость. Но Орден, как дело Ленина, живёт и побеждает. И в несказанном милосердии своём прощает оступившихся, искренне желая им успеха в великом свершении.
      — Это, Виталюшечка, зависит не от Инги и не от меня.
      — От тебя, Марфонька, от тебя! Ты прекрасно знаешь, что в том чудесном мире, к которому ты причастна гораздо более, нежели мы, сирые и убогие, надо просить. Поползать на коленках, подтереться собственной гордыней — и просить! Там очень ценят просьбы со слезами на глазах, разве не так?  Стучитесь — и отверзется вам, как сказал Карл Маркс. Интуиция мне подсказывает, что должен быть некий обряд. Назовём его — обряд возвращения. Выясни там, у них, у государыни или её камергеров, как его совершить.
      — А если не получится?
      — Милая Марфа! — Голос Виталика обрёл проникновенность. — Зачем ты притворяешься? Ведь я читаю твои мысли! Нет, упаси Бог, в твоей мемории не бывал. Но из любознательности не раз посещал Юру Дятлова, пока он был с нами. Сама знаешь: Юра у нас был беззащитный, входи кто хочешь. Я и входил. В разное время дня и ночи. Он мне просто был интересен своим отчаянным расследованием и забавным детективом Стивеном Кроу, которого себе нафантазировал в приятели. И знаешь, кого я там регулярно встречал в последние его недели? Тебя, Марфочка! Меня ты не засекала: я вовремя прикидывался разными неодушевлёнными предметами и слушал, что ты ему нашёптывала. До его дневного «я» достучаться ты не могла, поскольку он не вентрал, но вот с эго его сновидений и другими важными субами беседовала по душам. Надеялась убедить, что зря подозревает тебя в вульгарном людоедстве: ты людоедка всего лишь астральная! Но главное не это. Надеюсь, для тебя не было секретом, что Юра сохнет по тебе уже лет сто. Но, прости неуёмного аналитика, твои тамошние беседы натолкнули меня на мысль, что Юра обрёл-таки взаимность. Твоё красноречие, подлинно писательское, меня просто завораживало. Помнишь, ты говорила ему — вернее, его сновидческому «я», — что ваша любовь, когда падёт его недоверие, будет чем-то потрясающим? Что это будет любовь богов, и вы вместе станете чуть ли не властителями мира, из тёмных глубин мифосферы воздействуя на умы жалких мидлов? Эта любовь не банальна, она чужда плотским объятиям, это супружество духовное! Я был потрясён, завидовал Юре как мальчишка и на его месте духовными объятиями, конечно бы, не ограничился: такая бабища!
      — Старый сморчок! — Марфа сплюнула.
      — А я это вот к чему, — продолжал Виталик, нисколько не задетый. — Какого хрена артачишься? Гонишь туфту, что не получится, невозможно, не от тебя зависит и всё такое. Или чего боишься? Тебе что, расхотелось вернуть Юру Дятлова? У тебя же небось слюнки текут в одном месте — так хочется! С него и начни, принц потом. Поэкспериментируйте с Ингочкой сначала на Юре: интересно, какой получится. Если зомби какой-нибудь — весьма печально. А если, Бог даст, выйдет нормальный — будет удовлетворять тебя духовно нам на радость, поскольку, сдаётся мне, весь твой коммунизм — от бабьей неудовлетворённости. Об этом ещё Оруэлл писал, если помнишь: у него это называется — секс протухший. Я не утверждаю, что Юра смог бы удовлетворить тебя физически. Для этого нужен как минимум слон — оцени мой художественный образ!
      Виталик помолчал, давая время для комментариев.
      — Да, вот ещё что. Почему не выпрашивала Юру у своей государыни весь период? Или выпрашивала, да темнишь?
      Долго и пытливо глядел из-под кепочки, но, не дождавшись ответа, махнул рукой:
      — Ну и Бог с тобой! Миссию свою я выполнил. Как сказал последний апостол второго коммунизма, любивший его с мягким знаком: цели ясны, задачи определены — за работу, товарищи!
      Из переулка подкатил автомобиль. Вероятно, желая расстаться на весёлой ноте, Виталик на прощанье рассказал историю из своей молодости: кого Марта ему напоминает. Было это в глубоко советские времена, когда товарищей учёных осенью регулярно посылали убирать картошку, капустку, свеколку и даже сладкую, хрустящую морковку с совхозных полей. Один приятель, младший научный сотрудник, очень любил сельхозработы: там было весело — и попеть, и попить, и с бабой поваляться. Но по доброй воле ни за что бы не вызвался ехать. Ибо истинное наслаждение — когда тебя гонят насильно, с посулами и угрозами, а ты угрюмо артачишься, с тайным ликованием предвкушая.
      Марте подумалось: не таков ли вообще минувший проклятый социализм? Для фасона жалуешься, стенаешь, а внутри — хорошо, легко и весело. Но она проводила собеседника без слов, лишь хмурым взглядом, а когда машина влилась в поток Бульварного кольца — направилась по Яузскому от девушки с винтовкой в сторону другого символа славной эпохи — эффектной высотки с готическим шпилем, царившей над окрестными кварталами и возведённой некогда под неусыпным оком товарища Берии у слияния двух главных московских рек, за домами пока не видимых.
      Окажись поблизости кто знакомый, привыкший к быстроходности Марты, — не узнал бы: она брела по бульвару нога за ногу, то и дело приостанавливаясь в задумчивости. Что, проблемы физики?
      Нет, с физикой возвращения всё было понятно. Из ДЭМа, Бог знает где заимствуемого Исполнительной Системой, воссоздаётся органика, строятся живые клетки, у всех существ на Земле уныло однотипные, словно работает один большой кирпичный завод: по схемам, постоянно — до страшного суда и воскресения мертвых, сказал бы религиозный мыслитель, — сохраняемым в витасфере Креаты и удачно названным Карлосом Кастанедой человеческим шаблоном, хотя верный ученик дона Хуана так и не понял, что это такое. По схемам этим воспроизводится индивид, генетически идентичный первоначальному, погибшему. Мемория же, динамично распределённая, как и у всех живущих и покойных, по своему носителю — нейросфере, никуда не девалась, поэтому вопрос о самоидентичности, то есть преемственности «я» в дубликате тела, десятилетиями мучивший философов и фантастов, — вопрос этот не стоит: будет старое кино на новом плеере, то самое «я» и, к счастью или к сожалению, те же субы воспоминаний и воображения, вечно не дававшие этому «я» покоя.
      Проблема, занимавшая Марту, была не в физике. Как сказал однажды Хемингуэй, всё как всегда портили люди. В данном случае — человекоподобные мифоиды, амбициозные, мнительные, обидчивые, издевательски жестокие, зацикленные на своих театрализованных ритуалах и вообще, прямо сказать, немного безумные. Марта принадлежала к их числу и хорошо их понимала. Интуиция не подвела Виталика: Марта действительно боялась и действительно темнила — даже перед Ингой. Поэтому то, что было известно ей, не знал больше никто из живущих в человеческих телах. Её обращения в мифосферу по вопросу о Юре Дятлове были упорны и многократны. И в конце концов приближённые государыни Марены раскрыли ей детали обряда возвращения. Общий же смысл ответа был примерно таков. Да, возвращение возможно. Однако необходимое для этого владение Исполнительной Системой достигается лишь на более высокой ступени могущества, чего ни Инга, ни даже Марта далеко ещё не заслужили. Не обладает такой способностью и довольно скромный мифоид из свиты государыни, именуемый девушкой с ружьём — по облику его бетонного тела в обычной реальности. Однако через этого мифоида — как в армии говорят, по команде — можно обратиться к самой государыне, чему и служит соответствующий обряд. Неприятный момент состоит в том, что государыня воспримет подобное обращение как отказ от её дара, что для неё оскорбительно. И последствия обряда, хотя просьба и будет, скорее всего, удовлетворена, могут оказаться плачевными. Проще говоря, Ингочка, возможно, его не переживёт. Не переживёт, конечно, в обычном теле, ибо по-настоящему все мы не умрём, пока существует Креата, — кто же в этом сомневается?
      Получив ответ, Марта поняла, что жить с ним предстоит ей одной, не отягощая совесть Инги сознанием, что её собственная земная жизнь служит преградой возвращению прекрасных людей: Игоря Михайловича Клепикова, Юрия Васильевича Дятлова и даже такого не очень прекрасного, но близкого человека, как её мать. И теперь, услышав требование Ордена решить обратную задачу, Марта испугалась. Нет, не гнева презренных недобитых гадов в случае неисполнения. Она испугалась самой себя. Её испугала собственная готовность пожертвовать Ингой ради Юры — готовность, которую она явственно почувствовала. Без сомнения, виноваты были те её субы, которые, обладая не слишком высокими моральными качествами, по-детски радостно ухватились за распоряжение Ордена, словно это был категорический императив. Субы-милитаристы, в военной форме и с погонами, в мемории Марты влиятельные, в свою очередь, ставили ей в пример командира, который знает, что посылает бойцов на смерть, но сам должен остаться живым, чтобы продолжать сражение и победить. До сего дня Марте казалось, что она бесповоротно решила дьявольскую дилемму в пользу Инги, но нынче та самая судьба, которая методично, одного за другим, отбирала у неё самых дорогих: отца, Ирочку Первую, Юру, — опять скривилась в недоброй ухмылке. Орден продемонстрировал неистребимость. Да и смешно было надеяться победить миллиардеров или, тем более, буржуазное государство своими силами, пусть даже сверхъестественными, — без танков, артиллерии и авиации или без всеобщего восстания трудового народа. Впереди был мрак неизбывного рабства — служения гадам. Выйти из-под контроля означало скорое убытие из здешнего мира. Конечно, два-три эксцесса будут прощены, вроде как с принцем, но дальше хозяева предпочтут избавиться от неуправляемого сверхоружия. Ингочка была и останется их инструментом. Или — прочь из этого мира!
      И когда бульвар, а потом широкий, как проспект, Астаховский мост через Яузу остались позади, на длиннейшей Николоямской, уже за Садовым кольцом, на пути к величественному куполу Сергия, Марта приняла решение.