Милый друг. Часть 1. Глава 7. Мопассан

7

Отъезд Шарля придал Дюруа больше веса в редакции «Французской жизни". Он подписал несколько дополнительных статей вдобавок ко всей светской хронике, так как патрон хотел, чтобы каждый был ответственен за свои копии. У него произошло несколько споров, из которых он с остроумием вышел победителем, а постоянные взаимосвязи с государственными мужами постепенно готовили его к тому, чтобы стать однажды ловким и проницательным редактором политической колонки.
На его горизонте было только одно тёмное облачко. Оно исходило из маленькой газетёнки, которая постоянно на него нападала – точнее, нападала на шефа колонки светской хроники в его лице, называя его «шефом колонки светской хроники, к удивлению мсье Вальтера». Этот листок назывался «Перо», и каждый день от его неизвестного редактора исходили гадости, уколы и всевозможные инсинуации.
Однажды Жак Риваль сказал Дюруа:
- А вы терпеливы.
Тот пробормотал:
- Чего же вы хотите, прямого нападения ведь нет.
Но однажды после обеда, когда он вошёл в редакцию, Буаренар протянул ему номер «Пера»:
- Посмотрите, здесь опять есть кое-что неприятное для вас.
- А! В связи с чем?
- Да ни с чем. В связи с арестом какой-то мадам Обер полицией нравов.
Дюруа взял газету и прочитал заметку под заголовком «Дюруа развлекается»:
«Знаменитый репортёр «Французской жизни» известил нас сегодня о том, что некая мадам Обер, об аресте которой одним из агентов отвратительной бригады
полиции нравов мы сообщали, существует лишь в нашем воображении. Однако данная персона живёт в доме 18, улица Лекюрей, Монмартр. Впрочем, мы хорошо понимаем, какой интерес или какие интересы могут быть у агентов из банка Вальтера, чтобы поддерживать интересы префекта полиции, который смотрит сквозь пальцы на их дела. Что же касается данного репортёра, то мы хотели бы осветить несколько сенсационных новостей, которые он ещё держит в секрете: новости о смерти, которые будут опровергнуты на следующий день, новости о сражениях, которые никогда не происходили, анонс важных слов суверена, которых он никогда не произносил, и все подобные материалы, которые составляют «преимущества Вальтера», или даже несколько просочившихся подробностей о вечерах, данных женщинами, «которые имеют успех», или об отличном качестве некоторых продуктов, которые служат огромным «ресурсом» для многих из наших собратьев».
Молодой человек молчал, находясь в крайнем раздражении. Он понимал только то, что в этой заметке для него содержалось что-то очень неприятное.
Буаренар продолжал:
- Кто вам дал эту новость?
Дюруа растерянно рылся в памяти. Внезапно он вспомнил:
- А! Сэн-Потэн.
Затем он перечитал заметку и покраснел от обвинения в продажничестве. Он воскликнул:
- Как, тут говорится, что мне платят за…
Буаренар перебил его:
- Дама, да. Это ставит вас в глупое положение. Патрон внимательно следит за этим сюжетом. Это могло бы так часто случаться в колонке светской хроники…
В этот момент как раз вошёл Сэн-Потэн. Дюруа побежал к нему:
- Вы читали заметку в газете «Перо»?
- Да, и я только что вернулся от этой Обер. Она действительно существует, но её никто не арестовывал. Утка.
Тогда Дюруа пошёл к патрону, который принял его немного холодно и подозрительно. Выслушав доводы журналиста, мсье Вальтер ответил:
- Сходите к этой даме сами и опровергните новость так, чтобы о вас больше никогда не писали ничего подобного. Я говорю о последствиях. Это очень неприятно для газеты, для меня и для вас. Журналист, как и жена Цезаря, должен быть вне подозрений.
Дюруа сел в экипаж с Сэн-Потэном в качестве гида и крикнул кучеру:
- Монмартр, улица Лекюрей, дом 18!
Это оказался огромный дом, и им пришлось подниматься на 6 пролётов. Им открыла старуха в шерстяной кофте:
- Чего вы опять от меня хотите? – спросила она, увидев Сэн-Потэна.
Тот ответил:
- Я привёл к вам инспектора полиции, он хочет знать подробности вашего дела.
Тогда она впустила их и начала рассказывать:
- Ко мне приходили ещё 2 журналиста после вас, только не знаю, из какой газеты.
Она повернулась к Дюруа:
- Это вы хотите меня расспросить?
- Да. Правда ли, что вас задержала полиция нравов?
Она подняла руки:
- Никогда в жизни, голубчик, никогда в жизни! Дело было так. У меня есть мясник, хороший мясник, только обвешивает. Я частенько это замечала, но молчала. А когда я спросила у него 2 фунта отбивных, так как у меня есть дочь и зять, я заметила, что он взвешивает мне кости. Это были кости отбивных, правда, но не мой заказ. Я могла бы сделать из них рагу, это правда, но если я прошу отбивные, я не хочу получать кости. Я отказываюсь, он называет меня старой крысой, тогда я называю его старым плутом. Слово за слово, и между нами завязалась такая перепалка, что у лавки собралась толпа, и все смеются, смеются! Наконец, пришёл полицейский и заставил нас пройти в комиссариат для объяснений. Мы так и сделали, но нас отпустили ни с чем. С тех пор я хожу в другие лавки и не могу даже пройти мимо его двери без скандала.
Она замолчала. Дюруа спросил:
- Это всё?
- Вся правда, голубчик.
Она предложила ему стаканчик черносмородиновой настойки,  он отказался, и старуха начала настаивать на том, чтобы он замолвил за неё словечко в связи с тем, что мясник обвешивал её.
Вернувшись в газету, Дюруа составил ответ:
«Анонимный писака газеты «Перо», вырвав себе одно, повздорил со мной по поводу одной старой женщины, которую, по его словам, арестовала полиция нравов. Я это опроверг. Я своими глазами видел эту мадам Обер, которой, по крайней мере, 60 лет, и она подробно рассказала мне о ссоре с мясником из-за того, что тот обвесил её, и это привело их в комиссариат полиции. Вот и всё. Что же касается других происков редактора «Пера», я презираю их. Впрочем, на подобные вещи не отвечают, так как они написаны под маской. ЖОРЖ ДЮРУА»
Мсье Вальтер и Жак Риваль, который только что пришёл, нашли эту заметку удовлетворительной, и было решено, что она появится в печати в этот же день, за светскими новостями.
Дюруа рано вернулся домой. Он был немного взволнован и обеспокоен. Какой ответ он получит? Кто нападает на него? Откуда эти нападки? При нравах журналистов эта глупость могла зайти далеко, очень далеко. Он плохо спал.
Когда на следующий день он перечитал свою заметку в газете, печатный вариант показался ему ещё агрессивнее рукописи. Он подумал, что мог бы смягчить некоторые выражения.
Весь день он провёл как в лихорадке и опять плохо спал. Он встал на рассвете, чтобы купить выпуск «Пера», где должен был содержаться ответ на его заметку.
На улице сильно похолодало, мороз был крепким. Ручьи застыли по обеим сторонам тротуаров ледяными лентами.
Торговцы ещё не получили газеты, и Дюруа вспомнил о том дне, когда была напечатана его статья «Воспоминания африканского стрелка». Его руки и ноги немели и начинали ныть – особенно кончики пальцев. Он принялся бегать вокруг застеклённого киоска, в котором над нагревателем сидела продавщица, и через маленькое окошко был виден только её нос и красные щёки в шерстяном капюшоне.
Наконец, курьер передал ей сверток газет через приоткрытое окошко, и она протянула Дюруа выпуск «Пера». Тот начал искать своё имя и вначале ничего не нашёл. Он уже облегчённо вздохнул, когда заметил то, что искал, между двумя линиями.
«Известный Дюруа из «Французской жизни» дал нам опровержение. Опровергая нас, он лжёт. Он признаёт, что существует некая Обер, которую агент полиции отвёл в комиссариат. Остаётся только добавить слово «нравов» после слов «агент полиции», и всё будет в порядке. Однако совесть некоторых журналистов находится на одном уровне с их талантом. Я подписываюсь: ЛУИ ЛАНГРЕМОН».
Когда Дюруа прочёл это, его сердце начало неистово стучать, и он вернулся к себе, чтобы одеться, не зная ещё, что ему делать. Его оскорбили, причём в такой манере, что колебание было недопустимо. За что? Ни за что. В связи с какой-то старухой, которая поссорилась с мясником.
Он быстро оделся и пошёл к мсье Вальтеру, хотя едва пробило 8 часов.
Мсье Вальтер уже встал и читал «Перо».
- Что же, - сказал он с серьёзным лицом, увидев Дюруа, - вы не отступите?
Молодой человек ничего не ответил. Директор продолжил:
- Немедленно найдите Жака Риваля, он позаботится о ваших интересах.
Дюруа пролепетал несколько бессвязных слов и отправился к хроникёру, который ещё спал. Когда зазвонил звонок, он выпрыгнул из кровати. Прочитав заметку, он сказал:
- Чёрт побери, надо идти туда. Кого вы выберете вторым секундантом?
- Но… не знаю.
- Буаренара? Что вы думаете о нём?
- Да, Буаренара.
- Вы хорошо фехтуете?
- Совсем нет.
- А! Дьявол! А с пистолетом обращаться умеете?
- Я немного стреляю.
- Хорошо. Вам нужно будет поупражняться, а я всем займусь сам. Подождите меня минуту.
Он прошёл в ванную комнату и вскоре появился вновь, умытый и выбритый.
- Идёмте со мной, - сказал он.
Он жил на первом этаже небольшой гостиницы и спустился с Дюруа в огромный подвал, превращённый в оружейную и тир. Все отверстия, ведущие на улицу, были закрыты.
Он зажёг вереницу газовых рожков, и они прошли во второй зал, где стояла железная статуя мужчины, выкрашенная в красный и синий цвета. Риваль положил на стол две пары пистолетов новой конструкции, которые заряжались через затвор, и начал отрывисто командовать, словно они были на поле боя.
- Готовы? Пли!
Так он повторил несколько раз.
Дюруа, совершенно уничтоженный морально, подчинялся, поднимал руки, целился, стрелял. Он часто попадал манекену в живот, так как в ранней юности часто стрелял по птицам во дворе из старого седельного пистолета отца. Жак Риваль с довольным видом повторял: «Хорошо… очень хорошо… очень хорошо… попал… попал»
Затем он его оставил:
- Пристреляйтесь до полудня. Вот боеприпасы, используйте их. Я приду к вам, когда настанет время обеда, и сообщу вам новости.
И он вышел.
Оставшись один, Дюруа сделал ещё несколько выстрелов, затем сел и начал размышлять.
Как же всё это было глупо, однако! Что это докажет? Разве пройдоха перестанет быть пройдохой после дуэли? Что выигрывает честный человек, которого оскорбили, если рискует жизнью в дуэли с негодяем? И его мысли, блуждая в темноте, натолкнулись на воспоминания о словах Норбера де Варенна, который говорил о скудности человеческого мышления, серости мыслей и забот, глупой морали!
Он громко воскликнул: «Он прав, клянусь!»
Затем он почувствовал жажду и, услышав шум падающих капель за собой, заметил импровизированный душ и напился. Затем вновь погрузился в  размышления. В этом погребе было тоскливо, как в могиле. Далёкий тяжёлый шум экипажей был похож на раскаты грозы. Который сейчас час? Часы здесь текли, как в тюрьме, ничто их не обозначало и не отмечало, кроме тюремщика, приносящего еду. Он ждал, и ждать пришлось долго.
Затем он внезапно услышал шаги и голоса, и вошли Риваль с Буаренаром. Едва заметив Дюруа, первый закричал:
- Всё улажено!
Дюруа подумал, что дело было улажено посредством принесённых извинений. Его сердце подпрыгнуло, и он пролепетал:
- А!.. Спасибо.
Хроникёр продолжал:
- С этим Лангремоном было очень легко поладить, он принял все наши условия. 25 шагов, стрелять по знаку, подняв пистолеты. Так рука чувствует себя гораздо увереннее, чем если её опускать. Посмотрите, Буаренар, о чём я вам говорил.
И, взяв пистолет, он принялся стрелять, показывая, насколько лучше сохранялась линия выстрела, если рука была поднята. Затем он сказал:
- Теперь пойдёмте обедать, полдень уже прошёл.
Они отправились в соседний ресторан. Дюруа почти ничего не говорил. Он ел, чтобы не подумали, будто он боится, затем проводил Буаренара в газету и выполнил свои служебные обязанности рассеянно и машинально. Его считали смельчаком.
Ближе к вечеру Жак Риваль пришёл пожать ему руку. Они договорились о том, что секунданты заберут его в своё ландо из дома в 7 часов завтрашнего утра, и они отправятся в лес Везине, где и состоится дуэль.
Всё это случилось внезапно, без его участия. Его мнения никто не спрашивал, и всё произошло так быстро, что он был оглушён, испуган и почти ничего не понимал.
Он вернулся к себе в 9 часов вечера, поужинав с Буаренаром, который весь день не отходил от него.
Оставшись один, он принялся ходить большими шагами по комнате. Он был слишком взволнован, чтобы размышлять о чём-то. Его мозгом владела только одна мысль: «Завтра – дуэль», и она будила в нём смутное и сильное чувство. Он был солдатом в прошлом, ему приходилось стрелять в арабов, хотя и без большой опасности для себя, как стреляют в кабанов на охоте.
Но ведь он сделал то, что должен был сделать, в конце концов. О его поступке говорили, его одобряли и поздравляли. Затем он громко произнёс, как произносят, если поражает какая-то мысль:
- Какая же скотина этот человек!
Он сел и погрузился в раздумья. На его столе лежала визитная карточка соперника, которую принёс Риваль, чтобы помнить адрес. Он перечитал её вновь, как уже делал 20 раз за день: «Луи Лангремон, 176, улица Монмартр». Больше ничего.
Он перечитывал эти слова, и они казались ему загадочными, полными тревожного смысла. «Луи Лангремон». Кто этот человек? Сколько ему лет? Какого он роста? Какого телосложения? Не был ли возмутительным тот факт, что какой-то незнакомец таким образом вмешивается в твою жизнь – безо всякой причины, по собственной прихоти, из-за какой-то старухи, которая поссорилась с мясником?
Он произнёс ещё несколько раз:
- Какая скотина!
Он неподвижно сидел и думал, всё ещё устремив взгляд на визитку. В нём поднимался гнев против этого кусочка картона. Этот гнев был полон ненависти, и к нему примешивалось чувство тревоги. Какая глупая история! Он взял маникюрные ножнички, валяющиеся рядом, и воткнул их в напечатанное имя, словно хотел заколоть кого-то.
Итак, ему предстоит дуэль – дуэль на пистолетах? Почему он не выбрал шпагу? Получив укол в плечо или в ладонь, он был бы свободен от всех обязательств, а с пистолетами последствия не предугадать.
Он сказал вслух: 
- Что ж, надо быть смелым.
От звука собственного голоса он подпрыгнул и посмотрел вокруг. Он начинал сильно нервничать. Выпив стакан воды, он лёг, потушил свет и закрыл глаза.
Ему было очень жарко в постели, хотя в комнате было очень холодно, и не удавалось заснуть. Он поворачивался в разные стороны: лежал то на спине, то на левом боку, то на правом.
Ему вновь захотелось пить. Он встал, чтобы набрать воды, и его охватило беспокойство: «Неужели мне страшно?»
Почему его сердце так сильно стучало при каждом знакомом шуме в комнате? Когда собирались зазвонить часы с кукушкой, скрип пружины заставил его подскочить. Ему пришлось открыть рот, чтобы дышать – настолько он был подавлен.
Он начал по-философски размышлять над этой возможностью: «Боюсь ли я?»
Нет, определённо, он не боялся, так как решил идти до конца, в нём было желание битвы, он не хотел дрогнуть. Но он чувствовал себя таким взволнованным, что спрашивал себя: «Можно ли испытывать страх против своей воли?» На него нахлынуло сомнение, беспокойство, страх! Если что-то более сильное, чем добрая воля, завладеет им и начнёт им управлять, что с ним будет? Да, что с ним будет?
Определённо, он шёл в этот лес, потому что хотел туда идти. Но если он дрогнет? Если потеряет сознание? И он подумал о своей репутации, о своём будущем.
Ему внезапно показалось необходимым встать и посмотреться в зеркало. Он вновь зажёг свечу. Когда он увидел отражение своего лица в гладком стекле, он почти не узнал себя, и ему показалось, что он никогда раньше себя не видел. Его глаза показались ему огромными, и он был бледен, да, очень бледен.
Внезапно в его мозгу сверкнула мысль: «Завтра в это время я могу быть уже мёртв». И его сердце вновь забилось со страшной силой.
Он вновь подошёл к постели и отчётливо увидел себя лежащим на этих простынях, с которых только что встал. У него было осунувшееся лицо мертвеца и очень белые руки, которые больше никогда не пошевелятся.
Тогда ему стало страшно ложиться, и он открыл окно, чтобы посмотреть на улицу.
Ледяное дыхание обожгло его кожу с ног до головы, и он отпрянул.
Ему пришла в голову мысль разжечь огонь. Он так и сделал, причём его руки дрожали мелкой нервной дрожью, когда он дотрагивался до поленьев и спичек. Его голова была полна неясных мыслей, ускользающих и печальных, и ему казалось, будто он был пьян.
Он без конца спрашивал себя: «Что со мной будет? Что со мной станет?»
Он принялся ходить по комнате, машинально повторяя: «Нужно держаться, нужно не падать духом».
Затем он сказал себе: «Напишу родителям на всякий случай».
Он вновь сел, взял бумагу для писем и вывел: «Дорогой папа, дорогая мама…»
Эти слова показались ему слишком фамильярными в столь трагичных обстоятельствах. Он разорвал первый лист и вновь начал: «Дорогой отец, дорогая мама! На рассвете меня ждёт дуэль, и, так как может случиться, что…»
Он не осмелился продолжить и резко встал.
Теперь эта мысль разрывала его сознание. Он идёт драться на дуэли. Этого больше не избежать. Что же с ним будет? Он хотел этого, у него было к этому непреложное намерение, решение, но ему казалось, что, несмотря на все усилия воли, он не сможет набраться сил даже для того, чтобы дойти до назначенного места.
Время от времени зубы у него во рту сухо постукивали, и он спрашивал себя:
«Участвовал ли в дуэлях мой соперник? Посещал ли он тир? Известен ли он? Хороший ли он стрелок?» Он никогда раньше не слышал его имени. Однако если бы этот человек не был хорошим стрелком, он бы не принял так легко, без споров и колебаний, условие биться на пистолетах.
Тогда Дюруа начал представлять себе их встречу, своё отношение к противнику и отношение того – к нему. Его утомляла мысль представлять себе малейшие детали дуэли, и внезапно он увидел прямо перед собой это маленькое чёрное дуло, из которого вот-вот вылетит пуля.
Внезапно его охватило страшное отчаяние. Всё его тело дрожало, сотрясалось. Он сжимал зубы, чтобы не кричать, и ему безумно хотелось кататься по полу, что-нибудь разорвать, покусать. Но он заметил стакан на каминной полке и вспомнил, что у него в шкафу стоит почти не начатый литр водки, так как он сохранил солдатскую привычку «пропускать стаканчик» каждое утро.
Он схватил бутылку и начал жадно пить большими глотками. Он опустил её только тогда, когда начал задыхаться. Бутылка опустела на треть.
Вскоре у него в животе разлилось тепло; оно распространилось по членам, успокоило и отупило сознание.
Он сказал себе: «Я нашёл средство». И, так как теперь его тело горело, он вновь открыл окно.
Занимался холодный, морозный день. Звёзды, казалось, умирали в светлеющем небосводе, а в пропасти железнодорожного пути постепенно бледнели зелёные, красные и белые огни.
Первые локомотивы выезжали из депо и со свистом ехали к поездам. Другие издалека посылали высокие повторяющиеся сигналы – крики пробуждения, как сельские петухи.
Дюруа думал: «Возможно, я вижу всё это в последний раз». Но, почувствовав, что опять начинает морально слабеть и жалеть себя, он ожесточённо ответил себе: «Не нужно думать ни о чём до самого момента встречи. Только так и можно сохранить присутствие духа».
Он принялся за свой туалет. Когда он брился, ему в голову ещё раз пришла угнетающая мысль, что он, может быть, в последний раз видит своё лицо.
Он выпил ещё глоток водки и оделся.
Оставался ещё час. Он шагал по комнате, пытаясь остановить поток мыслей. Когда он услышал стук в дверь, то чуть не рухнул на спину – настолько он волновался. Это пришли секунданты. Пора!
Они были закутаны в меха. Пожав руку Дюруа, Риваль заявил:
- Мороз, как в Сибири. Всё в порядке?
- Да, всё хорошо.
- Настроение спокойное?
- Очень.
- Тогда идём. Вы позавтракали?
- Да, мне ничего не нужно.
Буаренар по случаю надел какой-то неизвестный орден, зелёный с жёлтым, которого Дюруа никогда на нём раньше не видел.
Они спустились. В ландо их ждал какой-то господин. Риваль представил его: «Доктор Ле Брюман». Дюруа пожал его руку и пролепетал: «Благодарю вас». Затем он попытался устроиться на переднем сидении и сел на что-то жёсткое, что вначале принял за вылезшую пружину. Это была коробка с пистолетами.
Риваль повторял:
 - Нет! Стрелок и врач – назад!
Наконец, Дюруа понял и устроился рядом с доктором.
Секунданты сели, в свою очередь, и экипаж тронулся. Кучер знал, куда ехать.
Но коробка с пистолетами всем мешала, особенно – Дюруа, который предпочёл бы никогда её не видеть. Попытались убрать её за спины – она давила на поясницу, затем поставили её между Ривалем и Буаренаром – она постоянно падала. Наконец, её затолкали под ноги.
Разговор не клеился, хотя доктор рассказывал анекдоты. Ему отвечал один Риваль. Дюруа тоже хотел показать, что не обескуражен, но боялся упустить нить повествования, проявить своё волнение, и его мучил страх перед тем, что его может начать бить дрожь.
Вскоре экипаж выехал из города. Было около 9 часов утра. Стояло такое морозное зимнее утро, когда вся природа сверкает и кажется хрупкой и одновременно твёрдой, как кристалл. Деревья, покрытые инеем, кажется, потеют льдом, земля звенит под ногами, сухой воздух разносит звуки на далёкое расстояние, голубое небо сверкает, как зеркало, а Солнце идёт по нему, сияющее и холодное, бросая на застывшую Землю лучи, которые никого не греют.
Риваль говорил Дюруа:
- Я взял пистолеты у Гастин-Ренетта. Он сам их зарядил. Коробка запечатана. Мы бросим жребий, из каких пистолетов будем стрелять: из этих или из пистолетов нашего соперника.
Дюруа машинально ответил:
- Благодарю вас.
Тогда Риваль начал давать ему подробные наставления, чтобы его подопечный не совершил никакой ошибки. Он по нескольку раз повторял одно и то же:
- Когда спросят: «Готовы, господа?», громко отвечайте: «Да!» Когда скомандуют «Огонь!», быстро поднимайте руку и стреляйте, прежде чем команду не повторят трижды.
И Дюруа мысленно повторял:
- Когда скомандуют стрелять, я подниму руку… Когда скомандуют стрелять, я подниму руку… Когда скомандуют стрелять, я подниму руку…
Он учил это, как дети заучивают уроки, шепча это про себя много раз, чтобы твёрдо запомнить:
- Когда скомандуют стрелять, я подниму руку.
Ландо въехало в лес, повернуло направо и вновь – направо. Риваль вдруг открыл дверцу и крикнул кучеру:
- Сюда, по этой дорожке!
Экипаж направился по колее среди лесосеки, где дрожали сухие листья с ледяной каймой.
Дюруа не переставал бормотать:
- Когда скомандуют стрелять, я подниму руку.
И он подумал, что несчастный случай на дороге всё уладил бы. О, если бы они перевернулись! Если бы он сломал ногу!..
Но он заметил на опушке второй экипаж и четырёх господ, которые топали ногами, чтобы согреться. Ему пришлось открыть рот, потому что стало тяжело дышать.
Вначале из ландо вышли секунданты, затем – врач и дуэлянт. Риваль взял коробку с пистолетами и ушёл с Буаренаром к двум незнакомцам. Дюруа видел, как они церемонно поприветствовали друг друга, а затем начали вместе ходить по опушке, глядя то на землю, то на деревья, словно искали что-то, что могло упасть или улететь. Затем они отсчитали шаги и с большим трудом воткнули в ледяную землю две палки. Затем они собрались группой и начали делать движения, словно дети, играющие в «орла или решку».
Доктор Ле Брюман спросил Дюруа:
- Вы хорошо себя чувствуете? Вам что-нибудь нужно?
- Нет, ничего, спасибо.
Ему казалось, что он сошёл с ума, спал, грезил, что случилось что-то сверхъестественное, овладевшее им.
Боялся ли он? Возможно. Но он не был уверен. Всё изменилось вокруг.
Вернулся Жак Риваль и сказал ему тихим довольным голосом:
- Всё готово. Жребий с пистолетами выпал в нашу пользу.
Это было совершенно безразлично Дюруа.
С него сняли пальто. Он не протестовал. Ощупали карманы его сюртука, чтобы удостовериться в том, что в них не было бумаг или кошелька, которые могли бы защитить от пули.
А он всё повторял про себя, как молитву: «Когда скомандуют стрелять, я подниму руку».
Затем его подвели к одной из палок, воткнутых в землю, и дали ему пистолет. Тогда он заметил напротив себя стоящего человека. Он был маленького роста, лысый, с брюшком, в очках. Это был его соперник.
Он хорошо видел его теперь, но думал только об одном: «Когда скомандуют стрелять, я подниму руку и выстрелю».
В тишине пространства раздался голос, пришедший словно издалека, который спрашивал:
- Вы готовы, господа?
Жорж крикнул:
- Да!
Тогда тот же голос скомандовал:
- Огонь!..
Дюруа больше ничего не слушал, ничего не замечал, ни в чём не отдавал себе отчёта; он почувствовал только то, что поднял руку и изо всех сил нажал на гашетку.
Он ничего не услышал, но увидел дымок, выходящий из дула его пистолета, а, так как человек напротив продолжал стоять в той же позе, он заметил другое белое облачко, которое поднималось и растворялось над головой его соперника.
Они оба сделали по выстрелу. Всё было кончено.
Его секунданты и врач начали ощупывать его, расстегнули одежду и спрашивали с тревогой:
- Вы не ранены?
Он отвечал машинально:
- Нет, не думаю.
Впрочем, Лангремон тоже остался невредим, и Жак Риваль пробормотал недовольным тоном:
- С этими проклятыми пистолетами всегда так бывает: либо не заденет, либо убьёт. Какое мерзкое оружие!
Дюруа не шевелился, парализованный удивлением и радостью: «Всё закончилось!» У него пришлось вынуть из руки пистолет, так как он всё ещё сжимал его. Ему казалось сейчас, что он мог бы сразиться с целым светом. Всё закончилось. Какое счастье! Он чувствовал прилив смелости, и ему хотелось напасть на первого встречного.
Четверо секундантов несколько минут беседовали между собой, назначая встречу днём для составления протокола, затем все сели в экипажи, и кучер, который смеялся на своём облучке, щёлкнул кнутом.
Они вчетвером пообедали на бульваре, обсуждая утреннее событие. Дюруа рассказал о своих впечатлениях:
- Со мной ничего не случилось, совершенно ничего. Вы, наверное, видели, как это было?
Риваль ответил:
- Да, вы держались достойно.
Когда протокол был составлен, его отдали Дюруа, который должен был поместить его в колонку светской хроники. Он с удивлением увидел, что в заметке было сказано, будто он обменялся двумя пулями с мсье Луи Лангремоном, и с беспокойством спросил Риваля:
- Как это? Ведь мы стреляли только по разу!
Тот улыбнулся:
- Да, одна пуля… одна пуля у каждого… всего – две.
Дюруа нашёл это объяснение удовлетворительным и больше не настаивал.
Папаша Вальтер обнял его:
- Браво, браво, вы защитили знамя «Французской жизни»!
Вечером Жорж ходил в редакции самых важных газет и в самые известные кафе на бульваре. Он дважды встретил своего противника, который тоже там оказался.
Они не подали вида, что знакомы. Если бы один из них был ранен на дуэли, они пожали бы друг другу руки. Впрочем, каждый клялся, будто слышал, как у его уха просвистела пуля.
На следующий день около 11 часов утра Дюруа получил телеграмму: «Бог мой, как я испугалась! Приходи же скорее на улицу Константинопль. Целую, любовь моя. Как ты смел! Обожаю тебя. Кло».
Он пошёл на свидание, и она бросилась в его объятия, покрывая поцелуями:
- О, дорогой, ты даже не представляешь, что со мной было, когда я открыла газеты сегодня утром. Рассказывай же. Расскажи мне обо всём. Я хочу знать.
Ему пришлось рассказать во всех подробностях. Она говорила:
- Какую страшную ночь ты, должно быть, провёл накануне!
- Да нет. Я хорошо спал.
- А я не смогла бы глаз сомкнуть. Расскажи же, как всё было в лесу.
Он сочинил драматический рассказ:
- Когда мы оказались лицом к лицу, на расстоянии 20 шагов (всего в четыре раза длиннее, чем эта комната), Жак спросил, готовы ли мы, и дал команду стрелять. Я немедленно поднял руку и прицелился, но было немного тяжело. У меня был тугой пистолет, а я привык к подвижным механизмам, и сопротивление гашетки сбило направление выстрела. Всё равно, это не должно было далеко зайти. Тот негодяй тоже хорошо стреляет. Его пуля просвистела мимо моего виска.
Она встала на колени и обняла его, словно хотела разделить с ним опасность. Она лепетала:
- О! Миленький мой, бедняжка…
Когда он закончил рассказывать, она сказала:
- Знай, что я больше не хочу с тобой расставаться. Я должна тебя видеть, а когда мой муж – в Париже, это неудобно. Я могла бы найти час, чтобы приходить к тебе по утрам, пока ты ещё не встал, но я не хочу возвращаться в твой ужасный дом. Что делать?
Он почувствовал внезапное вдохновение и спросил:
- Сколько ты платишь за эту квартиру?
- 100 франков в месяц.
- Хорошо, я беру оплату на себя и буду здесь жить. Моя старая квартира больше не подходит при моей новой должности.
Она подумала и ответила:
- Нет, я не хочу.
- Почему? – удивился он.
- Потому что…
- Это не причина. Эта квартира меня устраивает. Я буду здесь жить.
Он рассмеялся:
- К тому же, ты сняла её на моё имя.
Но она продолжала отказываться:
- Нет, нет, я не хочу…
- Почему же, скажи?
Тогда она нежно прошептала:
- Потому что ты будешь водить сюда женщин, а я этого не хочу.
Он возмутился:
- Никогда в жизни, клянусь.
- Нет, будешь.
- Я тебе клянусь.
- Правда?
- Правда. Слово чести. Это – наш дом и только наш.
Она обняла его в порыве любви:
- Тогда я согласна, милый. Но знай, что если ты обманешь меня хоть раз, всего один раз – между нами всё будет кончено навсегда.
Он ещё раз поклялся, и они условились, что он переедет в этот же день, чтобы она смогла увидеть его, когда будет проходить мимо.
Затем она сказала:
- В любом случае, приходи на ужин в воскресенье. Мой муж в тебе души не чает.
Он был польщён:
- Да? Правда?..
- Да, ты его очаровал. А ещё ты мне говорил, что твоё детство прошло в деревенском шато, не так ли?
- Да, а что?
- Тогда ты, наверное, немного знаешь эту культуру?
- Да.
- Прекрасно. Поговори с ним о садоводстве и об урожаях, он это очень любит.
- Хорошо, запомню.
Она покинула его, осыпав градом поцелуев, так как эта дуэль обострила её нежность.
А Дюруа, отправляясь в редакцию, думал: «Какая она забавная! Какие птичьи мозги! Как узнать, что она хочет, что любит? И какая странная семья! Какой фантазёр мог бы придумать союз между этим стариком и этой ветреницей? Какая причина заставила этого инспектора жениться на этой девчонке? Тайна! Как знать? Может быть, любовь?»
Затем он заключил: «Как бы то ни было, она – очаровательная любовница. Я был бы глуп, если бы её потерял».

(09.11.2015)