5. Дома. Неожиданные проблемы в службе

                (Предыдущее см. http://www.proza.ru/2017/12/04/1544).

        Закончился и этот наш поход. На берегу меня встречала Вера. Она рассказала, что на этот раз о нас ходили страшные слухи, что мы и горели, и тонули.  Что в семьях  была настоящая паника, жены наших офицеров и мичманов пытались что-то выяснить у командования дивизии, но там никто из начальства не мог ничего им сказать.
        Не в силах переносить неизвестность, они бегали почему-то к ней. Ей приходилось их успокаивать. Интересно, что ей это удавалось. Она, видите ли, и тогда, и позже всегда почему-то была уверена, что её благоверный справится с любой  бедой, и что все вернутся живыми и здоровыми.
            
        У нас действительно, как я уже говорил,  были неполадки, сильная течь забортной воды в четвертом отсеке. Только о том, что у нас случилось,  кроме нас и командования флотом, никто не должен был знать.  Но вот надо же, каким-то образом слухи просочились в народ. Могу себе представить, что испытали наши жены, близкие, когда, слухи, как всегда, изрядно  преувеличенные, дошли и до них…

        Снова чувство расставания с кораблем, затихшим у пирса, снова береговые заботы, лихорадка отчетов. Мы и на этот раз вернулись без основного «улова». Один раз всего обнаружили пларб, но долго следить за ней не удалось – она вскоре оторвалась от нас, и восстановить контакт с ней мы так и не смогли. Плохо у нас с этим, надо что-то делать, продолжать делать вид, что всё в порядке или просто молчать нельзя.

 
         Для начала то, что написал на Боевой службе, решил показать одному из хороших моих знакомых  старпомов  Вячеславу Щербакову. Он был умным парнем, кандидатом наук, (сумел защититься еще в училище). Слава одобрил мою работу, и посоветовал подумать над кандидатской диссертацией. Материал, мол, у тебя уже есть, осталось сдать кандидатский минимум, найти институт, научного руководителя…  Так-то оно так, но откуда у меня, старпома, время на всё это?!  И главное – я ведь не для диссертации всё делал. Вячеслав к тому же еще добавил:
- А еще, если хочешь чего-то добиться,  в том числе и для себя лично, никогда не говори, что что-то плохо, а то и вовсе никуда не годится. Так только уйму серьезных людей против себя восстановишь, и они тебя утопят. Говори так: это хорошо, это еще лучше, а если сюда добавить вот это, тут чуть дополнить, то будет вообще замечательно.

          Мне сразу всё стало ясно. Потому просто сдал свою работу в секретную часть дивизии, попросил доложить о ней комдиву, и на том дело кончилось. Больше о ней ни слуху, ни духу. (Вячеслав позже не только стал адмиралом, но, в начале 90-х, какое-то время был даже вице-мэром Ленинграда. Думаю, таких высот он достиг не только благодаря своему уму и способностям, но и такой вот мудрой жизненной философии. Увы, я так не мог).
 
          Годы спустя Северный флот  возбудил уголовное дело о поставке на флот негодных торпед, но и оно, похоже, заглохло.  И еще  - в конце восьмидесятых один из тогдашних Главкомов ВМФ провел на СФ специальную операцию по выходу соединения подводных лодок через противолодочные рубежи в Атлантический океан. В основе идеи и плана операции оказались кое-какие выводы и предложения, которые были сделаны в своё время мной. Впрочем, за прошедшие годы к подобным результатам мог придти и еще кто-то другой. Так что говорить не о чем. 
 
      Да скоро я о том  и думать перестал, потому что на берегу меня ожидала такая неприятность, на фоне которой действительно обо всём остальном можно было забыть. А связана она была с тем самым, о чем уже было сказано: «Язык мой – враг мой». В нашем экипаже нашелся «доброжелатель», который доложил в политотдел не только дивизии, но и флотилии о том, что я всячески, в том числе даже на партсобрании, превозношу американцев, заявляю, что они превосходят нас в технике и оружии и т.д. 
 

        Что в те времена означало такое обвинение, думаю всем понятно. Начальником политотдела, Членом Военного совета флотилии,  тогда был некто, фамилию называть не буду, а вот кличку, созвучную его фамилии, которую ему дали офицеры, приведу: «Девять дураков».  (Не я её ему давал, не мне и отбирать). И вот он, не дав себе труда разобраться, и даже не вызвав меня к себе на беседу, распорядился немедленно рассмотреть моё дело на парткомиссии флотилии!

       Если учесть, что означал тогда термин «Рассмотреть на парткомиссии», это был бы для меня, конечно, приговор. Кто бы там, на парткомиссии флотилии стал разбираться, что к чему с каким-то там старпомом, если есть указание Начальника политотдела, (сокращенно – начПО), строго наказать, вплоть до исключения из партии.
       Не знаю, то ли мои командир с замполитом посчитали, что это уж слишком, то ли побоялись, что и им достанется рикошетом, но они побывали у начПО флотилии и как-то сумели убедить его, что не так всё страшно. И, что лучше меня рассмотреть на партбюро корабля с приглашением начальника политотдела дивизии.  Очевидно, начПО тоже не хотел неприятностей для себя лично, (докладывать в Политуправление флота ему пришлось бы, а кому такое понравится), и он, (совершенно немыслимое дело!), согласился. Но потребовал строго наказать меня по партийной линии. А что значило тогда партийное наказание за такое прегрешение? Да, в принципе, то же самое, в большинстве случаев конец карьеры.

         В назначенное время заседание партбюро нашей корабельной парторганизации состоялось. На нем присутствовал начальник политотдела дивизии капитан 1 ранга Дьяконский Н.П.  Его мы считали порядочным человеком, в дивизии его уважали, что не так часто бывает с политработниками. Откровенно говоря, я пришел на партбюро, считая, что моя песенка спета. Я ведь знал, если что-то наверху решено и есть соответствующее указание, то внизу всего лишь формально проголосуют, и всё.  Тем более в присутствии высокого начальства.

            И жестоко ошибся!  Наши офицеры, мичманы, входившие в состав партбюро, даже те, с кого я строго спрашивал по службе, не дали меня закопать. После того, как выступил наш замполит с объяснением сути дела, и что требуется от партбюро, они поочередно брали слово. И говорили, что да, старпом иногда ругается, бывает резок, но на то он и старпом.  Что никого он не очернял и не восхвалял, говорил как есть, по делу и только. У него,  есть свои недостатки, но службу он правит, как надо, и наказывать его абсолютно не за что.
           У меня что-то перехватило в горле. Командир, сидел молча, (я уже говорил, как он реагировал на политорганы), молчали  замполит и начальник политотдела. Может ждали, что вот-вот кто-то выскажется «как надо». Не дождались.  По-видимому, никто из них не ожидал такого поворота событий, и не был к нему готов. Всё-таки надо отдать должное Дьяконскому. Другой политработник на его месте пресек бы нежелательные выступления, встал  и высказался в нужном свете. Возможно, к нему бы и прислушались. Он не стал этого делать. Зная, что ему самому несдобровать, когда будет докладывать начПО флотилии, он только и сказал в заключение:
  - Ну что ж. Если члены партбюро так считают, так тому и быть. Ограничимся разговором.

          Позже, когда я из-за всех этих передряг заболел, (простуда, да и сердечко в итоге что-то забарахлило), мне стало известно, что «сверху» потребовали партбюро собрать еще раз и дело пересмотреть, хотя бы и без меня. Собирали, (я просто не представляю, как это можно было себе позволить нашим начальникам, должна же быть хоть какая-то совесть или хотя бы какое-то чувство собственного достоинства), пытались пересмотреть решение партбюро, но с тем же результатом. И оно, похоже, заглохло. Однако я был уверен, что так только кажется. Что оно никуда не делось, где-то лежит в партийном архиве и дожидается своего часа. И что командиром корабля мне теперь не бывать.

           Вот интересно, правду говорят, что жизнь идет полосами. То светлая полоса везения, то черная, когда не везет так уж во всем.  Ко всему прочему, у меня не заладились отношения с новым командиром дивизии, которым стал Е.Д. Чернов. До него был контр-адмирал Воловик Федор Степанович, (о нём я упоминал). Тот знал меня еще с ТОФ, и уже здесь часто встречались по разным делам. Как-то на одном из совещаний с командным составом кораблей дивизии, где я тоже о чем-то высказался резко, он сказал обо мне дорогие моему сердцу слова:
        - Храптович всегда идет в бой с открытым забралом.
          Не помню уже, по какому поводу было сказано, но такие слова невозможно было не запомнить  на всю жизнь.

          А вот с Е.Д. (его так сокращенно звали от «Евгения Дмитриевича»), отношения как-то не заладились.  О неприятности с «Журналом боевой подготовки» я уже упоминал. Так оно и пошло, то там что-то не так, то еще где-то.
              Приезжает он, например, на пирс. Я его встречаю, как положено, докладываю, что делается на корабле. Он меня прерывает:
            -  Почему пирс не почищен, кнехты не подкрашены?  -  Другой на моем месте сказал бы, что сейчас покрасим, подметем.  Я же:
            -  Пирс не мой, товарищ комдив. Мы здесь временно, я отвечаю за другой пирс. 
           Ну мог бы дальше не продолжать, хватило бы и этого. Но меня черт дергает за язык:
            -  Вот когда вы тот с меня снимете и закрепите за мной этот, тогда и спрашивайте!
           Какому начальнику это понравится? Тем более, крайне самолюбивому Чернову. Многие из дивизии, зная об этом, стараются к нему подстроиться, угодить. Может потому мне и не хочется поступать так же…

           В конечном итоге, когда наш командир, Аркадий Иванович, ушел с корабля на повышение, на его место был назначен не я, (что раньше само собой разумелось), а старпом с соседней подводной лодки В. Горев.  И хотя Виктор был чуть постарше меня и плавал не меньше моего, я делал вид, что обижен, что мне молодой командир не указ. Но в глубине души прекрасно понимал, что после всего происшедшего в последнее время иначе и быть не могло. Готовился в ближайшем будущем к переходу куда-нибудь на берег.

               Но пока служба продолжалась, экипаж оставался одним из самых сильных на дивизии, и вскоре мы снова вышли на Боевую службу. На сей раз с молодым командиром, как полагается, вышел начальник штаба дивизии.  Он и сам был только что назначен на должность, очень старался перед нами показать себя. Однако был не из тех, кто имел опыт побольше нашего, потому ничему новому научить нас, не мог. Постепенно он успокоился и особо не мешал нашей работе.

            О самом  походе не могу сказать ничего особенного. Опять те же задачи по поиску и слежению за силами вероятного противника, разведка у баз и т.д. Опять без особого успеха. Тяжелый труд в постоянной боевой готовности, в тревогах, в решении различных  ситуаций на море и на борту корабля. На этот раз никакого желания заниматься чем-либо, кроме своих прямых обязанностей у меня не было. И потому поход переносился особенно тяжело.
            Единственное, что скрашивало моё безрадостное настроение и как-то облегчало душу, так это доброе отношение ко мне со стороны экипажа. Люди всё видели и всё понимали. Может и был среди них кто-то злорадствующий, кто добился своего, но в основном все сочувствовали.

           Кстати, в том, что подчиненные знают о нас больше, чем мы думаем, я убедился еще раз, когда с корабля уходили старослужащие в прошлом,  1972 году. Как обычно, построили экипаж, командир  поблагодарил уходящих в запас  за службу, пожелал успехов на гражданке. Строй распустили, моряки стали обниматься, прощаться. Спустя какое-то время ко мне подходит вся группа уходящих – старшины 1 статьи Сигов, Дыма, Бунтовский, Моралдоев, старшины 2 статьи Олексин, Пистун, Сизоненко, Лузгин, старшие матросы Айхаев, Исаев, Квасов, (разных национальностей моряки у нас служили). Преподносят мне памятный адрес в папке с золотым тиснением и текстом: «На добрую память с глубоким уважением и благодарностью…», и так далее. И подписи всех.  Спрашиваю:
 
-  А мне-то, старпому, за что?  За то, что драл вас, как сидоровых коз?
-  Эх, Альберт Иванович, - отвечают, (теперь уже можно без звания), да если бы не Вы, так может нам и не суждено было бы стоять сегодня здесь в строю. Спасибо за строгость, за науку…».  Тепло попрощались.  Память осталась навечно.

               Продолжение: http://www.proza.ru/2015/11/09/1488