Сопровождение. Ночные откровения

Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2013/10/20/1878

      Если бы можно было  сразу  заснуть, забыться, а потом — раз  и очутиться
дома в Минске.  Лариса вертелась на постели, никак не могла найти себе 
места. Данила лежал тихо, но она знала, что он не спит. И ей предстояло
поговорить с ним перед сном.  Как найти такую тему, чтобы она ему была
интересна.

     —  Данила, что ты чаще всего вспоминаешь из того, что было до ранения.
Кроме войны.
     — Школу.
     — Ты любил школу?
     — Разве мальчишки любят школу? Нет, конечно. Но в последних классах
мне было очень интересно ходить на уроки. Я влюбился. И лучшее воспоминание
это та девочка, которая изменила все во мне. Она научила меня мыслить нестандартно. Это так пригодилось потом.
      — Расскажи про неё.
      —Для меня она самая светлый ангел, а тебе её поступки могут не
понравятся. Не хочу чтобы даже в памяти моей её образ обижали.
     -Ну ладно, тогда я тебе расскажу про свои впечатления о школе, а ты
решишь рассказывать мне про эту девочку или нет.
 
     У нас в школе учился такой тихий и абсолютно беззащитный мальчик Юра Ярковский. У Ярковского были на удивление большие  и оттопыренные уши.
Когда в класс заглядывало солнце  и светило на первую парту – уши
становились нежно розовыми, как  два  лепестка диковинного цветка. 
Этот ученик был  самым маленьким в классе, с плохим зрением и плохими способностями. Он с первого класса сидел на первой парте в
правом ряду. Над ним никто не смеялся, жёванной бумагой в него не стреляли,
давали ему списывать домашние задания, по очереди занимались с ним  то
физикой, то химией, угощали жвачкой и бутербродами. Так Ярковский досидел
на своей первой парте до десятого класса, когда в школу пришёл математик 
Аркадий Львович.

     Новый  учитель обожал контрольные. Контрольных становилось 
все больше. А жизнь Ярковского все страшнее. Аркадий Львович ставил
сразу три оценки: за  правильное решение, скорость выполнения  задания и правильное  его оформление  в тетради. Ушастик не обладал никакими
навыками ни в одном из этих  номинаций. Первую половину урока он
терпеливо ждал, когда ему передадут черновик с решениями задач,
потом мучительно списывал абсолютно непонятные ему знаки и цифры,
но тут его всегда подводил звонок. Его контрольные были всегда сделаны лишь  частично. Тетради стремительно собирались во время звонка. А с его
первой парты тетрадь  вырывались из-под рук  лично Аркадием Львовичем.
Он обязательно тряс её лохматыми боками,  демонстративно заправлял в
оторванную обложку и, наконец, швырял на стопку  уже собранных контрольных. Поэтому единица  Ярковскому за тетрадку была обеспечена всегда.
Остальные оценки были то  «два с плюсом», то «два с минусом». И это
было особенно унизительно.
 
       Ярковский иногда хитрил – не приходил на контрольную, прикрывшись
справкой о плохом здоровье. После очередного разбора  контрольных работ
Аркадий Львович устраивал маленькие блиц-выступления.
 
     — Завтра мы будем писать ещё одну контрольную, и каждый ученик должен
будет аттестован про этой теме.
     — Ярковский!
Ярковский вздрагивал и  поднимался . 
     — Ты знаешь, Ярковский, прогноз погоды на завтра?
     — Нет, — мямлил наш ушастик.
     — Завтра будет ветер, сильный, порывистый, скорость 20 метров в
секунду.
     — Тебе стоит только распустить свои уши — и ты будешь доставлен
в класс. Не пропусти этой замечательной возможности. Не придёшь на
контрольную — поставлю единицу! С минусом!

     Однажды в школу пришла тихая и серая, как мышь, мама Ярковского.
 Она долго плакала у директора в кабинете и высказала опасение, что её
сын из-за школьных несчастий может выброситься из окна или повеситься.
В кабинет вызвали  Аркадия Львовича, который настоятельно советова забрать
 Ярковского из школы и отдать учиться в ПТУ, где ему будет более комфортно учиться.

      — Ваш сын — тупее всех тупых! Найдите для него место, где это было бы не так заметно.

     И Ярковский перестал ходить в школу. Но его фамилия постоянно звучала в классе.
     —Это ты у Ярковского списал? — любил пошутить Аркадий Львович.
Через пять  лет класс собрался на традиционную встречу. Организаторы 
пригласили и Ярковского. Он долго отнекивался, потом вдруг неожиданно 
согласился прийти. После торжественной встречи,  бывший  «Б» класс собрался в своём любимом классе и стал делиться своими достижениями.
   
     Когда  все уже было известно про молодые семьи, институты-факультеты и важную работу, дверь распахнулась  и на пороге перед всеми предстал  Аркадий Львович. Он был взволнован,  галстук его сбит на бок, а верхней пуговицы на пиджаке не хватало.
     — Где он?
     — Кто , — хором выдохнули бывшие ученики.
     — Ярковский, гад ушастый.
     — Не было его.
     — Как не было, когда он только что со своими  друзьями-птушниками мне
уши линейкой мерил.

     Так громко в этом классе никто никогда не смеялся.

     Дверь ещё раз открылась, и в класс  проскользнул Ярковский. Он 
совсем не вырос, но что-то в нем появилось новенькое — то ли эта 
уверенность в движениях, то ли  очень уж креативная причёска, а, может,
уши с пробитыми туннелями. Только поздоровался он, как прежде, осторожно: «Здрасти», — и сел за первый стол, на своё место.

     Аркадий Львович, грозно печатая шаг, приблизился к этому столу  и,
как раньше, направил свой немигающий взгляд  на Ярковского. А тот как ни
в чем не бывало,  в упор, глядя на математика, сказал:

     — Вы опять победили, Аркадий Львович. Ваши уши  больше моих на 3
миллиметра. Кстати, вы прогноз погоды на завтра не знаете?

      Данила заинтересованно спросил:
     — А где ты была в это время и откуда знаешь эту историю? Ты ведь не рассказывала мне, а будто читала наизусть рассказ.

      — Да, ты прав. Это и есть рассказ, мой рассказ. Называется «Уши  Ярковского». Я его не придумала. Я сидела в этом же классе и училась
вместе с Ярковским у Аркадия Львовича. Меня он не мучил, но соседку мою
Катю Масальскую доводил. Однажды вырвал у неё из под рук тетрадь с
контрольной, когда  она подписывала её.  Вместо  всей фамилии  она успела
написать только: « Масо», даже крючок к букве «а» не дописала. Когда Львович объявлял результаты, он целый спектакль разыграл на тему: «кто такая Масо?»
Так и прилепилась к девочке эта кличка. Ты должен знать, что я пошла
работать в школу, чтобы защищать Ярковских-Масальских и  делала это пока меня не уволили. Ну как, расскажешь про свою школьную любовь?

     Данила долго молчал и Лариса уже подумала, что он заснул, но
ошиблась.
 
     — Школа наша метила на звание гимназии. Директриса с ума сошла от своих придумок. Все должны ходить в школу в  костюмах, обязательно синих или
черных, с галстуками. Как офисные мальчики. Девчонкам свободы больше, но
 и они должны заплетать косички, никаких распущенных хвостов, лака на
ногтях  и другой косметики. Даже сумки должны быть очень «официальные».
С этими правилами уже боялся к отцу подходить. Я бы себе лучше новый скейт
купил или кроссовки. Зачем мне этот костюм, в котором я выглядел как на
поминках. Рубашки гладить — ненавидел, а отец был военным и заставлял меня жестоко.
 
     Подходя к ограде школы, я увидел   дежурных, которые были выставлены
для фейсконтроля. У кого не было галстука или  кроссовки вместо  начищенных
туфель — в класс не допускались.

     Я привычно сунул руку в карман за галстуком, но… его там не оказалось. Неприятный сюрприз.  Я на автомате приближался к школьному крыльцу, ещё на
что-то надеясь. Дежурные  у нас не звереют, но сегодня договориться было невозможно. На вахте стоял Чика, директорский сынок. Сейчас он заворачивал странную девчонку, которая никак не вписывалась даже в группу уже отвергнутых старшеклассников.

     Вместо белой блузки и тёмной юбки на ней была  короткая майка с
весёлыми надписями, узкие джинсы. Сверху наброшена флиска с капюшоном,
а через плечо матерчатая сумка-торба. Ну всё, что ненавидит наша а
дминистрация.

      Девчонка немного постояла в раздумье и  медленно пошла   к воротам.
 Я догнал её:
     — Эй, новенькая, не знаешь про тутошние порядки?
     — Я вижу, ты тоже их не знаешь.
     — Да, галстук сегодня забыл, без галстука у нас знания не раздают.

      У неё была очень загорелая для конца апреля кожа. Волосы  выгорели и находились  в небрежном беспорядке и, если бы не были прижаты узким красным пояском ко лбу, то можно было бы посчитать что она не причёсывалась по крайней мере дня три.

      — Ну и как же мне нужно выглядеть в этой грёбаной школе?
     — Тёмная юбка в складку, белая блузка, туфли на низком каблуке.
     — Значит, мне век оставаться неучем. Дело непоправимое. А вот тебе
можно  помочь.
 
     Она сняла со своей причёски красную повязку и очень ловко повязала
мне в виде галстука.

     — Пройдёшь дежурных — не забудь про меня.  Откроешь дверь в
туалете.
 Уже когда я бежал по коридору, меня торкнуло: я могу зайти только в
мужской туалет. Но тут зазвенел  звонок, и я всё сделал, как она просила.
Не видел, как она подтягивалась и перелезала через подоконник — у нас
строго было с опоздавшими на урок. И первой была литература. Вера Петровна  ставила двойки не только за знания, но и за  дисциплину. Но в классе 
учительницы ещё не было. Уже прошло 10 минут урока, и  у нас зародилось
смутное предчувствие, что в стране совершился переворот.  Мы только
хотели обсудить это событие, как дверь класса открылась и вошла директриса,
Вера Петровна и эта девчонка.

      Мы даже забыли встать, настолько зрелище было отпадным. Директриса в
своём парике с торчащей манишкой,  слегка растерянная,  красная Вера
Петровна с журналом под мышкой и нахальная  девчонка, которая будто
сейчас прибыла из сумасшедшей тусовки. Она без тени смущения разглядывала
класс.
     — Эт-то что? Всем встать. Учитель в классе! – завопила директриса.
     — У нас новенькая. У неё неделя испытательного срока. Я прошу
помочь ей  адаптироваться к  нашей школе, принять в ваш дружный коллектив,
бла-бла-бла.  Её зовут Мария Коваль, или просто Маша.

     — Нет, меня зовут просто Мария. А фамилия пишется через чёрточку
Коваль-Чумихо, — возразила новенькая.

     В классе рассмеялись. Чика тут же выдал  одну из своих острот.
      — Мария, Чумихо. Чума!
      Засмеялись ещё больше.
      Девчонка пожала плечами:
      — Можно и так. Мне нравится:  просто Чума.

      Она не дожидаясь приглашения, прошла к последней парте и села на
свободное со мной место.

      На второй день она пришла одетой совершенно так же. На линейке её
 вызвали перед строем и хотели взять обещание, что уж на следующий день
она придёт в школьной форме. На что она дерзко ответила:

     — Меня не надо учить, что одевать. Учите меня тому, чему всегда
учат в школе. У меня есть право учиться в любом виде.
 Директриса скривила губы:
     — Школа учит  ещё и правильному поведению. Твоя одежда вызывающа,
неопрятна и не соответствует статусу нашей школы.
     — У меня есть неделя испытательного срока.  Я могу в течение всей
недели приходить в школу, как я хочу. Вы мне это обещали.

      Линейка быстро свернулась, а я был просто восхищён смелостью
девчонки.
      Её сразу стали вызывать по всем предметам, наверное, хотели 
определить уровень её знаний. Но она была готова к этому и  отвечала хорошо. 
 Я дважды списал у неё алгебру и лабораторную по физике.

     Наш учитель физкультуры Виктор Петрович однажды был взбешён:
одиннадцать девчонок — почти все из класса, отказались идти на физкультуру.
Все они были со справками от врача. Только у Чумы не было никакой справки,
но у неё не было и формы физкультурной.  Петрович посадил всех  нас на
скамейку и стал злобно вращать глазами. Да, мы селёдки, слабаки, армия нас научит, а  девочки… И тут его понесло:
 
     — Если у вас критические дни, то это не значит, что физкультуры у вас
нет. Есть специальные прокладки, тампоны. Заниматься физкультурой полезно.
Далее шёл экскурс в женскую физиологию. Девчонки сидели красные, а Валечка Борисова заплакала. Наконец лекция про прокладки закончилась, и мы стали
играть в волейбол. Петрович вынес из раздевалки свои длинные запасные шорты и бросил новенькой.
     — Переодевайся. Пойдёшь на подачу.
     — Чума  с независимым видом, тут же спустила свои джинсы, сверкнув
черными стрингами, и влезла в его шорты, туго завязав верёвочку на талии.  Получилось что-то вроде спортивной юбки. Никто даже удивиться не успел,
как она уже стояла на линии.

      Мы долго ждали, когда она решится  послать  мяч. Видно было, что
она стукнет хорошо. Мяч полетел в голову Виктора Петровича. Я опешил.
Я видел, что это было сделано специально.

     Из носа у него пошла кровь. Чума   подбежала к своей торбе, выхватила
оттуда что-то и протянула физруку. Он не глядя прижал к лицу женский
гигиенический пакет.  Увидев нашу реакцию, посмотрел  на то, что держал
 в руках.

      Чума резко повернулась на пятках и снова стала на линию подачи.
 Конечно, эту подачу все пропустили. И ещё две за ней.
   Урок закончился раньше обычного.
 Во время лабораторной по физике Виктор Петрович  с распухшим носом,
ворвался в класс, потрясая какой-то бумажкой. На него было страшно смотреть.
    — Кто! Это! Написал!!!
Физик был недоволен, что учеников отвлекают, но, как видно, дело  требовало особого внимания.
 — Что там такое написано?

     Физрук, дрожащими от гнева руками, развернул бумажку в клеточку и 
прочитал:

     Каждый вторник, после урока физкультуры, консультирую по гинекологии.   
И подпись: Виктор Петрович Азаренков.
     — Это ты написала? – потрясал он  этим объявлением перед носом Чумы,
пытаясь перекричать вопли и смех класса.
      — Нет, не я.

     Чума выхватила у него листок, расправила на парте и стала писать
что-то в дневнике. Все  замолчали, внимательно следя за развитием событий.
 Виктор Петрович опешил.
     — Что ты делаешь?
     — Это я чтобы не забыть, бабушке расскажу ваше расписание. А  заранее записаться  где можно?

      Класс взорвался от смеха. Смеялся и физик. Чтобы не смущать нас, он
удалился в свою каморку, где у него лежали приборы, макеты и всякая
ерунда для лабораторных. Оттуда слышались какие-то неопределённые звуки,
что-то падало и разбивалось.

 Лариса смеялась и думала, как здорово Данила рассказывает. А главное то,
что он говорил, было так понятно ей. И девочка эта, Чума, ей необыкновенно нравилась, она была похожа на Антапку. 
Данила остановил свой рассказ, встал попить воды.
     — Рассказывай, рассказывай дальше.
     — Мне запомнился тематический вечер в нашей школе.

     Чуме осталось два дня до  окончания испытательного срока. За время,
пока она была с нами,  мы каждый урок ожидали чего-то необыкновенного.  Я несколько раз пытался её разговорить. Но Чума разговор не поддерживала.
Отвечала коротко и после уроков очень быстро исчезала.

     Каждую неделю по субботам наша классная — географица Серафима
Ивановна устраивала для нас интеллектуальные вечера. Явка должна была
 быть обязательной. Иногда мы слушали скучные наущения, как себя надо
вести за столом, или смотрели документальные фильмы про династию
Романовых или что-нибудь ещё из замшелого прошлого. Самое ужасное было в
том, что каждый должен был принять  участие в организации этих
внеклассных часов. Но мы терпели, потому что после часа мучений начиналась дискотека.

     Дискотеку в школе проводил Чика. Он привозил свои колонки, свои
диски. У него было два милицейских фонаря, которые вспыхивали в темноте и
всем было пофиг, кто как танцует. За амортизацию аппаратуры мы должны
были купить билет.
 
     Танцы были громкие, но мы любили эти дискотеки, потому что на них
можно было вести себя как хочешь.  Пару часов  полной свободы в вестибюле
школы. На этажи все двери были заперты и дежурили учителя, из ушей которых
торчали беруши. Так вот, чтобы заслужить дискотеку, надо было поучаствовать
 в  интеллектуальном вечере.

      На субботу был запланирован вечер дружбы. Каждый должен был прийти в
костюме какой-то народности и исполнить номер, который бы иллюстрировал
культуру этой народности. Чтобы номеров было поменьше – мы группировались
по 3-5 человек. У меня была группа чукчей. Мы договорились с девчонками,
чтобы они принесли в школу свои зимние куртки с капюшонами. А в школьной
кладовке нашли несколько пионерских барабанов, на которых собирались
исполнить национальную чукотскую мелодию, состоящую из криков чаек и грома.

      Порепетировав немного, мы посчитали, что наш номер будет выглядеть прикольно. Чика возился с темой Африки. Но в его команде никто краситься
 ваксой не захотел, и Чика пытался  поменять тему у географицы на что-нибудь другое. Однако Серафима Ивановна упёрлась. Директриса выдала сыну деньги  на мотивацию крашеных африканцев.  На вечер должна была заглянуть комиссия, от которой зависело превращение нашей школы в гимназию.

      Девочки репетировали танец с зонтиками под китайскую музыку из
кассетника «Электроника», взятого у меня напрокат. Так как Чумы ещё не
было на разборке тем к этому вечеру, то ей было предложено присоединиться
к любой из творческих групп. Но ни  на одной из репетиций она не появилась.
Мы все решили, что суббота — последний день испытательного срока Чумы –
станет её последним днём в нашей  школе. И я об этом очень сожалел.

  К пяти мы уже все собрались в раздевалке и примеряли наши «карнавальные костюмы». Географица должна была всё отсмотреть до вечера, чтобы не
оконфузиться перед комиссией от наших придумок. Учительница рисования
написала весёленькие плакаты, которые были развешены везде по школе.
На плакатах кроме букв были пальмы, паруса и обезьяны. Это заставляло
первоклашек спрашивать у нас,  действительно ли будут обезьяны в школе и
надо ли  платить  за билеты.

     Мы коротко  объясняли, что вечер не для малявок, и обезьян мы
им не покажем ни за какие деньги.
     В актовый зал согнали  все шестые, седьмые, восьмые, девятые классы.  Старшеклассники пришли сами. Всем были обещаны пятёрки за поведение в
четверти за аплодисменты и прочую поддержку в пределах приличий.  В каждом
классе были проведены инструкции о поведении в школе, праздничной одежде 
и как надо гордиться  самой прекрасной школой нашего города, которая
скоро станет гимназией.

    Мы разглядывали из-за кулис первый ряд, где сидели почётные члены
жюри во главе с директрисой  и парочкой совсем незнакомых людей, как
 видно из РОНО, от которых зависела участь школы.

    Девочки благополучно станцевали китайский танец с зонтиками, немного облажавшись в конце — один зонтик заело и он не  закрылся, когда было
очень нужно.  Но их шумно поддержали зрители и даже жюри активно
аплодировало китаянкам. Наш «чукотский ансамбль»  обливался потом в
меховых куртках  и уже готов был выскочить на сцену, как в рядах
администрации произошло какое-то волнение. В  левую боковую дверь зала
к сцене попёрла разноцветная толпа в  полосатых одеялах и вязанных
шапочках. И с ними была Чума.

    Смуглый народ  со смоляными косичками,
потрясая  деревянными дудками и свирелями, дружественно замахал залу
руками. Чума объявила, что мы сейчас услышим ветер с Анд и, пераунцы, а
 это были они,  подули в свои  тростниковые свирели. Музыка набирала силу.
Гости выкрикивали какие-то фразы. Иногда это были просто гортанные  вопли.
 Нам это очень нравилось и мы даже попробовали тоже что-то  выкрикивать,
 и стучать в барабаны. Но  завуч, следящая за порядком  за кулисами,
показала нам кулак и зверское лицо, после чего мы поняли, что такая
поддержка выходит из правил приличий. Потом один из ансамбля достал из
под своего одеяла ма-а-аленькую гитарку и стало заметно веселее.
Появился ритм. А мы это любили. В зале стали хлопать в ладоши.  Тут нам не препятствовали. Видно было, что комиссии всё нравилось.

    Чума  о чем-то разговаривала с перуанцами после каждого номера и
объявляла следующий. Названия были необычные:- Эль чучо, Полёт кандора,
Камба  куза.
   Мелодии были в своём большинстве грустные. Свирели прямо ввинчивались
своими резкими  голосами в башку. Поиграв минут 15, индейцы раскланялись и 
вышли. Я только подумал, что после такого концерта наши чукчи будут не в дугу,
как Чума вывела на сцену новую группу.

 Маленький черноволосый колумбиец сказал: Здравствуйте, мир и дружба.
 И залопотал на испанском.
 Чума схватила микрофон и продолжила:

     — Эти музыканты учатся в нашем городе на первом курсе
электро-механического факультета. Но скучают по  родной  стране. Все, что их соединяет сейчас с домом  — это музыка.

     Колумбийцы имели более зажигательную программу.  Их настроение 
быстро передалось в зал.  Казалось, что они играли не для нас, а для себя.
Все с белозубыми улыбками, пританцовывали, двигались. Потом один из
исполнителей с какими-то трещотками,  оставил свой странный музыкальный
 инструмент на сцене, спрыгнул в зал и стал вытанцовывать перед директрисой.
 
Он реально приглашал её на свою сальсу  или как там у них называется. 
Директриса подняла свой мощный зад со стула и оказалась на голову выше приглашавшего её колумбийца. Но этот факт его не смутил. Музыканты заиграли
ещё веселей, а колумбиец  стал раскручивать то влево, то вправо нашу Зинаиду  Степановну, нырять под её  мощные бицепсы и выкручивать ногами такие
 кренделя, что  все члены комиссии стали хлопать в такт музыке.

     В какой-то момент я увидел, что Чума выдернула из переднего ряда 
пузатого дядьку из комиссии и стала проделывать с ним то же самое. Пока
толстый топтался на месте, она трижды обежала его, нырнула под одну руку, раскрутила его и заставила пролезть под своей рукой. Я такого цирка ещё
никогда не видел. Чукчи завизжали от восторга и затопали ногами.
 
   Музыканты оставили свои инструменты и «пошли в народ», только
барабанщик держал ритм. Танец продолжалась без музыки. В него были
вовлечены все члены школьной администрации, а также некоторые
представители РОНО.

   Через несколько минут  всех  вынесло в вестибюль.  Чика, который уже
наладил свой музыкальный центр для дискотеки, видел, что народ не может переключиться на его тыц-тыц.
 
   Чума  молча протянула Чике кассетку и  очень скоро настоящая сальса
зазвучала через динамики, а восемь колумбийцев не оставляли в покое 
директрису,  завинчивая её в родных ритмах, и передавая Зинаиду Степановну
друг другу. Какое-то  бесшабашное веселье  охватило всех нас. Мы тоже
пытались изображать этот танец. Вихлялись и крутились.
 
     Кто-то падал, кто-то наступал на ноги. Но было очень весело. Я знал,
что если это придумала Чума, то там ничего случайного не было. К восьми
часам все были красные, потные и очень усталые. Колумбийцы быстренько
собрали инструменты и, насвистывая что-то весёленькое, вышли из школы. 
Чикин включил свои мигалки и добавил громкости. Но директриса  сказала,
что вечер закончен и надо расходиться по домам.

   Её вывели под руки члены комиссии и посадили в свою машину, хотя 
наша Зинаида Степановна жила рядом со школой.

 Географица  быстро организовала конец веселья, и мы   так и не узнали в
тот вечер: удался ли нам интеллектуальный внеклассный час, а также — что
ждёт новенькую.
   В понедельник Чума пришла в школу в косичках. Их было сто, а может двести. Вместо блузки на ней была одета мужская белая рубашка, явно не её размера,
ещё был галстук, но не настоящий, из какого-то лоскута. И юбка была на ней
тёмного цвета —  из куска ткани, обёрнутого вокруг бёдер. Ещё были белые
носочки и  подростковые черные полуботинки. Ну, в общем, прикольно, не придерёшься. Я рад, что она  решила остаться в нашей школе.
   Через месяц наша школа получила статус гимназии.

     Данила выдохнул и замолчал.

     Была глубокая ночь, но Лприсе было мало того, что она узнала.
Она осторожно спросила:

    — А ваши отношения как-то развивались?
    — Однажды я купил билеты в кино.   Перед физкультурой Чума
заскочила в класс что-то взять, когда уже все побежали переодеваться.
 Я тоже  был в классе. Очень обрадовался, что я с ней один на один.
 Окликнул её по имени, хотя её никто так в  школе не звал. Она так
удивилась. Но на моё предложение сходить в кино сказала, что нет времени и убежала.
 
     Я, честно сказать, очень обиделся. Потом все время вспоминал этот
момент. Наверное, я не так как надо начал разговор. Не зацепил её. Потом
узнал, что ей действительно не было времени. Родители уехали работать
куда-то в Южную Америку. Она с ними была до 8 класса. Там училась 
Потом её отослали домой  присматривать за больной бабушкой. А с
 родителями что-то случилось и не вернулись они. Бабушка умерла, а Чума зарабатывала себе на жизнь, помогая переводами студентам. Никому не
говорила, что  живёт одна, чтобы не отправили в детский дом. Я столько раз
хотел разыскать её, но теперь уж не имеет смысла. Она, наверно, замуж вышла, детей нарожала. А у меня своя жизнь.

   — А я бы попыталась её разыскать. По интернету.
   — Пустое это. Пусть  останется все в розовых облаках, как было
раньше.

    Я об этой девочке думал и выжил. Она меня спасла вместе с моим
воображением и детской памятью о хорошем и светлом.  Спасибо тебе,
что ты слушала меня. Будем спать.

     Утром она  заглянула в свой полупустой чемодан,  сунула в пластиковый
пакет зубную щётку, полотенце, посмотрела на Данилу, который сидел на
кровати, обняв свой рюкзак.
      — Ну, пошли что ли.

     Израильские таможенники уже были на корабле и проверяли паспорта.
 Все пассажиры были разделены на две группы. Одна большая уже с
нетерпением томилась у трапа.  Человек пятнадцать, с очень
расстроенными лицами, стояли недалеко от стойки рецепшен и тихо
переговаривались.

     Лариса почувствовала что-то неладное. Она внимательно ловила обрывки разговоров, чужие вопросы и чужие ответы.

     — Да вот, те, которые молодые и  незамужние — на берег не сойдут.
     — А что ж так?
     — Это чтобы не оставались на нелегальные работы.
     — Касается незамужних-неженатых…

     Лариса дрожащими руками подала папку с документами и направлением в
клинику. Её могли не выпустить, а вот у Данилы есть конкретная тема
пребывания в Израиле…
    Зелёная папка долго  кочевала из рук в руки серьёзных израильских
парней. Они смотрели вызов клиники на свет, цокали языками, смеялись,
 было впечатление, что они заключали пари. Неожиданно Ларису и Данилу
 пригласили за стойку и заставили открыть рюкзак.
 
     Досмотр ни к чему не привёл. Они продолжали спорить между собой. 
Звонили  куда-то. Через полчаса на корабле появилась переводчица Ханка.
Это была маленькая девушка с весёлыми кучеряшками и очень внимательными шоколадными глазами, с лёгкой улыбкой на полных, красиво очерченных губах.
Возле высоких карабинеров она казалась совсем девчонкой.
Да и одета была как-то несерьёзно — трикотажная майка, прорезанная ножницами и заплетённая какими-то чудными узорами,  джинсы, обрезанные  возле коленок. С её приходом очередь стала двигаться быстрее.

     Туристы и паломники, которым разрешили сойти на берег,
потянулись к трапу. Лариса видела, как бумаги Данилы попали в руки
Ханки. Возле переводчицы образовалась какая-то кутерьма. Один из
карабинеров куда-то звонил, потом  долго спорил со своим напарником.
Ханка что-то объясняла, завинчивая перед носом у карабинеров указательным
пальцем, и даже  притопывая ногой.

     Дамнила хмуро молчал.

     Наконец что-то сдвинулось в  ярком споре между переводчицей и
высоким парнем с автоматом. Он коротко кивнул, и Ханка,  подбежала к ним:

     — Пойдёмте скорее. Там разберёмся.

      Пока усаживались в автобус, Лариса и Данила чувствовали себя  в
центре внимания. Из-за возни  с разрешением покинуть борт корабля,
группа потеряла хороших три часа.
 
     У Ларисы не было чёткого представления: что дальше будет, как
добираться до клиники. Но Ханка, как добрый ангел, уже была рядом и
скороговоркой отвечала на  немые вопросы:

     — У вас смешное приглашение, не оригинал, а ксерокопия. 
Трансфера нет. А значит, что-то не так.  Клиника всегда присылает за
своими подопечными микроавтобус, встречает. Вы едете с остальными на
экскурсию.  Ну, а дальше, принимайте решение сами. Но если вы не
вернётесь без подтверждения клиники, я потеряю работу. У вас всего 8 часов.

     — Ханка, мы не подведем.
     — Все так говорят. А я больше двух месяцев на одном месте не работаю. Вот и бабушка говорит, что я сплошная дура.
     — Ханка, ты замечательная.
     — Вот-вот — замечательная дура.

     Она заставила кого-то пересесть, поменяться местами — и Ларисе с
Данилой достались места впереди автобуса рядышком.

      За окном автобуса за их посадкой наблюдал строгий карабинер.
 Лариса инстинктивно вжалась в сидение, ей казалось, что их сейчас заставят
выйти.
 Данила спокойно констатировал:

     —Не дёргайся, не мы его тема. Он на девочку смотрит, с которой ты задружбанилась.
     —А ты откуда знаешь? Глаза на затылке? – встрепенулась Ханка.
     — Да уж знаю.

     Автобус развернулся, Ханка прильнула к стеклу, пытаясь
удостовериться, что смотрят именно на неё. Солдатик поднял руку  и
побежал к автобусу, делая отчаянные знаки водителю.

Водитель остановился.

     —Ну вот, теперь мы всё узнаем досконально,— вздохнула Лариса.
     Карабинер вошёл в салон и протянул Ханке листок бумажки. Отдал
честь и выскочил из автобуса.

     —Ну, что я говорил?  Никак любовная записка, — улыбался Данила.
     — Это  номер телефона. — возразила переводчица.
     — Почти одно и то же, — засмеялась Лариса.
 
     Ханка вносила номер вздыхателя в свой мобильник, тихо называя цифры.

     — Слушай сюда, что тут он нацарапал? Это два или девять?
Лариса пробежала глазами записку.
     — Думаю,  девятка. Видишь,  на первую цифру очень похожа, и сомнений нет, что девятка.

     Автобус набирал скорость.

РАЗМЫШЛЕНИЯ И ДЕЙСТВИЯ
  Ещё неполных два часа из тех восьми, которые были отведены на решение
проблем с клиникой, — и Ханке не поздоровиться. Что  можно сделать за
это время?  Попробовать добраться до корабля.  Автостопом до вокзала,
удивиться неподходящему расписанию, заснуть на скамеечке. Впрочем,
тут на скамеечках не принято… Что это я?  Что за паника? Всегда
бывают форс-мажоры, они взбодрят ленивый стих, срисуют дикие узоры на
впечатлениях моих… Господи, как давно я ничего не писала. Даже путевые заметки не веду.
 
   Автобус остановился напротив въезда в клинику.  Ханка схватила Ларису
за запястье и, уткнувшись своим носом в её щеку, жарко зашептала:
Мы будем возвращаться в 19 00. Если его  примут в клинику — у тебя на
руках должен быть документ об этом. Не забудь!

     Она резко отстранилась, пропуская Ларису и Данилу, который довольно
уверенно пошёл к выходу за своей
сопровождающей, нащупывая спинки кресел.

     В приёмном покое  не было никакой волокиты.  Все стало ясно  с
первых же слов русскоязычного врача. Компьютер, списки — Данилиной
фамилии там не было. Его папка с документами была просто компьютерной
распечаткой, только вот диагноз третьей Минской клиники, исследования и
заключения были настоящими.

     — Мы не работаем с чужими исследованиями. Все должно производиться
здесь, чтобы оценить степень болезни, возможность её устранения, риск
операции, и количество дней в клинике. Если вы готовы к исследованию —
нам нужно заключить договор об оплате. Исследование стоит 540 долларов.
Длится 8 часов. Вы задержитесь в клинике на два дня.  Или завтра утром начнём, тогда можно сэкономить день пребывания.  Сумма учитывает нахождение одного пациента без сопровождения.

     Лариса вздрогнула.
Вот он, долгожданный конец приключений. Сумма на операцию на шее у
Данилы. Я свободная птица.
Пошляюсь немного по городу, пока приедет Ханка…

продолжение следует   http://www.proza.ru/2015/11/08/954