Видение Апокалипсиса. Главы 3 и 4

ВИДЕНИЕ АПОКАЛИПСИСА
Рассказ

«И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?»
Откровение Иоанна Богослова

3. СТРАШНЫЙ СУД И РЫБАК В ЛОДКЕ
Я стоял под нависающим, замирающим, и медленно поворачивающимся фиолетовыми рукавами небом, над которым чернели грозные, чернильного света полосы, и багровые отблески то и дело падали в сухую траву, заставляя ее дымится, и я не мог понять, что это. Огромные столбы черных туч, подпиравших небо, вздрагивали, покачиваясь. Земля шевелилась, будто бы под нею были упрятаны черные драконы, желавшие освобождения. Твердь стала содрогаться, как будто от разрывов снарядов, вспучивалась, тряслась, выворачиваясь огромными пластами. Запах земли, травы и бешеного электричества ударил в ноздри, а от пыли начало першить в горле.
Из-за ветра куст полоскался, трепетал словно знамя, а деревце сломало как спичку и понесло прочь. Чернота постепенно забирала небо, смыкаясь с молочно-багровыми рукавами облаков.
Земля вновь сильно дрогнула, я подумал даже о землетрясении или урагане; сквозь черные брюхатые облака то и дело поглядывали сияющие огромными светляками звезды. Облака клубились и рвались, гроздья звезд тряслись, падая отдельными грозными блестящими стрелами, будто и вправду наступил конец света. Прокатился гром по всему небу, будто колесница проехала по вымощенной камнем дороге. Солнце приняло бронзово-желтый оттенок.
Оглянувшись, я увидел, что стою на обширной равнине, усеянной множеством людей. Ужас, волнение и какой-то благоговейный трепет постепенно овладевали стоящими людьми. Гул множества голосов перешел в море звуков, колыхавшееся над миром.
Сквозь свернувшиеся, словно древний папирус, края туч победно пробилось ослепительно белое сияние. Казалось, что кто-то огромный, могущественный и сильный, наделенный неземной властью, в просторных белых одеждах, стоял над нами, над всем миром, над гудящей жалкими голосами толпой людей. В то же время ничего схожего с человеком не было видно в этом сиянии, но я и окружающие ощущали острый взгляд чьих-то внимательных Глаз, пронзительных, до самой сути, до самого донышка твой души. И никуда нельзя было спрятаться от этих Глаз, и бежать нельзя было, многие закрывались руками, падали на землю от этого Взора, но не могли спастись.
И пали люди ниц вокруг меня, и я вместе со всеми, и еще сильнее становился страшный вой человеческих голосов. Я посмотрел в ту сторону и увидел множество людей, покрывавшихся чем-то багровым, словно кровью, подобно насытившимся пиявкам. Среди этих людей я различил своих мучителей. Жалкие кроваво-красные лица Груббера, Рихтера, Кляйна и их подобным буквально рвало на части, они погружали пальцы в свои собственные глаза и вырывали их, чтобы не видеть Глаз стоящего над миром в небесном сиянии, выдранные глаза держали в окровавленных ладонях, в скрюченных пальцах, выли страшными утробными голосами, но не могли спастись.
 И, как я теперь понимаю, умирали они от жуткого стыда за свои деяния… И начинала разлезаться, трескаться и опадать их одежда, а потом лопаться их кожа, превращаясь в струпья, и тут же, в одно мгновение, голые костлявые руки и безглазые черепа рассыпались во прах. Так гибли те, кто издевался над людьми, а другие стоящие, а их были миллиарды, с благоговением и кротостью, и волнением взирали на все это.
Я глянул вверх, в блистающие ослепительно белым сияющие небесные выси, помутилось мое сознание, и увидел я золотой луч, падающий с неба, проведший на земле золотую дорожку, как бы предлагая ступить на нее. И я взошел на нее…
Очнулся я в ослепительно белом облаке. Присмотревшись, я понял, что этот белый цвет создают цветы на красивейшем в мире лугу. Лепестковые платья ромашек кокетливо загибались книзу, будто цветы кланялись, а белые головки поповника приветствовали меня своими поднятыми в стороны лепестками, словно коронами.  Я осторожно потрогал выпуклую желтую ромашковую корзинку, будто проверяя на ощупь рассыпанную вокруг красоту, затем сорвал листик тысячелистника. Он лежал на руке, словно перышко птицы, легкий, как пушинка, и такая мудрость Создателя мне увиделась в этом листике, что я ощутил необыкновенную, давно незнаемую легкость и свежесть.
 Я погладил нежную зеленую траву, моя голова спряталась в ней, как в волшебном царстве. Сразу ощутил душистый запах, знакомый с детства.
На руку мне села божья коровка, и прилет маленького яркого насекомого вызвал большую радость в душе.
«Это к радости и счастью», - пронеслось у меня в голове. Я посчитал пятнышки на панцире солнышка. Божья коровка выбралась на указательный палец, расправила крылья и улетела.
Шелестя травой, я как будто порхал – легкий, почти невесомый, над лугом. И цветы, и травы поднимались за мною, кивали мне, как будто желая хорошего пути.
Я подошел к синей чаше озера.
 Ивы полоскали свои косы в светло-зеленой воде. Вода была сравнительно теплой, и я легко провел ладонью по мягкой ее поверхности.
Противоположный берег зарос широкой лентой камыша, тростника и рогозы.
Посреди озера застыл в белой лодке рыбак.
Я сел на песок, и смотрел на него, на фиалковые облака, на то, как шумит под налетевшим ветерком крепкий дуб.
Встретился глазами с рыбаком, он улыбнулся мне, и направил лодку к берегу.
Я спросил его об улове. Он похвастался лещом, окунем, налимом, язем, пескарями, форелью и даже щукой.
- Сейчас уху сварим, - сказал он. – Какая же уха без щучьей головы?
Мы сидели на траве мирно беседуя, глядя на вечный огонь, предвкушая царственное блюдо.
 О чем шла беседа? Не знаю, помню только, что она была легкой и теплой, как летний ветер в поле.
Моего собеседника звали Феликсом.
Он аккуратно процедил бульон, вернул его в котелок, добавил немного крупной рыбы, а меня попросил нарезать лука и моркови.
Заправив уху зеленью и перцем, попробовав на соль, мы сидели уже молча, любуясь окружающей природой, атмосферой полуденного дня.
Когда уха настоялась, и Феликс разлил ее по металлическим тарелкам, то добавил благодарность Всевышнему за вкуснейшую ушицу.
- Отведайте. И все у вас будет хорошо.
После этих его слов я уже ничего не помню.

 4. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Моим новым небом был закопченный потолок старого дома. Надо мною наклонилось лицо уже немолодой женщины. Ее добрые синие глаза смотрели участливо и тепло. Пани Тереза, простая польская женщина, дала мне кров и пищу. Все мои рассказы о видениях, она воспринимала как последствия болезни. Оказывается, меня нашли раненым на окраине местного леса, и я пролежал в бреду уж больше недели. Как я добрался от поля к лесу – до сих пор понять не могу. Да и чему тут удивляться? В нашей жизни бывает множество странностей.
Всю осень и начало зимы я прятался в доме у пани Терезы, а посреди зимы, когда я окреп, ко мне пришел ее брат Генрик, осмотрел меня строго и придирчиво, а потом предложил участвовать в Сопротивлении.
Я согласился. Так я стал бойцом Армии Людовой, созданной в начале зимы сорок четвертого.
Мое боевое крещение состоялось во время столкновения с немцами в Липских лесах. Мы проводили бои с нацистами, разрушали мосты и железные дороги, организовывая крушения немецких эшелонов, срывая их продвижение на фронт, нападали на склады, на небольшие карательные отряды, освобождали пленных из тюрем и лагерей.
 Свое первое личное оружие я добыл в бою, во время знаменитого нападения на оружейный склад в городе Марки. Летом, во время боев в Яновских лесах, когда немцы проводили антипартизанскую операцию «Штурмвинд», я был ранен, но мы сумели прорвать окружение, и меня, буквально на руках, вынес мой новый друг Генрик – суровый и непреклонный боец, готовый положить жизнь свою за родину и товарищей.
 Уже в конце лета и осенью я принимал участие в новых сражениях. Моя война закончилась в январе сорок пятого, во время боев за Варшаву. Я присоединился к советским частям, и тут же попал в госпиталь с расшатанным здоровьем.
Домой я вернулся весной сорок пятого, боясь не застать своих родных в живых.
И вот стою я у родного дома, от которого остались лишь развалины, ибо он был сожжен эсэсовцами. Я смотрю на пепелище, охваченный четырьмя любящими руками, и слезы радости Мариэлы и Лауры, падают на мою пропахшую порохом, табаком и лекарствами шинель.
 Самым трагичным событием для меня была гибель моей матери – ее угнали на принудительные работы в Германию, где она скончалась от лихорадки спустя год.
Моей дорогой Мариэле и любимой доченьке Лауре удалось выжить во время немецкой оккупации. Мариэла была испанкой, и еще не забыла родную речь. Три немецких офицера, расположившихся на постой в нашем доме, воспринимали испанцев, как союзников Германии, и вели себя с моими родными сравнительно корректно. Но это не мешало им со временем превратить мою жену и дочь в служанок и всячески измываться над ними. Иногда спать приходилось по два-три часа, обслуживая и обстирывая непрошенных гостей.
Но все изменил сорок третий год.
За рекой загрохотало, шли советские войска, и немцы в панике начали сборы. Специальные части получили приказ сжечь дома мирных жителей, уничтожить все их домашнее хозяйство.
Мариэлу и Лауру выгнали из дома и подожгли его, и они вынуждены были ютиться в землянке, кое-как оборудованной моим дядей Николаем. Там в землянке я их и нашел, когда вернулся.
Удивительно, что наша корова, наша обожаемая Жданка осталась в живых! Как рассказала Мариэла, когда расстреливали домашних животных, то в одном дворе, то в другом раздавались сухие выстрелы и визг убиваемого скота.
 - Зашел и в наш двор немец в черной форме, с автоматом. По виду, уже немолодой. Увидел, что я с Лаурой, заулыбался, вынул и показал нам фото, где изображена его дочка, оставшаяся в Германии. Только уже большая. Покачал головой, произнеся при этом «пльохо» и «Гитлер капут», велел отвести корову в малинник и дал выстрел мимо. И спокойно удалился. Так мы остались с коровой и многие теперь у нас берут молоко, - сказала Мариэла.
Я попросил описать немца, как он выглядел. Знаете, что меня поразило?  Это был приземистый длинноносый человек со светлыми, будто пустыми, глазами! При описании я узнавал немца, служившего охранником! Очень похож на Гофмана! Как это могло случиться? Может это совпадение? А может меня и мою семью охранял какой-нибудь добрый ангел?
Позже я стал рассказывать историю, приключившуюся со мной во время войны, как я видел страшный суд, и смерть моих мучителей, но мне никто не верил. Да и я, признаться, иногда думаю, а не почудилось ли мне все это, не было ли это предсмертным бредом?
Ну, что было дальше? Дальше мы стали жить и работать на своей земле, отстраивать ее, восстанавливать дом, растить сад, подымать детей, а потом и внуков и молиться, чтобы не повторилось то, что было в те страшные годы со всеми нами».

***
Давыдов смотрел в глаза Петра Трофимовича и видел скупую слезу, а влетевший в окно степной ветерок шевелил его серебристые волосы.
В палату вошли лечащий врач и медсестра.
- Ну, больной, пожалуйте на осмотр. Врач новый из города в наш район приехал. Молодой, но говорят очень способный и перспективный, просто чудеса творит… Пойдемте, - сказал врач, поглаживая усы.
- А, ладно, да меня уж ничего не спасет, – сказал Петр Трофимович, махнув мозолистой рукой. – Я ведь знаю, после таких болезней не выживают.
- А мы попробуем, - прозвучал чей-то голос от двери.
Мы оглянулись.
У входа в палату стоял невысокого роста молодой человек с длинным носом и светлыми глазами. Лицо его было серьезным, но в светлых глазах светились огоньки надежды. Петр Трофимович даже привстал навстречу. Молодой врач держал руки в карманах белого халата, на котором прикреплена визитка. На ней значилась фамилия врача: Т. Гофман.

Октябрь 2015 года.

* Примечание.
Большинство событий этого рассказа не вымышлены, происходили в реальной жизни. Автор использовал документальные материалы, а также рассказы своих родных и близких, переживших ту тяжелую пору.
В качестве иллюстрации использован рисунок Питера Брейгеля (16 век).