Глава 19

    Эпистема ... К вечеру, отпустив посетителей и сгоняв Валеру за бутылкой, мужики потихоньку начали в разговоре исподволь касаться утренней темы. Что-то в ней было таковым, от чего они не могли ни отрешиться, ни отставить, ни не договорить. Это касалось не только принципов и точек зрения каждого из них. Даже Колян, почувствовал в этот день какой-то высокий настрой. Крутя головой, как будто бы намекая на незавершенность оборвавшейся дискуссии, он многозначительно хмыкал...

    Вот и сейчас Юрий Михайлович, хотя и сделал утром под напором неотразимых аргументов Владимира временное отступление, все же не собирался сдавать свои позиции. Слушая их спор, Малышев упорно размышлял над назойливо крутившейся в голове мыслью, – что его не устраивает в славном парне Владимире? Какая такая закавыка мешает спокойно воспринимать его реплики и ответы?

    Как это часто бывает, проблема, над которой долго корпел и мыслил, прошибает внезапно, как вспышка молнии. Стас в этот день, сам того не ведая, превратился в медиума, который, черпая вербальную энергию своих сопалатников, переводил ее на язык понятных и простых для себя формулировок.

    Он чувствовал, что Владимир даже в глубине души не допускает критического анализа своих возможностей, тщательно подавляя все внешние выплески своей неосведомленности и сомнений, чтобы, не дай бог, кто-то смог использовать его слабость во вред ему. По всему было видать, что Владимир ни в коей мере не считает себя неудачником, а, наоборот, настойчиво давал окружающим осознать всю неординарность и масштаб дарования своей личности.

    Парнем он был тертым, а потому умело пользовался промахами своих собеседников, даже не постигая до конца обсуждаемый вопрос. Он как будто скользил по опорным словам разговора, время от времени вставляя их по ходу его. Создавалось впечатление, что Владимир тонко улав-ливает суть разговора, даже впопад расставлял смысловые акценты в ходе беседы.
 
    Малышев это понял только сегодня. До этого после разговоров с Владимиром его не оставляла какая-то неудовлетворенность, двойственность впечатления. Потому он в последнее время с неохотой отвечал на его пространные рассуждения, не желая подвергать себя снисходительным усмешкам Владимира. Он мог бы смириться с качествами ума и личности Владимира, но только не с его явным декларированием этих качеств.

    А вот Юрий Михайлович наоборот, словно охотничья собака, чувствуя запутанность и витиеватость пустословия Владимира, с каким-то непонятным для Стаса удовольствием схлестывался с ним в словесных поединках. Что побуждало его к этому, Малышев не мог знать, но думал, что стареющий логик и мыслитель не хотел уступать это поле высшей материи человеку, для которого слово было только ширмой, декорацией, пряча за них свои плоские ширпотребовские суждения.

    Малышев видел, как Юрий Михайлович, порой покрываясь потом, исходил желчью, слушая железобетонные сентенции своего оппонента. Но все равно, каждый раз он, собравшись с духом, с новыми силами бросался на несокрушимые твердыни, выстроенные всей мощью заурядной обывательской логики Владимира.

    – ... тот, кто не без царя в голове, давно понял, что в мире борьба за господство в нем давно уже идет на уровне идеологий, национальных идей и религиозных концепций!
 
    Юрий Михайлович грустно усмехнулся:

    – Это все верно, Володя. Но то, что ты сказал, только следствие тех причин, которые, как верхушка айсберга, видны над водой. А сами причины, как весь айсберг, там внизу, в глубине... Увидеть их может только тот, кто, как ты сказал, имеет царя в голове. Хочешь, я покажу тебе, с чего начинается вся эта каша, которую варит человечество со дня своего зарождения?

    – Любопытно, что же ты в этой каше увидел нового? – Владимир скептически склонил голову набок и добавил: – Столько людей рылось в ней, но ничего так и не нарыли, кроме человеческих инстинктов, круто замешанных на жажде наживы!
 
    – Точно! Суть ты уловил, но причины этого, как я понял, тебе еще не известны! ; спокойно отпарировал Юрий Михайлович.

    – Ты так думаешь? Причины все те же, что и тысячелетия назад – власть, деньги, бабы! И вечное желание иметь все это – от простого мужика до породистого аристократа! У всех, без исключения!

    – Ну, это ты сильно махнул, кабы штаны не порвал, – недовольно вставил реплику Колян. – Есть и другие люди, которым все то, что ты сказал, до лампочки! Люди церковные плевали на это! Только бог даст истинную власть и богатство!..

    – Ну, понятно, понятно! – нетерпеливо оборвал Коляна Владимир. – Естественно, нет правил без исключений! Больные, увечные, всякие там слабые и дебильные! Но любой мужик, если он здоров и нормален, ставит перед собой только эти цели! Все остальное проистекает от ущербности натуры!

    – ... и идет это от социальных условий развития цивилизации, – закончил Юрий Михайлович. – Но сами причины, которые обусловили такое развитие человеческой природы, лежат гораздо глубже, на биологическом уровне самой плоти, того, из чего мы все состоим...

    Юрий Михайлович на мгновение умолк, покачал головой и продолжил:

    – Вот ведь, кажется, что все у какого-то человека есть: и богатство и власть, и бабы, – как ты говоришь, но... почему же он, достигнув всего этого, всеми силами старается удержаться на этой вершине? Да потому, что боится, как бы ближний его не позарился на добро его, власть и его гарем, если он постоянно не будет подпитывать свою власть, умножать количество денег, да и свою мужскую потенцию заодно! А почему это так?

    Он обвел взглядом слушающих его мужиков и пояснил:

    – Это оттого, мужики, что все люди рождены неравными по своим физическим параметрам плоти! Один умнее, другой хитрее, третий сильнее, четвертый просто слаб умом и телом! И таких вариаций до бесконечности! Вот отсюда и тянется вся эта лабуда с удовлетворением своих желаний за счет других.  И еще одно, но, по-моему, самое главное, – и власть, и деньги, и бабы только средства в удовлетворении инстинктов плоти, а люди даже не осознают, что являются их рабами и заложниками. Они вечно, пока их сознание, разум, интеллект находится в плотском теле, будут совершать одно преступление за другим друг против друга! И никто не в состоянии, ни одна сила на Земле, не сможет этого изменить.

    – А как же религия, вера?! – уставился Колян на Юрия Михайловича. – Ведь там нет ничего подобного! Даже основы веры, данные Христом и там остальными... как их, ну, в других религиях, учат людей быть друг другу братьями и сестрами! Заповеди, целых десять, посты и молитвы, – это все к любви обращено, к духу человека, а не к твоим биологическим основам! Это как?!

    Юрий Михайлович пожал плечами:

    – Колян, я не против всего этого. Все религиозные учителя хотели бы видеть людей такими! А хотеть и иметь, согласись, совершенно разные вещи. Мораль и нравственность никак не заложены в природном естестве человека, иначе, зачем столько усилий на протяжении всего развития человечества по внедрению морали и нравственности в сознание людей!? Понятно?

    – Не, Юр, тебе самому, наверное, половина того, что ты говоришь, не нравится, но ты, почему-то, внушаешь другим эти идеи! Это мое мнение, я уверен даже, что это так.

    Колян потянулся за бутылкой, налил всем и молча разнес стаканы по кроватям. Юрий Михайлович с улыбкой взял стакан, выпил и, сжевав бутерброд, проникновенно сказал:

    – Колян, ты просто молодец! Так точно уловить мое отношение к существующему порядку в природе и человеке! Это многого стоит! Ты абсолютно прав! Я никак не могу примириться с тем, что человек, такое совершенное по своим интеллектуальным качествам существо, полностью зависит от каких-то биологических инстинктов! Это несправедливо! И если нас творил бог, то бог ему судья за такой ляп в его работе! Мне гораздо легче вообразить себя отвлеченным духом, бесплотной субстанцией, чем копаться в бесконечных плотских проблемах! Мы даже сюда попали из-за несовершенства своей плоти!
 
    – Вот оно как! А я-то думал, что именно плоти человек обязан появлению своего интеллекта! Черт возьми, Юра, ты все время бросаешься в крайности! Да если бы не наши плотские ощущения и чувства, то мы бы до сих пор пребывали бы в образе лохматой обезьяны!
 
    Владимир, закончив фразу, снова вскинул голову, как он всегда это делал, желая показать свое недоумение ограниченностью своего собеседника. И тут Малышев, глядя на Юрия Михайловича, увидел в его глазах то же выражение недоуменной печали, что и утром. Владимир, барахтаясь в миске своих представлений и понятий, снова не смог вылезти за ее край, довольствуясь тем хлебовом, которым кормилась отгламуренная звездносветская тусовка.

    Стас сочувственно закатил глаза, тем самым выказывая Юре свое отношение к словесной эквилибристике Владимира. Он уже чувствовал, что в этот день ничего путного в их беседах не вызреет. И опять на него накатила волна глухого раздражения, как это бывало с ним в моменты глупого неуправляемого действа.

                Глава 19

    Возвращаясь с заявки в контору, Стас подходил к ней с нехорошим чувством. Одно дело, что он всегда был готов к любому сюрпризу в своей работе, но сейчас интуиция доняла его до последней клеточки. Увидев Виктора, Малышев понял, что неуемное шестое чувство и тут попало в точку.

    – Пошли на двести сорок второй. Там канализационный стояк потек. Причем, на втором этаже! Хреново, если лопнул!

    – У, блин! Я это сразу понял, как только увидел тебя.

    – Чего понял? ; мрачно переспросил Виктор.

    – А то, что у тебя было такое выражение лица, будто тебе в рот макака насрала.

    – Скажешь тоже! – раздраженно отозвался Никонов. – В рот не наделает, а вот под водопад из говна попадем, как пить дать! С этими суками-жильцами разве договоришься. В прошлый раз я по два раза обошел все этажи, Христом богом просил подождать полчаса... Так нет! Над тобой еще пятнадцать этажей и уделали они меня пару раз по полной дозе! Как будто их в это время понос прошибает!

    – А я где был? Что-то я не помню, чтобы мы с тобой меняли стояк!

    – Тебе повезло тогда. «Череп» тебя на базу за трубами услал.

    – Значит, надо еще раз обойти все квартиры по стояку и предупредить. А где нет никого, или не открывают, оставить записки.

    – А-а, ; махнул рукой Виктор. – Бестолку все это! С этим стадом баранов не договоришься!

    – Да, ладно, все равно обойти надо. Нам полчаса и надо-то всего. Может, никого не прохватит за это время.

    Мужики, взяв на всякий случай полиэтиленовую трубу, чтобы не возвращаться за ней назад, если на стояке образовалась трещина, побрели на заявку.

    Витины опасения не оказались беспочвенными. На всех пятнадцати вышележащих этажах половина квартир оказались закрытыми. В квартире на третьем этаже, как раз над аварийной, дверь им открыла после долгих переспрашиваний «кто» да «зачем» ветхая старушка. Она пропустила их в квартиру и когда Виктор, почти охрипнув в попытках объяснить суть дела, сказал Стасу:

    – Поговори ты с ней. Не то она меня доведет до греха!

    Стас понял, что рассусоливать в этом случае просто бесполезно, подвел старушку к унитазу и, указывая на ручку слива на бачке, назидательно сказал:

    – Вот это не трогать, пока я не приду и не скажу, что можно!

    В это время Виктор, отдышавшись, вытащил отвертку и свинтил ручки с кранов над раковиной. Сунув их под нос старушке, он внятно сказал: – Когда мы принесем их, тогда можете пользоваться унитазом, поняла?

    Старушка понятливо закивала головой, и мужики поспешили выйти.
 
    Пока съезжали вниз на лифте, Витя с досадой сплюнул и покачал головой:

    – Все, жди сюрпризов. Наверняка в половине квартир нам не открыли.
 
    Стас поморщился и потом, осененный идеей, сказал:

    – Слушай, Вить, так почему нам не перекрыть стояки и дело с концом?

    – Да? – угрюмо усмехнулся Виктор. – А что ты будешь делать с теми сливными бачками, которые в каждой квартире стоят полнехоньки и только дожидаются, как бы нам на головы не вылиться! Их то ты не отключишь! Так что смысла нет возиться еще час перекрывать стояк, сливать да потом все назад вертать.

    Но резоны многоопытного Вити очень скоро были подтверждены самым скорым и реальным образом.
 
    В аварийной квартире было тихо и траурно. Когда Виктор сообщил хозяйке, что ее ждет в ближайшие тридцать-сорок минут, холеная дама изменилась в лице и, оглядывая свой шикарный туалет, дрожащим голосом спросила:

    – А, что, ничего сделать по-другому нельзя? Я заплачу, сколько надо, только избавьте меня от этого ужаса!

    Виктор мрачно посмотрел на нее и после некоторой паузы ответил:

    – Заплатить вы и так заплатите! Трубу от стояка меняют, только когда дом ставят на капремонт. А вот что касается остального, я могу вам посоветовать надеяться на бога. Может, никто и не захочет за время замены сходить по нужде. Но лучше всего, чтобы не беспокоить всевышне-го, еще раз обежите все этажи над вами, да поговорите там... Во, как раз, видите, что делается!

    В это время по канализационной трубе со свистом и грохотом обрушился мощный поток нечистот. Это так подействовало на даму, что она не дослушав советов Виктора, сорвалась с места и как была в халате и тапочках, пулей выскочила из квартиры.
 
    Виктор быстро раскрыл свою сумку и вытащил оттуда полиэтиленовые свертки. Протянув один из них Стасу, он сказал:

    – Давай, быстренько надевай! Там дырки для рук есть. Пока этой бабы нет, мы должны заменить стояк. По опыту знаю, она не дала бы делать ничего, пока не обежала все квартиры. Но это пустой номер.
 
    Стас, натянув на себя огромный полиэтиленовый пакет, который скрыл его всего с головы до сапог, просунул руки в узкие дыры и, не мешкая, принялся разрезать трубу на полуметровой высоте от пола. Перепилив ее, они разъединили куски. Едва выдернув верхний торец из разъем-ного гнезда, мужики тут же попали под обвальный душ из холодной воды. Виктор, то ли ожидая такой напасти, то ли оказавшись шустрее, но, едва заслышав шум несущейся вниз воды, отскочил в сторону и теперь с удовольствием слушал ор сплошь облитого Стаса.

    От неожиданности, хотя и предполагаемой, Стас поднял голову кверху и заорал благим матом:

    – Какая сука там охринела? Кончай сливать, мать твою перемать!

    В ответ на его истошные клики сверху опять обрушилась такая же мощная порция воды. Туалет стал похож на маленький бассейн, в котором обоим мужикам под их полиэтиленовыми оболочками от влажности стало трудно дышать. Виктор ошалело посмотрел на напарника и его, видимо, как и Стаса, от переполнявшего чувства прорвало матом. Он, придвинувшись поближе к трубе, заорал что было мочи, слово в слово повторив вопль Стаса. И его рев не остался без ответа. Тут же мужики услышали чмоканье сливного клапана в туалетном бачке, и снова на них обрушилась такая же доза холодного душа.
 
    – Ах ты, старая вобла! Шутить вздумала! – взревел Виктор. – Это же старуха над нами сливает воду! Ну-ка, быстро наверх и впендюрь ей пару пендюлей!
 
    Когда взбешенный Стас ворвался в квартиру старухи, которая с видом пятилетнего ребен-ка, выполнившего трудную работу, открыла ему дверь, он только и нашелся, что сказать:

    – Зачем вы сливаете воду из бачка!? Там внизу мы работаем! Вы залили всю квартиру соседей!
 
    На что старушка с милой улыбкой произнесла:

    – Так ты, милок, сам же мне давеча говорил, чтобы я, как услышу снизу крик, так сразу и дергала за ручечку.

    Стас все понял. Пробормотав, «Тебе бы ручечки пообдергать!», отодвинул старушку в сторону, проскочил в туалет и уже через минуту мчался вниз с отвинченной ручкой от сливного бачка. Когда он оказался в туалете, Виктор уже вдевал в верхнее гнездо принесенную трубу. Через пару минут она стояла на месте прежней и, как оказалось, весьма вовремя. По ней продолжительно и обвально понесся поток смываемых нечистот. Витя приложил руку к стояку и облегченно выдохнул:

    – Горячая, падла! Вот бы сейчас мы попали под нее. Это из ванны или из стиральной машины сливают! Клевый был бы душ!
 
    Сбросив с себя полиэтиленовый скафандр, Стас начал было их сворачивать, но Виктор остановил его:

    – Брось их здесь. Думаю, они нам долго теперь не понадобятся. Где эта баба шляется? Расплатиться бы не мешало. Давай-ка выйдем в прихожую, чтобы не слушать ее воплей. Бабки берем и ходу, не то придется объяснять, кто должен платить за ремонт туалета.

    – А что, надо платить?

    – Да не, только от них трудно отвязаться, пока дойдет, что ремонт никто не обязан делать. Стань в дверях, надо заблокировать дверь в туалет, пока не отдаст деньги.

    Стас сделал, как сказал Виктор. Тот, едва хозяйка вошла в квартиру, не дал ей опомниться, забрал деньги и лишь они успели выйти на лестничную площадку, как услышали огорченные вопли расстроенной вконец разоренным туалетом хозяйки.

    Уже на улице Стас облегченно вздохнул:

    – Я уж думал, что она нам выцарапает глаза! Ну, что, не прочистить ли нам свои собствен-ные стояки? Не то впечатление такое, как будто по глотке полкуба дерьма слили вместо канализации!

    Виктор ничего не ответил. Подняв голову к небу, он некоторое время задумчиво изучал состояние небес и, вдруг очнувшись, деловито сказал:

    – Вот что, мы сейчас немного прогуляемся. Дел у нас на сегодня нет, а время есть. Прокатимся в одно место. Там и примем для услады души. А заодно развеселим известного нам чело-вечка. Мужику сейчас худо, надо помочь развеяться.
 
    – Кому это худо? – недоуменно вопросил Стас. – Никого среди известных мне человечков я не наблюдаю!

    – Знаешь, знаешь! Леха в клинике Федорова лежит и клянет судьбу. Один глаз не видит, а другой на восемьдесят процентов потерял зрение. Погнали к нему! Вместо того, чтобы жрать водяру просто так, сделаем доброе дело – навестим нашего брата-сантехника в его трудную ми-нуту!

    Малышеву не надо было объяснять, что к чему. Уже через полчаса они, нагруженные двумя пакетами с продуктами, пересекая обширное пространство города, мчались в вагоне метро. Стас, искоса поглядывая на Виктора, никак не мог взять в толк, отчего этот суровый мужик, не питающий особых чувств к «прапору» Лехе, решил вдруг совершить столь альтруистический, чуть ли не родственный, поступок. Ничто не указывало на то, что Виктор действовал по принуждению, либо по иной меркантильной причине, но, однако, они едут на другой конец города с полными пакетами продуктов, просадив на них все деньги, полученные за халтуру. Стас, глядя на дремавшего напарника, думал, анализировал, и постепенно в нем стала созревать обыкновенная, простая, пробившаяся откуда-то от самых истоков человеческого бытия, мысль: «Так надо...».

   

    Квартирный звонок протяжно и истово врезался в уши переливчатыми трелями. Лепилин ухмыльнулся и подумал: «Проняло-таки… Пусть потрудятся!».
 
    Но за дверью дольше трудиться не захотели. Пяти минут хватило, чтобы осознать бесперспективность взывания к хозяину квартиры таким способом. Дверь сотряслась от мощных ударов, перемежаемых криками: «Лепилин, открывай дверь!», «Лучше давай по-хорошему…», «Выламывать будем!..».

    Такая настойчивость только подхлестнула и без того взвинченную до белого каления нервную систему Степана Макарыча. Он как-то утробно всхрюкнул, схватил трюмо и поволок его к окну с высаженной рамой. Удесятеренные несправедливой обидой силы придали Степану Макарычу необыкновенную легкость в обращении с предметом, с которым в прошлом он управлялся с некоторым трудом. Но сейчас трюмо, словно пушинка, вылетело из оконного проема и грохнулось об асфальт с оглушительным трезвоном.
 
    Этот единственный ответ борца за справедливость возымел-таки свой эффект. Барабанить и звонить в дверь перестали, но сразу же раздался долгожданный телефонный звонок, на который Степан Макарыч возлагал особую миссию. Схватив трубку, он прижал ее к уху. Спокойный мужской голос тихо произнес:

    – Лепилин, Степан Макарыч?

    – ДА! ЛЕПИЛИН!.. – бешеным стоном прорычал Степан Макарыч.

    – Степан Макарыч, с вами говорит начальник опергруппы майор Иванцов. Степан Макарыч, давайте поговорим. Вы откройте дверь и впустите только одного меня. И мы с вами решим, что у вас случилось и как вам помочь!

    – Да кто ты такой, чтобы решать мои вопросы! Сейчас я разговаривать буду только с начальником отделения милиции! Соедини меня немедленно! Даю пять минут! Если нет, – взорву все к чертовой матери! И в дверь ломиться не советую! Она заминирована!

    Проорав эту тираду, Степан Макарыч бросил трубку и подскочил к двери, за которой, устрашенные такой перспективой, во весь голос причитала жена и ревели дети.

    – Всем молчать! Молчать, не то предам смерти! Не оставлю на поругание извергам плоть свою! Я породил вас, сам и смерти предам!
 
    Доведя до домашних в своей вольной трактовке этот тарасобульбовский афоризм, Степан Макарыч, в ожидании звонка, продолжил истребление нажитого имущества. Судя по тому, что его предупреждение было воспринято находившимися по ту сторону квартиры властями совершенно серьезно, долго заниматься этим ему не дали. Снова ударил звонок и Степан Макарыч, закончив выбрасывание в пространство очередного предмета мебели, подскочил к телефону и заорал в снятую трубку:

    – Ну, что, надумали, гады? Где этот начальник?..

    Договорить ему не дали, и авторитетный голос властно произнес:

    – Лепилин! Слушай меня, Лепилин! Сейчас же открой дверь и не усугубляй ситуацию! Добровольное содействие органам милиции смягчит твое положение.

    – А кто ты такой!? Мне нужен начальник отдела милиции! Я буду делать заявление и хочу, чтобы выполнили мои требования! Иначе все взлетит на воздух вместе со мной и моей семьей!

    – С тобой разговаривает начальник ОВД Тарасюк! Я тебя готов выслушать, но при условии, что ты ничего не предпримешь, пока мы не договоримся! Согласен?

    – Никаких согласий! Я не знаю, кто ты, но все равно, передай там, что мои требования такие: в течение двух часов выслать на Колыму банду мошенников во главе с жильцом триста двадцать пятой квартиры Бородюком, начальницей ДЭЗ’аХарицкой и директорами управляющей компании. Мне прислать решение суда! Если через два часа вы не выполните мои требования, я взрываю себя и семью! Так и передай! Все!

    Степан Макарыч яростно бросил трубку на аппарат и отдышался. В голове паровозным обмолотом стучал пульс, сердце выскакивало из груди и ему казалось, что сейчас у него из ушей хлынет фонтаном кровь. Он с трудом прошел на кухню, открыл кран и сунул голову под струю воды. Без единой мысли он простоял так несколько минут, потом откачнулся и, оставив воду включенной, подошел к окну.

    Сквозь красное марево, застилавшее ему глаза, он увидел внизу толпу народа, крошево обломков, какие-то машины. Вдруг его голова стала наливаться нестерпимой болью, что-то в ней щелкнуло, разлилось гулом, отчего у него по правой руке поползли мурашки. Степан Макарыч еще немного постоял и, прежде чем упасть, понял, что у него исчезла половина тела. Он еще мгновение постоял, затем медленно накренился назад и рухнул, как подрубленное дерево…



    – Ну, как? Отдохнули? Может, на свежую голову сообразите свою выгоду. Стоит ли запираться!
 
    Стариков, как и вчера снова сел у окна, чтобы видеть Быкова. И пока Олег подчеркнуто вежливо, что вообще было его манерой вести допросы, спрашивал Быкова, Стариков внимательно вгляделся в отрешенное, безразличное ко всему происходящему, выражение его лица. На нем не было вчерашней, презрительно-насмешливой маски, уверенного в своей неуязвимости человека. Быков выглядел усталым и равнодушным.

    – Так, на чем мы остановились вчера? На пивных бутылках, которые вы заправили клофелином и подсунули пацанам!
 
    – Не трать запал, начальник!..

    – ... гражданин начальник! – поправил его Олег.

    – Пусть будет гражданин начальник, – безучастно отозвался Быков. – Дай закурить, гражданин начальник!
 
    Олег помедлил, но все же молча пододвинул пачку сигарет. Стариков намеренно не вмешивался в процедуру допроса. Он никак не мог объяснить себе странное желание понаблюдать со стороны за Быковым, почему-то, будучи уверенным, что так он сможет быстрее дознаться до истинных причин и мотивов, двигавших этим человеком.

    Смотря на его движения, Стариков видел перед собой не только во внешнем облике, но и проявляющихся в его почти неуловимых жестах, повороте головы и интонации голоса совсем другого человека. Старикову даже показалось, что Быков внутренне сдался, но, в силу старых привычек, еще пытается взять над следствием верх.
 
    – Значит, вы не хотите объяснить это невероятное совпадение? Это, Быков, улика неопровержимая!

    Олег начал со старого материала, как и было договорено со Стариковым. Они хотели, чтобы Быков, опровергая их доводы, потерял терпение. Стариков знал, что силы человека не беспредельны даже у матерых уголовников, прошедших не раз и не два процедуры допросов и следственных экспериментов. А запала на длительный процесс дознавания не у каждого хватало для логической обороны. Люди начинали уставать, ошибаться и сдавались, даже если у следователя не было достаточно неопровержимых улик. Но, к его досаде, Быков отнесся к психологической обработке со спокойной уверенностью в своей неуязвимости человека. Сделав затяжку и медленно выцедив дым, он с разочарованной усталостью в голосе сказал:

    – Гражданин начальник, если у вас нет ко мне больше ничего, чем тратить время на такие детские подставы, давайте лучше разойдемся! Я же вам уже сказал, что никаких бутылок из какого-то подвала я не видел и не брал в руки. Вы человек знающий и понимаете, что это вообще не может быть уликой. Чего там у вас должно быть, данные экспертизы на пальчики, на генетические пробы! Так что ли? Если бы было что-то дельное, то вы взяли бы у меня эти пробы! А так это все фуфло, как вот этот дым!
 
    Олег, не перебивая, выслушал назидательный монолог Быкова и, когда тот закончил, сказал:

    – Приятно иметь дело со знающим подследственным! Меньше возни с вбиванием прописных истин! Ладно, временно отставим наши бутылки и пройдемся по другим фактам.
 
    Олег порылся в папке и достал оттуда несколько листков бумаги. Взяв один из них, он начал читать:

    – По делу, как вещьдок, проходит нож, которым предположительно было совершено убийство и в дальнейшем расчленение трупа пострадавшей Ольги Сапрыкиной. На ноже были обнаружены отпечатки пальцев Куркова Петра Ивановича...

    Быков хмыкнул и покачал головой, словно показывая этим очевидность нелепости его присутствия здесь.

    – ...которые были оставлены кровью потерпевшей. Заключение экспертов однозначно утверждает;  следы очень четкие, все папиллярные линии прослеживаются до максимальной четкости, что говорит об их намеренном нанесении человеком, хорошо знакомым с профессиональным снятием отпечатков пальцев руки.

    Таким человеком может быть либо работник следственных органов, либо человек, проходивший эту процедуру, то есть, находившийся под следствием. Далее, все отпечатки нанесены на совершенно чистую поверхность рукоятки ножа, что говорит о том, что нож либо был вымыт и подвергнут нанесению отпечатков, либо этот нож был специально принесен и также подвергнут процедуре нанесения отпечатков пальцев. Учитывая мотивацию преступника, экспертиза делает вывод, что отмывать залитый кровью нож и затем оставлять на нем отчетливые отпечатки, полностью противоречат всем обстоятельствам дела.

    Учитывая условия, при которых было совершено убийство с последующим расчленением, а именно: невозможность фигуранта сделать эти отпечатки в той форме, в какой они имеются на рукоятке ножа, в силу значительного количества клофелина, имевшегося на тот момент в его крови, что определенно экспертными расчетами, экспертиза делает однозначный вывод об искусственном нанесении отпечатков Куркова Петра на рукоятку ножа. Экспертиза выводит одно-значное заключение, что отпечатки были сделаны сторонним лицом, находившемся в то же самое время в подвале.

    Олег отложил в сторону протокол и спросил:

    – Вам все было понятно?

    – Чего ж тут не понять! Отмазали пацана вчистую! Пусть радуется, что такие умники ему попались! Не то мотал бы где-нибудь срок по полной! Одно только не просекаю, причем здесь я?

    – Это интересный вопрос уже только потому, что вы просекаете его, но не хотите сами объяснить нам. Как вы, Быков только что сказали, стоит ли тратить столько усилий на очевидные вещи?!

    – Не всем же быть таким умным, как вы, гражданин начальник. – Быков криво усмехнул-ся. – Мне, например, полностью ясно, что если не Курков убил девчонку, то здесь таких уж точно нет.

    – Вы уверены? – Олег подался вперед. – Предположим, что предъявленные вам улики вызывают у вас несколько абстрактные представления, что они никак не связаны с вами. То есть, как бы висят в воздухе, где они могут быть с равным успехом отнесены к любому похожему делу! Я верно изложил вашу точку зрения?

    Быков, слушая Олега, исподлобья смотрел на него, пытаясь понять, что еще накручивает этот молодой, но уже борзый мент. Стариков видел все эти сомнения и одобрительно думал о манере допроса, который демонстрировал Олег. Хитросплетения его логических ходов сбивали Быкова с толку. Не умудренный знанием законов логического мышления, Быков все же чувствовал неуязвимость его доводов. Олег же продолжал поворачивать вокруг Быкова одну сторону версии за другой, чуть ли не выворачивая их наизнанку.

    – Давайте предположим, что бутылки, которые вам вчера были предъявлены, как улики, действительно никакого отношения к вам не имеют. Тогда получается, что все факты, изложенные в протоколах допросов свидетелей, говорят нам о наличии еще одного Быкова Виктора Федоровича, который проживает по вашему месту регистрации, имеет ваши паспортные и внешние данные. В связи с этим у меня возникает предположение, – либо у вас имеется двойник, либо мы имеем дело с фантомом, который никак по всем законам уголовного кодекса не может быть привлечен к уголовной ответственности!
 
    Стариков даже гмыкнул от лихо закрученного поворота.  Олег же, не давая передышки Быкову, продолжал наматывать словесные петли своих умозаключений:

    – А так как это предположение относится к области фантастики и в этом мире существует однозначно в образе сидящего здесь Быкова только один индивид, то с полной уверенностью можно утверждать, что цепочка «Курков Петр – Быков Виктор – бутылки из-под пива» имеет только одно свое объяснение. А именно: чтобы вы ни говорили о своей непричастности к этой взаимосвязи, вы, Быков, только вы один и никто другой, имеете отношение к уликам, предъявленным вам вчера. Согласны?

    Быков, уткнувшись в пол взглядом, некоторое время молчал. Когда он поднял голову, на его лице застыло выражение холодной ненависти. Глядя на Олега, Быков коротко сказал:

    – Доказывайте. Я таких умников в гробу видал! Остальное, гражданин начальник, я сказал тебе вчера.

    – Что ж, остается найти то звено, которое свяжет известные уже улики с показаниями свидетелей, выводами следствия и заключением экспертизы, что вы являетесь тем самым лицом, свершившим убийство и расчленение пострадавшей Ольги Сапрыкиной.

    К выражению скепсиса, все это время не сходившего с лица Быкова, стало постепенно подмешиваться явное проявление интереса. Стариков понял, что Быков даже и не допускает мысли о каких-то еще уликах кроме тех, которые уже второй день мусолят настырные следователи. К этому времени он был совершенно убежден, а, стало быть, успокоен насчет благоприятных перспектив своего дела. «Пора бы Олегу придавить этого стручка! Не стоит затягивать благоприятный момент. Еще немного, и Быков сможет почувствовать наличие у следствия чего-то еще, что он не смог просчитать и предвидеть. А, значит, закроется, уйдет в глухую оборону...».

    Но Олег, словно прочитав мысли Старикова, не стал затягивать допрос. Он вытащил из ящика стола коробку с ножами и, кивнув на нее, сказал:

    – Поговорим о ножах.
 
    Он вытащил из коробки два ножа, лежавших по отдельности в полиэтиленовых пакетах и положил их перед собой.

    – Надеюсь, что вы узнаете ваши изделия? – спросил Олег.

    – Узнаю, – мельком взглянув на ножи, буркнул Быков. – У меня их еще было четыре, надеюсь, не заныкали?

    – У нас любителей такого рода вещичек нет! А вот что касается вас, то тут не все так гладко!

    Олег поднял за край полиэтиленового пакета один из ножей:

    – Вот этот нож, которым было совершено преступление, имеет отпечатки пальцев Куркова. Что характерно, на этом ноже, кроме отлично проставленных отпечатков нет ни единого намека на присутствие еще каких-либо следов крови, жировых следов, – вообще ничего. Это само по себе вызывает вопросы, – как могло так получиться, что нож, побывавший в такой переделке, остался чист как лабораторное стеклышко, на котором оставлен мазок крови на анализ? Тем более что этот нож был изъят с места преступления Курковым Иваном, который на допросе показал, что нож, когда он нашел его, тщательно вытер. Любопытно было бы узнать ваше мнение по этому поводу, гражданин Быков?

    – У Куркова и спрашивайте! – медленно процедил Быков. – Я вам в эксперты не нанимался! У вас есть свои!

    – Это верно, и, причем, замечу – очень хорошие. Настолько хорошие, что абсолютно точно установили, что этот нож подложный и им никогда не совершалось ни убийства, ни, тем более, расчленения тела. Это, так сказать, бутафория, подстава для лохов-следователей!

    – Хорошо сказал, гражданин начальник! Ценю самокритику! – Быков ерзанул на стуле, устраиваясь поудобнее. – У вас еще что-нибудь есть занятненького? Я не спешу никуда, так что послушаю весь базар!

    – Базара не будет, – не утерпел Стариков. – Олег, давай ближе к делу. Не то этот умник уморит нас своей тупостью!

    Олег одобрительно гмыкнул и, перед тем, как произнести что-либо, взял другой полиэтиленовый пакет, в котором находился другой нож. Подняв его на уровень лица Быкова, Олег вы-держал продолжительную паузу, давая рассмотреть его, после чего спросил:

    – Вам знаком этот предмет?
 
    – Вы что, дурачите меня, что ли!? Нож это мой! – вскинулся Быков.
 
    – Спокойнее, Быков, спокойнее! – охладил его наскок Олег. – Мы только регистрируем, что вещьдок под номером пять признан подследственным, как его собственность. Подпишите вот здесь.
 
    Быков с неохотой черкнул закорючку в протоколе, который ему протянул Олег. Тот, отложив в сторону подписанный протокол, вынул из папки лист бумаги и сказал:

    – Это данные экспертизы по осмотру и исследованию этого ножа. Я его сейчас зачитаю, а вы, Быков, слушайте внимательно, чтобы сразу уяснить всю серьезность этого документа.

    Стариков, сидевший до сих пор так тихо и незаметно, что о нем как бы забыли двое за столом, едва услышав последние слова Олега, издал звук, похожий на недовольное кхеканье. Олег взглянул на него, но Стариков сделал отмашку рукой, давая понять, чтобы он продолжал допрос. Он не стал его останавливать, потому что слова были сказаны и поправить было уже ничего нельзя. Олег промахнулся, говоря о серьезности документа, который собирался зачитать. Все надо было проделать внезапно, без лишних упреждений, давая тем самым Быкову возможность сконцентрироваться и, по мере чтения документа, обдумать хоть какой-нибудь вариант защиты.

    Олег неспешно просмотрел текст, после чего сказал:

    – Все не буду читать, чтобы не замыливать главное. Начнем вот отсюда: «При детальном исследовании рукоятки ножа, состоящей из наборных пластин цветного оргстекла, экспертизой были обнаружены в микротрещинах и щелях между ними многочисленные фрагменты и включения биологической субстанции. Образцы этого вещества были подвергнуты анализу, который показал, что вещество представляет собой кровь третьей группы, резус положительный. Эта кровь полностью совпадает с кровью, потерпевшей». Ну, дальше мы чуть пропустим, чтобы не вдаваться в спецподробности...

    Олег сделал паузу, во время которой, гмыкая, пробегал глазами по тексту, ища нужный абзац.

    – Ага, вот! «Для более полной идентификации был сделан анализ на генетическое совпадение образца с кровью потерпевшей. Исходя из его результатов, можно сделать однозначное заключение, что образец из рукоятки ножа и образец крови потерпевшей полностью идентичны». Вот, Быков, все и стало на свои места. Круг замкнулся!

    Быков, по мере чтения текста, медленно вбирал голову в плечи, как будто готовился к прыжку. Сощурив глаза, он неотрывно смотрел на бумагу в руках Олега, так что Старикову показалось, что еще немного, и она затлеет. Играя скулами, Быков сделал короткий вдох, и выдавил сквозь зубы:

    – Хотелось бы послушать, с какого боку все это относится ко мне?

    Олег, насмешливо глядя на него, прекрасно сознавая все потуги Быкова, сказал, усмехаясь:

    – Что же, я поясню! Вот этот нож, – Олег указал на первый нож с отпечатками пальцев, – был также обследован экспертами наравне с вот этим. – И он указал на второй нож. – Что было обнаружено примечательного, так это то, что, несмотря на имеющиеся точно такие же щели и неплотности примыкания пластин друг к другу, на ноже, которым якобы было совершено преступление, не было найдено ни малейших следов крови потерпевшей ни в микротрещинах, ни в щелях. Что само по себе, учитывая условия, в которых нож был использован, совершенно невозможно!
А вот этот нож, напротив, найденный у вас в коробке, которую вы хранили в потайном месте, экспертиза установила наличие крови потерпевшей, которой на этом ноже ни при каких условиях не должно было быть! Объясните это нам, Быков!

    Олег смотрел на Быкова, все также насмешливо улыбаясь. Быков молчал, лишь его лицо становилось с каждым мгновением все бледнее, покрываясь бисеринками пота.
 
    – Ну что же вы, Быков, чем дольше молчите, тем больше это молчание обращается против вас! – сказал вдруг Стариков.

    Быков, продолжая молчать, закрыл глаза, и только скрип зубов выдал его реакцию на слова Старикова. Он откинулся на спинку стула и, забрав лицо ладонью, медленно, с усилием, стянул ее вниз. Потом взглянул на Старикова, наклонившегося к нему, и тень усмешки скользнула по его губам:

    – Ладно... Зато хоть дело сделал...



    Когда две черные тени стремительно скользнули через оконный проем, они увидели ле-жащее без движения тело мужчины. Степан Макарыч лежал, распластавшись на полу кухни, как большая странная кукла.
 
    Один из спецназовцев метнулся в коридор, а другой, опустившись около упершегося взглядом в потолок Степана Макарыча, прощупал его пульс. Сказав что-то по рации, он встал и крикнул другому:

    – Мужик в отключке, похоже на припадок. Как у тебя там?

    – Да туфта здесь все, ничего похожего на заряд нет...
 
    И он загремел отодвигаемой мебелью. Через пару десятков секунд в квартиру ворвалась остальная группа захвата, с десяток милиционеров в погонах старших офицеров, и суетливая пара ошалело щелкающих по сторонам фотоаппаратами молодых парней. Едва они открыли забаррикадированную дверь с женой и детьми, как вся квартира огласилась их перепуганным ревом и причитаниями жены. Она бросилась на кухню, где ее вежливо попридержали, пока появившиеся медики осматривали и исследовали бесчувственное тело правдоборца.

    – Ну, что? – спросил подошедший к ним полковник.

    – Похоже на инсульт, но точно можно сказать будет только в больнице после осмотра. Его надо срочно госпитализировать!

    – Значит, сейчас вы не сможете его привести в чувство?

    – Да вы что, взгляните на него!

    Полковник бросил взгляд на лежащего Степана Макарыча и досадливо качнул головой:

    – М-да, ладно, везите. – Обернувшись к стоящему рядом подполковнику, он сказал. – Владимир Викторович, распорядитесь с охраной и всем остальным.

    Когда Степана Макарыча положили на носилки, жена бросилась к нему и, уцепившись за человека в халате, запричитала:

    – Он умирает, да, скажите? Что мне делать? Дети малые ведь сиротами остались.
 
    Врач аккуратно отстранил ее и, усадив на единственный, оставшийся на кухне стул, мягко сказал:

    – Вы оставайтесь дома, с детьми. Он не умирает, но его нужно срочно госпитализировать. Иначе последствия будут необратимыми. Вам позвонят и скажут, что делать и куда подъехать. Вы меня поняли?

    Жена Степана Макарыча обреченно кивнула головой. Когда вся масса народу покинула квартиру, к ней подошел молодой человек и сказал:

    – Мне надо с вами поговорить. Где мы можем присесть, что бы вы рассказали о том, что произошло.

    – Да-да, – отрешенно отозвалась женщина и, не вставая со стула, подняла полный страдания взгляд на парня: ; Скажите, что ему будет!? Он ведь ни в чем не виноват! Это с ним сделали такое!
 
    – Конечно, поэтому вы должны все вспомнить и рассказать во всех подробностях, все, что произошло за последние дни. Вы этим сможете очень помочь вашему мужу.

    И за весь час, который провел с ней оперативник, жена Лепилина так и ни разу не оторва-ла платок от лица, вытирая мокрые от струящихся слез щеки.