Похожие на летучую мышь

(прозаическая поэма)

               1

     К. проснулся затемно. Лежал не двигаясь, не переворачиваясь по привычке  с боку на бок и не открывая глаз. Ему приснилось, что он заживо умер. Вроде бы и жив еще – дышит и слышит собственное дыхание, но что с того, если его уже нет, несмотря на то, что он все же присутствует при самом себе и готов приоткрыть глаза и смотреть сквозь прищуренные ресницы в немотствующий потолок уходящей ночи. Забрезжило, и утлый поселок высветился кисельным рассветом. К. приподнялся. Недолгие сборы взбодрили его. Вызвал такси и ровно через три часа самолет взлетел над скалистыми уступами в направлении к городу, где должна была проходить научная конференция.

     К. был уверен в том, что содержание подготовленного им доклада останется незамеченным для падких на сенсацию журналистов, да и присутствующими учеными будет сопровождаться возведенными в квадрат иронически кислыми ухмылками и наигранным равнодушием. Истинного отношения к делу их физиономическая мимикрия никаким образом не отражала. Но, что бы там не случилось, К. в эти моменты становился похожим на огромную летучую мышь, напоминающую, своими оттопырено просвечивающимися ушами и носато уплощенным лицом, Звезду Давида.  И всё, в общем-то, произошло в точности, как он и предполагал за исключением одного момента невольно ему запомнившимся. Оппонент – нашелся! Это был молодой ученый, новоиспеченный кандидат наук – зацепа, рвущийся в бой без достаточного на то основания. Хорошо, что К. довелось услышать его в беседе за день до своего собственного доклада. Будущий оппонент его искренне размахивал руками, кому-то что-то доказывая. К. прислушался. Разговор шел о Хармсе.  Обрывков этого стороннего диалога вполне хватило на то, чтобы К. уразумел, с кем имеет дело. Противостоящий оппонент доказывал будущему, что Хармс русский поэт-абсурдист, пытавшийся расставить рядом стоящие слова так, чтобы они логически друг другу не соответствовали. Будущий при этом саркастически выпячивал нижнюю губу, слушал с явным нетерпением, но молча, и в итоге выдал, что никакого Хармса-поэта в мире не существует и что он, как ему это помнится, знает только одного Хармса – английского физика. Но главное, что показалось К. в подслушанном диалоге весьма убедительным, так это именно то, что «будущий» спорил ради самоутверждения и впервые услыхал о Хармсе только сейчас.

     К. покинул конференц-зал без сожаления и горечи, ощущая пружину смерти, застрявшую в его сердце, куда более остро, чем в ночь перед полетом.  Он ощущал, что с ним происходит что-то из ряда вон выходящее и чувственно неопределимое. Нет! – его нисколечко не тошнило. И, если бы рот его заткнули кляпом и ноздри залепили воском, он ради своего собственного спасения и пальцем не пошевелил бы. Да и зачем, если он считал свою смерть делом естественным и заведомо предрешенным. И к тому же одиночный номер в гостинице оказался для предстоящего ухода вполне подходящим. К. открыл дверь и поставил замок на предохранительную защелку. И отдавшись на волю гибельному настроению, опрокинулся на спину и отключился без томительного промедления.

     Ополночь его разбудило нечто такое, чего с ним никогда еще не случалось. Его ноги сами по себе начали сгибаться в коленях. И не просто сгибаться, а стягиваться судорогой до тех пор, пока пятки не соприкоснулись с ягодицами.  «Умираю» – это первое, что пришло ему на ум. В этом положении К. стал похожим на кузнечика, приготовившего к взлетному прыжку. Но такая похожесть не соответствовала действительности. Это было судорога с последующим онемением конечностей. К. воспринял происходящее с хладнокровным спокойствием. Дотянулся до лежащего на столике перочинного ножика. Раскрыл его и начал обкалывать окаменевшие икры, пытаясь вернуть эластичность сопутствующим массажем.

     К. сконцентрировал всю свою волю на то, чтобы выпрямить сведенные судорогой ноги. И, правда! - сиюминутной смерти удалось избежать. Но надолго ли?.. И кто способен ответить на этот вопрос?.. «Никто!» – подумал он, и эта мысль ублажила его настолько, что сама по себе перешла в успокоительный сон.

               2

     Утро встретило его покрапывающим дождиком. Вчерашняя конференция не впечатлила, и он решил в диспутах не участвовать. О ночном кошмаре старался не думать. И ему в этом помогала видимость жизни. Прилавки под навесами заполонили торговцы. Овощей и фруктов хоть отбавляй и надо же – вперемежку с уцененным антикваром. Забавляли наименования книг. К. насчитал 18 изданий «Трех мушкетеров», возле которых толпился пенсионный возраст.
 
     Было 8 часов утра. Дождь неожиданно утих и сквозь клубящиеся тучи пробился одинокий солнечный луч. К. миновал овощной рынок и пошел вдоль оживленной улицы, шаркая подошвою лакированного ботинка об асфальт. К. явно заваливало при ходьбе на левый бок. Сердце слегка покалывало и,  подступившая к горлу аритмия затрудняла дыхание. У входа в пассаж, прижимаясь спиной к обшарпанной кирпичной стене, стояла старушонка. Неопределенного цвета отрепья и внушительного размера крест, свисавший у нее до пояса, создавали притягательный эффект и проходящие мимо невольно притормаживали и щедро бросали в картонную коробку около ее ног металлическую россыпь. Время от времени нищенка истово крестилась и подавала негромкий, равно настолько, чтобы его услышали, голос: «Подайте, ради Христа!» К. нащупал накопившуюся куртке деньгу и сыпанул в коробку. Не столько по доброте душевной или сочувствию к обездоленной, сколько из уважения к ночному сигналу, поданному, как ему показалось, с того света. Его ноги, сведенные в тот момент внезапной судорогой, являлись архетипического рода предупреждением о том, что он должен в ближайшее время умереть. Объяснимо и просто, почему так. Для этого надо представить себя, в том – отчаянном положении, на боку. Колени, поджатые почти до самого подбородка. Поза новорожденного в материнской утробе. «Но я же не новорожденный» - подумал К., выдавливая саркастическую усмешку из своего кабалистического настроения. В таком случае это поза умершего – мертвецу перед захоронением придавали именно такую позу. Древний обычай и, если вдуматься, с философской подоплекой. Человек в период внутриутробного развития находится, в основном, именно в такой позе. И в такой же положении его предают земле.  В небытие ушло безмерное количество людей – куда больше тех, которые живы в настоящем. Рождение – смерть – рождение… Непрерываемая цепочка… «Да это же воплощение «вечного возвращения», – подумал К., прислушиваясь к своему участившемуся дыханию. Простреливающая боль скрутила его и повалила ничком на асфальт.

               3

     Очнулся в реанимационном отделении скорой помощи. Диагноз – инфаркт миокарда. Катеризация результата не дала. Закупоренная артерия оказалась непроходимой. Предложили операцию на открытом сердце. К. отказался. Испугала перспектива смерти в чужом городе. «Если уж умереть, так по месту жительства» – решил он. Воображение нарисовало ему цинковый гроб в багажном отделении самолета, ветреную погоду, череду воздушных ям и жалобное дребезжание фюзеляжа. И нонсенс – присутствие сердобольных друзей. Да и примут ли они участие в похоронах?.. Их памяти хватает ровно на неделю, а то и того меньше. Но их упрекать в этом грешно, потому что память воистину вредна для жизни.

     Убедившись, что состояние К. стабилизировалось, его тут же перевили в обычное отделение. Трехкомнатная палата была на первый взгляд вполне переносимой. Один пациент постоянно отсутствовал. Приходил только на лечебные процедуры. Его жилой дом находился в пределах больничного ограждения. Главный врач был с ним хорошо знаком и на замечаемое нарушение режима смотрел сквозь пальцы. Второй пациент занимал койку возле окна справа. К. расположился слева. Его сосед, опираясь локтем на койку, с кряхтением приподнялся, сел и под его туловищем весомо и внушительно прогнулся матрас. Череп квадратной формы, белобрысость и стрижка «ёжик» придавали его лицу непробиваемость домостроевского упрямства. И тут он заговорил. Хрипловатые звуки струились из его горла непрерывным потоком. Останавливался только тогда, когда задавал вопросы.

      Он: На какой улице живешь?
      К.:  Я не из этого города.
      Он: Какую хворобу нашли?
      К.: Я не спрашивал.
      Он: А ты случаем не еврей?
      К.: Тебя это раздражает?
      Он: Не то слово – лопоухий! – твоя морда похожа на летучую мышь.

     К. буквально задохнулся от его оскорбительно бесцеремонной наглости, но промолчал. А он продолжал. Его фразы бессвязно громоздились, соприкасаясь друг с другом без какой-либо логической последовательности. «Носы у наших, и уши от рождения правильные. За городом у меня 12 соток. И тут на тебе – перестройка. Облигации коту под хвост. Беспредел. Чтоб им всем подавиться моей пенсией. На кого уродовался? Вот они мои руки. Силища. Пальцами железо гну. Я жестянщик. Какого черта ты положил на подоконник свой свитер? Убери!» 

     К. воспылал гневом, бунтующие спазмы сдавили горло, и бешено заколотилось сердце. В мыслях промелькнуло: «Неужели я откину коньки, только из-за того, что меня поместили в одну палату с имбецилом?» Однако свитер, не желая накалять атмосферу, затолкал в тумбочку со спокойствием внешне невозмутимым. Повернулся набок, давая понять, что устал и желает уснуть. Ответного понимания и сочувствия никакого. Рот коротко стриженого не закрывался – тараторил, словно заведенный. Но К. настолько устал, что провалился в сон в сопровождении назойливо въедливой какофонии. Разбудила медсестра. Наклонилась, держа наготове шприц, и сказала: «Надо в ягодицу». «В левую или в правую?» – спросил К. с располагающим добродушием. «Значения не имеет», – ответила медсестра, ввела шприц, приложила к месту укола ватку, смоченную спиртом, и направилась к двери, вихляя костлявыми бедрами. Выключила свет, но К. успел обратить внимание на стриженого. Верхняя губа его оттопыривалась и опадала в такт равномерному посапыванию. 

     Около 6-ти утра забрезжило. К. проснулся. Но и стриженный уже не спал. Он лежал молча. Ни слова. Куда девалась его вчерашняя словоохотливость?.. К. направился к умывальнику, обратив внимание на холодильник, стоящий у стены между торцами коек. Электрический шнур вытащен из розетки. Льдистые наросты растаяли, и вода обильно растеклась по линолеуму. К. кликнул уборщицу. Та вошла со шваброй и завопила: «Кто сделал?».  Стриженный приподнялся с ухмылкой и, опираясь локтем на кровать, махнул свободной рукой в сторону К.: «Он!». «Не ври! – возразил К., показывая на холодильник, – в нем продукты только твои» «Это его работа, – повторил стриженный с упрямством и добавил, обращаясь к уборщице, – он из лопоухих и природа у него такая – нашему человеку пакостить».

     К совершенно забыл, что волноваться ему, в его теперешнем состоянии, никак нельзя. И, что называется, отпустил  натянутую пружину. По-звериному бездумно, взвился он в отчаянном прыжке и вцепился мертвой хваткой стриженому в горло. «Ублюдок, – процедил К. сквозь зубы и добавил, – у тебя всё гнилое, и молотилки твои пудовые, и бицепсы, и душа». Стриженый попытался освободиться, но ему не удалось. Иди, знай, чем бы это закончилось. Хорошо, что на испуганный зов уборщицы подоспели санитары. Ловко запеленали К.  в простынь и повели к главному врачу. Усадили в подставленное кресло.

     – Во-первых, – сказала главная, – нервные срывы для вас недопустимы. Могут стать причиной летального исхода. Во-вторых, неадекватность поведения налицо. Вы показали себя агрессивным и опасным для окружающих. Но вы вправе по первому желанию покинуть наши зарубежные пенаты, тем более, что у меня на руках резюме консилиума – вам рекомендована операция на открытом сердце.
     – Если я понимаю вас правильно, – сказал К., – вы советуете продолжать лечение по месту жительства.
     – Говорить вам это, с моей стороны, не очень удобно, но здесь вы один, – главная сделала многозначительную паузу, – а дома и стены помогают.
     – Спасибо за откровенность, – сказал К., – как только сойду с трапа самолета, поеду в Иерусалим.
     –  Разумное решение, в столице, вероятно, врачи более квалифицированные.
     – Да нет, – ответил К., – хочу помолиться Стене Плача.

               4

     Воображение К. оказалось почти пророческим, за исключением того, что цинковый гроб ему не потребовался, но погода оказалась ветреной и воздушные ямы захватывали дух – самолет то возносился над ними, то проваливался в кренящуюся бездну и эти моменты сопровождались жалобным дребезжанием фюзеляжа.

     Несмотря на сопровождающее письмо, выданное ему на руки, с предписанием срочного операбельного вмешательства, К. посетил Стену Плача и помолился не заученными словами молитвы, а своими, ибо других не знал. 

     Только после этого он вернулся в родной городок и на следующий день с утра обратился в больницу. И в тот же день, в полдень, оказался на операционном столе. Его предупредили, что операция будет довольно сложной, и он поставил на протянутом ему бланке подпись о том, что согласен на любой исход.

     Окружающего персонала, он не запомнил, за исключением одного лица. Это была рыжая, внушительных размеров девушка, говорившая на ломанном русском языке. «Тебя занимаюсь я, – сказала она прикартавливая, – чик-чирик тут, – она показала на его груди предполагаемую линию разреза, – дышать на искусстве, операция делать без пульса, не боись, боли нет, желаю удача. Анестезия начала действовать. За секунду до полного отключения К. подумал, что наклонившаяся над ним рыжуха похожа на огромную летучую мышь, напоминающую, своими оттопырено просвечивающимися ушами и носато уплощенным лицом, Звезду Давида.

                08.11. 2015, Беэр-Яков