Обратная сторона топора. Роман. Часть 1. Глава 1

                Аннотация

      Чудеса — это бред, гипноз, шарлатанство или безобидное фэнтези, не так ли? Погрузившись в роман, читатель так уже не скажет. Ему откроется небывалый синтез физики, биологии и психологии, владеющий умами учёных переднего края. Их предшественники, герои романа, целое столетие самоотверженно прокладывали путь нарождающемуся миропониманию.
      Философствующий русский физик Серебряного века, обнародуя свои озарения, невольно вступает в смертельную игру с судьбой. Спустя годы, уже из виртуального мира, он спасает от участи лагерника многогранно одарённого советского студента, своего неосознанного последователя. А в канун военной грозы посвящает в тайны бытия подпольную группу корректоров истории…
      Пытливый школьник двадцать первого века на высокотехнологичной аппаратуре «Пегас» учится виртуальной жизни под руководством необычных наставников. А в мире уже развернулась гонка за первенство в создании «Теменоса» — Машины Чудес, на что у России шансов не слишком много. Майору спецслужбы поручено проникнуть в прошлое затерявшегося в толпе человека, владеющего, возможно, ключом к великому технологическому прорыву.



                Теменос:

      у древних греков — место встречи с божеством;
      у средневековых алхимиков — сосуд, в котором создаётся философский камень;
      у Карла Густава Юнга — единение пациента с терапевтом, когда оба чувствуют демоническую силу бессознательного;
      в недалёком будущем — высокотехнологичная приставка к нервной системе, на основе связности микромира порождающая явления, невозможные с точки зрения классической физики: Машина Чудес.







      Моим кредиторам, великим и несчастным, от неоплатного должника.
                Автор



                ОБРАТНАЯ СТОРОНА ТОПОРА

(роман-карнавал, первый из тетралогии «Теменос» — продолжения цикла «Материалисты»)


      Возьмите наше пространство и наши границы (заселённые инородцами и чужеземцами, из года в год всё более и более крепчающими в индивидуальности своих собственных инородческих, а отчасти и иноземных соседских элементов), возьмите и сообразите: во скольких точках мы стратегически уязвимы? Да нам войска, чтобы всё это защитить (по моему, штатскому впрочем, мнению), надо гораздо больше иметь, чем у наших соседей. Возьмите опять и то, что ныне воюют не столько оружием, сколько умом, и согласитесь, что это последнее обстоятельство даже особенно для нас невыгодно.
      Теперь почти в каждые десять лет изменяется оружие, даже чаще. Лет через пятнадцать, может, будут стрелять уже не ружьями, а какой-нибудь молнией, какою-нибудь всесожигающею электрическою струёю из машины. Скажите, что можем мы изобрести в этом роде, с тем чтобы приберечь в виде сюрприза для наших соседей?
                Фёдор Достоевский. Дневник писателя. 1873 год


Не всё ль равно? Пусть время катится,
Мы поняли тебя, земля!
Ты только хмурая привратница
У входа в Божие Поля.
                Николай Гумилёв. Второй год



                Часть первая. КОЛУМБЫ ДУХА



      Но чужие планеты негостеприимны; после нескольких разведывательных экспедиций эти полёты прекратятся. И сама жажда знания начнёт менять свою направленность. …То будет век Магелланов планетарного космоса, Колумбов духа.
                Даниил Андреев. Роза Мира



                Глава первая. День знаний

      Кто давно знаком с территорией знаменитого нашего университета на Воробьёвых горах, помнит и приземистый домик на спуске к перекрёстку двух проспектов. Даже не домик, а вросший в землю могучий дот, способный держать долговременную оборону, если бы сюда подступили какие-нибудь враги. С давних пор здесь изучали русловые потоки, то есть реки и прочее, что течёт по земле. Допущенные внутрь могли услышать от учёных, какие удивительные вещи происходят подчас в природе. Река текла-текла через пески пустыни, давая воду и жизнь, — и вдруг взбесилась и в считанные дни перекочевала за десятки километров, где её совсем не ждали. Учёные называют это меандрированием, от греческого узора — меандра. Явление, конечно, прискорбное и требует серьёзного изучения. И долгие годы его здесь изучали. В миниатюре, разумеется, на небольшом лотке, засыпанном песком. Больше всего гордились учёные тем, что песок этот был настоящий! То есть не был украден с ближайшей детской площадки, а доставлялся за тысячи километров из пустынь Средней Азии, для которых явление меандрирования характерно. Несомненно, это должно было повысить достоверность результатов экспериментов, если бы не одно обстоятельство: для речки шириной в ладонь, питаемой водопроводным краном, песчинки —  как здоровенные каменюки! Однако это не могло остановить энтузиастов.
      Песок для такого маленького потока могли бы имитировать наночастицы, но триумфу нанотехнологий не суждено было свершиться: домик снесли. И на то были глубокие причины. На его место в пространство между стародавним университетским НИИ и молодым факультетом с названием из популярных словечек типа «нано-био-инфо» втиснули неказистый панельный корпус-скорострой. В него вселился факультет ещё более молодой, на вывеске которого к сакраментальной тройке добавилось зловещее «психо».
      Как и во всей округе, здесь почитали День знаний, и первое сентября для первокурсников начиналось вводной лекцией в Большой Юнговской аудитории. Разумеется, Карл Густав Юнг, знаменитый швейцарский психолог и психиатр, никогда не проводил в ней занятий, покинув этот мир за много десятилетий до открытия факультета, но лекционный зал носил его имя, а у входа стоял даже бюст. Юнг был запечатлён молодым и напоминал немецкого унтера с агрессивной щёткой усов.
      Надобно объяснить, почему в Москве был оказан такой почёт швейцарцу — закоренелому мистику с неоднозначной политической репутацией, с порочащими связями в мрачные годы Европы, которого большинство учёных Запада ни в грош не ставит, кроме довольно узкого сообщества психоаналитиков-юнгианцев. К тому же ещё родному внуку другого Карла Густава Юнга, не к ночи будь сказано — Великого магистра масонов Швейцарии. Сделано это было, скорее всего, в пику американцу Джереми Попсу, этому, как его называют, новому Биллу Гейтсу и Стиву Джобсу, а заодно реинкарнации Фрейда, Эйнштейна, Винера и Джона фон Неймана в одном лице, сочетающем финансовый гений с гениальностью на стыке физики, биологии и психологии. В какой-то степени Юнг предвосхитил его идеи, хотя по-настоящему не понимал их биофизической основы. Кроме того, Юнг — несомненный русофил, лично следивший за адекватностью перевода своих трудов на русский язык одним его русским учеником, хотя когда-то — из песни слова не выкинешь! — считал кровь славян сильно разбавленной Азией, что снижало для них действенность арийской психологии. Ныне Москва указывала зазнавшимся американцам, кто стоит у истоков, то есть, грубо выражаясь, откуда ноги растут. В кругах, близких к факультету, особенно среди офицеров спецслужб, Джереми Попса ласково называли Ерёма-Жопа.
      И вот в девять утра первого сентября из лекторского входа Большой Юнговской аудитории, у доски, появился президиум. Первокурсники вскочили под шорох мягких сидений, опоздавшие стыдливо сбегали по ступенькам амфитеатра. Краткую речь произнёс декан факультета, но не он был тут главной персоной. Первокурсники знали это задолго до поступления и в почтительной тишине ждали центрального события. И оно наступило.
      Анатолий Евгеньевич Щебетан, светило факультетской науки, со странной, может быть, наигранной робостью воздвиг своё крупное тело за кафедрой — и начал традиционную уже за недолгие годы факультета вводную лекцию. Он был слегка комичен: пухлое лицо с розовыми щёчками, рыжие кудряшки вокруг лысинки — и, возможно, не хватало только красного шарика на кончике носа. В этот раз Щебетан приступил к делу с того, что тревожно огляделся, отыскивая что-то под самым потолком.
      — Птички поют! — произнёс он высоким, напевным голосом лектора-соловья. — Не слышите? А я слышу. Вы хотите сказать, осенью птички не поют? А у меня поют. Я лежу на диване в своей мемории, на веранде моего загородного дома, кругом весна, благоухают невиданные цветы, поют неслыханные птицы, а я потягиваю из хрустального бокала вино с невообразимым букетом, поставленное в моей мемории друзьями — французскими мемодизайнерами. И, заметьте, нисколько не пьянею.
      Действительно, Анатолий Евгеньевич, похоже, не был пьян, однако одет был явно не по торжественности момента: в полосатой тенниске навыпуск, без пиджака. Выйдя из-за кафедры, он задрал рубашонку, обнажив на шерстистом животе пояс с крупным чёрным наплывом на месте пряжки, загадочно мерцавшим многоглазьем цветных индикаторов. Ловко отстегнув за спиной застёжку, снял пояс и поднял его над головой:
      — Пегас, третье поколение, режим «полиреал». К сожалению, японский. У нас сборка стартует через два года, если не сорвётся.
      Щебетан положил пояс, названный им Пегасом, на стол перед деканом и вернулся за кафедру.
      — Я употребил слово «мемория» как место, в котором находился параллельно с данной аудиторией. Это наш, специфический термин. Параллельная реальность? Да. Внутри моей психики. Психологи называют её — бессознательное. Бессознательное, как вы знаете, открыл Зигмунд Фрейд, но он относился к нему с большим презрением, мне кажется. Он был эстет, собирал античные безделушки, держал стиль общения и прочее. Бессознательное виделось ему как некое Оно, лишённое разума и жаждущее удовольствий, в основном сексуальных, — этакая большая свинья внутри каждого, хрюкающая в куче ошмётков, выброшенных из сознания за свою грязь и мерзость.
      Анатолий Евгеньевич помолчал, видимо, любуясь созданным образом, и продолжал:
      — Разумеется, я утрирую. Но в эпоху Фрейда жил такой французский психиатр Пьер Жане, который наблюдал вещи, теорией Фрейда не объяснимые. Я имею в виду диссоциацию, расщепление психики. Внутри некоторых пациентов уживалось несколько личностей, которые либо ничего не знали друг о друге, либо одна знала про других, но те не знали про неё. И вот они по очереди сменялись у руля, то есть перехватывали власть, объявляя себя единственным «я», в то время как другим приходилось на некоторое время затаиться, извините, как Ленин в Разливе, если вы ещё не забыли школьный курс истории. Но там, где они скрывались, они всё видели и ничего не забывали, как вскоре выяснялось. А потом восставали и брали реванш. Так где же они прятались? А в том самом Бессознательном! Но не нужно думать, что расщепление личности — это когда пополам. Бывали случаи, когда у одного человека таких субъектов насчитывалось более ста. Представляете? Множество миров внутри! Но самое страшное, ребята… — Щебетан понизил голос. — Самое страшное, что это у всех так. Только вот у здорового человека эти личности лучше скоординированы, и среди них есть главная, могучий начальник, диктатор: моё Эго, «я». Так что же такое Бессознательное? В середине прошлого века был такой советский блокбастер «Карнавальная ночь». Герой, вернее, антигерой — некто Огурцов, бюрократ и неуч. Когда молодые коллеги похвалили его за усердие в подготовке корпоративной вечеринки — что он, мол, неплохо поработал серым веществом своего головного мозга, Огурцов слегка обиделся: «Не такое уж оно, знаете ли, у меня серое!» Вот и о Бессознательном мы скажем вслед за Огурцовым: не такое уж оно бессознательное! Это вовсе не грязная безмысленная свинья, а Вселенная внутри нас — мемория! Карл Юнг, которого вы могли заметить при входе, вероотступник фрейдизма, придумал образ: океан, из глубин которого на нас глядят глаза множества его обитателей, но это не рыбы, а скорее Ихтиандры, наши субличности, наши комплексы, «малый народец», автономные существа себе на уме — психологи называли их по-разному. Но главное — это не мы, это не «я», это другие, иногда совсем чужие и даже враждебные. Когда-то мы создали их, или они сложились сами собой, или пришли откуда-то, внушённые другими людьми, — а теперь они сами по себе. Юнг сказал: мы не хозяева в этом доме. И это ужасно, не правда ли?
      Щебетан замолчал, выжидая, пока все проникнутся ужасом, и продолжал:
      — Слово «мемория» вместо фальшивого «бессознательного» придумал Джеймс Хиллман, знаменитый последователь Юнга. Словечко прижилось. Но можно ли туда заглянуть, в меморию? А вы всегда там. Когда закрываете глаза. Когда фантазируете или что-то вспоминаете. Когда видите сон. И даже когда видите меня на трибуне. Я ведь образ вашего сознания! Фанаты незабвенного дона Хуана помнят во сне даже свои паспортные данные и смотрят сон как кино, играют в нём, как в компьютерной игре. Мемория! Наш родной виртуальный мир! Ведь на самом деле человек человеку — виртуал, не более! И вот нашлись люди — полагаю, это было неизбежно, — которые додумались электромагнитным излучением так хитро возбудить, стимулировать нервную систему, что сигналы даже из глубин мемории стали доступны и в дневное время, когда мы не спим. Для этого достаточно включить у себя, извините, на брюхе, возле важных нервных сплетений, некий стимулятор, очень умный, с чипами и индивидуальной оперативной подстройкой. В общем-то ничего нового в этом нет: электрические и звуковые стимуляторы галлюцинаций — это классика, но в нашем, двадцать первом веке впервые такая штука была создана на серьёзной научной основе. Настолько серьёзной, что представления об устройстве мира слегка пошатнулись… Но об этом вы узнаете из курса физики, нейрофизиологии и прочих глубоких наук. А назвали эту штуку Пегасом, потому что она, как крылатый конь, возносит на небеса, в просторы мемории, причём в здравом уме и твёрдой памяти. Сначала это была громоздкая штуковина, большая коробка со шлемом и поясом: стимулировали и мозг тоже. Но быстро поняли, как без этого обойтись: во втором поколении Пегасов коробка похудела, а в третьем исчез шлем, один пояс остался со здоровенной пряжкой, где теперь всё хозяйство. А можно ли Пегаса превратить всего лишь в браслет? Я думаю, в моём вопросе вы почувствовали свою задачу, господа будущие конструкторы. К тому же вся эта фигня по-прежнему дорогущая, эпоха народного Пегаса — впереди. И это ваша эпоха!
      В патетические моменты Анатолию Евгеньевичу приходилось смахивать со щеки слезу — нервишки: стареем, чёрт возьми! — и тогда он снижал градус:
      — Слава Богу, на факультете, в лабораториях, Пегасов достаточно. Немецко-китайские, третье поколение, с режимом «полиреал», то есть с быстрой сменой реальностей: физически вы сидите в аудитории, включив под рубашкой Пегас и делая умное и вдохновенное, как у зомби, лицо, а на самом деле кейфуете в своей мемории в обществе не буду уточнять кого, вами придуманных. Нарисованных, как любят говорить мемодизайнеры. Но на краю джакузи у вас стоит вами же нарисованный экран, на котором вы отслеживаете обстановку в аудитории. И если она становится угрожающей — вызвали к доске! — вы мгновенно ныряете в монитор: так у нас на жаргоне зовётся физическая реальность.
      — Супернаркотик! — прозвучал дерзкий голос с задних рядов.
      — Да! — подтвердил Щебетан, невинно подняв брови. — А вы что же думали? А кино, телевидение, Интернет? А спорт, игры? А музыка? А, извините, секс? И даже старое доброе чтение романов. Это — что? Ребята, я могу сотворить себе наркотик из чего угодно. Я могу сделаться фетишистом одуванчиков и глотать слюнки, когда они опушатся!
      Щебетан помолчал, видимо, сам удивлённый одуванчиками.
       — Супернаркотик! — продолжал он кипятиться. — Не вы первый это заметили. Наши законодатели, да и не только наши, давно точат зубы на Пегаса: как бы его запретить? Не для всех, но восемнадцать плюс. У медиков нет единого мнения. Некоторые считают, что кому-то Пегас вообще противопоказан. Кстати, и Юнг так считал. Речь не о Пегасе, конечно. Некоторым людям Юнг отказывал в лечении анализом, то есть погружением в Бессознательное, в меморию. При слабой воле обитатели пресловутого океана просто замочат несчастное Эго, разорвут на части: верная шизофрения. Так что, возможно, вы — последнее счастливое поколение, безоглядно скачущее на Пегасе. Правда, бизнес в предвидении народного Пегаса пока что успешно лоббирует против таких законов. Подводя итог: мы с вами, ребята, большие злодеи и наши интересы глубоко враждебны здоровью народа. Я развеял вашу меланхолию?
      — Вполне, — подтвердил насмешливый голос.
      — Но я хочу вас добить. Если мемодизайн — общественно вредная специальность, уводящая от реальности, и распределяться на эту кафедру я вам, друзья, не посоветую — да туда и конкурс здоровущий, — то существует специальность ещё более вредная с позиций общественной морали. Я говорю о профессии навигатора.