Этажи времени. Глава 20

Начало http://www.proza.ru/2015/11/10/848

Послевоенный Париж готовился к очередным Рождественским праздникам. Кое-где на улицах уже были установлены елки, украшенные разноцветными гирляндами из электрических лампочек. За годы войны и первый послевоенный год люди отвыкли от красочных и шумных праздников, но Рождество 1946 года наконец позволило забыть обо всех ужасах германской оккупации.

Владимир Михайлович Ставский сидел, укрывшись теплым шерстяным пледом, в широком кресле-качалке около камина, в котором медленно горели березовые дрова. Небольшая елочка наполняла комнату хвойным запахом, было тепло, на коленях лежали машинописные листочки, принесенные вчера дочерью Тамарой. Каким-то чудом сюда, во Францию, попали многократно перепечатанные чьими-то заботливыми руками на папиросной бумаге странички из дневниковых записей великой княжны Ольги Николаевны. Через огромную лупу подслеповатый машинописный текст казался нагромождением трудночитаемых знаков, которые все-таки удавалось сложить в осмысленные предложения.

Смысл последнего абзаца был неожиданным настолько, что Ставский перечитывал его несколько раз, не веря написанному. Он еще раз взял лупу и медленно прочитал: «В 10.45 с Мамой к обедне. Поздравление было в комнатке. Завтракали: Зизи, графиня и граф Бенкендорф, Ресин, Апраксин, Аня, Трина, Иза и Настенька. Скука. Видели полковника Ставского 4-го Стрелкового полка с букетом. После 2 часов по-вчерашнему катались. Идет снег, теплее...»

Читая эти листки, Ставский перенесся в своих воспоминаниях на тридцать лет назад, туда, в российскую зиму одна тысяча девятьсот шестнадцатого года. Утром шестого декабря сорокачетырехлетний полковник лейб-гвардии 4-го стрелкового полка Владимир Михайлович Ставский с большим букетом цветов шел к великой княжне Ольге Николаевне. В этот праздничный день императорская семья отмечала именины Николая Александровича. Полковник и представить не мог, что этот день навсегда останется в памяти как один из последних дней в его привычной жизни, не то чтобы спокойной и безмятежной, а скорее выверенной в соответствии с воинской службой и выработанным распорядком. Ставский навсегда запомнил белокурые волосы Ольги Николаевны, большие синие глаза, прекрасную осанку.

Все последующие годы были просто калейдоскопом быстро меняющихся картинок. Гражданская война, Добровольческая армия, Донское правительство с бесконечными внутренними склоками и выяснениями отношений, вооруженные силы Юга России, командование в 1919 году Татарским стрелковым полком, бои под Новороссийском, разные военные и гражданские должности в Крыму.

В 1920 году последний раз Владимир Михайлович побывал на своей вилле в Симеизе. Вилла эта называлась «Сельби», что в переводе с тюркского означает «кипарис», но местные жители почему-то называли ее «Сольби». «Сельби» представляла собой стоящее вдоль морского берега двухэтажное здание с плавными скругленными углами. Ставскому очень нравились узкие высокие двери и глубокая ниша парадного входа, кованые решетки балконов, уют дома. Виллу эту построил в 1914 году для богатого московского дворянина Митрофана Леонова архитектор Щекотов, а Леонов подарил этот роскошный дом своей дочери Юлии, которая к тому времени уже несколько лет была замужем за полковником Владимиром Ставским. В семье Юлии и Владимира подрастали четыре дочери. Конечно, полковнику хотелось иметь сына, который мог бы пойти по военной линии, но Бог решил иначе. Впрочем, дочки росли умненькими, воспитанными и красивыми, так что Владимир постепенно свыкся с мыслью, что дочери – это очень даже неплохо.

В двадцатом году Ставский был назначен начальником военного гарнизона в Ялте, руководил эвакуацией остатков Белой армии. Жену вместе с дочерьми Татьяной, Ниной, Тамарой и Наталией он, не дожидаясь полной катастрофы белого движения, еще в феврале отправил через Одессу на английском судне «Рио-Негро». Англичане долго сомневались в безопасности операции по эвакуации и согласились на нее только после гарантий надежности обороны крымских перешейков, которые им дал генерал Яков Александрович Слащёв. Ставский по делам службы несколько раз встречался со Слащёвом. Каждый раз после разговора с генералом он испытывал тоскливое чувство близости неизбежного военного краха. Яков Александрович прекрасно понимал, что шансов сохранить Крым от нависших над полуостровом большевистских полчищ практически нет, но делал все, чтобы максимально отсрочить неминуемый конец армии и государства.

И конец наступил для полковника Владимира Ставского утром 13 ноября 1920 года, когда последние суда покидали Ялту, увозя в эмиграцию русских людей, спасая их от красной расправы. На одном из этих судов – итальянском пароходе «Корвин» – Ставский навсегда покинул Россию.

С той эвакуации и началась жизнь парижского эмигранта, которая продолжается уже двадцать шесть лет и, судя по всему, вот-вот закончится на живописном кладбище Сент-Женевьев-де-Буа рядом с могилой жены, умершей еще в далеком 1923 году.
Годы жизни в Париже были полны событиями, связанными по большей части с деятельностью организаций русских офицеров в эмиграции. Владимир Михайлович, будучи человеком весьма энергичным, не мог тратить время впустую. Стал сначала председателем объединения лейб-гвардии 4-го стрелкового полка, а позже секретарем русской секции Союза французских комбатантов, секретарем Союза офицеров – участников войны. Несколько раз писал статьи для различных журналов, в том числе, разумеется, и для «Вестника Союза офицеров – участников войны». Часто встречался с русскими офицерами, живущими во Франции, генералами Эрдели, Апрелевым, полковником Неводовским, полковником Черепановым, капитаном первого ранга Лебедевым. Встречи эти носили скорее полуофициальный и деловой характер и не переросли в товарищеские отношения, которых так не хватало Ставскому во Франции, особенно после кончины супруги.

И вот, укрывшись теплым пледом, сидя в кресле, Владимир Михайлович вспоминал прожитую жизнь. Правильно ли он все делал или нет, теперь уже не имело никакого значения; важно было только то, что наступало Рождество, ангел на елке улыбался своей ангельской улыбкой, каждый день одна из дочерей приходила навестить старика, были любимые книги и дорогие воспоминания.
...Видели полковника Ставского 4-го Стрелкового полка с букетом...
Вероятнее всего, жизнь прошла правильно, всегда служил и работал только так, как подсказывала совесть и офицерская честь. Мысли о том, чтобы вернуться в Россию, никогда не было, он прекрасно понимал, что там могло его ожидать. В лучшем случае просто бы убили, как генерала Слащёва,  а в худшем замучили бы на Лубянке или в колымских лагерях.

Ставский встал с кресла, распрямил спину и подошел к книжному шкафу. На полке в углу стояла старинная книга в кожаном переплете, доставшаяся ему еще от деда Михаила Михайловича, участника войны 1812 года, генерала. То, откуда она взялась у деда, доподлинно было не известно, но ниточки вели к ее первому владельцу Якову Брюсу. За всю свою жизнь Владимир Михайлович так и не удосужился открыть эту книгу, но сейчас, глядя на потрепанный и потемневший переплет, он твердо решил, что книга должна вернуться в Россию – и не просто в Россию, а должна попасть в руки человека, понимающего толк в древних премудростях, и ни в коем случае не должна достаться комиссарам. Вопрос заключался только в том, как осуществить задуманное. Просить кого-то из эмигрантов – пустое, они ничего не видят, кроме собственных амбиций и готовы пойти на что угодно, лишь бы сохранить свою призрачную «истинную русскость и веру в царя и Отечество». Времена изменились, Россия теперь может и сама диктовать условия миру. Противно, конечно, что это делают те самые большевики, которые все и разрушили в семнадцатом году, но против фактов не попрешь. А если не эмигранты, то кто способен передать книгу в надежные руки?
 
Взгляд Ставского упал на свежий номер газеты Le Monde. Решение задачи нашлось неожиданно и как-то на удивление легко – реклама швейцарского банка Julius Bar. Конечно, банковская ячейка в банке и распоряжение этому самому банку, в котором прописать все условия передачи книги! Вот теперь надо продумать эти условия. Не всегда же в России будут хозяйничать комиссары, когда-нибудь границы будут открыты и приличные люди смогут ездить в Европу, будут же среди них ученые-историки с хорошей репутацией. Вот одному из них и достанется эта кожаная книженция. Деньги есть, значит, вопрос только в том, чтобы доехать до Цюриха и все оформить.

В первых числах января 1947 года Тамара Ставская вошла в здание банка, расположенного в доме номер тридцать шесть по улице Банхофштрассе в Цюрихе. В небольшом чемоданчике лежали тяжеленная книга и подробная инструкция на французском и немецком языках, в которой были прописаны все условия передачи книги новому владельцу. Странная просьба сохранить в банковской ячейке книгу, да еще с какими-то условиями передачи, очень озадачила клерков. Пришлось консультироваться по телефону с директором банка, который порекомендовал решить вопрос путем заключения нотариального соглашения между сторонами. По соглашению получалось, что если банк не сумеет найти нового владельца книги, отвечающего всем необходимым критериям, то через девяносто девять лет книга переходит в собственность Национальной библиотеки Франции.

Услуги оказались достаточно дорогими, но Владимир Михайлович просил дочь соглашаться на любые условия, и через несколько часов книга заняла свое место в хранилище трехэтажного здания по улице Банхофштрассе, где она и пролежала до 1998 года, то есть то того самого времени, когда человек, отвечавший всем критериям Ставского, взял ее в руки, чтобы изучить доставшийся ему по неизвестным причинам древний фолиант.


Переход к Главе 21. http://www.proza.ru/2015/12/05/596