Изморозь любви

...она беспомощно стояла под дождем на блестящем от талой воды и грязи асфальте. Темно-бурые ледяные брызги, вылетающие из-под колес проезжающих автомобилей жалили колени, разбиваясь о золотистый нейлон-светлый промежуток между подолом элегантного, короткого пальто и верхним краем красивых сапог на высокой шпильке. Авто безучастно проносились мимо растерявшейся женщины и отказавшегося подчиняться ее воле, маленькому фольксвагену...Телефон безмолвствовал - разрядился...
     Я затормозил...

их сколько было -  этих наших дней?
  - их вовсе не было,
как не было измятых простыней,
ни ощущения обессиленного тела,
летящего спиною в бесконечность,
когда в мерцании волшебных фонарей
 и в прерывающем сознание падении –
-пронзившее тебя, есть истина и вечность,
все остальное – горстка сухарей ….
………………………………………….



ДЕНЬ ПЕРВЫЙ...


…Изумление…

        Она пришла, когда солнце уже перешло за полуденную линию жизни. Жар лучей уже не испепеляет. Опыт научил беречь остатки тепла…И они встретились –  Капитан и Красивая Женщина. Оба уже не молоды. Так не молоды, что Он  помнил черно-белое кино в клубах,  искусственный пафос пионерских  лагерей и «Победы» на улицах, Она - чулки с подвязками и первую свою тушь для ресниц из мыла…Он, поседевший, с поредевшими волосами и Она – Красивая , сохранившая таинственное, данное только женщине, умение носить с блеском  долгие годы то, что дано от природы и зажигать звезды. Стройная, гибкая и желанная…
    Искренность не терпит паузы и он поцеловал. Прикоснулся к чужому теплу губами и поцелуй не упал в пустоту …Ее поцелуй встретил его, встретил, как бы  открыл ему дверь в дом  после бесплодных странствий по ненужным  дорогам…Сон. Уютное тепло салона ее маленькой  блестящей машины-жука  в осеннюю распутицу. Она зазвенела тихим колокольчиком, зазвенела серебристым смехом – помада, сказала она, на губах осталась помада. Ведь, жена!?  И с блестками! Маленький ароматный пальчик-тростинка прикоснулся к лицу… …Смысл слова пропал, уплыл из сознания. Что это такое – жена?
        Вершилось чудо.
        Если есть Бог…
   Она уехала, разматывая, но не обрывая, тонкую золотую ниточку, один конец которой уже припаян к его аорте…

КРЕСТИКИ – НОЛИКИ. Отступление...
 
Она появилась неожиданно, эта новенькая в классе. Худенькая, высокая девочка с непривычной тогда короткой стрижкой. Была теплая и солнечная весна, но в тот день было пасмурно и бриллиантовые капельки дождя, прокладывая извилистые дорожки, сбегали по стеклу и, образуя маленькие ручейки, исчезали за краем мокрого, крашенного бурой краской подоконника.
    Я опоздал к началу урока, это случалось нечасто, но вот, в тот день опоздал. И не сразу ее заметил. Странно. Не заметил, несмотря на то, что вид моей парты, которую я занимал, -так уж получилось, без напарника был  непривычен. Сидела темноволосая девочка. Оля. Оля Сонич. Их семья приехала из послевоенной Германии, папа был офицером в высоком чине, респектабельная, состоятельная семья. Единственная дочь. Все это выяснилось позже и постепенно. А пока я с изумлением смотрел на девочку, которая по хозяйски разложила свои учебники и ученические вещицы на «моей» парте. Вещи отличались от тех, которыми пользовались другие мои товарищи, отличались непривычным изяществом и даже некоторой элегантностью. Мне стало неловко за свою изгрызенную синюю ручку, болтающуюся в лотке парты, замызганную чернильницу, потертый пенал… Девочка смотрела на меня большими серыми глазами и, вдруг сказала – я очень рада, что мы будем сидеть вместе и подружимся. Я Оля. А, как тебя  зовут, мальчик. Мальчик! Надо же! 
    Но не сверкнул я глазами грозно, не отвесил подзатыльник… Молча смотрел в два лучистых серых глаза, обрамленных сверху кисточками бархатных ресничек и чувство  томительной робости медленно поднималось откуда-то из неведомых ранее уголков сознания. А девочка все смотрела и смотрела на меня…
- Не хочешь говорить, - и не надо. Все равно узнаю, прошептала она, опустив глаза. Я мучительно покраснел, мне от чего-то было страшно неловко, как будто бы я совершил что-то постыдное. Я не мог себя заставить смотреть на новенькую и, в то же время, мне очень хотелось смотреть на ее лицо, опять увидеть вздрагивающие, блестящие крылышки ее ресниц.
  -   Давай играть в крестики-нолики, прошептала она тихо, чтобы не услышала учительница, старая Антонида, математичка.
    -Какие кролики, не расслышал я, все еще не оправившись от охватившего меня смущения, -нолики,  поправила она, эта игра такая, все в Германии играют. Ага, в Германии, подумал я. Вот ты откуда, птица такая… В те годы многие офицеры приезжали из оккупированной зоны, сами-то офицеры особенно и не отличались от прочих, но, вот, их жены и дети… Это была  особая каста. Класс благоухающих дорогими духами, стильных и добротно одетых женщин, высокомерных, замкнутых  в своем кругу людей.
     Оля, чуть дрожащей крохотной ладошкой выкатила из лоточка ручку и расчертила маленькую решетку на последнем листе своей аккуратной тетради, быстрым шепотом объяснила немудреные правила и, вдруг сказала – ты будешь крестиком, мужчина всегда крестик, а женщины – всегда нолик. Надо же! Мужчина! Сподобился! Но и «женщина» , произнесенное этим маленьким, хрупким и незрелым цветком было странно и до дикости необычно.
     Мы любили друг друга, любили, когда пришло для этого время. Любили той безгрешной и самой честной любовью, которой любят друг –друга дети . Любили вопреки «ее-папиной- машине»,  двум роялям в огромной, роскошно обставленной квартире и бесконечно сменяющимися домработницами…
   Ты будешь крестиком, сказала она тогда, а я ноликом...
…………………………………………………………………………………………………
   Я опять приехал в свой город, приехал навестить маму и подышать ароматом старых каштанов, побродить переулками своего детства. Мы встретились с Олей. Она закончила исторический и не хотела быть учителем. Замужем. За деловым состоятельным евреем. Старше ее. Гораздо старше.
       Олина мама высокомерно поглядывала на меня, очень сдержано и снисходительно общаясь при встречах . До меня дошли ее комментарии –какой-то штурман…
     Оля, Олечка…    Ослепительная красавица, стройная, стремительная и сверкающая, как водопад. Мы просидели всю ночь, плевать, она говорила, плевать на все и на мужа в том числе.  – И, даже, не в том числе, а в первую очередь…Я целовал ее и пытался смягчить мучавший ее какой-то истерический надрыв…. Она вдруг отстранилась, резко распахнула меховой полушубок, рванула вниз высокий воротник, что свободной шалью лежал вокруг ее шеи и, оттянув его вниз так, что стали видны ее маленькие груди, мягко выступающие из выреза, показала золотой крестик , покоящийся в ложбинке…
    Вот, сказа она, вот видишь, это ты! Ты крестик! Ты вечно со мной! Ты мой крест, будь ты проклят!  – беззвучно заплакала, а я – я, действительно –нолик!
  Меня поразило все, особенно это  ее -  «вечно!»
…………………………………………………………………………………………………..
      Общие знакомые сказали мне, спустя много лет, что Оля Сонич стала неизлечимым наркоманом. При каких-то невыясненных обстоятельствах  ее не стало, отравление, умирала долго и мучительно.  Был процесс. Обвиняли пройдошливого мужа, но, кажется для него все окончилось благополучно… Деньги…
Она просила поставить на могилу крест, а была еврейкой…Милый мой нолик… Вот ты и стала крестиком. Теперь ты стала навечно моим крестом…            
Как для астрономов, - не знаю, но для меня  на одну звездочку на небе меньше…
    Я был на ее могиле. В Сихове, во Львове.  Нестарое кладбище… В осенний, слякотный день, промочив ноги, стоял и смотрел на крестик, ее, черт возьми крестик, который теперь уже точно, останется с ней навечно…



 ДЕНЬ ВТОРОЙ.
«Не говори мне «Да»»


Не мои дети стучали тебе под сердце, упрашивая отпустить их, чтобы расти до неба. Красивой длинноногой девочкой,  освеженной капелькой тысячелетней еврейской мудрости. Нет, не мои…Как странно Бог заводит пружины своих механизмов…
   Прости. У тебя замечательная дочь.
    Две голубые луны несутся сквозь ледяное пространство, две остывающие луны. Каждая в ореоле собственного серебряного света, стекающего с них, несутся через космос к черной бездне.
    - Нет, почему, сказала ты, здесь будет музыка. Ты знала наверное. Конечно музыка…
И  пожилой долговязый еврей,  изогнувшийся над пианолой и обративший к тебе свой невидящий,  устремленный внутрь собственной импровизации взгляд …Он смотрел на тебя, яркую, дорого и со вкусом одетую, пока настраивал  инструмент, а потом забылся, утонув в музыке, закрыл глаза, но не изменил поворот головы…
И я смотрю на тебя, но не вижу лица, не вижу морщинок, не вижу отметин Времени, а только  некий лик, по образу и подобию, изумрудные провалы бездонных глаз. И тихий смех сверху  - ну, что, хитрец, убежал от меня? И запах засыпающей перед зимой туи в саду южного прикарпатского города. Густой, мокрый запах ночного дыхания туи… Тихая мелодия скользнула через сознание – это музыкант тронул клавишу… Где-то невообразимо далеко, через ледяное пространство несется одинокая голубая луна, истаивая серебряным светом…Два маленьких золотых треугольника, наложенные друг на друга прожигают грудь, освобождая дорогу к сердцу. Как странно Господь заводит пружины своих механизмов…Я не искал тебя, это ты, всегда, неслышным шагом шла за мною… И, вот, встретила.
    Почему голубые? Спросил я. За столиком, от нас по диагонали, две миловидные тоненькие девушки откровенно смотрят друг на друга. Рука одной лежит в протянутой ладошке другой, водит по ней тоненьким пальчиком. Посверкивают колечки. Девочки. Пьют розовое вино. Странно Бог настраивает свои механизмы… 
    Ты засмеялась тихо, кивнув понимающе, - Ну и что? У меня есть знакомые, тоже, и - ничего. Ничего, конечно, смутился я, но понимаешь ли, как-то странно, когда есть выбор…
 -Другой мир, сказала ты, это другой мир, его нельзя мерять нашими мерками.
    Я голоден, а порция языка, принесенная мне очень мала. Я боюсь  быстро все съесть, потому что не знаю, что будет потом. Как узник перед казнью. Исхода уже нет, того, что предстоит не избежать, обречен, но смятенного сознания хватает только на понимание того, что отделять надо крохотные частички этого последнего пиршества, чтобы существовать. Таковы условия …
   Хвостик твоей машины мелькнул в темноте и растаял, исчез за косо летящими снежинками в желтых квадратах чужих окон незнакомых домов. Я быстро, сказала ты, минут пятнадцать-двадцать. Двадцать одна, родная моя, я отрываю от себя еще минутку, чтобы ты могла чиркнуть помадой по губам, сверкающими блестками рукотворного нектара, который я как пчела, ворую с твоих цветов …Но не минуткой больше, иначе умру…
   Ты возникаешь из темноты изящная и стройная, идешь, легко, как девочка, выбрасывая
 бедра. Красиво. Так просто и естественно мы еще не целовались. Очень естественно, как встретившиеся давние и состоявшиеся  любовники. Ты обняла меня за голову, пропустив руки под поля  любимой моей шляпы, которую я,  демонстрируя, наверное, скверный вкус, ношу почти всегда. Не для прикрытия обозначившейся лысины, я просто люблю ее и, износив старую, покупаю другую… Ты обняла меня и прижала к  себе, меня, огромного. Поцелуй был глубокий и спокойный. Я без конца тебя целую, но этот был лучшим.
   -  Суши, сказала ты, это сырая рыба со специями. Да не кокетничай ты, все ты знаешь!
Нам принесли какую-то гадость. Прости, но это факт. Ни ты, ни я не справились с этим испытанием. Ты тонко и умно острила над моими сомнениями, первой решительно зачерпнула содержимое и немедленно уронила  капельку противного белого соуса на свое колено, круглое и спелое, как курское яблоко.
     Уведи меня, родная, по полю цветущих в твоем саду яблонь, укради у всех, спрячь в распускающихся розовым цветом бутонах, но не говори «Да».
     Не говори мне «Да»,  ибо лестница, ведущая на небо, пройдя через рай, выводит на край пропасти последним своим пролетом. И там, в ледяном серебряном сиянии летит сквозь мрак одинокая луна. Дальше пустота …
     Я боюсь потерять тебя.
       Не говори мне «Да», не говори, пока испепеляющая боль неутоленного желания не  станет для тебя нестерпимой… И я не вынесу твоей  муки. Позови  и я приду, приду, чтобы дышать через поцелуй, истаять, расплавиться,  стать молекулой, но уже неотрывной твоей частью.…Не говори мне «Да», родная. Пока…не говори…
   Совсем недалекий путь в темноте, по грязным и мокрым дворам. Первые ступеньки той лестницы, которой я так страшусь.
     Шумливая молодежь, сосущая пиво,  у на все времена открытого магазинчика на первом этаже.
      Какие там ступеньки! – ты закрыта, ты не впускаешь меня в себя, ты еще не определила мое место в своей жизни…
   Мои пальцы нежно гладят твою ключицу под воротником пальто,  твои ладони вздрагивают на моих плечах, губы, соединившие тела – они мудрее нас с тобой, эти губы, они уже нашли друг – друга и, не сдерживаясь, ласкают, и теплый мед из твоих десен, как зрелый сок карельских берез весной. Мне хорошо с тобой, родная... И маленькая одинокая луна смотрит на нас с высоты, улыбаясь лукаво…
 ………………………………………………………………………………………………………
    Что это еще за бред, луны какие-то? спросит твой муж, которому в запале осточертевших перебранок, ты бросишь эти листки, пусть посмотрит, дурак, какая ты на самом деле!
-   А, впрочем, он прав, этот чудак со сломанной лирой, продолжит твой муж, не рассмотрел и не понял тебя за прошедшие годы, может, забудем, ну все эти дурацкие глупости? Начнем все заново?
     Это я-то чудак?!
     Я, знающий истину!
     Я, могущий, не дрогнув,  продать за ТЕБЯ Христа!
     А истина в том, что нельзя вновь омыться струями отгрохотавшего по крышам дождя, нельзя окунуться в потоки воды уже обласкавшие  тело и унесенные в океан. Это есть истина.
И, еще, маленькая одинокая луна, летящая в холодной пустоте…
    …………………………………………………………………………………………………….
  -  Тебе звонила какая-то баба, зло сказала моя интеллигентная жена. Тебе опять звонила баба… - Никогда не имел дела с «бабами»,   ты это знаешь, не унижай себя.
  Со стервами – да, случалось. Это ты тоже знаешь.
………………………………………………………………………………………………………
   Боже, как странно ты заводишь механизмы нашей судьбы…



 …Когда тебя нет…


      Этот лист мог бы остаться пустым, точно так же пустым, как и дни,  истаявшие в никуда бесследно…Я не трус, приходилось вступаться и за слабого и за честь женщины и носить синяки от зуботычин, как фронтовики носят свои медали. А сейчас я боюсь. Боюсь многого и об этом ниже. Больше всего боюсь стремительного полета земли в пространстве, в котором  мой меридиан скользит по небесной сфере, отмечая минутки, убегающие в вечность стайкой спугнутых этим полетом звездочек.. И с каждым мгновением я ближе и ближе подхожу к двери, ведущей туда же, а морщины становятся глубже. Тебя нет рядом и все клавиши   рояля стали черными. Сняты с бронзовой арфы струны- звуки падают в пустоту. Напрасно я стучу пальцем. Не встанут биндюжники с мест, громыхая стульями, не ввалится  в пивную  развеселый,  влюбленный в Молдаванку Костя…Я барабаню пальцами по мокрому стеклу. Бесцельно. Тебя нет рядом. С рояля сняли струны…
   Богат ли я? То есть, стоя перед выбором, теперь это для меня важно. Надо быть честным. Так вот, богат ли я. Это смотря что иметь в виду. Есть какое-то имущество. Небольшое, по теперешним меркам, наверное. Тут довольно сложно. Есть такое понятие – внутренние тормоза. Правильно или нет, но всегда полагал, что «твое» - это то, за что можно отчитаться утолщенным слоем кожи на собственных ладонях, износом мозговых извилин.
     Отчитаться, стоя на коленях перед иконой собственной совести. Если она есть, конечно. Если нет, такой вопрос вообще не существует…Все остальное ты просто отнял у слабых…
 Всегда тратил из заработанного на хлеб и вино ровно столько, сколько надо на  сегодняшний день. За остальным просто не протягивал руку - лишний груз в карманах…
     Но запаслив!
      Отложил кое-что и на черный день, день, когда стану обузой для близких.(?)
     Немного отложил, ровно один боевой патрон.
      Думаю, хватит, если Господь сподобит не перепутать лоб с ягодицей. Так вот, богат ли? Не разобрался.
      И пошел к Ребе…
    Ветхий,  как и его Завет, еврей в комнатке.
  - Нашел дорогу, шейгец! Я ждал!
   - Не вертись, юноша(!), не вертись и излагай ясно, святая Тора! –  так говорил старый реб Йоселе во Львове … Не вертись, как будто у тебя примус под задницей. Какой из зубов у тебя ноет?
    Мне грустно, ребе. Я подумал, зачем  «Он»  дает разум?
      Посмотри сам, глупый осел не умер бы от голода, если бы не умел размышлять-  ел бы, себе и ел от любого стога…
       Скажи отче, богат ли я? Что есть богатство.  Я стою перед выбором своего стога и не хочу умереть, понимаешь ли…, могу ли взять за Нее ответственность?
    Вот дурень! Тебе ли спрашивать. Ты богат тем, что не сушит душу тебе мысль об зарытых сокровищах, об покушать вечером и так далее, не тянут пудовой гирей долги, легок твой карман, а с ним и хитон, в который ты кутаешь зимой свое тело, и так далее, и так далее…  Шляпа у тебя вызывающая, но кто, скажи мне, без слабостей? Бесценное твое сокровище – она, купающая тебя в струях серебряного смеха и согревающая тебя (прости, Господи, меня, старика) поцелуями! И не тебе делить надо дом и серебряные ложки, шлемазл! Вот идиет!   Твое  богатство  настороженным беспокойством сверкает в глазах твоих, когда ты ждешь услышать ее шагов. Иди. Иди и не морочь мне голову. Я старик, мне нечего оставить на этом свете и я завидую тебе. Мне больно смотреть на тебя, богач! Так несметно богат ты…Ваша общая сума уже вместила все сокровища этого мира! Иди…
   Сума! Старый дурак!
    И я ушел, умиротворенный. А пустые,  как бесплодная красавица дни, уплывали мимо, не задевая.  Умиротворенный тем, что знаю истину лучше старого Ребе. В том моя истина, что никогда-никогда не омрачится твое сознание сомнением. Я не поставлю тебя перед выбором.
     Мирной и спокойной будет душа твоя. И привычный уют  так же будет окружать тебя, твои дети будут дарить тебе цветы на праздники и целовать тебя., а маленький серебряный автомобильчик беречь твои ноги и время.
     А я? А я тайком утоляю жажду из твоего источника. Я не отпускаю твое лицо,  когда тебя нет и, в отличие от моего, на котором  Время наложило просто морщины, искусный ваятель  доводит твое до совершенства,  орудуя волшебным своим резцом ярче и глубже прорезая черты…
 В те  Дни, когда тебя нет…
 ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

 Когда тебя нет …отражение…


Я стала чаще смотреться в зеркало. Тщательнее прорабатывать линию губ. Ресницы всегда  были идеальны. Господи, да что это я? Девочки все придумали! Наденька, хохотали они, ты еще класс! Давай на сайт! Пусть эти задавалы пускают слюнки! И вот ту – обязательно, ту, где ты с коленкой. Тебе больше тридцати не дать, они, точно, решат, что это шутка, эти 49! Давай?.
   До того ли мне? Глупости какие! Работа, дети …
            Резвитесь, если хотите, не пишите только ерунду всякую,  а фото, пожалуй,   вот эту еще, где я в три четверти, мне  нравится. Но, учтите, - некогда, дел по горло, так, что, забавляйтесь сами.
     Зачем я ему все это рассказала… Боялась, наверное, что подумает -это сама все, от схватившего за горло отчаянного одиночества…Себе-то зачем врать…
       …  Во всем он виноват, тридцать лет, к черту, на ветер…
Действительно,  глупости... Да и вообще, этот-то здесь причем. Тысячи таких же и ближе. Сидит в своем дурацком порту за тридевять земель. Да, за тридевять земель, - это сказка, кажется такая, пойдешь и что-то там найдешь… Глупости… У тебя же дети, Надька, соберись, делом надо заниматься, дело и дети – это главное. Даже скорее сначала дети. Да,  дети, дети... Вечно  дрожишь, не залететь бы…, а что надо делать, чтобы –нет? Все, стоп, опять занесло в сторону.
    Девочки в восторге, Надя, он какой-то не такой. И пишет странно. Честно, кажется. Может взглянешь, он фотку(дурацкое, исковерканное слово, поберегите русский язык, милые) прислал!  Смотрю. На снимке мужчина в форме. За столом. Угадывается компъютер. На плечах морские погоны. Моряк, что ли…Ничего особенного, но и не противный Бородка, усики, глаза добрые…
    Что он там нам  пишет, девочки? На шесть соток зовет выковывать припозднившееся счастье. Или устал от одиночества и своей расплывшейся благоверной. Последним заходом  на чужую грудь поплакать просится?
     То что моряк – точно, так и пишет. А дальше – странно,  сразу, дескать, для брака неперспективен…Обычно врут. Эти искатели приключений. Дескать, встретимся, присмотримся, там видно будет, лишь бы лапы наложить?а, возможно, еще и денег повытаскать. И верят! Есть же идиотки…!
-   И вообще, как-то у него странно – любить так, чтобы не обижать, не унижать. Это в каком смысле – любить, перезревший наш Ромео?  Импотент, что ли…
         Я смотрю на твое фото. Едва слышу о чем трещат девочки. Смотрю на твое фото..
Надя, стоп говорю, стоп.  Нужны тебе проблемы? Мало тебе? Забот тебе не хватает. Ребята выросли, но без меня как же, даже представить оторопь берет. Мы все неразрывное целое, никого к нам пускать нельзя. Эк, занесло –«к нам пускать»! Еще чего? Но ведь, можно и туда, к нему. Смотрю на фотографию. Лицо хорошее. (у всех и них – хорошие, черт бы их побрал), не злое,  судить по лицу, то и не жлоб, кажется.
    Взяла и послала номер мобильника, просто так послала, как раньше говорили, для «хохмы»…
   Звонок, ровный спокойный голос. Представился. Чуть-чуть торопится, кажется. Волнение?  Немного рассказал о себе. Совсем немного, почти ничего. Капитан в прошлом. Год, как на суше. В порту в Приморске. Сам из Питера. Ответственная работа, но в городе бывает часто – 3-4 раза в месяц. У себя и останавливается…Все! А потом, неожиданно(?)
  -Давайте встретимся!
     Ну не сказала бы, что сорвалось, заколотилось сердце, нет, еще чего не хватало. Но кажется не глуп, не уродлив, а потом, ну просто новый человек для общения, почему обязательно надо сразу про это думать. Если действительно моряк, может быть интересно, расскажет, что – нибудь. И голос у него ничего. И предложил встретиться без всяких вывертов, спокойно и ровно. В артеллерийский музей предложил. Бог ты мой! Ну, конечно, самое для меня интересное место! Вот чудак. Но я, конечно, сказала, что охотно, лет 20 не была, а здание там очаровательное. Очаровательное. Чары, чарки,  чарочки… Причем тут дурацкие чарки?  Выпить что ли… 
     Ничего не осталось от первой встречи. Нет, вру, конечно. Он мне в общем понравился. Только говорил много. И, вроде, как бы даже хвастался. Или…, а впрочем, неважно. Глупости. Неожиданно он поцеловал меня…
    Я, дама, при первой встрече, сама(!) отвезла этого наглеца домой, так он еще и целоваться полез! Врешь ты все, Надька, сама губы подставила. Сама. И поцелуй замечательный. Он, как ручеек, который давно – давно  перегородили и, вдруг,  убрали плотину, все лил и лил свой поцелуй в тебя,  отпуская, наконец, накопившуюся за годы воду...
        И ты отвечала. Сейчас ты можешь отнекиваться и врать себе, но тогда, ощутив его руки на своих волосах, ты тоже его целовала. И пошло все к черту.
       Он как-то быстро и смущенно ушел. Действительно торопился  или испугался…. Бормотал, что-то про кофе. Чудак. Вот так, прямо сразу, встала и пошла к нему в гости. Не дождетесь, как говорят в Одессе – А мне это надо?! Так, уж и в Одессе. И в Питере также говорят… Опять глупости…
   Ой, Наденька, надо, ой надо… Все доедай с тарелки, говорила мама, все доедай, Надя.
В чужую – упаси господь залезть, а со своей все доедай!
     Мудрая моя мамочка...  Иначе, говорила – муж рябой будет…
    Вторая встреча. Я тысячу лет его уже знаю. Такое чувство…Все время думаю… Он иначе одет. Смешная шляпа. Лысину наверное прикрывает. Уверен в себе, но ощущение  беззащитности какой-то или неприспособленности…. Даже расплачиваться не умеет – не барственно, с  дешевой снисходительностью, как теперешние моду взяли, а быстро и вежливо.  А у кафешки-то от приличного ресторана только претензия, да  цены ….
    Почему бы? Явно  не слюнтяй . Здоровый, уверенный в себе мужик, но без како-то привычной сейчас во всех мужиках «нагловинки», что ли.
      По-моему, он очень добрый. И честный. Да мне-то, как Наташка говорит – по барабану! В конце-концов, какое мне дело до его доброты или, там, честности. Нужен он больно.  Где тебя, дурака, носило, когда я была…, впрочем, стоп, хватит об этом. У меня в « конторе» вон сколько таких ковбоев и красивее и  моложе.
    Да, нет, Надька, не таких…
    Как тепло и спокойно с ним было там, в Двух лунах и в Суши…  Сама не заметила, как прижалась к нему. Он ласкал, целовал и гладил мои руки,  не выпускал из своих,  целовал  волосы, пробирался губами к шее. А мысли сиреневым дурманом - дальше родной, дальше, туда, где спит забытая губами грудь, где вздрагивает живот, еще ниже…
   Стоп ! Дура ! Вот, уж, действительно!
      И что это он этот несчастный язык мучает? Еды на секунду. Салат  уже проглотила,   чаек растягиваю из приличия, чтобы как-то вдвоем есть. Поздновато. Идти бы надо…
   Надин! Неужели?  Неужели, действительно серая змейка грусти куснула за сердце? Не хочу! То- есть не хочу туда, под дождь, в слякоть.  С ним сидеть хочу, прижавшись, как маленький парусник к надежному борту большого судна.  И слушать его хочу, даже  не задумываясь, о чем он …
   Мама, мне казалось, что я уже все со своей тарелки доела….
    Две миленькие девочки-лесби воркуют. И он заметил. А, интересно, какое вообще отношение?  Кажется  не шокирован.  Вот, еще и не ханжа, как выяснилось.  Так это что за картина получается? Из одних достоинств, что-ли? Такого не бывает, уж, это – точно! Жаль. Ладно, потом выяснится… Стоп! Это если будет это «потом», -тут уж, милый мой, прости, мне решать…
   Отпускать не хочется, что, уж, там врать.  Да и дома одна. Ромка машину умыкнул. Дела, врет, неотложные. Дела у него! Неотложные, именно в двенадцатом часу ночи. Такие вот дела бабушек плодят. Мамочка пример подает. Семейка! 
      А хорошо с ним в баре… Бог ты мой, соус на колени уронила. Неловко как…Это болезнь у меня такая. Сделал вид, что не видит, сдержал улыбку.         
       Интересно, из вежливости сидит. Нет, не похоже… Руку, не отпуская ласкает, целует задумчиво. За плечо обнял и прижался. Или к себе прижал. Разница есть. Какая-то трогательная разница.
     Все, надо уходить. Поздно. Странно. Даже попыток не делал. Сказал туманно, что место для еще одной машины оплатил, там, возле своей квартиры.
    Мы на ступеньках  парадной.
     Он выше меня. Очень мягко и нежно обнял и привлек к себе. Рука скользнула под воротник, коснулась ключицы. Тепло руки сладким ручейком туда, ниже, где спит забытая поцелуями грудь…Губы уже прощаются, слабеет прикосновение их и вот –вот исчезнет вовсе, как с одуванчика бабочка, сама подаюсь навстречу, не отпуская. Боже, как хорошо!
    Попадаю ключом в скважину,  как девочка бегу по ступенькам.
    Мама, мама, мамочка! Может я не все съела со своей тарелки? Может осталось, на последний глоточек осталось?
     Серебряная луна ворвалась своим светом в темную прихожую моей квартиры. Я ДОМА, МАМА. Я ДОМА…
  ДЕНЬ ПЯТЫЙ

…Размышления…

И наступил день пятый…Утро пятого дня. Раннее утро. Собственно такое же, как и четыре предыдущих. Очень рано, сразу после четырех, я тихо покидаю кровать у себя под крышей и, стараясь не потревожить тишины спящего дома, проникаю вниз, в столовую,  где как бы организовался мой импровизированный кабинет. Я крадусь на встречу с тобой.
    И эти часы – лучшие. Прежде всего – я не жду в нетерпеливом сомнении, не жду твоего звонка, потому что для нормальных людей еще чудовищно рано. Далее, не отвлекают посторонние шумы, стоит удивительная деревенская тишина, я искренне полюбил эту тишину. И никто в эти часы не мешает мне быть с тобой…
    Черт бы побрал этого непоседливого бородача, который немыслимые годы тому назад
 Нашел для себя веселенькое занятие на неделю. Шесть дней творил. Потом, на седьмой, запасся портвейном, осмотрелся и решил – ЭТО ХОРОШО. И выпил. Наверное… Я так думаю, потому что это трудные шесть дней… А, вот. Хорошо ли?  Он сотворил, а нам, грешным, копошиться суетясь и убеждая себя, -да, это хорошо, все хорошо… А что хорошо. Одинокий плач в подушку ночью хорошо? Хамское барство обожравшихся хорошо? Счастье, пересчитанное на особняки, крашеное железо и чайные ложки – хорошо?  А, впрочем, черт его знает, что хорошо…
    Мне хорошо. Вместе со мною, в одном пространстве мироздания, а значит, - совсем рядом, живешь ты. Теперь уже и не важно, как будет дальше,  не будет разделяющей пустоты, чере которую не дотянуться, – я уже омыт струями этого отгрохотавшего по крышам дождя…Он  проник, просочился сквозь душу, вымыв все ненужное, и я   весело живу дальше, страшась, как мгновенной боли зуба, вырываемого из десны без наркоза, лишь одного – твоего шепота, обращенного  самой себе – он мне не нужен… И. даже тогда, когда случится такое, если случится, тепло, подаренное тобою, не смоет, не слижет с меня время. И я весело живу дальше…
   Вот чертова загадка. Общение. Ищу парня(!) для общения. Ну, в определенном, скажем, анатомическом смысле, я «парень», не отнимешь. Далее. Общение –это как? Скажем мы сели друг против друга и я, приглушив до интимного свиста голос, нежно тебе говорю –
    Мягкие, неотожженные заклепки, как правило,  срезаются усилием вращения ведущей шестерни… и ты нежно пожимаешь мне запястье! Или  «общение» - навалился на тебя сразу за «красным домиком» и тут же общупал.  Еще есть «секс НА один два раза»  Тоже, наверное, веселенькое дельце…
    Родная моя, что я могу тебе дать. Очень честно над этим раздумываю и не вру самому себе. Могу дать все. Это много. Но этого не измерять и не взвесить, поскольку оценке в рыночном смысле не подлежит…Но этого чудовищно мало. Потому что надо жить. В смысле существовать в реальном окружении. А это, как раз, крашенное железо, горничные и особняки. Этого нет. Что остается – пресловутый секс «на один-два» раза в комнате с отваливающимися обоями?  Тогда уже лучше, наверное, про заклепки из не отожженной стали…
    Спасибо, родная, ты и чутче и понятливее и умнее меня. Ты уже мне дала. Дала то, что под силу только самому талантливому волшебнику - вернула неизъяснимый таинственный трепет ожидания. Я давно забыл о его существовании. И я пережил это вновь. Можете мне завидовать! Я бежал к  черному окошку из пластмассы и проводов, казнимый нетерпением, мощнейший пентиум кажется мне палачом – столь медленно он разворачивает экран. И ….не находил следа твоих рук, протянутых ко мне. Прости, родная, ты меня этим мучила. Очень. Прости, еще я не верю, что все это была игра твоих девочек. Для меня за всем, что было, что есть стоишь только ты. Я твержу тебе – у тебя не будет проблем, НЕ БУДЕТ! Иначе я последняя дрянь! Я их не создам. Не тот отрезок полета по жизненной траектории, если говорить по-простецки.  Я думаю, что как-то все у нас устроится, не знаю как, но устроится. Как в любом затруднении кулаки есть самый худший инструмент для разрешения, так и в нашем случае нельзя пытаться «фомкой» приподнять навалившуюся плиту, чтобы выскольнуть из под веса  без потерь. Как-нибудь… Давай постараемся пока просто не потерять друг-друга, ничем не обязывая и не ограничивая. Т.е., наверное, просто общаться, не исключая, возможно и на один-два раза. Тут уж, тебе решать,  и это я всегда это повторяю…
      Я смотрю на себя в зеркало и умоляю рябинки появиться. Это бы значило, что что-то еще у нас на двоих  осталось…
Прости меня, взрослая моя девочка, но не в нашей воле законы небесной механики. Господь заводит свои механизмы и за пятым приходит шестой день. Мне не сломать эту механику. Потерпи чуть-чуть. Седьмого дня не бывает. Но из перевернутого стакана всегда вытекает последняя капля…. Эта – самая-самая последняя, точно!

ОН ПРИШЕЛ, ДЕНЬ ШЕСТОЙ,
День, когда не проснулись птицы…


Мои добрые собаки сели в ряд в столовой, позевывая. Две смотрят с пониманием, они старше и мудрее, маленькая удивленно – почему не стучишь по черным штучкам?
    Не стучу, ответил я умным псам,  я стучался в закрытую дверь…
 ………………………………………………………………………………………………….
    - У тебя новый роман?, сощурив глаза, со злым любопытством спросила моя интеллигентная жена. Новый роман?
     - Нет, честно ответил я. Нет. Я кричал в пустоту… Я не услышал эха…
    - Имей ввиду, здесь ничего твоего нет, в который раз скучно сказала она. В Питере тоже. Все на мне. Подумала. Потом великодушно -
     - Разве, что шляпа и подштанники. Улыбнулась.
     - Пожалуй пойду, сказал я, натянув шляпу поглубже,  чтобы подштанники сразу в глаза не бросались… Темнеет, надо, пока светло, выбрать канаву.
…………………………………………………………………………………………………..
     Шел и думал. Вот, ты неверующий. В гордыне своей, или как там еще. Фома, что-ли какой-то. Ладно, пусть будет Фома. Черт с ним. Но признать-то ты должен, упрямый ты человек, что «травинка …не вырастет без промысла Его…», чушь, конечно. Но! Взаимосвязь или последовательность событий как-то и кем-то программируется.
    Философ хренов. В подштанниках..
     Иначе не встретил бы. Не встретив, не решился бы. Так и тлел бы, как мокрый фитиль аркебузы,  бессильный зажечь…
        Во вторник еду к адвокату. Готовил тебе неуклюжий подарок… Маленькая фея,  как и полагается волшебнице, ты походя, подарила  чудо. Добавила ту последнюю капельку, после которой из перевернувшегося сосуда вылилось все,  без осадка. Вот почему планировался для Суши вечер. Звонил  и  старый, веселый плут успокоил- вот чудак,  да  это мы ее оставим в одной  губной помаде и в пирсинге. Пустяковое дело, выпей портвейна и успокойся…
      Что есть предчувствие свободы после долгих лет заключения? 
       Невесомый полет над блестящим  паркетом в волнах венского вальса?
        Впредь, говорю себе, осмотрительнее будешь! 
        Как жаворонок над лугом?.  Седой, тронутый тучностью жаворонок. Не очень-то умеющий петь. Потираю руки – научимся!  Фанфары бы были…
 …………………………………………………………………………………………………
   Мое сердце, выпав из груди, лежало на тропинке по которой ты шла , взяла, рассмотрела и поддела ногой, как потерянный  теннисный мячик…
 ……………………………………………………………………………………………………..
Черт, марш Мендельсона(вот ехидный еврей!)  тоже, ведь, на фанфарах, поди, исполняют?
     К черту,  не надо никакой музыки.
…………………………………………………………………………………………………….
     Последний лист оторвался от засыпающей ветки пожилого клена. Алый лист,  пропустивший через себя жар настоящего лета … Последний грустный полет к земле…
    Будешь свободен, совершенно свободен.  Со среды.  Стряхнул прах , но  вторник еще не твой…вечер его…
    Маленький каменный слон  остался жить в твоем кармане,  глупец.
…И ОН УВИДЕЛ, ЧТО ЭТО ХОРОШО….

  Утро.