Мандарин Бальзака. Роман. Часть 2. Глава 7

                Глава седьмая. Обратная задача

      Для совершения обряда не требовалось новых погружений в мифосферу: детали магической церемонии, служившей чем-то вроде входного кода, Марта знала назубок, поскольку не раз мысленно её проводила. Корила себя за слабость, за колебания после бесповоротно сделанного выбора — но не могла удержаться и прокручивала обряд в воображении вновь и вновь. Однако, чтобы ввести РОС в заблуждение, отложила действо на несколько дней. Иначе, если бы в тот же день взяться за дело, показав, что процедура ей уже известна, аналитики Ордена могли заподозрить сокрытие каких-то негативных последствий обряда — и помешать его проведению. Приходилось казуистически думать за противника, к чему Марта, впрочем, уже привыкла. Но причина отсрочки была не только в этом. Требовались некоторые подготовительные мероприятия: в частности, выбор подарка мифоиду, о чём речь впереди.
      В эти дни общаться с Ингой было для Марты тяжело, и их прогулки проходили большей частью в молчании. Ингу это удивляло, но Марта объясняла, что перед обрядом должна сосредоточиться, накопить силы, которые растрачиваются в разговорах. О том, насколько обряд опасен, Инга не знала: Марта проявила малодушие, ни о чём не предупредив даже тайком от слухачей, в мемории. Однако о деталях накануне судьбоносного дня инструктировала Ингу вслух — специально для Ордена, не без оснований надеясь, что хозяева позаботятся исключить возможные помехи — например, появление полиции во время церемонии.
      И вот день настал, мучительно прополз в ожидании до вечера — уличной черноты бесснежного предзимья. Марта с Ингой вышли из подъезда дома в Рогожской на обычный маршрут прогулок. Горели фонари того самого телесного, не совсем жёлтого цвета, который везде подмечала Марта. Город подсвечивал облачную муть над головой, по ней неслись лиловые облака-призраки, сеявшие морось.
      Совершать обряд в какой-то определённый час, например, в полночь, не требовалось. Достаточно было тёмного времени суток. И прекрасно, потому что как определить, когда наступает настоящая полночь, после тех скачков, которые в последнее столетие по воле начальства неоднократно совершала часовая стрелка? Пожалуй, пришлось бы вычислять по астрономическим таблицам, но мифоиды не столь мелочны. По крайней мере, не все из них и не всегда.
      Марту не покидало чувство прощания. Не раз она порывалась остановиться, громко и весело выругаться, послать всё к чёрту и с лёгкой душой повернуть обратно — пить с Ингой чай, навсегда! Но каждый раз — нет, не её воля, а спазм в горле мешал словам, и тогда слёзы скатывались по щекам, смешиваясь с моросью. Марта страдальчески морщилась, но это было не заметно в темноте. Нет, жребий брошен. И в ушах гремела мелодия из мемории Юры, питавшая его отчаянную решимость, — жуткая, будто размеченная ударами молота судьбы:
                Пусть грозный вал нас всех, нас всех сметёт —
                Вперёд, друзья, вперёд, вперёд, вперёд!
      В сумке Марты, в полиэтиленовом пакете, лежало банное полотенце, намоченное и слегка отжатое. Марта знала, для чего оно нужно, но тешила себя надеждой, что, может быть, — не понадобится.
      Ещё с откосов Строгановского парка было видно, что Таможенный мостик через Яузу, кроме старомодных фонарей — матовых шаров на высоких чугунных стеблях, озарён синим светом рефлекторных осветителей — красиво и печально. Проходя Сыромятниками, завернули на минутку в дизайнерский городок — тоже будто попрощаться. Там, несмотря на поздний час, жизнь кипела: стильными интерьерами светились широкие окна офисов, мерцали нарядные витрины, за стеклянными стенами кафе в уютном полумраке за столиками беседовали люди. «Боже мой, как хорошо!» — подумалось Марте. И этот вечер — последний! Для Инги? Нет, и для неё!
      В родном офисе окна тоже были освещены: трудился Слава Синюшин с коллегами. Да и Катюша наверняка на месте. Она знает про обряд, но Марта запретила ей присутствовать: завтра они с Ингой всё ей расскажут. А оно будет, завтра? И Марта усмехнулась.
      Место совершения обряда оказалось как по заказу безлюдным — два-три торопящихся прохожих вдалеке. Бульвар, насколько виделось в свете фонарей, горевших и здесь, как везде, пламенно-телесным светом, был пуст. Там, куда он вёл, подсвеченная со всех сторон, сияла над домами, как хрустальный замок, готическая высотка. Бетонная дева высилась в полумраке, не подсвеченная, как и тёмная стена дома за её спиной, восьмиэтажного шедевра довоенной архитектуры с громадной, в три этажа, аркой, ведущей во двор и напоминавшей фантастическую архитектуру Тьеполо и других венецианцев. Двух светильников поблизости, подвешенных на растяжках над мостовой, было явно недостаточно, и приходилось вглядываться, чтобы различить детали фигуры. Заметно располневшая в талии и бёдрах за несколько месяцев своей удивительной трансформации, дева выглядела гордой, даже надменной.
      Треугольный островок тротуара напротив арки, почти у ног статуи, намеченный для церемонии, был свободен от машин, не считая внедорожника, оставленного тут ночевать, но он не мешал. Возможно, именно в нём Орден разместил аппаратуру наблюдения. Убедившись, что обстановка спокойная, вернулись через мостовую на бульвар, к первой от перекрёстка скамейке, и, расстелив на ней газеты, чтобы сложить вещи, разделись донага, как того требовал ритуал, прикрыв одежду от мороси своими куртками. Инга дрожала от холода, Марта старалась сохранять мужество. Раздевшись, опять направились к статуе и встали перед ней по стойке «смирно».
      Появление в этот момент патрульной машины было бы очень некстати: двух голых мясистых баб, торчащих на перекрёстке, легко было принять за жриц любви, нагло рекламирующих свои услуги. Но полиция не показывалась. Наверняка кто-нибудь компетентный попросил стражей порядка часок не появляться в этом месте.
      Теперь предстояла сама процедура. Инга, усвоившая из инструктажа Марты, адресованного в большей мере ушам Ордена, что речь идёт об одном Дятлове, на всякий случай уточнила:
      — Я что, должна вообразить Юрия Васильевича?
      — Не обязательно, — ответила Марта. — Я сделаю всё сама.
      На самом деле от мифоидов-консультантов она знала, что возврату подлежат сразу все поглощённые — и никак иначе, ибо это есть отказ от чудесного дара государыни Марены. Неплохой, однако, подарок Ордену: целый букет персон, кого заказчики считали надёжно ликвидированными!
      Для того, чтобы, говоря языком классика, процесс пошёл, надлежало преподнести девушке с винтовкой, вернее, стоящему за ней мифоиду, подарок: что-нибудь приятное, от чего повеет близким, родным. Что-нибудь задушевное. Например, исполнить песенку или прочесть стишок — мифоиды посоветовали именно такое. Марта долго мучилась с выбором. Сначала он показался простым: что-нибудь довоенно-оптимистическое — марш весёлых ребят или «Весёлый ветер», который все на свете песенки слыхал. Но винтовка в руке девушки подсказывала, что это неверное решение. Тогда, может быть, «Если завтра война»? Но нет, война в те годы мыслилась глубокими танковыми клиньями на территорию противника с одновременной высадкой морских и воздушных десантов. Какая уж тут девушка с ружьём! Наконец в одной книге антисоветских воспоминаний наткнулась на стихотворение Виктора Гусева, посвящённое разоблачению троцкистско-бухаринских извергов, пытавшихся, как утверждала тогдашняя пропаганда, реставрировать капитализм. И девушке, и винтовке в её руке — винтовка ведь тоже небольшой мифоид! — стихотворение должно понравиться. Это было то, что нужно.
      Конечно, тут ещё требовалась работа. Стих показался сыроватым. Автор был молод, он и умер молодым — и Марта слегка причесала текст рукою мастера: ей не раз приходилось сочинять стихи, правда, лишь в стиле вентро, и даже поэмы — не только прозу. Получилось, по её оценке, довольно складно, с полным сохранением авторского замысла и духа времени. Подумалось, кроме того, что будет интереснее — и деве приятнее, — если стихотворение не декламировать, а спеть дуэтом на какую-нибудь популярную мелодию тех лет. По размеру подходила «Широка страна моя родная» композитора Дунаевского — на ней и остановились с одобрения Инги, заучившей текст наизусть.
      Другая проблема состояла в выборе символического приветствия. Марте не вспоминалось ничего, кроме пионерского салюта, но что за пионерки по восемьдесят килограмм каждая? Существовал ещё вычитанный в одной книжке жест молодёжного коммунистического подполья: ладонь к груди. Но до войны он не был известен, а молодёжь, к сожалению, ставила себе целью свергнуть товарища Сталина. Нет, всё это было не то! Но вот, в один из тех тревожных дней, выйдя из метро на остановку раньше за какими-то покупками, увидела Эрнста Тельмана на пьедестале, в фуражечке-тельманке и с поднятым к плечу кулаком. Конечно же, «рот фронт»! Понятный и близкий бетонной девушке призыв к братскому германскому народу восстать против фашистской диктатуры.
      И вот наконец две просительницы, обнажённые, поблёскивая в свете фонарей увлажнёнными жгуче холодной моросью телами, продрогшие, замерли перед заветной статуей, обратив к ней лица в надежде быть услышанными не только мифоидом, курировавшим Ингу, но через него и самой государыней Мареной. Относительно Марты трудно было сказать, на что она уповала больше — на успех или неудачу. Скорее, на неудачу. Подняв правый кулак к плечу, непослушными от холода губами, но в полный голос и, насколько получалось, слаженно запели. Марта сочла уместным сохранить строй легендарного гимна, поэтому исполнение началось, как у Лебедева-Кумача, с припева:
                Широка страна моя родная,
                Много в ней лесов, полей и рек!
                Я другой такой страны не знаю,
                Где так вольно дышит человек.
      Далее следовал основной текст, куда Марта добавила немножко от того же Лебедева-Кумача:
                Мы страну растим — и мы умеем
                Лучше всех смеяться и любить!
                А они решили нам на шею
                Вновь буржуев жадных посадить,
                Растащить народное богатство,
                Разорвать великую страну,
                Заменить законом волчьим братство,
                Развязать кровавую войну.
      После этого сразу шёл второй куплет: Марта чувствовала, что припев тут неуместен, надо быстрее переходить к делу:
                Наш ответ — для них грозы суровей,
                И в сердцах, и в мыслях он созрел.
                Гнев страны в одном грохочет слове,
                Я его произношу: расстрел!
                Расстрелять изменников отчизны,
                Замышлявших родину убить,
                Расстрелять во имя нашей жизни
                И во имя счастья — истребить!
      И, в завершение, весело и дружно:
                Широка страна моя родная,
                Много в ней лесов, полей и рек!
                Я другой такой страны не знаю,
                Где так вольно дышит человек.
      Марта вгляделась в призрачно освещённое лицо статуи и уловила чуть заметную довольную улыбку: коктейль пришёлся по вкусу.
      Теперь наступал самый ответственный этап: надо было сформулировать просьбу. Прозвучит она безмолвно, что называется, из мемории в меморию, но должна быть искренней, прочувствованной, выстраданной, выражать страстное желание. И Марта усилием воли стряхнула с себя сомнения и тоску по Инге, стоявшей пока что рядом. Да, предвидя возможное, Марта уже тосковала по своей ученице и подруге. Так Хемингуэй тосковал по Африке, ещё лёжа в палатке в африканской саванне.
      Решительно войдя в меморию ученицы, как она привыкла это делать даже в походах, Марта мобилизовала свой образ Инги, то есть свою субличность, представлявшую для неё Ингу, и эта субличность слилась с главным «я» подруги в её мемории, подчинив его воле наставницы. Инга, ведомая Мартой, внутренне встрепенулась, на минуту перестав ощущать пробиравший до костей холод, и принялась словами Марты, которые будто сами собой рождались из глубины души, горячо благодарить государыню Марену за бесценный дар. Но, воздав должное властительнице, слёзно покаялась, что не исполнила своего предназначения — не сумела воспользоваться дарованной силой для борьбы за дело трудового народа, и проклятые богачи и их прислужники завладели её могуществом, навязав под угрозой смерти дорогих ей людей постылое рабство. И она просит государыню избавить её от этой тяжкой доли, великодушно исправив всё то, что ею, жалкой и недостойной, было в неведении, страхе или неправедном гневе содеяно.
      Прошла, может быть, минута — но ничего не происходило. Неужели пустой номер? Марта почувствовала облегчение, хотела даже перекреститься, но вдруг краем глаза заметила, что с Ингой, стоявшей рядом, плечо к плечу, что-то происходит. Та начала на глазах полнеть, её живот, и без того вентрально выпуклый, разбухал, словно его надували как мяч. Инга, нагнув голову, смотрела на себя сначала с удивлением, потом с ужасом. И вдруг, дико, по-звериному взвыв, сорвалась с места и, будто надеясь спастись, с безумным воплем бросилась бежать по проезжей части бульвара в сторону светившейся на краю тёмного неба высотки. Марте было видно со спины, как бока несчастной неудержимо раздувались. Внезапно, в одно мгновение, на месте Инги образовался огромный, на всю мостовую, мутный шар, искрившийся в свете фонарей мириадами капелек. Через несколько секунд, наползая и расплываясь, облако оросило Марту тёплыми брызгами с головы до ног. Сквозь туман Марта увидела на мостовой тёмную груду человеческих тел. Тела не были обнажёнными: вернулись, как и мыслилось Марте, в той одежде, в которой покинули этот мир. Ошеломлённая, Марта не сразу отреагировала на шуршащий звук со стороны статуи — будто ссыпали песок из самосвала. Песчинки долетели и до Марты, кольнув голое плечо. Она повернулась: фигуры на постаменте уже не было, остались только связанные в сноп колосья. На асфальте возвышалась груда серого песка. Из неё торчала уцелевшая винтовка. Дева рассыпалась, чего её мифоид, по всей вероятности, не ожидал, хотя мог бы догадаться, если бы разбирался в физике: ДЭМ, в последние месяцы насыщавший громадное тело, потихоньку вкрапляясь в бетонную массу, в один миг был изъят и, очевидно, использован Исполнительной Системой для воссоздания биологических тел, одежды и личных вещей поглощённых.
      Какое-то время Марта, приходя в себя, простояла на месте. Потом, ощутив холод, перешла через мостовую к деревьям и газонам бульвара, где они с Ингой раздевались. Раскрыла сумку, достала из пакета большое влажное полотенце и обтёрлась от брызг, оставлявших на полотенце следы, бурые в свете ближнего фонаря. Убрала полотенце, оделась, не тронув вещи Инги на скамейке, накрытые её курточкой. Глянула на них последний раз — и вернулась к месту происшествия. В основном тела лежали кучей, одно на другом, но некоторые неведомая сила отбросила на несколько метров в сторону. Марте повезло: она быстро нашли то, что искала.
      — Юра! — позвала Марта.
      На тускло освещённом лице лежавшего блеснуло в приоткрывшихся глазах отражение фонаря:
      — Марфа!..
      Но он был слишком слаб, чтобы произнести что-нибудь ещё или пошевелить рукой. Глаза закрылись. Марта присела на корточки и погладила его по щеке. Поднявшись, направилась к Подколокольному переулку, круто спускавшемуся туда, где из-за дальних домов высовывались подсвеченные Иван Великий и Спасская башня. Но остановилась: взгляд упал на небольшой тёмный предмет на мостовой. Поняла, что это такое, подошла и подняла. Это была голова Ингочки.
      — Прости меня! — попросила Марта. — Я не могла по-другому. Может быть, ещё увидимся. — И поцеловала в лобик.
      Потом, положив голову на асфальт, почти бегом устремилась в Подколокольный: со стороны Покровских ворот, играя синими и красными огоньками, приближалась патрульная машина.
      Миновав кварталы, рассечённые кривыми переулками, вправо круто забиравшими в гору, слева уходившими в низину, к Москве-реке, — места мрачные, будто хранившие печать давно сгинувшей Хитровки, но по-своему живописные, — Марта вышла на широкую, ярко освещённую, с обилием прохожих даже в такое позднее время Солянку. Отсюда было уже рукой подать до метро. Свернула в проезд, к ближайшему входу на станцию «Китай-город», и тут её нагнал кто-то запыхавшийся.
      — Как быстро вы ходите! — пожаловался знакомый голос.
      Марта обернулась и узнала Костю Коронкина, своего курсанта весеннего набора.
      — Как дела? Как бизнес? — из вежливости спросила Марта.
      Почувствовала, что Костя, как и прежде, закрыт. Пожалуй, защита стала даже обширнее.
      — Всё о’кей! — весело похвалился Костя. — После курсов дела пошли в гору. Вот что значит настоящие технологии! А как у вас?
      — Лучше не бывает! — усмехнулась Марта.
      Послышался шорох разворачиваемой обёртки.
      — А у меня для вас подарок. Гляньте-ка!
      Марта повернулась — скорее с досадой, чем с любопытством. Тотчас же в лицо, в глаза, в нос брызнула какая-то жидкость. Кожа вмиг онемела, как на морозе, и леденяще-удушливый воздух ворвался в горло, в бронхи. Несомненно, это было то чудодейственное лекарство от всех болезней, которое так долго искали алхимики, но которое, к огорчению криминалистов, попав в ткани организма и сделав своё дело, чрезвычайно быстро разлагается на безобидные элементы.
      — Сучий гад! — задыхаясь, проскрипела Марта. Неудержимо потянуло куда-то вбок, невозможно было устоять на месте и вообще удержаться на ногах.
      — Женщине плохо! — Голос Кости — последнее, что донеслось до Марты из здешнего мира.
      Екатерина Алексеевна Земных — Леди Е, хозяйка фирмы «Вентро», узнала о скоропостижной кончине старой университетской подруги на следующее утро. Причина казалась очевидной: Марта не смогла пережить трагической, просто ужасной гибели Инги — не выдержало сердце. Относительно самого феномена и специалисты-аномальщики, и дилетанты, дискуссии которых бушевали в Интернете, сходились во мнении, что имело место локальное вторжение космической энергии в известной ещё с лета аномальной зоне Яузского бульвара, и это привело к возвращению из параллельного пространства сразу нескольких десятков человек, ранее необъяснимо исчезнувших.
      Екатерина Алексеевна, осведомленная об акции на бульваре заранее, не ожидала фатального для Инги финала. Однако, зная от Марты, что такое РОС, в острую сердечную недостаточность подруги не поверила. Леди Е была женщиной решительной, пожалуй, даже безоглядно смелой в отличие от осторожной Марты, и без малейших колебаний в то же утро позвонила знакомому журналисту, известному телеведущему, пообещав материал, который станет сенсацией века. Но на встречу не приехала: помешал грузовик со щебёнкой, ведомый идиотом шофёром, к тому же плохо понимавшим по-русски. Сама Леди Е тоже была не без греха: бесшабашностью за рулём отличалась ещё с тех далёких времён, когда собиралась покатать сердечного друга, физика-неудачника Пашу Рычагина, на отцовской «Волге». Правда, так и не покатала. В итоге же нынешней поездки лихая леди скончалась на месте, никого из знакомых особенно не удивив. 
      Читатель без труда домыслит и судьбу так называемого центра психодизайна личности: уход из жизни духовного лидера и, почти одновременно с ней, хозяйки означал смерть и самой фирмы «Вентро». Сотрудникам следовало срочно заняться трудоустройством, если только их своеобразная квалификация могла где-нибудь понадобиться. Но читатель ошибётся со своим логическим заключением. Не успел эвакуатор покинуть место аварии, увозя бренные останки «тойоты» Леди Е, как к Славе Синюшину, оставшемуся теперь вроде как за старшего, явились люди, судя по документам, причём, скорее всего, подлинным, — очень и очень солидные. И попросили Вячеслава Ивановича и других сотрудников не торопиться с уходом. Между сторонами состоялась продолжительная беседа.
      Итогом её стало преобразование прежнего центра в новый, научно-исследовательский, с превосходным финансированием, предоставлением дополнительных помещений на юго-востоке Москвы и перспективой расширения до института, в задачу которого входило бы всестороннее изучение так называемых синсвязей — откуда-то собеседники Славы знали этот термин, — существующих в живой природе, а также воздействия на эти связи психических процессов, сознательных и бессознательных. В качестве же стратегической цели — разработка технологий управления Исполнительной Системой: понятие, тоже оказавшееся визитёрам известным. Планировалось приглашение на работу специалистов различного профиля, имеющих отношение к проблеме. Тематика центра не должна была афишироваться, а научные публикации предполагалось подвергать особому контролю. Официально центр сохранял статус независимого, прикрытием реальных задач стали бы исследования по глубинной психологии и парапсихологии. На том, к взаимному удовлетворению, и сговорились.
      Читателю, конечно, интересно, как Слава пережил трагедию с Ингочкой, своею давней безответной любовью. Не возникало ли мыслей о самоубийстве? Ведь Слава Синюшин — уникальный однолюб и вообще, по известной классификации, страдал женским типом любви, которая может годами довольствоваться мимолётной беседой со своим предметом. По мнению учёных, мужчина по природе своей — немоногамен, а вот женщина — совсем наоборот. Правда, современная жизнь вносит коррективы. Английские социологи, например, насчитывают у своих соотечественниц в среднем дюжину любовников. Попытайтесь изобразить это в виде звукового ряда: произнесите «трах!» двенадцать раз подряд — и почувствуете, что это такое. И это если только по одному разу! Невольно напрашивается для средней англичанки нехорошее название. Но вернёмся к Славе Синюшину.
      Нет, он не покончил с собой и даже не думал об этом. Тут видятся несколько причин. Годы полнейшего пренебрежения со стороны Ингочки так закалили Славу, что он отвык от мысли когда-нибудь подержать её в своих объятиях. И когда она по его рекомендации пришла на фирму, не делал никаких поползновений к близости более тесной, чем между старыми знакомыми. Он научился воспринимать любовь как своего рода вечный двигатель. И неустанно трудился, наращивая знания о человеческой душе и радуясь, что Инга поблизости, её можно регулярно видеть и даже переброситься парой словечек. К тому же как психолог понимал, что влюблён не в Ингочку, а в её идеальный образ, то есть в своего собственного суба. У Юнга это называется — Анима. Понимание, конечно, слабо влияет на чувства, но, узнав, что Инги больше нет, он странным образом не испытал потрясения. Просто-напросто он её любил, любит и будет любить всегда, вот и всё: её реальное существование утратило для него актуальность. Впрочем, в реальности её существования Слава не сомневался, наслушавшись откровений Марты о мирах великой Креаты. Конечно, Ингочка жива. Другой вопрос, где она там обретается и получает ли информацию о нём, Славе. Хотя такая информация вряд ли её интересует. И Слава тосковал, но тоска его была светлой.
      Однако главная причина, почему Славу не покидало желание жить здесь, а не на просторах Креаты, — пережитое им, когда он узнал скорбную новость, острое чувство долга: его долг, теперь уже перед её памятью, — поставить феномен Инги, сознательное или подсознательное управление Исполнительной Системой, на службу людям, человечеству, России, постигнув физические и психологические механизмы этой Машины Чудес. И потому нежданный визит щедрых покровителей сразу же после катастрофы Слава воспринял как сошествие ангелов с небес, вернее, из Креаты, в поддержку его героической решимости.
      А теперь, если читатель любознателен, самое время ему узнать, кем же были преданы земле тела пострадавших в этой истории и обустроены их могилки. Разумеется, тех, кто такой чести удостоился. Сразу успокоим читателя: удостоились все, даже Ингочка, поскольку следов взрывчатых веществ на месте несомненного взрыва, разрушившего скульптурный шедевр — статую колхозницы, обнаружено не было, как и мёртвых тел, — наоборот, одни лишь чудом воскресшие. Так что квалифицировать Ингочку как взорвавшуюся террористку, ничего хорошего после смерти не заслуживающую, не было оснований. И фрагменты её тела по завершении необходимых следственных действий передали родственникам, то есть единственной известной её родственнице — вернувшейся из долгой отлучки матери, для достойного захоронения.
      У Леди Е, хотя и одинокой, родственники нашлись быстро — они и осуществили погребение предпринимательницы, а затем, как выражаются юристы, были призваны к наследованию. С Мартой дело обстояло сложнее: у неё никого не обнаружилось. Помогли добрые люди — те самые, которые имели судьбоносную беседу со Славой Синюшиным. Видимо, они были компетентны во всех вопросах — и посодействовали быстрому, без волокиты решению: могилу полковника Горынина переписали на имя Синюшина, благо в личных документах Марты лежал паспорт захоронения её отца. Там она и упокоилась, вернее, её урночка после кремации. Вряд ли она возражала бы против древнего русского обычая, существовавшего до ближневосточных новшеств.
      Остаётся рассказать о дальнейшей судьбе главного героя, если читатель согласен видеть в нём такового: Юрия Васильевича Дятлова, а заодно и его друга — нет, слишком высокое слово! — всего лишь приятеля, Игоря Михайловича Клепикова. По счастью, приятели пребывали в статусе пропавших без вести не так долго, чтобы встал вопрос об их жилищах. Поэтому после реабилитации, продолжавшейся несколько недель под наблюдением медиков, водворились в собственных квартирах и вернулись к привычным занятиям: Игорь Михайлович — к преподаванию математики в вузе, Юрий Васильевич — к мечтаниям о писательской славе на поприще аномального детектива. Теперь он стал обладателем богатства сюжетов, унаследованных от щедрой, прекрасной и незабвенной Марточки, к которой был так несправедлив и жесток. И свой грядущий успех считал долгом перед её памятью. Возобновились и интеллектуальные прогулки по тимирязевскому лесу.
      Тут следовало бы поставить точку, но случилось событие, изменившее распорядок жизни Юрия Васильевича и, шире, — его представления о российской действительности.
      В первых числах января Вячеслав Иванович Синюшин, успевший достаточно близко познакомиться с Дятловым за время экспериментов с феноменом Ингочки, пригласил Юрия Васильевича отметить сорок дней, как не стало двух прекрасных дев. Дятлов с готовностью откликнулся, и они встретились за столиком кафе в дизайнерском городке, в одном из тех загадочных и манящих залов за стеклянной стеной, которыми изобилуют живописные трущобы Сыромятников. С потолка свешивался цилиндрический светильник, источавший скорее таинственный полумрак, чем свет: световой конус падал лишь на стол, оставляя лица сидящих притенёнными. Было уютно — и очень грустно. В память о вегетарианках, к тому же презиравших спиртное, обед был целиком вегетарианским, а запивали соком. На сладкое заказали чай с пирожными. Повспоминали дорогих покойниц, после чего Слава завёл деловой разговор, ради которого, вероятно, и пригласил Дятлова. Начал с того, что в помещениях фирмы вовсю идёт ремонт, а сотрудники перебрались в другое место, на юго-востоке Москвы, где им выделили целый этаж в великолепном стильном здании недавней постройки. И вообще — прежней фирме конец: теперь это научно-исследовательский проблемный центр. Значительно пополнится и штат сотрудников. Наступили сказочные времена — как жаль, что не дожили те, кого никогда не забудем! После такого вступления Слава пригласил Дятлова, а с ним и его друга, двух старых физиков с университетской выучкой, сотрудничать в новом центре по той самой тематике, которая Юрию Васильевичу хорошо известна по лекциям Марты и по экспериментам с Ингой, но о которой лучше не говорить при посторонних.
      Дятлов задумался. Не хотелось покидать рвущегося в бой Стивена Кроу, возвращаться в уже полузабытый мир формул, изнурительных выкладок, рабочих гипотез, которые громоздишь, потом проверяешь — а они рушатся, и снова громоздишь, так что голова идёт кругом: обычный мир физика, особенно теоретика. Старина Стив неодобрительно морщился и подсказал вопрос на засыпку: откуда деньги? Синюшин с воодушевлением ответил, что финансирование организуют люди весьма и весьма компетентные. Худшей рекомендации для Юрия Васильевича нельзя было и придумать. Из уважения к наивному Вячеславу Ивановичу, полному энтузиазма несмотря на печальный день, не отказался сразу, а поблагодарил за приглашение и сказал, что подумает. Пообещал также поговорить с Клепиковым: доцент, может, и клюнет.
      Вечером, дома, зазвонил телефон. Дятлов с удивлением узнал Виталика Гущина — того самого экстрасенса и клоуна, старого сослуживца по НИИ, к которому обращался весной в надежде разыскать Клепикова. Со всегдашними словесными ужимками Виталик сообщил, что имеет к Юре серьёзнейший разговор эпохального значения: надо бы встретиться. Когда? Да хоть завтра: сегодня-то уж поздно! Где? Ну, например, в тимирязевском парке, у того входа, который ближе к метро «Динамо». Повесив трубку, Юрий Васильевич с опозданием удивился: откуда Виталику известно про тимирязевский парк? Или — случайное совпадение? Впрочем, экстрасенс — он на то и экстрасенс: у них это называется — читать ауру. Ещё через минуту пришло озарение — о чём будет важнейший и эпохальный разговор. Поскольку Клепиков с некоторых пор материализовался, вернее, консолидировался из ДЭМа, он стал доступен биолокационному поиску. Виталик же, на досуге вспомнив свой весенний конфуз, попытал счастья вновь. И, конечно, без проблем обнаружил пропавшего, о чём и собирается торжественно возвестить. У Дятлова мелькнула озорная мысль пригласить завтра на прогулку Игорька, чтобы предъявить незадачливому экстрасенсу, но он решил не конфузить Виталика второй раз.
      Назавтра со светлого, скорее белого, чем серого неба порошил снежок, было не холодно, но и не оттепельно. Виталик в меховой кепочке уже поджидал у калитки, в начале той просеки, по которой можно идти и идти, обо всём позабыв за разговором. Опять, как весной, Виталик встретил знакомца жутким рукопожатием, которое Юрий Васильевич вновь достойно выдержал, — и по молодому поскрипывающему снежку двинулись в путь. Дятлов выжидательно молчал. Молчал и Гущин. Потом заговорил — будто сам с собой, устремив взгляд в белую глубь лесного царства:
      — Здесь мы с Марфой Всеволодовной обсуждали текущую политику, и она давала установки и поручения. Как жаль, что у неё не выдержало сердце! И как жаль Ингочку!
      — Что? — переспросил Юрий Васильевич, ибо других слов подобрать не смог.
      В последующий час, а может быть, и больше — Дятлов потерял счёт времени, — ему открылось многое. Что печальное заблуждение — считать всех представителей крупного российского бизнеса живоглотами и бандитами. Что в госаппарате есть структуры, не поражённые коррупцией. И что, следуя рекомендации Льва Толстого, эти честные люди, слава Богу, смогли объединиться. Они поняли бесперспективность капитализма, особенно в России, особенно в преддверии великого кризиса сингулярности. И все свои силы и ресурсы, финансовые и административные, устремили на подготовку к новому, коммунистическому порядку, на обустройство будущего красной России. И потому своё объединение они назвали «Красный клуб». Но в любом деле, особенно в таком грандиозном, не обойтись без когорты преданных бойцов, рыцарей. И потому под эгидой «Красного клуба», на его деньги и при его поддержке, был создан самый настоящий рыцарский орден — Российский Орден Справедливости, РОС, боевой отряд «Красного клуба», прокладывающий дорогу в будущее. В этом ордене существуют и рыцарский звания, иначе говоря — степени. И он, Виталик, счастлив сообщить Юре, зная его отношение к Марфе Всеволодовне, что с самого основания РОС и до своей безвременной кончины она была в Ордене его великим магистром. Есть ли у Юры вопросы?
      Поскольку если тебя окатили ушатом воды, вопросы возникают не сразу, Виталик перешёл к личным проблемам собеседника. Он не советует Юре отказываться от предложения Вячеслава Ивановича, хотя понимает всю притягательность образа Стивена Кроу. Боже мой, о Стивене-то Кроу откуда знает? Экстрасенс, одно слово — экстрасенс!
      Виталик не ограничился советом, а дал развёрнутую аргументацию. Юра — единственный физик, не считая, увы, покойной Марты, кто напрямую работал с явлением — если угодно, феноменом И, в честь Ингочки, или же мандарином Бальзака, как называла его Марта. К тому же Юра, несомненно, почерпнул от Марты бесценные, неизвестные науке сведения о Креате, её носителе нейросфере, о загадочных титанах, о фактическом зарождении и развитии жизни на Земле. Знания Юры по этим вопросам уникальны, как и его взгляд на них с позиций серьёзного учёного, а не какого-нибудь шарлатана-оккультиста. В проекте, одним из лидеров которого является Синюшин и который он, Виталик, по поручению «Красного клуба» имеет честь курировать, как товарищ Берия — атомный проект, не преминул он пошутить, — в проекте этом, имеющем целью овладение Исполнительной Системой, Юра абсолютно незаменим. Реальность Исполнительной Системы не вызывает сомнений. Весьма убедительна и физика синсвязей, объясняющая аномальные явления. Овладеть Исполнительной Системой — реальная задача для физики, биологии и психологии, наук, из которых данный проект с неизбежностью создаст невиданный до сей поры сплав. И тот, кто первым добьётся успеха, победит и в мировой схватке геополитических проектов и идеологий. Если это будет Америка, объединённая Европа или Япония, надеждам на коммунистическое будущее — конец! Вместо этого мир окажется сначала под пятой тупоголового либерального тоталитаризма, а затем скатится в бездну: цивилизация кончится пещерным веком с вымиранием девяноста процентов человечества наподобие динозавров. Только Россия способна повести мир верным путём! Вот почему Юрию Васильевичу следует забыть свою неприязнь к российскому капиталу, если он действительно верит, что коммунизм — светлое будущее всего человечества. Вот почему Юра должен не оставаться в стороне, а принести свои знания, опыт и молодой задор на алтарь отечества и великой победы!
      К концу речи Виталик часто-часто моргал, возможно, опасаясь прослезиться. Разумеется, он не требует ответа прямо сейчас. Пусть Юра подумает, всё взвесит: выбор за ним. Однако и по вопросу Стивена Кроу у Виталика есть что предложить. Один недобросовестный человек, хотя и королевских кровей, наследный принц некоей европейской державы, правда, захудалой, с недавних пор занят тем, что позорит Россию на весь мир — можно сказать, валит наш рейтинг по всем позициям своими бредовыми измышлениями. С подсказки госдеповских и цээрушных суфлёров даёт интервью направо и налево, пишет статейки, гадит в Интернете. В России якобы — засилье спецслужб, взявших на вооружение парапсихологию, а лично его с помощью дистанционного психотронного воздействия заманили в один из их офисов, где схватили и мгновенно отключили сознание, после чего вместе с группой других неугодных властям лиц поместили в тайную психотюрьму, о которой он, естественно, ничего не помнит. Скорее всего, там его психику подвергали целенаправленной обработке с намерением сделать агентом, вернее, послушным рабом российской разведки. Лишь под давлением международной общественности власти вынуждены были освободить заключённых, выбросив их ночью в бессознательном состоянии, в лёгкой одежде на улицу в лютый русский мороз. А русскую женщину, которую он полюбил, изуверы убили, зверски растерзав её прекрасное тело. Как нравится Юре такая версия событий? И достойно ли их свидетелю и участнику в такой ситуации молчать? Но наш ответ не должен быть грубым и прямолинейным. Опровержения типа «это полная чушь!» только добавляют клевете убедительности. «Красный клуб» мыслит контрпропагандистскую акцию на более глубоком уровне. Например, это может быть документальный роман, написанный по следам событий их активным участником. Чувствует ли Юра, куда Виталик клонит? Немедленный перевод на английский гарантируется. Это будет мировой бестселлер — эхо нашумевшего московского чуда и одновременно ненавязчивый квач в глотку зарвавшимся клеветникам. Если «Красный клуб» расщедрится, можно инспирировать и голливудскую экранизацию. Брюс Уиллис в роли Юрия Дятлова — каково? Единственное пожелание, ограничивающее свободу автора, — версия происшедшего должна целиком лежать в русле классического оккультизма и старой доброй лженауки: тонкая материя, космическая энергия, биополе, параллельные миры. Можно кое-что взять у Кастанеды. Но никаких упоминаний о синсвязях, нейросфере, Креате, Исполнительной Системе и прочих реальных вещах. Надо надеяться, Юра понимает, по какой причине. Да и публике мистическая галиматья ближе и роднее. Ну и героя лучше назвать не Стивеном Кроу, а по-нашенски: например, пусть будет Степан Воронов. Не обязательно профессиональный детектив, а просто честный гражданин, горячий душой. Такой, как Юра Дятлов.
      Когда путешественники вышли наконец из леса к берегам пруда, представлявшего собой огромное заснеженное поле с фигурками лыжников, — к срединной точке маршрута, откуда Дятлов с Клепиковым поворачивали назад, Виталик перешёл к заключительным напутствиям. По его мнению, Юра вполне может совмещать консультирование в центре Синюшина с работой над романом. Чередование физики с литературой будет даже полезно — чтобы от однообразия мозги, образно говоря, не замылились, как глаза у наблюдателя, слишком долго следящего за объектом. Да и лишняя денежка не помешает.
      После этого Виталик объявил, что обратный путь предоставляется Юре для размышлений в одиночестве. Надо надеяться, свежий, морозный лесной воздух благоприятно на них повлияет. Сам же у водосброса, возле которого и сейчас, зимой, оставался язык чистой воды с флотилией печальных уток, вышел за калитку, на просторную улицу с потоком машин. Одна из них остановилась, и Виталик юркнул в открывшуюся дверцу.
      Он не ошибся: лесной воздух оказался чрезвычайно благотворным. Дятлов впервые почувствовал себя не последним уцелевшим на баррикаде. Радость была столь велика, что в ближайшем тимирязевском походе попытался вовлечь Клепикова. Тем более что и Синюшину обещал поговорить с доцентом. Разумеется, пока без всяких ключевых слов типа «Красный клуб» или РОС. На первый случай Юрий Васильевич рассчитывал, что туманные намёки на глубокое разочарование целой когорты бизнесменов и чиновников в перспективах капитализма пошатнут либеральную твердыню приятеля и подтолкнут к размышлениям: не дураки же эти люди, раз сумели до своего разочарования сколотить капиталец и занять высокие кресла! Дятлов говорил нарочито расплывчато, обиняками, но либерал в душе Клепикова бдел, и Игорь Михайлович, выслушав, заявил, что принимать участие в подготовке очередной гнусности вроде так называемого великого октября решительно отказывается, что путь России — приобщение к общечеловеческим ценностям и вхождение в объединённую Европу, а кто думает иначе — идиот или фашист. После столь чёткой альтернативы полдороги длилось обоюдное молчание, но потом Юрий Васильевич решил атаковать с другого фланга: шут с ней, с политикой!
      Ещё до этого похода Дятлов успел изложить приятелю в основных чертах премудрость, доставшуюся в наследство от Марты: физику синсвязей, учение о зарождении на основе синсвязей и неотъемлемой от них Исполнительной Системы древнего сообщества титанов в органическом синсвязном бульоне, покрывавшем Землю, о конструировании титанами репликаторов — принципиальной основы биологической жизни, о руководящей и направляющей роли титанов в эволюции, о форсированном создании ими человека разумного. А также довёл до Клепикова азы мифодинамики, представления о мифоидах и мифосфере, о виртуальных мирах великой Креаты, базирующейся на материальном носителе — глобальной синсвязной нейросфере. Слушая, Игорь Михайлович загадочно улыбался, иногда произносил: «Хм!» — но никак не комментировал. И теперь Юрий Васильевич, опираясь на усвоенный, без сомнения, собеседником материал, предложил, послав политику подальше, заняться чистой наукой в создаваемом при мощной финансово-организационной поддержке исследовательском центре. Горячо призвал бросить глупости, а именно — преподавание вузовской математики, которая в дальнейшей жизни студентов послужит, скорее всего, не делу, а выработке стратегии биржевых спекуляций, то бишь паразитизму в качестве презренных трейдеров. Понуждаемый дать ответ более развёрнутый, чем «хм!», Игорь Михайлович заявил, что быть соучастником создания арийской физики, арийской биологии и арийской психологии не намерен. Острый нюх либерала не подвёл и на этот раз.
      Но Юрий Васильевич был не из тех, кто быстро сдаётся: как известно, гвардия не отступает.
      — Если Исполнительной Системой не успеем овладеть мы, ею овладеют америкашки, — сказал он со снисходительной улыбкой.
      — Вот и отлично! — обрадовался Клепиков.
      — А мы окажемся в глубокой заднице, — закончил мысль Дятлов.
      — Где нам и место, — закончил, в свою очередь, Клепиков.
      После чего приятели не проронили ни слова уже до конца маршрута.
      Естественно, Игорь Михайлович не мог не размышлять о случившемся с ним самим и с коллегами по исчезновению, но остановился на том, что это — загадочный феномен, в котором серьёзной науке ещё предстоит разобраться. Возможно, это был долговременный массовый гипноз. Из своего пребывания в зазеркалье он не помнил ровным счётом ничего, и это служило весомым аргументом в пользу гипнотического воздействия.
      Некоторые из так называемых возвращенцев были действительно подвергнуты гипнозу — постфактум, в ходе следственных действий, для выяснения истины. Гипноз — испытанный метод раскрытия заблокированных областей памяти. Возвращенцы, находясь в вызванном гипнологами трансовом состоянии, кое-что порассказали, но это оказалось не более познавательным, чем психоделические путешествия испытуемых небезызвестного Станислава Грофа. Впечатления были, судя по рассказам, яркими, эмоционально насыщенными, фантастичными, с эротическим оттенком — и после выхода из транса вновь напрочь забывались. Прошёл через подобные эксперименты и возвращенец Дятлов. Результаты он для себя, без оглашения, истолковал в духе лекций Марты — как свидетельство пребывания в период поглощения в некоем пространстве мифосферы, память о чём сохранилась в труднодоступных глубинах мемории. Ведь духовная жизнь индивида, говоря словами классика, не заключена в отдельной скорлупе. Мемория, внутренний мир каждого, как известно, пользуется в качестве носителя не только индивидуальным мозгом, но и динамично распределена по глобальной нейросфере — там же, где и великая Креата. Поэтому может очутиться вместе со своим главным субом по имени «я» Бог знает в каких виртуальных пространствах: это ведь миры единого общечеловеческого мозга. Бывает, что «я» расщепляется, памятливый двойник уходит в глубины, и это называется забвением. По-научному — следствием диссоциации.
      Что касается состояния души Юрия Васильевича, то, примкнув к тайной организации и сотрудничая с её спецслужбой, он испытывал из-за этого, по правде сказать, некоторый дискомфорт. Каждый день ждал, что к нему явятся представители настоящих спецслужб — или возьмут на улице в машину — и с помощью различных технологий допроса, с которыми ознакомился по научно-популярной литературе, работая над своим детективным проектом, начнут вытряхивать из него то, что ему известно об организации под названием РОС и, главное, — то, что ему не известно: как из какого-нибудь горе-заговорщика тридцатых годов. Но дни шли, а настоящие спецслужбы всё не приходили, и Юрий Васильевич понемногу стал успокаиваться. Может быть, они не придут никогда. По одной простой причине.

                КОНЕЦ