Возвращение со службы. Из рассказов старого моряка

В  первой  половине  декабря  1957  года  меня демобилизовали.   
Так как из письма  родителей   я  понял,  что  без  меня  им  очень  трудно, поэтому  и  принял  решение  демобилизоваться  и  отказался  остаться  на сверхсрочную  службу.   Собрал  долги  с  ребят,  устроил  им  «банкет»  и  уехал  домой.   В  Москве  я  заехал  к  родственникам. Там,  как раз,  гостила  моя  старшая  сестра Маша.   Пробыл в Москве  неделю.  Закупил  себе  гражданскую  одежду.  Экипировался  полностью,  так  как все мои  вещи,  которые  остались  после  моего  ухода  в армию,  сгорели  при  пожаре  в  пятьдесят  шестом  году.
      
Приехал я  домой  и,  как  будто,  в  иной  мир  попал.   Всё  вроде бы  на  своих  местах,  но  всё изменилось  за  эти  четыре  с  лишним  года.    Особенно эти  изменения  заметны  были  у  молодёжи.   Мальчишки  и  девчонки,  которым  было   по  тринадцать – пятнадцать   лет,  когда я  уходил  служить,  превратились теперь в женихов  и  невест,  а многие  поженились  и  вышли  замуж.   Это  было  новое  поколение,  другие  люди.   Они  вошли  в  коллектив  колхоза,  как  полноправные  труженики,  способные влиять  на  жизнь  общества,  как  своим трудом,  так  и своей  моралью,  сформировавшейся  у  них.
      
Отдохнул  я  до  Нового  года  и  впрягся  в  работу.  Опять  пошёл  работать  трактористом.  Стал  на  учёт,  как  кандидат  в  члены  КПСС.  Меня  избрали  секретарём  комсомольской  организации  колхоза.   Это  было  моё  партийное поручение,  как  кандидату.   Комсомольцев  в организации  было,  чуть  ли не  сотня,  точнее – восемьдесят  девять  на  тот  момент.
    
Колхоз объединял семь населённых  пунктов, разбросанных  по  нашим  среднерусским  холмам.   Я  довольно  активно  взялся  за это  дело,  не  жалея  личного  времени.  Я  ведь  работал  трактористом,  а  не  освобождённым  секретарём.  Ознакомившись  с  делами  организации  и  с  комсомольцами,  я  пошёл  к  секретарю  парторганизации  колхоза  за  советом,  как  мне лучше  построить  комсомольскую  работу.  Дело   в  том,  что  эта  работа  в  колхозе  велась  из  рук  вон  плохо.  Собрания  проводились  очень  редко,  четверть комсомольцев  не  платила  членские  взносы  по  году  и  более  без  каких – либо уважительных  причин  и, естественно,  они  никаким  образом  не  участвовали  в общественной  работе организации.  Секретарь  парторганизации  посоветовал  мне  поехать  в  райком  комсомола  и  там  проконсультироваться  по  всем  вопросам.
    
Приехал  я  в  райком  комсомола,  зашёл  к  одному  из секретарей  райкома,  который  присутствовал  у  нас  на  собрании,  когда  меня  избирали  секретарём.
 
— Ну,  как.  Вы  ознакомились  со  своей  организацией? – Спросил   он,  когда мы  расположились  за  его  рабочим  столом.

— Ознакомился,- отвечаю. – Работы  там  непочатый  край.  Вначале  нужно  избавиться  от  балласта.  Это  те,  так  называемые  комсомольцы,  которые  уже  больше  года  не  платят  членские  взносы,  не  приходят  на  собрания,  не  участвуют  ни  в  каких  мероприятиях  комсомольской  организации.

— И  сколько  у  вас  таких, - спрашивает  он  вроде  бы  равнодушно.

— Да  почти  четверть  всей  нашей  организации.  Я  считаю,  что  их  нужно  исключить  из комсомола.

— Да вы  что?  Как  это  можно  так?  Исключить! – Ужаснулся  он.

— Как  положено.  Согласно  Уставу  комсомола.

— Ни  в коем случае  этого делать  нельзя.

— Почему?  Ведь  и Ленин  говорил: «Лучше  меньше,  да  лучше».

— Нельзя  сокращать численность  организации.  Нас просто  не поймут.  С  этими  людьми  нужно  побеседовать,  уговорить  их.

— Но  я уже  со  всеми  ими беседовал  с  каждым  персонально.  Они  не хотят  быть  в комсомоле.

— Я  вас попрошу,  поговорите  с  ними  ещё  раз.

— Хорошо.  Я  поговорю.  А  вот  как  быть  с  членскими  взносами?  Ведь  по  году и больше  не  платили.  А  теперь  всю  сумму  с  них  вообще получить невозможно  будет.

— Вы  их  только  уговорите  остаться  в комсомоле,  а  взносы пусть заплатят  по  десять копеек в  месяц.

— Но,  положим,  они  согласятся  остаться  в  комсомоле,  всё  равно  толку  от  них  никакого  не  будет.  Эти  люди  не будут  участвовать в  работе  комсомольской  организации.  Это  балласт.  Вот,  например, моя  соседка.  Она  полтора  года  не платит  членские  взносы  и  не ходит  на  собрания,  не  говоря  уже  о  каких-то  там  комсомольских  поручениях.  И  дальше  не  будет  ходить.  А  через три – четыре  месяца  она  выйдет  замуж  и уедет  в  другую  область.  Она  же  там  даже  на учёт  не будет  становиться. Зачем  с  ней возиться,  зачем уговаривать.  И  таких,  как  она,  наберётся  больше десятка.

— Ну  и что  же.  Уедет – снимите  её  с  учёта.  А  исключать  не  надо.  Хорошо?

— Хорошо, - вздохнул  я. – Я  попробую уладить это дело.

— Вот  и отлично.  А активных  комсомольцев  у  вас  там  достаточно,  организация  ваша  большая, можно  легко  обойтись  и  без пассивных.

Я  понял,  что  райком  боится  уменьшения  численности  в  комсомольских  организациях,  тем  более  методом  исключения  из комсомола.  Ведь  это  же  посчитают,  как  плохую  их  работу  с  молодёжью.
    
В  общем,  пришлось  мне  с  каждым  неплательщиком  беседовать,  уговаривать  их.  В  итоге  они  все  заплатили  взносы  по   десять копеек  в месяц  и  согласились  не  выходить из  комсомола,  хотя,  как я  и  говорил  в райкоме,  они  в  общественной  жизни  комсомола  участия  не  принимали,  а  числились  для количества,  для  отчётности.   Даже  наша  соседка  Валя  Кирсанова  и  та  согласилась    уплатить  членские  взносы  и  пока  не  выходить  из  комсомола.  Через три  месяца  она  вышла  замуж  и  уехала,  не  снявшись с учёта.  Просто забыла  про  «этот  комсомол», как  про  незначительный  эпизод  в  её  жизни.
    
Много  у меня было работы  с  этим  комсомолом.  Бригады  разбросаны  далеко  друг от  друга.  Вот  и  приходилось  мотаться  после  работы.   В  нашей  бригаде  мне   для этой    цели  выделили  племенного   жеребца.  В  упряжке  ходить  он  не  был  обучен,  а только  под  седлом.  Чтобы  он не застаивался  в  стойле  и  совсем  не отвык  от  седла,  мне его  и  давали  для  поездок  по  бригадам.   А  так  как  и я  на нём  не каждый  день  ездил,  то  он  отвыкал  и  не  любил  седла.  Бывало,  выведу  я  его  из  стойла,  взнуздаю,  заседлаю  и  быстренько  сажусь  в седло.  И  тут  он  начинает  показывать  акробатические  номера,  пытаясь сбросить  со  своей  спины  непрошеного  седока.   То  он становится  свечкой  на  задних  ногах,  то  резко  опускается  на  все  четыре  и делает  свечку  на  передних  ногах.  И  старается  резко  это  делать.  Потом,  не слушая повода,  начинает  перебирать  ногами,  крутясь  на месте.  И  вдруг  делает  резкий  скачок  вбок.  Это  самый  коварный  приём  у  норовистых  лошадей  и  самый  опасный для неопытного  наездника.  Но  я  быстро приноровился    и легко  парировал  все  его  «хитрые»  приёмы,  терпеливо ожидая,  пока ему  самому  надоест  эта  акробатика.  Так  мы  соревнуемся  с ним  минут  пять – шесть.  Потом  он  успокаивается  и  благосклонно  принимает  моё  руководство  им.
    
В  мае пятьдесят восьмого  года  у  меня  истёк  срок  кандидатского стажа.  Но в члены  КПСС  меня не приняли,  так  как  новый   секретарь  парткома (до этого  у  нас  было  партийное  бюро)  сказал,  что  партийная  организация  может  принимать  в свои  ряды   только  человека,  которого  она  принимала  в  кандидаты  и  который  проходил  кандидатский  стаж  в  этой  организации.  Так я ещё  один  год проходил в  кандидатах.  Хотя,  если  честно  говорить,  этот вопрос  меня  совершенно  не  волновал.  Тем  более  я тогда  хотел поехать  на целину.  Я  дважды ходил  в райком  за путёвкой,  но  мне там  отказали.  Сказали,  что  нужно   здесь  организовывать молодёжь,  здесь  работы  много.
    
Работы  тогда было  невпроворот.  И  в поле,  и  в  комсомоле,  только  успевай  поворачиваться.  В  мае пятьдесят  девятого  меня приняли  в  члены КПСС.  Я  по-прежнему  продолжал  руководить  комсомольской  организацией  колхоза,  Уставал  изрядно. 

На тракторе  мы  работали  в две  смены  по  десять  часов   и по  два  часа  на пересмену   и уход  за  машиной.  Один  световой  день  в неделю – профилактика  и  переход  из дневной  смены  в  ночную.
    
В  эти  годы   в  стране  свирепствовала  хрущёвская  кукурузная  чума.  Во всех  колхозах  обязательно  выращивали  эту  культуру.  А  так как она  у  нас  не  вызревала,  то  её  выращивали  на зелёную массу.  Закладывали  на  силос.  В  каждом колхозе  создавалось  одно – два звена  по  выращиванию  кукурузы.  У  этого  звена  был  трактор «Беларусь»,  культиваторы  для обработки  междурядий,  специальные  сеялки  для посева  квадратно – гнездовым  методом.  Естественно, своих семян  колхоз  не имел.  Их  привозили  из  Краснодарского  края.  Это обходилось  колхозу  в  копеечку. Основной  объём  кукурузной зелёной  массы  закладывали  на силос.  Силосных  башен  у  нас не  было,  просто  экскаватором  и  бульдозером  рыли  глубокие траншеи  и  туда  ссыпали  дроблёную  кукурузную  массу,  утрамбовывая её  гусеничным  трактором  ДТ-54.  Потом  эту  траншею  накрывали  соломой  и  засыпали  землёй.  Траншеи  рыли  недалеко  от  скотных  дворов,  чтобы  можно было  без  специального  транспорта  на  простых  санях  или  повозках быстро  и без  потерь  доставлять  силос  в  коровник.
    
Конечно,  колхозы   занимались выращиванием  этой культуры  не по  доброй  воле.  Уж очень  дорого  обходилось  это  мероприятие,  не принося  каких-либо  значительных  результатов.   Проще  и  дешевле  было бы  на  площадях,  отводимых  под кукурузу,  выращивать  сеяные  травы  на сено.   Например: люцерну, овёс  с  викой,  так называемую  зелёнку.  Или другие  травы,  если  нельзя  было  обойтись  сеном  с  естественных  сенокосных  угодий.  Но…  райкомы  диктовали колхозам  то, что  с них  требовали  вышестоящие  партийные  органы.  Порой  они  доводили  эти  требования  до  абсурда.  Вот  пример.
    
Во второй  бригаде  нашего  колхоза  в  пятьдесят  девятом  году  отвели  под  кукурузу  семьдесят  пять гектаров  пашни.  Поле это  было  ровное,  имеющее  небольшой уклон  в сторону балки, впрочем,  как и все  поля  в  наших  краях.  А  тут,  как раз,  в  начале года  к  нам  прислали  молодого  агронома,  большого  энтузиаста  своего  дела.  У  него даже была своя личная  мини–лаборатория. Когда  вспахали  поле,  он  взял там  пробы  земли  в  разных  точках,  провёл  исследования  на  своей  мини…и  заявил председателю  колхоза,  что  кукурузу  на этом  поле  сеять нельзя,  она там  расти  не  будет.   
 А  свободных  полей  уже  нет.  Все засеяны  или  в  стадии  засева.  Но  тут  представитель  райкома,  присланный в колхоз  на  период  весенне–полевых  работ,  встал на  дыбы.

— Как это  так,  нельзя  сеять? – Требовательно  вопросил  он.

— Да  потому  что анализы  с  этого  поля  показывают,  что  почва  там  совершенно  не пригодна  для   кукурузы,  она  для  неё,  как  яд.  Кукуруза  тут  не взойдёт,- убеждал  его агроном.

— На  каком  основании  вы  это  утверждаете? – Наступает  уполномоченный.

— У  меня есть  своя  мини-лаборатория.

—Это  всё  кустарщина.

— Но эти  лаборатории  выпускаются  по  ГОСТу  и официально  разрешены  к использованию.

— Мы  видели  это  поле,  там  хорошая земля.

— На  глаз  невозможно  определить,  пригодна  эта  земля  для  данной культуры  или нет.

— Вот  что,  молодой  человек,  вы  свою  лабораторию  спрячьте  подальше, если  хотите   продолжать работать агрономом.  Колхозу  был  спущен  план  посева,  райком  его  утвердил.  И  вам  никто  не позволит  менять  посевные  планы  района
    
Агроном,  видя,  что  секретарь парткома  и председатель  молчат,  а секретарь  даже  подобострастно  кивает  в  знак  согласия  с  райкомом,  замолчал  и  больше  не пытался  доказывать  свою  правоту.  Он  понял,  что  с  райкомовским  глазом  не  сравнится  никакая  лаборатория.
    
Обработали это  поле, посеяли  кукурузу  по  всем  правилам,  но…  она  не  взошла.  Приказали перепахать  поле  и снова  засеять.  Сделали.  Взошло  не  более  десяти  процентов  по  всему полю.  Приказали перепахать  и  снова  засеять. Сделали.  На третий  раз  взошло  процентов сорок  и то  островками,  но  расти  кукуруза  почти  не стала.  Выше  тридцати  сантиметров  не  поднялась,  а  в  основной  массе  не  выше  пятнадцати  сантиметров  и  начала  чахнуть.  Поэтому  решено  было,  пока  она  совсем  не  пропала,  запустить  на  поле  колхозный  скот  и  стравить  кукурузу.
    
Огромные  средства угрохали на  это  поле.  Три  раза  закупали семена,  три  раза  перепахивали  и обрабатывали поле,  три  раза засевали  и вносили удобрения.  И  ведь  никого  не  наказали,  никто  не  понёс  ответственности  за  нанесённые  колхозу  убытки.  Только  агроному  в  самом  начале  этой  эпопеи пригрозили санкциями  за  отстаивание  им  своей  правоты  перед  райкомом.  Ведь  он  же тем  самым ставил  под  сомнение  указания  вышестоящих  органов партии.
    
В  июле  того  же года  секретарь парткома  Серов  собрал  партийное  собрание.  Первым  вопросом,  вместо  партийных  или  хозяйственных  дел,  он  поставил  «общегосударственный»,  самый  важный,  как  ему  казалось,  вопрос.

— Товарищи  коммунисты, - начал  он, - Все  вы  читаете  газеты  и  знаете,  какое  тяжёлое  экономическое  положение  сложилось  в  сельском  хозяйстве…

— Особенно  с кукурузой, - съехидничал  я.

— Прошу меня  не  перебивать, - метнул  он  на  меня  свой  невыразительный,  но  злой взгляд.

— Так  вот, товарищи,  есть  указание,  чтобы  с  завтрашнего  дня  каждый  коммунист  нашей  партийной  организации  ежедневно  сдавал  государству  безвозмездно  по  одному  яйцу  и по  литру  молока…

— И  по  клочку  овечьей  шерсти, -  «подсказал»  кто-то  из зала.

— Не  надо  ехидничать,  товарищи.  Это  дело  серьёзное.

— Какой  дурак  дал  вам  такое указание? – Вырвалось  у  меня.

— Это  указание  райкома  партии, -  громко  и  раздражённо  заявил  Серов. – Вы  что  же  хотите  сказать,  что  в райкоме  дураки  сидят?

— Конечно, дураки, если  такие  указания  дают, - уже  не  сдерживаясь,  загорячился  я.

— Но  райкому  даёт  указание  обком  партии, – уже  с  угрожающей  ехидностью  напирает  Серов. – Что  же,  по-вашему,  и там  дураки?
 
— Значит  и там  такие  же,  как  и в  райкоме  дураки  сидят, -  выпаливаю. 

— Но  ведь  обком  получает  указания  от  ЦК партии, -  злорадно – торжествующе   заявляет  он. – Что  и  в  ЦК  партии  дураки?  Вы  это  хотите  сказать? – Затаив  дыхание,  уставился  он  на меня.

Я  уже вижу,  что  он  сейчас  может  обвинить  меня  в антисоветской  деятельности  и  в  создании  антипартийной  группы  пока  на уровне  колхоза,  но  не  сдаюсь.  Однако  подбираю  выражения.

— Я  этого  не  говорю,  товарищ  Серов,  потому  что  я  вам  не  верю.  Такого  постановления  ЦК  не  было,  а  если  оно  есть,  то  покажите  нам  его.

Серов  молчит,  немного  растерянный,  собирается  с  мыслями.

— Товарищи  коммунисты, - начал  он  решительно. – Я  считаю,  что  поведение  Гринёва  недостойно  члена  партии  и  предлагаю  исключить  его  из  рядов  КПСС,  как  не выполняющего  решения  вышестоящих  органов  партии.

— Как  же  это  исключить?  Мы  его  только  недавно приняли  в  партию.  Просто  не  солидно  вам  ставить  такой  вопрос, - недоумённо  отозвался  на  это  Иван  Фёдорович.

— Я  всё  равно настаиваю  на его  исключении.  Кто  «За»,  прошу  поднять  руку.

Он  поднял руку и  стоял  так  перед  всеми, ожидая,  когда поднимут  руки  остальные.  Но  все  сидели  спокойно  и   молча  взирали  на  распетушившегося  секретаря.    Постояв так  с  поднятой  рукой  и  не дождавшись  ни  одной  поднятой  руки  в  зале,  он  опустил свою  и продолжил собрание,  стараясь  не  глядеть  в мою  сторону.
    
После нашего  собрания  прошло больше  недели,  когда появилась  в  газете  «Правда»  статья  Хрущёва  о  перегибах на местах.  В ней  приводились  примеры, аналогичные  требованиям  нашего  секретаря,  против  которых  я так  грубо  возражал.   Я  взял эту  газету  и зашёл   в  правление  колхоза к секретарю  парткома.  От  порога  поздоровался,  не  подавая  руки,  развернул  газету  перед ним  и говорю:

— Ну  что,  товарищ  Серов?  Так  кого  нужно  исключать  из  партии?

— Да  знаешь,  Коля,  с  меня  ведь тоже    требуют.

— А  разве  от  вас  требовали  моего  исключения?

— Конечно,  я  погорячился.  Извини  меня.

— Бывают,  конечно,  и ошибки.  Я  понимаю.  Но  нельзя  же так.  Какой-то  инструктор  райкома  позвонил,  а вы  тут  же  козыряете: «Есть!  Будет  выполнено!».  Не  по-партийному   это, товарищ  Серов.

— Ну,  ничего,  Коля.  Ты  не обижайся.  Так   уж получилось  сгоряча.

— Да я  и  не обижаюсь.  Не  во  мне  дело-то, а  в  ваших  методах  руководства  и работы с людьми.

На  том мы  и расстались.  Продолжали  выполнять каждый  свою  работу,  но отношения  у  нас  с тех  пор были  сугубо  официальные.
    
В начале июля  1961  года  я  сильно  заболел.  Да так,  что  в сельскую больницу  меня  привезли  без сознания.  Транспортировать в районную  больницу за тридцать километров по грунтовым  разбитым дорогам врач не  решилась.  Мог  не  выдержать. А  родным  сказали: «Если  болезнь  будет  так  прогрессировать,  он  протянет  максимум два-три  дня.  Так  что  готовьтесь  к  худшему».  Однако  я  протянул  три  дня,  а  на четвёртый день  утром  огромная,  раскалённая пружина, которая  всё  это  время  жгла  и  распирала  меня  изнутри, не давая мне возможности  ни  вздохнуть, ни шевельнуться, вдруг ослабла  и  начала  остывать.  Я  открыл  глаза  и  сквозь  редеющий в  них туман  увидел  возле  себя  молодых  девушек  в  белых  халатах. Правда, пока не  чётко и расплывчато.  Сознание  вернулось  ко  мне.

— Ага!  Вот  и  ангелы  появились, - слабым  голосом  пошутил  я  и  даже  улыбнулся,  как  мне  представлялось.

Одна  из   девушек  побежала  куда-то  по  коридору,  крича:

— Доктор,  доктор,  он  пришёл  в  себя.  Очнулся.

Пришла женщина – доктор  уже  в возрасте.  И  начался обычный  «допрос»  больного,  записи,  назначения  рекомендации  и  т.п.   Дня  через три  после  моего «воскресения»  меня  отправили  в  районную  больницу,  где я пролежал  в общей  сложности  два  месяца  с  перерывом  между  ними  в  семь  дней.    А  когда  я  окончательно  выписался  из  больницы  и  отдыхал  дома,  мой  товарищ  Сашка  Силаев  поведал мне  по  секрету,  что  мои  родители  после  разговора  с  врачом  заказали его  отцу  (он  у  него  был  хорошим  плотником)  приготовить  доски  на  гроб  для меня.  Потому  что  жара  стояла  сильная  и  хранить  покойника  долго  было  бы невозможно, так  как ни  морга,  ни какой=либо холодильной  камеры при  больнице  не  было.  А  после  того,  как  я  очухался,  эти  доски Сашка сжёг  на  пустыре.
 
В  феврале  1962  года  я  получил  паспорт  и  уехал  в Крым,  где  и  обосновался  на  жительство.

Когда  я пришёл  в  партком  сниматься  с  учёта,  Серов  начал  уговаривать  меня  остаться,  даже  рисовал  мне  перспективу – секретаря  парткома.

— Да  какой   из  меня  секретарь?  Мне  учиться  нужно.  Да  врать  и  приспосабливаться  я не  умею.  Меня  быстренько  снимут,  да  ещё  и  из партии  выгонят.  Так  что  спасибо  на  добром  слове  и  прощайте.
    
Вот  и  ещё  один  не совсем  понятый  мной  характер  человека  и психология  его  поведения  оставили  след  в  моей  памяти.  Я  всё думал, чего  тут  больше:  конформизма  или  мимикрии.  Скорее  всего,   и того, и  другого    в  достатке.  И  в  этом  случае опять проглядывается афоризм  мадам  Помпадур: «После  нас,  хоть  потоп».