Научи меня выжить. ч. 2. Гл. 25. Один длинный день

Второй день Шурик и Саша сооружали плот. У мальчишки обнаружился упорный характер. Александра вначале охотно помогала ему: таскала доски, подкатывала брёвна, выпросила у Наиды гвозди и молоток.
 Работа продвигалась, но медленно. Саша поняла, что у них не хватает «масла в голове», чтобы сделать задуманное «плавсредство», однако Шурка пыхтел, но ладил плот. Как назло, испортилась погода, усердствовал холодный восточный  ветер, нагоняя недружелюбные тучи.
 
Саше надоело возиться в грязи, она занозила руки, обломала несколько ногтей и уже жалела, что подкинула Шурику сумасбродную идею.
В сарае Александра наткнулась на большой кусок фанеры и решила нарисовать углём картину. Она давно уже ничего не рисовала, и руки буквально чесались на работу. Только сюжет не приходил на ум. Степь, унылая и сухая, не вдохновляла её. Может речка? Она проглядывала сквозь коричневые стрелки камышей далеко внизу сизоватой лентой, извиваясь петлёй под бугром, на который взгромоздилась изба Наиды.
 
Цыганка варила что-то на печи во дворе, выводя себе под нос какую-то мелодию. Разговаривала она мало, возможно уже тяготилась детьми, но  умалчивала об этом. Из города не было никаких вестей.
Саша думала и думала, чем кончится это злоключение, ей снились тревожные сны, мерещилось, что, злой и кровожадный, неведомый Берцуев рыскает по степи и уже напал на их след. Она ищет убежища, защиты и знает, что спасения нет. Саша просыпалась в страхе, и всё утро ходила не в духе.

Она соскучилась по сестре. Ищет ли Маша её? Как подать ей сигнал, что она в забытом всеми хуторе Росистом? Тяжело думая о странном их побеге, о ситуации, в которую она сама себя загнала, Саша начала водить угольком по листу фанеры, штрихи машинально ложились один к другому, всё увереннее ведя за собой руку художницы.
Постепенно начали вырисовываться тёмные глубокие глаза, брови вразлёт, высокий красивый лоб, заострённый небольшой нос…

Саша вдруг почувствовала волнение, её подстегнул, озарил жар вдохновения. Рука задвигалась смелее, она уже знала, что ей надо.
Шея… Гордый, властный изгиб… и моментально штрих глазам – огня, смелости! Волосы! Тут не скупиться… Роскошные, великолепные. Каждая прядь блестит, даже нет – сияет! Весомо струится – всегдашняя её зависть – Машины волосы!
Саша перевела дыхание и слегка отстранилась, с удивлением и трепетом смотря на портрет. Сходство казалось ей потрясающим. Даже рот, губы мало что добавят. Что взять? Улыбку? Или строгий ироничный излом?

Саше хотелось, чтоб губы на рисунке ложились мягче, нежней, но они расползались, терялись… С ужасом подумалось, что она забыла Машину улыбку. Когда это было, когда Маша улыбалась? Как? Вот здесь была чёрточка, робкая тонкая складка. Нет…
Саша затёрла и снова заретушировала лёгкую тень у рта.
«Чётче, надо чётче губы. Вот так, сжаты. Сразу виден характер…» Она невольно поёжилась. На мгновение показалось, что сейчас эти губы разомкнутся, и Маша строго спросит:
- Ты зачем ушла?

- Это кто? – от тихого вопроса Шурика Саша вскинулась, как от резкого щелчка бича.
 Оказывается, он давно бросил своё занятие и как заворожённый стоял сзади неё.
- Конь в пальто! – сердито бросила Саша и отвернула портрет к стене сарая.
- Ну чё ты? Я просто… - засопел Шурка. – Красивая.


Женщина передвигалась каким-то танцующим шагом, будто плыла, едва касаясь земли. За ней с криком летела стайка воробьёв. Женщина доставала из дамской сумочки горсть хлебных крошек и широким взмахом руки бросала их птицам. Те с гамом и чивканьем налетали на угощение, клевали, дрались, выхватывая друг у друга.
- Не ссорьтесь, всем хватит, - бормотала женщина и бросала корма ещё и шла – парила, улыбаясь, дальше. Воробьи кружились над ней, неотступно следовали за женщиной, чуть ли не садясь ей на руки. Она останавливалась, что-то неразборчиво говорила им, будто журила.

Некоторое время Маша, идя следом за странной старушкой, не обращала внимания на тонкую, почти детскую фигурку в окружении птиц. Думая о своих неурядицах, она смотрела себе под ноги на сырой, затоптанный многими подошвами осенний лист, на слюдящиеся по краям лужицы, осторожно обходя скользкие места. И только, когда догнала «окрылённую» прохожую, в оторопи узнала в ней бывшую подругу мамы – Евгению Михайловну Захарову.
- Тётя Женя! – позвала Маша, присматриваясь к безмятежному взгляду некогда знакомого лица.

Но мимика женщины резко изменилась: во всём облике отразился непомерный испуг, и, втянув голову в плечи, прикрывая лицо сумочкой, она быстро пошла прочь.
Маша не посмела окликнуть её снова, остановить. Широко открытыми глазами смотрела она вслед женщине, которую девчонкой любила и уважала.
- Боже мой… - Только и смогла прошептать.
- Совсем умом тронулась! – сказали рядом. – Бедная…
Мария оглянулась.
 
- Люба! Как кстати я тебя встретила!.. Давно это с ней? – кивнула  она в сторону тёти Жени.
- С Захаровой? Да как услышала приговор, что сыну семь лет дали, так и свихнулась. Уже два раза… это самое, всё… в психушку забирали. Подержат, подержат и отпускают. Так-то она не опасная…
- Неужели, ничего нельзя сделать?
- Говорят, тихое помешательство не вылечивают… А ты какими судьбами?

- К тебе иду. Помнишь, ты обещала мне работу? – Маша достала визитку Любы-косметолога. – Только с тех пор у меня одна нога стала короче…  - Она горько усмехнулась.
– Мне Вика про тебя рассказывала. Работу, говоришь? Ну, ты… это самое всё… Пошли! Я только в оптовый заскочу…
Люба провела Машу между пятиэтажками вглубь какого-то двора, где в торце жилого дома помещался не то склад, не то магазин.

– Я здесь всегда отовариваюсь.  Оптовые цены, это самое, всё… гораздо выгоднее, - делилась Люба, набирая салфетки, мыло, порошки в таком количестве, что Маша диву далась. – Это я, в основном, для моего салона. Да и домой взять впрок – милое дело! Накупил – и не думаешь…
– Накупать можно, если деньги есть, – возразила Мария. – Зачем мне эти упаковки стирального порошка, если на хлеб не хватает?

Люба бросила на неё удивлённый взгляд.
–Так грустно? – она взяла в руки маленькую белую баночку с пастой или кремом, повертела  и поставила на место. – Это вначале… это самое, всё…накладно, а потом ещё как окупится! – убеждённо вразумляла Люба молодую. – Они недавно в нашем районе открылись, такая красота!
Девушки вышли из магазина с большими, набитыми доверху пакетами. У Любы, оказывается, на улице, где они полчаса назад встретились, был припаркован темно-зелёный Опель.
 
Маше вспомнились слова Вики: «Люба вознеслась!» Пока приятельница заталкивала покупки в багажник, Маша  присматривалась к ней новым взглядом.
Те же высоченные каблуки, ладная кожаная куртка, те же выбеленные волосы, но уложенные в аккуратную причёску, холёные руки. Движения, как и раньше, быстрые, уверенные. Вроде та же, задёрганная жизнью  «разведёнка», «это самое, всё».  Ан нет! Смотрит хозяйкой, с чуть заметной иронией. Поможет ли?
В машине снова зашёл разговор о Захаровой.
– Она до последнего надеялась, что Кирилла удастся вытащить, – сказала Люба. – Квартиру продала, на первый этаж в убитую «однушку» переселилась. Я… это самое, всё… перед ней преклоняюсь. Такая жертвенность!

– Странная судьба, – в раздумчивости отозвалась Маша. – У неё, кроме Кирилла никого нет. Она детдомовская. Всего сама добилась. Выучилась, в бизнесе преуспела. Они с мамой с института дружили.
– А, вот почему ты её так хорошо знаешь!
– Да… Я  у Кирилла соску отнимала, – Маша тихонько засмеялась. – У него соска чуть ли ни до четырёх лет изо рта торчала. А я как увижу, – отниму и выброшу! Тётя Женя сердилась, помню. Она сына просто боготворила! Нельзя так мальчишек баловать…

– Олень! –  вдруг закричала Люба, резко затормозив, чуть не влепившись в зад вынырнувшей перед носом девятке. – Кто только таким права даёт!
Водитель Жигулей и ухом не повёл на Любины яростные сигналы  и,  нажав на газ, умчался.
– Давно водишь? – спросила Маша.
– С полгода... В кредит на пять лет взяла. Ещё платить и платить!.. Таких уродов… это самое, всё… за километр к рулю подпускать нельзя! – никак не могла она успокоиться. – Ладно, приехали.

Они остановились у современного двухэтажного здания. Несколько комнат на первом этаже занимал косметический салон.
Ещё не выходя из машины, Люба сказала:
- У меня одна замуж выходит. Во Францию, видишь ли,  уматывает. Месяца через полтора. Я тебя на её место возьму. Пока ученицей. Да у тебя пойдёт, я вижу. У меня… это самое всё… глаз на людей намётанный.


Рывок за рывком Маша училась преодолевать трудности без поддержки Андрея. Пока он занимался скучными домашними делами, ей жилось почти легко. Только теперь она это осознала.
После разговора с Любой Маше открылось светлое окно в череде беспросветных дней. Приободрённая, она вернулась домой и посвятила остаток дня уборке квартиры, стирке привезённых из санатория вещей, элементарно рассовала всё по местам. К вечеру ощущала себя стираным пакетом.

 Собрав остатки сил, Маша «булькнула» в тёплую ванну. Боже, какое блаженство! Так бы и жила тут в убаюкивающей воде! Маша не думала, как она будет выбираться отсюда со своей покалеченной ногой. Андрей выносил её на руках. Маша окунулась с головой, отгоняя болезненные воспоминания, чтобы не улетучилось чудное умиротворяющее настроение. Не думать сейчас ни о затаившейся где-то Сашке, ни о гусиной гордости Жукова, ни о безденежье, ни  о… ни о чём не думать!

Шипучим мини-водопадом обрушивалась в ванну вода из крана, образуя  пенные буруны. Вспомнилось ночное морское купание в санатории, такое же божественное касание воды, встреча с Демьяном. Как тогда она изо всех сил старалась быть верной Андрею! Зачем?
Вода подобралась к краю, выплёскиваясь каждый раз, как Маша меняла положение. Пришлось дотянуться до вентиля и остановить воду. Сразу же образовавшуюся тишину разорвал резкий телефонный звонок из комнаты.

«Саша!» – Мария извернулась, ухватилась за край ванны, попыталась встать на здоровое колено. Больная нога оскользнулась, Маша потеряла равновесие и упала. Пенная волна, как девятый вал, переметнулась через край, обещая устроить маленький потоп.
Телефон упорно звонил.
Маша сделала ещё одну попытку вылезти из ванны, на этот раз более удачную. Тапки плавали как заправские плоты. Кое-как набросив на себя полотенце, Мария босиком, как могла спешно, выбралась «на сушу», схватила трубку.

– Я слушаю! – прерывистым от волнения и предпринятого «броска» голосом выкрикнула Маша.
Тишина.
 «Опоздала!» – пронеслось в уме, но гудки «отбоя» не последовали. «Андрей?!» – снова догадка.
И вдруг мерзкий, нахальный смешок Анжелы, который и раньше коробил её:
– Привет, подруга! Явилась с курортов? Как же ты такого телёнка приручила и бросила без присмотра? А он в любые титьки тычется, мамку ищет. Так я уж его приласкала, не обессудь, - Анжела хохотнула и без перехода продолжила ледяным тоном, так, что у Маши свело члены. – Не вздумай бросить трубку! Звоню по делу. Это касается личных бумаг Струковой Анны Георгиевны.

В воскресенье психиатрическое отделение городской больницы лихорадило.  Завотделением, главврач, весь основной медперсонал, несмотря на выходной,  были вызваны на работу. Сам Берцуев изволил навестить свою жену.
Всех больных загнали в палаты. Для свидания предоставили недавно отремонтированный кабинет главврача.

Предупреждённая о визите местного авторитета, но не зная цели этого визита, заведующая Раиса Дмитриевна распорядилась  в спешном порядке предоставить больной Берцуевой душ, сменить ей постельное и нательное бельё.
Элеонора, привыкшая уже ничему не удивляться, на этот раз всё больше поражалась предупредительности и расторопности санитарок. «Наверное, высокое начальство пожаловало с проверкой», – решила она, сидя на свежей постели и расчёсывая после душа чистые волосы.

Дверь в палату открылась, и вошёл главврач Толстовин, собственной персоной, аудиенции у которого она ждала уже третью неделю.
– Элеонора Викторовна, пройдите за мной, пожалуйста, – сказал он вежливо, но сухо.
Элеонора вскочила. «Отчество вспомнили… не к добру…», – в смятении подумала она.

В кабинете врача её ждал муж. Марат нервно ходил по помещению, услышав открывающуюся дверь, резко развернулся на каблуках. Острый взгляд его злых чёрных глаз прожигал насквозь. Доктор благоразумно удалился.
– Где сын? – без лишних фраз набросился  Берцуев. – Только не говори, что ты не при делах.
Непроизвольная радость защемила сердце: «не нашли!», но лицо изобразило испуг и растерянность. Даже под пытками она не сказала бы этому человеку, что знает, где Шурка.

– Как, где? Разве он не с тобой?
Берцуев, расставив ноги и сжав кулаки, стоял перед женой, сверля её взглядом. Грудная клетка свирепо ходила ходуном.
– Марат! Объясни! Что произошло? Что с  Шуриком? Почему меня держат здесь?! – от страха и напряжения крик Элеоноры сорвался в плач.

Он схватил пятернёй её распушённые после мытья волосы и, сжав так, что женщина чуть не потеряла сознание, прошипел ей прямо в лицо:
– Запомни – что узнаю… я тебя тут сгною! – он оттолкнул её с ненавистью и стремительно вышел.
Элеонору колотило. Ноги подкашивались. Она не знала, что делать: ползти в свою палату или оставаться здесь.
Вошла медсестра с готовым шприцом. В клинике знали своё дело.